Текст книги "Сталин и Гитлер"

Столицы двух государств оказались в эпицентре более амбициозных и всеобъемлющих программ государственного строительства. В Германии партия выдвинула несколько различных подходов к взгляду на идеальную среду, но тех, кто предпочитал фокусироваться на идиллической деревенской жизни как отражении сути германского духа, выступая за децентрализацию городской среды, ожидало разочарование. Гитлер был непреклонен в своем предпочтении городов, которые, по его мнению, должны были стать центрами партийной власти и выражением германского духа. Он связывал программу реконструкции с более широкими планами строительства того, что называлось Народная коммуна. Здания, как он говорил своим слушателям в 1937 году, будут давать людям чувство единения, силы и общности: «Они будут наполнять граждан нашей страны постоянным чувством самосознания того, что значит быть немцем!»²⁹ Личные предпочтения Гитлера заключались в органическом сочетании городской и сельской сред, связанных воедино новой сетью современных скоростных шоссе. Этот пространственный комплекс был разработан автором партийной программы Готфридом Федером в его книге «Die neue Stadt» [Новый город], опубликованной в 1939 году. Федер мечтал об идеальном городе с населением 20 000 человек, сочетающем в себе «и большой город, и деревню»³⁰. В идеальном городе, «Городе – Х», задуманном Альбертом Шпеером, обширные пространства с городскими строениями изящно перемежались территориями парков и лесными массивами³¹.

В основе архитектуры национал-социализма лежала концепция органической среды, привязанной к комплексу социальных и политических принципов. В соответствии с законом 1937 года, давшим старт реконструкции Берлина, Гитлер выделил еще 17 местностей, на которых в будущем должны были вырасти образцовые города. Основные метрополии, на которые пал выбор и которым предстояло стать «городами фюрера», были Мюнхен (в котором Германн Гислер спроектировал купол для нового железнодорожного вокзала, по размеру превышающий будущий купол Народного холла), Линц, Гамбург и Нюрнберг, а также новый, промышленный город Вольфсбург, строительство которого началось с нуля и где, в образцовом городе рабочих, планировалось выпускать по 1,5 миллиона автомобилей в год. Кроме того, были выбраны двенадцать гау-столиц: Аугсбург, Байройт, Бреслау, Дрезден, Дюссельдорф, Кельн, Мюнстер, Штетин, Веймар и Вюрцбург в Германии; Гарц и Зальцбург были добавлены после присоединения Австрии в 1938 году³². Каждый из этих городов должен был иметь, подобно городам Римской империи, стандартную планировку центральной части: широкие, расходящиеся лучами дороги для маршей людей в направлении к форуму, где должна была находиться большая площадь для массовых собраний и конгресс-холл. Размер площадей и залов по замыслу авторов должны были соответствовать значимости каждого центра. Площадь Веймара должна была вмещать 60 000 человек, площадь Дрездена – 300 000, Берлина – полмиллиона; вместимость народного зала Веймара должна была быть, согласно выпавшей на него квоте, 15 000 человек, зал в Дрездене удостоился квоты в 40 000 человек, а в Берлине – 200 000 человек³³.

Строительство идеальных городов должно было совершиться вне зависимости от стоимости расходов и наличия или отсутствия городского ландшафта. По подсчетам Шпеера, только строительство городов потребовало бы 20 миллиардов марок. По настоянию Гитлера права частных собственников на недвижимость приостанавливались в пользу «народной общины», когда их интересы сталкивались с планами строительства. Спекулятивная прибыль, полученная в результате роста цен на недвижимость в новых партийных городах, должна была изыматься через налоги³⁴.

Непосредственно с градостроительной программой шла политика массовых переселений, нацеленная на расчистку хаотичных, социально опасных районов в больших промышленных городах, представлявших угрозу не только цивилизации, культуре, здоровью и социальному миру, но, что было хуже всего, процессу воспроизводства³⁵. Эта проблема должна была решаться путем строительства новых малоэтажных поселений в пригородных районах. Небольшие коттеджи и жилые участки должны были строиться в традиционном немецком стиле. Проживая в них, простые немецкие рабочие ощущали бы свою «связь с почвой» и развивали должное «чувство общности»³⁶. Проект примерно 6 миллионов жилых домов с участками, предполагавший строительство 300 000 домов в год, был декретом Гитлера от 25 ноября 1940 года «Основной закон о строительстве социальных зданий») отдан Германскому рабочему фронту Роберта Лея. Ежегодно Гитлер лично сам решал, сколько домов должно быть построено за этот год. Приоритет отдавался семьям с детьми, поскольку они представляли собой наиболее общественно ценную категорию работников. Одобрение Гитлера также требовалось для утверждения дизайна и пропорций зданий. Площадь пола в домах должна была равняться, самое меньшее, 62 кв. м, включая кухню, две спальни, ванную, холл и балкон. В каждом доме должно было быть одно общее, достаточно большое бомбоубежище, способное укрыть от прямого попадания всех членов семьи³⁷.

После 1939 года эта идеализированная схема географического расположения центров власти, образцовых промышленных городов и муниципальных городков с легкостью переносилась во все регионы, оказавшиеся под властью Германии. Предполагалось, что восточная область «жизненного пространства» станет главным пунктом переселения немецкого народа, где немецкие фермеры будут преобразовывать ландшафт, тогда как немецкие высококвалифицированные рабочие и инженеры организуют использование австрийского и чешского железа, угольных шахт и железной руды, магния, угля и нефти Южной России и Украины³⁸. Серьезное внимание уделялось и формированию кольца гарнизонных городков по периметру новой империи, так чтобы постоянное присутствие армейских сил защищало строительство германской утопии. Предполагалось, что завоеванные страны впоследствии будут обеспечивать эту сумасбродную программу строительства, от масштабов которого захватывало дух, строительными материалами и рабочей силой³⁹. Одним из проектов, в создании которого не должен был принимать участие художественный комитет, был проект нового немецкого поселения, которое предполагалось построить вокруг польского города Освенцима, также известного по его немецкому названию Аушвиц.

Более чем за год до того, как лагерь в Аушвице-Биркенау стал местом массовых убийств жертв германской расовой политики, этот регион был выбран Гиммлером как месторасположение идеального города. Здесь он намеревался основать крупнейший в Европе центр сельскохозяйственных исследований, изучения растений и выведения новых пород животных. Принятое в 1941 году решение перенести химическое производство синтетической резины в этот город, предоставило неожиданные возможности создать «органический» комплекс, включавший, частично город и частично образцовое сельскохозяйственное поселение. Первоначальный план в 1943 году разместить 3000 этнических немцев в опрятных рабочих пригородах разросся, так что область расселения вместила от 70 до 80 тыс. человек⁴⁰. По указаниям Гиммлера фермерские поселки должны были сочетать традиции немецких ферм и самую современную фермерскую технику и оборудование⁴¹. Работу по подготовке местности полагалось выполнять заключенным концентрационного лагеря. За следующие два года идеальный город приобрел свои очертания, по мере того как армия угнетенных полуголодных заключенных расширяла русла рек, устанавливала дренажные сооружения в заболоченном грунте, строила дома и фермы, создавала инфраструктуру рабочих окраин и воздвигала огромный химический завод и комплекс. Авторы проекта во многом следовали за идеями книги Федера о новом национал-социалистическом городе и предложениями градостроителя Карла Кулеманна, касающимися органических городов, которые имитировали структурную организацию самой партии: ядро поселков составляла группа из 10 домов, городскую ячейку – 100 домов, последние, в свою очередь, были частью района, состоявшего из 10 000 домов⁴². К 1941 году план был готов и через год одобрен. В образцовом городе было всё – стадион, площадь для парадов, партийные здания (последние должны были быть возведены на месте старого еврейского квартала), пригородные районы для СС, школы и детские площадки. Предполагалось, что вся эта германизированная территория будет обслуживаться заключенными постоянного лагеря, чьи 10 000 несчастных рабочих будут видимым напоминанием того, что это имперские города. Негерманское население будет, считал Гиммлер, проживать, как они это любят, в лачугах и хижинах, им предстояло пополнить армию рабов, обслуживающих германское население и армию⁴³.

В Советском Союзе была создана своя программа строительства, которая распространялась далеко за пределы столицы. «По завершении реконструкции Москвы начнется перестройка всех городов нашей Родины», – гласила статья в газете в 1935 году⁴⁴. Общегосударственная программа строительства в 1929 году была названа Генеральным планом строительства социализма; градостроительные планы рассматривались как важнейший фактор «душевной организации масс». Согласно Генеральному плану, городские районы, занимающие промежуточное положение между городом и деревней, не противореча идее Федера в отношении к советским городам смешанного типа, за исключением их размеров, должны были стать домом для 60 000 жителей⁴⁵. Здесь, так же как и в Германии, люди были глубоко убеждены в том, что города, доставшиеся им в наследство от прошлого, доживали свой век, распадаясь на мелкие части. Утопическая градостроительная мысль отдавала предпочтение децентрализованному городу, с обширными пространствами зелени и парков для социалистического отдыха и расслабления; прекрасным примером такой утопии был город Сталинград, растянувшийся на шестьдесят километров вдоль берега Волги (что, кстати, впоследствии сильно затруднило его быстрый захват немцами). Однако Сталин, как и Гитлер, был убежденным урбанистом, отвергавшим «мелкобуржуазную деревню» в пользу «социалистического города»⁴⁶. Акцент был сделан на «научное строительство», что соответствовало приверженности материалистического государства идее социального прогресса⁴⁷. Новому, социалистическому городу предстояло олицетворять социалистические цели режима. Поэтому приоритет отдавался партийным зданиям, дворцам труда, конференц-залам и площадям для народной демонстрации солидарности трудящихся. Ленинград все же получил свой Дом Советов, монументальное сооружение, спроектированное архитектором Ноем Троцким в псевдоклассическом стиле с двадцатью аттическими колоннами вдоль фасада, которые поддерживали огромный фриз с выгравированными на нем сценами героической революционной борьбы⁴⁸. Жилые дома также проектировались так, чтобы они отражали коллективистские приоритеты (с общими коммунальными помещениями и общественным воспитанием детей). Когда в 1930 году было завершено строительство одного жилого дома, его будущих жильцов обязали подписаться под обязательством «решительно бороться против алкоголизма, бескультурья и религии» в качестве обязательного условия для заселения⁴⁹.

Советские образцовые города скорее были индустриальными, чем имперскими центрами. «Жемчужиной» в архитектурной короне нового коммунистического порядка должен был стать город Магнитогорск, расползавшийся во все стороны новый район с тяжелой промышленностью и домами для рабочих, построенными на богатой железом земле вблизи южной оконечности Уральских гор, на склонах Магнитной горы. Именно здесь в 1929 году режим решил воздвигнуть монумент нового, революционного государства, который десять лет спустя стал домом для 200 000 человек и местоположением крупнейшего объединенного промышленного комплекса в Советском Союзе. Новый город имел огромное значение ввиду стремительного промышленного и урбанистического развития, связанного с пятилетним планом. Его конечной целью было, согласно бюллетеню строительного агентства, занятого строительством городов, изданному в 1930 году, «внедрение нового, социалистического образа жизни»⁵⁰. Наряду с созданием промышленных регионов и районов с добывающей промышленностью планировалось строить «социалистический город» с огромными парками и плотными зелеными поясами, которые должны были защищать население от постоянных облаков смога и дыма, висевших над всей территорией. Вместо опрятных сельских домов с участками, построенными в Вольфсбурге для квалифицированных рабочих завода «Фольксваген», квалифицированные рабочие и служащие Магнитогорска должны были жить в огромных жилых «суперблоках» – микрорайонах, каждый из которых вмещал более 8000 человек. Все жильцы вместе готовили еду, ели и мылись, чтобы позволить женщинам заниматься более производительным трудом, а не выполнять тяжелую нудную работу; их дети воспитывались в общих детских яслях, в свободное время они ходили в гости, в кино и занимались спортом⁵¹.

Первый суперблок построили в 1933 году, ориентируясь на проект известного немецкого архитектора Эрнста Мая. Недостаток сантехнического оборудования усугубился неспособностью установить канализационную систему, и первые жильцы были вынуждены выдерживать температуры, опускавшиеся до 40 градусов, чтобы добежать до временных деревянных будок на улице, которые служили туалетом для тысяч людей⁵². Второй блок был завершен в 1937 году, но он был построен с такими дефектами, что его нельзя было заселять. Большая часть из 200 000 человек, собранных в мрачные, опасные для жизни районы вокруг заводов, жили в одноэтажных деревянных бараках, палатках или землянках. Планированию городов, необходимость в которых возникала в связи с требованиями момента, уделялось мало внимания, поэтому результат сооружения таких объектов мало чем отличался от импровизированных промышленных поселков первой волны индустриализации царских времен. Единственная благополучная область застройки находилась в березовых лесах, где были построены отдельные бунгало и более обширные виллы для американских инженеров, приглашенных для того, чтобы они помогли построить сталеплавильный завод. После отбытия американцев в 1932 году поселок был отдан местной элите, состоящей из управленцев и партийных боссов, наслаждавшихся стилем жизни и материальными привилегиями, совершенно недоступными для пролетарских масс. Мечта о «социалистическом городе» не была материализована. Только 15 % населения этих районов имели счастье проживать в домах из кирпича. На снимках, запечатлевших условия жизни рабочих, видны переполненные деревянные общежития с длинными обеденными столами на стоящих рядами деревянных козлах, условия, практически не отличающиеся от тех, что были в 1932 году в трудовых лагерях НКВД за чертой этих городков. Это был «коллективизм» по определению, т. е. вынужденный⁵³.

Но, вопреки неудачной попытке построения образцового города, Советский Союз преуспел в создании нового, урбанистического общества. Утопические устремления 1920-х годов открыли дорогу суровой реальности промышленного строительства, но даже в более приземленной сущности диктата сталинского плана сохранялось сугубо утопическое ядро. Предполагалось, что новые города станут центрами пролетарской культуры и партийной власти; вместо королевских дворцов были сооружены дворцы труда; церкви уничтожались, чтобы освободить пространство для партийных зданий; по всем городам Советского Союза открывались школы и больницы, часто это происходило в примитивных деревянных сараях и импровизированных залах. Национал-социалистическая программа также была нацелена на утверждение особого чувства общности, но на базе единого самосознания расового наследия и имперского будущего. Национал-социалистическая модель городов была насыщена воинственными зданиями и политическими монументами, чтобы превзойти в своей мощи общественные здания менее героического буржуазного прошлого. В обеих диктатурах города стали главным физическим воплощением идеи нового общества.

* * *

Полная утопичность социальных взглядов обеих диктатур самоочевидна. Подобно идеальному городу Томаса Мора, обе системы стремились к совершенному обществу, понуждая своих граждан бороться против несовершенной действительности. Старый порядок должен был перерасти в результате преобразующих усилий режима в новый порядок, при котором эгоизм прошлого и будущего исчезнет, оставив место коллективистскому «мы». Совершенный мир должен был быть построен ценой отказа от настоящего. «Государство должно действовать, – писал Гитлер, – как страж тысячелетнего будущего, перед лицом которого все желания и эгоистические стремления отдельных людей покажутся ничтожными и должны будут подчиниться»⁵⁴. Социалистический проект при Сталине строился на идее борьбы против пережитков классового эгоизма и конечного триумфа золотой эры коммунистического коллективизма. Сам марксизм, при всем его отрицании утопического мышления, имел в качестве своей главной цели создание идеального общества, которое придет в результате преобразующих усилий революционной борьбы.

Обе системы стремились к идеальному обществу, представление о котором, однако, у них было различно, но их объединила сходная цель – построение бесклассового общества. И это совпадение целей было не случайным. И Сталин, и Гитлер были продуктом мощной волны послевоенных антибуржуазных сентиментов, обвинявших довоенную «буржуазную эпоху» главным образом за создание общества, расколотого на классы. Сталин, являясь прилежным учеником Маркса, ненавидел буржуазию как олицетворение репрессивных сил общества; ему были также глубоко и по-настоящему чужды буржуазные ценности, которые он считал претенциозными и нечестными. Антибуржуазная риторика Гитлера в 1920-х годах, которая часто рассматривалась как досужие разговоры за кружкой пива, постепенно сошла на нет, по мере того как партия становилась более респектабельной и обретала реальные возможности. И это принижает ту степень, в которой Гитлер и большая часть национал-социалистического движения видели себя наследниками буржуазного этапа истории. В своей «Mein Kampf» Гитлер призывал молодых немцев «стать последними свидетелями тотального падения буржуазного порядка»⁵⁵. На протяжении всех 1920-х и 1930-х годов враждебность по отношению к буржуазии прошла красной нитью по всем речам и сочинениям Гитлера. В разговоре с Отто Вагнером, основным экономическим экспертом партии в 1932 году, он заметил, что деловая буржуазия «не знает ничего, кроме своей прибыли». «Отечество для них – просто слово». На партийном съезде в 1936 году он заявил верным членам партии, что Германии нужны «люди с твердой решительностью, а не мелкобуржуазные слабаки»⁵⁶. Он втайне аплодировал советскому коммунизму за то, что тот избавился от российской буржуазии, которая была «бесполезна для человечества». Перед концом Третьего рейха, в январе 1945 года, он заявил присутствующим: «Эпоха буржуазии подошла к концу и никогда не вернется»⁵⁷.

И Гитлер, и Сталин под буржуазией подразумевали нечто совершенно особенное. Это слово они часто, не делая различий, применяли в целом по отношению ко всей элите, включая как ту ее часть, которая была действительно буржуазной, так и к землевладельцам и аристократам. В Советском Союзе этот термин использовался для обозначения всех, кто не принадлежал к бедным крестьянам или работникам ручного труда. Поскольку после 1917 года понятие классовой принадлежности здесь не было четко определено, слово «буржуазия» использовалось в уничижительном смысле против всех так называемых бывших людей – священнослужителей, офицеров царской армии, контрреволюционеров, участвовавших в гражданской войне, и даже представителей новой волны мелкой буржуазии – торговцев и деревенских спекулянтов – поднявшейся на поверхность в результате Новой экономической политики в 1920-х годах⁵⁸. Быть представителем буржуазии по определению означало быть заинтересованным в эгоистическом подрыве нового революционного порядка и оказаться потенциальным изгоем. Гитлер тоже давал определение буржуазии с преднамеренной расплывчатостью. Иногда он относил к ней первые 10 000 или даже 100 000 представителей германского общества, включая сюда не только промышленников и банкиров, но и принцев крови, генералов и землевладельцев. Он обвинял старую элиту в том, что она породила классовую зависть, ставя голые материальные интересы на первое место, а также за ее полное безразличие к социальным последствиям для тех, кто на нее работал. Гитлеру были ненавистны ее политическое слабоволие – «кучка трусливого дерьма», как он называл ее в 1922 году, – и культурное высокомерие. Гитлер, так же как и Сталин, был решительно настроен исключить буржуазию, являющуюся инженером социального разложения, из процесса строительства нового политического порядка⁵⁹.

Оба диктатора стремились к идеальному органическому сообществу, которое должно прийти на смену классовому обществу. Различие между понятиями «общество» и «община или сообщество» было в центре внимания немецкого социолога XIX века Фердинанда Тонниса. К началу 1920-х годов это различие понималось широко и было популярной темой дискуссий. Под «обществом» понималась рациональная ассоциация индивидов, объединившихся в целях достижения групповых или классовых интересов; «община», напротив, представляла собой социальный организм, сохраняющий свою целостность благодаря бескорыстной преданности ее членов всему сообществу в целом. Коммунизм закономерно подпадал под вторую категорию, так как его идеалом было бесклассовое общество, основанное на принципах солидарности и социального сотрудничества. Национал-социализм также заявлял о себе как о движении, преследующем цель создания идеального сообщества, но такого, которое основывалось бы на общности служения нации, или Volk, и единой расовой принадлежности. В итоге оба течения были представителями того, что немецкий писатель Богислав фон Зельхов называл «эпохой мы», или Wirzeit, пришедшей на смену отжившей буржуазной «эры эго», Ichzeit⁶⁰. Эта центральная идея двух систем воплотилась в советском термине «товарищ» или в немецком слове «соотечественник», вытеснившем индивидуалистский эпитет «гражданин».

Концепция «единого немецкого народа» составляла ядро идеализма национал-социалистического движения. Идея исключительного сообщества, организованного по принципу «идентичности вида», в рамках которого классовая принадлежность отходила на задний план, отдавая приоритет общности в служении целому, восходила еще к XIX веку и продолжала пользоваться популярностью в 1920-х годах. Гитлер полностью разделял страстную мечту об этой утопии. Основные принципы нового, национал-социалистического государства, говорил он своим слушателям в ноябре 1937 года, надо искать не в «христианстве и не в теории государства», а в «едином народном сообществе»⁶¹. Основу этого единства национал-социалисты видел в общности крови и общем расовом самосознании. Это были те объединяющие принципы, которые заставляли отдельных людей подавлять свои эгоистические побуждения ради сохранения долговременного существования сообщества. В 1933 году Гитлер вновь вернулся к этой теме: «Одинокий индивид остается в прошлом, а народ продолжает жить… Необходимо, чтобы отдельные индивиды постепенно свыкались с мыслью о том, что их личное «Я» не имеет никакого значения по сравнению с фактом существования всего народа»⁶². На протяжении всего периода диктатуры лозунг «сначала потребности народа, а потом потребности отдельной личности» постоянно твердили как мантру.

Национал-социалистическое движение предлагало эту форму сообщества как «расовый социализм» – идея, почерпнутая из так называемых «национал-большевистских» взглядов многих немецких радикальных писателей 1920-х годов. Идеал национального служения устранял традиционные классовые различия: «Я не признаю ни буржуазию, ни пролетариев, – заявил Гитлер в 1927 году. – Я признаю только германцев»⁶³. Тема общего труда для Volk использовалась для преодоления реальности социальных различий. В национал-социалистическом сообществе значимость расово полноценных индивидов оценивалась по их готовности вносить свой вклад в общее благосостояние народа, независимо, как повторял Гитлер, «от их социального происхождения, классовой принадлежности, профессии, счастья иметь образование…»⁶⁴. Главным объектом интеграции в народное сообщество был рабочий класс Германии, занятый ручным трудом, который надо было увести от отчуждающего опыта жизни в классовом обществе и подверженности коммунизму.

Перспектива отвести рабочий класс от марксизма подкрепляла активность партии в течение первых лет движения. Создание рабочей силы, мыслящей в категориях государства – «товарищ в красной кепке должен стать товарищем в национальном сообществе», – считалось критически важным тестом нового, идеального государства⁶⁵. Задача созданного 10 мая 1933 года Германского трудового фронта, огромной корпорации, представляющей всю рабочую силу страны, начиная от простого рабочего до квалифицированного рабочего и менеджеров, состояла в том, чтобы постепенно примирить рабочего и нацию, слив их в единое бесклассовое общество будущего. В Майский праздник в 1933 году Гитлер произнес речь о важности работников ручного труда, если они будут наполнены «преданным и честным смыслом», а идея «честности в труде», выраженная символически и многообразно, была призвана излечить раны, нанесенные простым рабочим бесчувственным эксплуататорским классом⁶⁶. На протяжении всех 1920-х годов Гитлер настойчиво проповедовал идею необходимости интеграции рабочих как представителей некой базисной жизненной силы, «носителей жизненной энергии» народа. И здесь также Гитлер расходился с теми элементами в партии, которые пели гимны крестьянам, которые, по их мнению, и являются фундаментальной основой расового сообщества⁶⁷. Движение в целом сильнее склонялось к идее «национального» рабочего. Предпочтение, которое Гитлер отдавал рабочим, он объяснял тем, как он заявил партийной аудитории в 1938 году, что ими управляют инстинкты, а не разум, а «из инстинктов вырастает вера». Успех партии в деле привлечения поддержки рабочих был подтвержден при опросе, проведенном в партии в 1935 году, который обнаружил, что почти треть всех ее членов были работниками ручного труда, а другие 20 % – «белыми воротничками»⁶⁸.

Стремление построить бесклассовое сообщество в Советском Союзе должно было столкнуться с совершенно другой проблемой. Здесь вовлеченность рабочих в систему было само собой разумеющимся фактом; задача заключалась в том, чтобы найти способы преодоления классовых барьеров, включив в новую систему представителей непролетарских слоев населения. У коммунистов не оставалось иллюзий относительно того, что после 1917 года они уничтожили классы. Цель революционного государства в долгосрочной перспективе заключалась в том, чтобы создать коммунистическое общество, в котором не будет классов в марксистском понимании этого слова, а будет единое сообщество, основанное на общей собственности и коллективных устремлениях. Природа этого сообщества так и не получила четкого определения по причине того, что советская действительность была слишком далека от иллюзорного будущего. Предполагалось, что с уничтожением классов коммунизм будет самоопределяющимся обществом: формой такого «народного сообщества», которое устранит классовых врагов, а не врагов нации; станет социалистическим содружеством, живущим в соответствии с научными принципами организации и коллективистским менталитетом.

В 1920-х годах проблема классов все еще оставалась. Внедрение НЭПа превратила миллионы крестьян в потенциальных сельских капиталистов; возник новый класс мелких торговцев; в связи с необходимостью восстановления экономики потребность в помощи буржуазных специалистов, как отечественных, так и зарубежных, сохранялась. Численность городского рабочего класса вернулась к уровню царских времен только к 1926 году. Городская рабочая сила, бедные крестьяне и сельские работники, а также небуржуазная интеллигенция («пролетарская по убеждению»), все в совокупности должны были составить ядро будущего коммунистического сообщества⁶⁹. В 1918 году только эти «работники тяжелого физического труда» получили право голоса. Советское общество оставалось на удивление разрозненным, притом что существовало четкое разделение его на классы. Вопреки тому, что существовавшие при царе градации чинов были в ноябре 1917 года отменены, классовая принадлежность неработников физического труда продолжала выражаться в тех же дореволюционных категориях. Только членам партии не требовалось сообщать о своей принадлежности к какому-либо сословию или о сословии, к которому принадлежали их родители, когда того или иного человека спрашивали об этом. Те, кто происходил из враждебного класса, так называемые лишенцы, не имели права вступать в партийные организации или получать высшее образование. Когда в 1928 году началась кампания против кулаков и нэпманов, их добавили в список классовых врагов и им пришлось пройти через те же лишения⁷⁰. Через четыре года режим в конце концов уничтожил один из сохранившихся отголосков прежнего социального порядка, трудовые коллективы артели. Эти маленькие сообщества, традиционно существовавшие в строительстве и шахтной индустрии, служили напоминанием о прошлом. Артелями руководили избранные «старосты», все участники артели жили и работали совместно, как одна команда, и их труд оплачивался из общего кармана. Сталину не нравилась их независимость. Под его давлением все формы коллективного или общественного труда были отброшены, а их члены превращены в бригады революционного ударного труда⁷¹.

С начала 1930-х годов Сталин и его политические единомышленники запустили свой собственный утопический эксперимент невиданного масштаба. Индустриализация и коллективизация были инструментами создания условий для формирования советского общества, в котором классы как общественные категории исчезнут и вместо них появится сообщество, основанное на героике общественного созидательного труда⁷². Сталин неустанно повторял, что в течение этого опасного периода классовый враг проявит еще более отчаянное сопротивление и классовая борьба обострится. «Вымирающие остатки, – как заявлял он Центральному комитету партии на пленуме в январе 1933 года, – втихаря делали подкопы и вели подрывную деятельность», уничтожали фермы, воровали общественную собственность, «заражали скот чумой и сибирской язвой». «Бесклассовое общество» будет достигнуто только после того, как государство сокрушит «сохранившиеся отряды буржуазии»⁷³. На состоявшемся через год XVII съезде партии все делегаты выступили за создание бесклассового социалистического общества путем искоренения остатков капиталистического сознания в процессе осуществления второго пятилетнего плана. В своей заключительной речи Сталин выдвинул программу организованной борьбы за конечную цель уничтожения классов⁷⁴.