Текст книги "Сталин и Гитлер"

Это уничтожение классов означало заключение в тюрьмы и ссылки миллионов крестьян, рост численности узников концентрационных лагерей, сосланных туда как классовые враги. Параллельно с этим режим всячески поощрял возвеличивание роли ручного труда в строительстве нового порядка. Рабочие, как об этом заявляли, «мыслят более конкретно… чем буржуазные интеллектуалы»⁷⁵. У образа героического рабочего, занятого ручным трудом, как центральной фигуры и движущей силы строительства социалистического завтра, было много общего с идеализированным образом национал-социалистического рабочего. Оба служили образцами, к которым нужно стремиться; ручной труд рассматривался в обоих системах как высокоморальное занятие, таящее в себе вознаграждение. Сталин в своем редком откровении о природе коммунизма определил его как систему, в которой «все одинаково обязаны трудиться»⁷⁶. В конце 1936 года Сталин наконец объявил о том, что борьба за формирование бесклассового общества увенчалась успехом. С уничтожением всех эксплуататорских классов в стране остались только рабочие, крестьяне и интеллигенция, большая часть которой происходила из первых двух категорий граждан. Эти группы населения, как заявлял Сталин, совсем не были классами в прежнем значении этого слова, они были архитекторами «нового, бесклассового, социалистического общества», характеризующегося «коллективной собственностью» и «коллективным трудом» и отсутствием социальных антагонизмов⁷⁷.

Создание новых форм сообщества, отличных от тех, которые существовали в старом мире, из которого они вышли, ни для одной из двух систем не означало конец социальных различий. В идеальном государстве классовые различия, прежде основывавшиеся на самой сути капиталистического общества, перешли в функциональные категории. Обе системы рассчитывали на то, что каждый член сообщества будет вносить свой позитивный вклад в общее благо, демонстрируя лучшие свои способности. Предполагалось, что даже те, которые были изолированы от сообщества, оказавшись в лагерях и исправительных колониях, будут вносить свой трудовой вклад в дело сообщества, которое их изолировало и наказало. Результатом такого подхода в Советском Союзе стал отказ от грубого эгалитаризма и внедрение системы распределения социальных задач по принципу «от каждого по способностям». Равенство, как подчеркивал Сталин в той же речи на XVII съезде партии, вытекает из равной обязанности трудиться и равного права быть вознагражденным за труд, но это не означает, что каждый делает одинаковую работу, или получает равную зарплату, или ведет одинаковый образ жизни. Такой подход означал бы «издевательство над марксизмом»⁷⁸. При сталинской диктатуре различная работа предполагала и разное вознаграждение; особое рвение и преданность строительству социализма давали привилегии и исключительные блага.

В Германии также равенство членов народного сообщества не означало простого эгалитаризма. «Высшая честь, – утверждал Гитлер, – принадлежит тому, кто готов отдать все свои силы на службу сообществу»⁷⁹. Эффективность государства, по его мнению, зависит от той степени, в какой его наилучшие умы, лучшие представители расы могут проявить себя и быть выдвинуты в передние ряды, вне зависимости от их социального происхождения. Предполагалось, что такое положение вещей ведет не к классовой конкуренции, а к рациональному распределению социальных задач. Все – рабочий и инженер, портье и менеджер завода – должны объединиться в едином желании трудиться бескорыстно во благо продвижения вперед всего сообщества. Сам Гитлер надеялся, что в какой-то момент общее неравенство доходов сотрется в результате системы «постепенной компенсации», которая будет зависеть от характера вклада, который каждый товарищ по расе сделает в благосостояние всей расы в целом, включая тех, «кто подметает улицы»⁸⁰. Это идеализированное сообщество было выражением эффективности разграничения. Для обеих систем, в которых классовые различия должны были уступить место разным формам корпоративной и функциональной идентичности, были характерны задачи рационализации экономики и общества через эффективное использование трудовых ресурсов в деле служения всему сообществу.

Ключевой фигурой в деле продвижения строительства нового общества был человек с практическими навыками. Новая среда могла возникнуть только усилиями инженеров, архитекторов, технологов и градостроителей. Размывание классовых границ и традиционной классовой власти поддерживалась для того, чтобы сформировать более технократическое общество, руководимое специалистами, движимыми в первую очередь желанием решать технические проблемы для сообщества, а не императивами своекорыстных институциональных интересов или алчностью классов. Эти идеи не ограничивались только этими двумя диктатурами. Идея о том, что современные общества должны быть смоделированы самоотверженной элитой, состоящей из специалистов по планированию и технологов, имеет своих сторонников во всех развитых странах⁸¹. Обоим государствам – и Германии, и Советскому Союзу – требовались технические специалисты, чтобы стимулировать индустриальное развитие, обновление городов и военное строительство независимо от природы тех социальных экспериментов, в которые оба они были одновременно вовлечены. Преднамеренные нападки на классы, однако, давали практикам и функционерам в обоих режимах большие социальные выгоды.

Оба диктатора разделяли убеждение о том, что важнейшим инструментом социального строительства служила технология. Восхищение Гитлера перед техническими новшествами хорошо известно. «Я совершенно не разбираюсь в технологии», – говорил он своему окружению в 1942 году⁸². Его интерес к массовой моторизации, например, объединил в себе концепцию «народного сообщества» с практическими вопросами строительства дорог и производства автомобилей. Гитлер, прочитавший автобиографию Генри Форда во время своего пребывания в тюрьме в 1924 году, видел себя немецким Генри Фордом, обеспечивающим простых рабочих и крестьян небольшими доступными автомобилями, чтобы уничтожить пропасть между богатыми владельцами автомобилей и остальной частью населения. В сентябре 1933 года он призвал австрийского конструктора автомобилей Фердинанда Порше в Берлин; здесь Гитлер попросил его разработать «недорогой семейный автомобиль… автомобиль для народа»⁸³. Появившийся в итоге революционный дизайн небольшого приземистого автомобиля с задним приводом и охлаждаемым воздухом мотором был вскоре назван «народным автомобилем», или Volkswagen. Вся остальная машиностроительная индустрия волочила ноги, едва справляясь с планами производства, и Гитлер передал весь проект Германскому трудовому фронту. За планами производства автомобилей последовали планы создания «народного трактора» для того, чтобы ускорить техническую модернизацию сельского хозяйства Германии. В то же время было запланировано строительство сети многополосных скоростных дорог общей протяженностью 6000 км, и половина их была к 1939 году построена под руководством Фрица Тодта, инженера и энтузиаста национал-социализма.

Тодт служил образцом представителя новой технократической элиты в «народном сообществе». Являясь членом партии с 1923 года, Тодт был любимцем Гитлера. В 1934 году по всем вопросам, связанным с технологией, он стал подчиняться непосредственно Гитлеру; его официальный пост Генерального уполномоченного по вопросам строительства позволял ему играть центральную роль в материальном переустройстве нового порядка во многих его аспектах. Под его руководством были построены не только дороги, но и новые города и Западный вал – фортификационные сооружения, на стройках которых были задействованы полмиллиона рабочих и на которые потребовалась треть всего цемента, произведенного в Германии⁸⁴. Он также возглавлял новую корпоративную организацию инженеров, Главный офис технологии, объединившую под своей крышей 300 000 инженеров страны. Взгляды Тодта на технологию полностью соответствовали новым взглядам сообщества, ставящим во главу угла достижения не для отдельных классов, а для всего общества, в котором технологии отводится роль «столпов тотального государства, предоставляющих технологические средства для обеспечения выживания нации и ее развития, одновременно устраняя модернистский разрыв между техникой и культурой⁸⁵. Идея, что технология, представляющая собой процветание того, что называлось «германской сутью», сильно отличается от бездушной «американо-иудейской» техники, по-видимому, была широко распространена в германской инженерной среде. Страстное желание интегрировать технологию в органическое сообщество в качестве основного инструмента его преобразования, «примат технологии» [Primat der Technik], как заявил об этом один философски мыслящий инженер в 1934 году, отражало одно из важных направлений преобладающих антибуржуазных сантиментов догитлеровского периода⁸⁶.

Сталин также признавал незаменимость техники. Практические вызовы времени были центральной проблемой строительства научного социализма; здесь не было необходимости смешивать вопросы технологии с фантастическими понятиями расовой сути или душевного здоровья, поскольку примат этих вопросов был самоочевидным. «В период восстановления техника решает все», – утверждал Сталин⁸⁷. Его любимым фильмом, как говорили, был фильм «Волга-Волга» 1938 года производства, музыкальная комедия, заканчивающаяся триумфальным завершением канала Волга-Москва, который строила целая армия заключенных, 55 000 из которых были амнистированы после этого ужасающего коммунистического перевоспитания⁸⁸. Проблема, с которой столкнулся Советский Союз, состояла в том, что в стране отсутствовало достаточно большое сообщество специалистов, не запятнавших себя в глазах режима остатками буржуазного идеализма во взглядах или не заклейменных как контрреволюционеры. Установление новой категории специалистов преследовало как политическую, так и практическую цель: формирование социалистического сообщества могло быть осуществлено в конечном счете только интеллигенцией, чьи интересы были идентичны социальным амбициям режима. В 1928 году, в самом начале первого пятилетнего плана, Сталин призвал к реализации ускоренной программы формирования нового слоя технических специалистов, взятых из политически благонадежных групп населения: «из среды рабочего класса, коммунистов и комсомольцев»⁸⁹.

Отказ от «буржуазных» инженеров, как агентов социальной модернизации, был главной чертой широкой борьбы за создание бесклассового общества. В советской модели техническая интеллигенция не могла играть лидирующую роль, пока рабочие чахли на обочине. В конце 1920-х и в начале 1930-х годов многие инженеры были приглашены из-за рубежа и поэтому, что само собой подразумевалось, находились под подозрением или же были выходцами из более привилегированных и более образованных групп населения. Преобладающий культурный стереотип этих специалистов состоял в том, что все они вредители и саботажники. Возникший парадокс был разрешен с помощью того, что тысячи молодых советских мужчин и женщин пропустили через ускоренные курсы обучения, с тем чтобы сделать из них эффективных практиков, и в итоге получили людей с опытом, хотя без дипломов, и с незапятнанными пролетарскими характеристиками⁹⁰. К 1931 году на этих курсах технической подготовки обучались 3 миллиона человек; приоритет отдавался узким практическим навыкам, связанным непосредственно с производством и строительством. Процесс индустриализации углублялся, и число практиков пошло на убыль по мере того, как появлялось все больше рабочих, прошедших обучение в технических колледжах и университетах, способных обеспечить более высокий уровень образования. Но на протяжении всех 1930-х годов подготовка технической интеллигенции, которая, с одной стороны, была лучше подготовлена с точки зрения практики, а с другой – имела менее привилегированное социальное происхождение, продолжалась. В период между 1933 и 1941 годами доля технической и управленческой интеллигенции, вышедшей из той части населения, которая обладала высшим образование, упала с 22 до 17 %, в то время как доля тех, кто поднялся на этот уровень с уровня практиков, выросла с 59 до 66 %⁹¹. Образцовой фигурой для нового, бесклассового государства стал героический инженер-рабочий. Тысячи таких специалистов были поставлены на руководящие посты, ранее занятые теми, кто в силу своего социального происхождения или образования не прошел через сито предыдущих чисток.

Предполагалось, что новые, бесклассовые общества сформируют скорее функциональные, а не социальные элиты. Этого проще было достичь в Советском Союзе, где социальные категории были весьма расплывчатыми в первые двадцать лет после 1917 года. Социальная мобильность была неизбежным последствием разрушения старых элит и общественных классов, а также насильственной индустриализации. Крестьяне переезжали в города и пополняли ряды рабочих; миллионы бывших рабочих и крестьян становились управленцами низшего звена, менеджерами и техническими работниками; еще тысячи вырастали до менеджеров и инженеров; в сталинском политбюро, в отличие от ленинского, только один член был не плебейского происхождения. Формирование очевидно современной социальной структуры позволило Советскому Союзу при Сталине создать социальные условия для уничтожения классов, унаследованных от дореволюционного периода, что также облегчило достижение сталинистского идеала – создание содружества, в котором бы доминировали люди пролетарского происхождения. Труднее оценить результаты событий в гитлеровской Германии, так как здесь идеалистам пришлось иметь дело с устоявшейся социальной структурой и унаследованными элитами. Социальный анализ национал-социализма показывает, что в социальной структуре здесь выделяются основные категории граждан: крестьяне, рабочие, «белые воротнички», независимые бизнесмены и специалисты. Вытекающий отсюда вывод о том, что диктатура не способствовала в долгосрочной перспективе эволюции социальной структуры населения Германии, что рабочий остался рабочим, инженер – инженером, тем не менее игнорирует факт значительного ускорения социальной мобильности и, более того, факт консолидации сугубо национал-социалистической элиты, отвечавшей социальному утопизму режима, точно так же, как практики отвечали предполагаемому образу коммунистического будущего.

Любые из сотен фотографий Гитлера, где он стоит в окружении групп чиновников в официальных костюмах, некоторых военных, партийных лиц, иногда членов сотен ассоциаций и корпораций, появившихся на свет после 1933 года, ярко демонстрируют до какой степени сформированная партией элита отличается от любой другой элиты, существовавшей до нее. Решение о том, что каждый должен носить форму, было связано с задачей повышения самосознания, и было задумано, по словам Гитлера, «чтобы немцы могли ходить вместе рука об руку безотносительно к их положению в обществе»⁹². В униформе стираются видимые различия между тем, что Гитлер называл «стрелками на брюках» и «рабочей одеждой механика». В униформе легко можно было показать с помощью запутанной системы петлиц и меток, украшающих ее, функции, которые выполняет каждый. Упор, который делался на функциях и технических задачах, которые выполнял тот или иной человек, пересекал все границы классовых различий. Важнее здесь было, как и в

Советском Союзе, то, что наблюдалось соответствие функциональных параметров и политической лояльности. Ярким примером тому служил Фриц Тодт, но были и многие другие. К концу 1930-х годов Гитлер стал продвигать по партийной иерархии людей с практическими навыками. Здесь важно отметить, что он сначала выбрал Тодта, а затем архитектора Альберта Шпеера на пост министра вооружения во время войны. Они занимали последовательно этот пост, хотя ни тот ни другой не имели какого-либо опыта в военной сфере, тогда как старшие военные чиновники были постепенно отстранены от технических и экономических обязанностей и заменены более молодыми и лояльными технократами. Руководство огромной Германской империей начиная с 1939 года находилось преимущественно в руках партийных назначенцев, которые действовали совместно с когортой более молодых чиновников, чьи техническая компетентность и членство в партии позволили им взлететь вверх по карьерной лестнице. Молодой Адольф Эйхман в 1920-х годах был мелким торговцем и дрифтером. Членство сначала в партии, а затем в СС привело его к 1939 году на высшие посты в Главном управлении безопасности; через два года его зловещая и эффективная работа по делам евреев сделала его центральной фигурой в организации геноцида⁹³.

В партийной машине были тысячи Эйхманов. Изменения в социальном составе населения Германии были связаны с членством в партии и подчиненных ей институтах. Большая часть членов партии были рабочими и служащими, мало отличавшимися от тех, кто поднялся наверх в результате повышенной социальной мобильности в Советском Союзе. Треть тех, кто оказался в рядах СС, были по своему происхождению работниками ручного труда; в период между 1933 и 1942 годами доля рабочих, ежегодно вступающих в партию, выросла с 30 до 43 %, тогда как процент новичков партии из числа белых воротничков вырос с 26 до 32 %. К 1939 году две трети тех, кто вступил в партию, были рабочими или служащими⁹⁴. Огромное число новобранцев партии или ставших членами ее организаций и учреждений были молодыми людьми. Половина тех, кто был принят в ряды СС, были моложе 30 лет, а 85 % всех его членов было меньше сорока лет⁹⁵. Социальную поддержку национал-социалистический эксперимент получал, прежде всего, от послевоенного поколения, которое надеялось использовать новый институциональный аппарат для повышения своего социального статуса и полномочий не путем перехода из одного класса в другой, а с помощью преодоления всех классовых барьеров в целом. Эйхман получил свой социальный статус после 1933 года не в результате борьбы за выход из своего мелкобуржуазного мирка, чтобы пуститься в плавание в более высоких социальных областях, а благодаря своему положению офицера СС и чиновника по расовым вопросам. Партийная элита активно стремилась установить ясный социальный истеблишмент, где старые правила социальных различий и основания классового снобизма были бы разрушены. Это новое поколение элиты превратилось в самостоятельную политическую касту с собственным стилем поведения, социальные амбиции и идентичность которой строились на преданности Гитлеру и национал-социализму, отвечали расовым критериям отбора или расплывчато определенным качествам «лидерства», но не на традиционных классовых предрассудках.

Социальные последствия строительства естественного органического сообщества, руководимого разнообразной элитой партийных технократов и в условиях доминирования партийных институтов в двух системах не были различными. Целью советского проекта было создание сообщества, которое бы давало рабочим и крестьянам большие социальные возможности проявить свои исконные способности в строительстве социализма и уничтожении классов. Ярлык социальной ценности был приложен к практикам, чернорабочим и политически благонадежным пролетариям. Германское сообщество, напротив, было общностью по крови, в котором служение расе или нации почиталось всеобщим долгом и было направлено на их долговременное сохранение и в котором мерилом истинной социальной ценности служили не личные заслуги, а «расовые ценности». Очевидно, что, вопреки формальному сходству, две социальные утопии были глубоко различны по своим целям.

* * *

Ни в чем различия социального идеализма двух диктатур не проявлялись столь разительно, как в идее нового человека, которому предстояло построить новое общество и пройти через все его города. Социальные представления каждой из диктатур, коммунистов и национал-социалистов, предполагали, что граждане Утопии будут совершенно другими по существу по сравнению с оставшимися от прежних времен людьми. В своей работе 1926 года ленинградский профессор Николай Гредескул, размышляя о советском будущем, населенном новыми людьми, писал: «Они будут думать по-другому, чувствовать по-другому, у них будут другие характеры и другие взаимоотношения между собой…». Это будут люди, которых описывал Луначарский, «прекрасные люди будущего», рабочие и мыслители одновременно⁹⁶. Ожидание того, что в процессе социальной революции эти люди изменятся в положительную сторону, было центральной идеей этой цели. «Пластичность организма», как предполагал Бухарин, позволит новому обществу перевоспитать своих жителей, сделав их более активными, сознательными и более добродетельными членами социалистического общества⁹⁷.

Одержимость национал-социализма идеей нового человека хорошо известна. Эта идея произошла не из преобразующих возможностей социальной революции, а из физической возможности создания новой породы людей. «Но создание таких людей еще не финал истории, – как предполагают, говорил Гитлер Герману Раушингу. – Будучи биологически взлелеянным, человек, совершенно очевидно, подходит к поворотной точке. И здесь начинает выделяться новая разновидность человека…». Эту новую форму человека Гитлер назвал богочеловеком, и именно ему он придает все те черты, которые были желательны для твердого племени будущих германцев (которое, однако, было невозможно создать биологическим путем): «бесстрашный», «несокрушимый», «доминирующий», «жестокий», «неустрашимый»⁹⁸. Общепринятое мнение ассоциировало национал-социализм с идеей биологического конструирования мужчин и женщин, обладающих высшими физическими достоинствами, – так называемых «арийцев» – высоких, светловолосых, с голубыми глазами, четким профилем, красиво сложенных, идеальных жителей Утопии. В этих прекрасных людях будущего Гитлер видел тот «чистый благородный материал», с которым он создаст новый прядок⁹⁹.

У идеального человека был явно утопический прообраз. К концу XIX века восходят попытки ученых применять теоретические достижения биологии к человеческим популяциям. Ключевой момент этих попыток был связан с развитием эволюционной биологии, последовавшим за пионерскими работами Британского социобиолога Фрэнсиса Гальтона, который в 1881 году сформулировал понятие «евгеники» для описания идеи того, что развитие человеческой популяции можно контролировать с целью создания здорового пула генов и полноценного демографического развития. Научный интерес к вопросам контролируемой эволюции человечества вызвал мощный всплеск фантастических идей с предложениями улучшения человеческой породы, включая идею создания коллективов идеальных женщин, которых бы обслуживала небольшая группа «гостей»-мужчин, прошедших расовый отбор и ответственных только за распространение хороших видов, и ничто больше. Немецкий биолог Альфред Плетц, выдвинув в 1895 году свою версию евгенической утопии, предложил термин «расовая гигиена» [Rassenhygiene] для описания путей применения евгенических принципов, и это понятие было доминирующим в немецких дискуссиях об угасании расы и усилении расы вплоть до начала 1930-х годов¹⁰⁰. Евгенические исследования получили на удивление широкое распространение по всему миру; они были восприняты с большим энтузиазмом как современное течение биологии, дающее возможность предотвратить социальную деградацию, разрушить устоявшиеся модели наследственных форм инвалидности и даже преступности. В Советском Союзе евгеника стала ключом к более общей стратегии постреволюционного процесса общественного самоусовершенствования. В 1921 году было основано Русское евгеническое общество, одним из первых шагов которого было создание комиссии для изучения еврейской расы¹⁰¹.

Центральная проблема эволюционной биологии оставалась нерешенной. Согласно основным постулатам дарвинизма, признаки наследуются; в работах французского биолога Жана Ламарка, жившего поколением ранее Дарвина, утверждалось, что возникновение приобретенных признаков связано с процессом приспособления организмов к изменениям окружающей среды и не связано с действием генов. Последователи Дарвина рассматривали природу как важнейший фактор, влияющий на биологическое развитие; те же, кто отдавал предпочтение взглядам Ламарка, полагали, что должное благотворное воздействие может улучшить состояние человека. В начале XX века эти научные дебаты оказались в центре реальной политики. Социалисты стали склоняться в сторону взглядов Ламарка, так как социальный прогресс был явно связан с изменениями в социоэкономической среде. Сам Сталин в брошюре 1906 года «Анархизм и социализм» выразил свое твердое предпочтение грубой неоламаркианской интерпретации марксизма: «Если бы обезьяна не встала на ноги, ее потомок, человек, был бы вынужден вечно ходить на четырех ногах… Сначала меняются внешние условия»¹⁰². В 1920-х годах дарвинистская биология вызвала всплеск интереса к генетике в Советском Союзе, однако изменения политической ситуации благоприятствовали ламаркистским взглядам на эволюцию. Германский ученый-социалист Рауль Каммерер попытался продемонстрировать ламаркистские принципы в действии, поставив эксперимент над жабой-повитухой. После того как его разоблачили в фальсификации результатов, он покончил с собой, однако в Советском Союзе его история стала невероятным образом сюжетом фильма, а сам Каммерер превратился в героя революционной науки¹⁰³. Генетика и дарвинизм были отвергнуты как образец идеалистической буржуазной науки и в 1930 году евгеническое общество было распущено. Университеты стали закрывать кафедры генетической биологии. В 1930 году Сталин показал себя преданным последователем Ламарка; он встал на сторону зарождающейся науки об окружающей среде, печально известным представителем которой был агроном, бывший простой крестьянин Трофим Лысенко. В новой, советской системе человека полагалось не выводить, а взращивать¹⁰⁴.

В Германии победу торжествовал Дарвин. Здесь дискуссии склонились в пользу того, что признаки наследуются и сильную энергичную расу можно создать только путем естественного отбора. «Все признаки человека, – писал Евгений Фишер, с 1926 года занимавший пост директора новообразованного Германского института евгеники, – будь то нормальные или патологические, физические или ментальные, формируются наследственными факторами»¹⁰⁵. Многие немецкие ученые и специалисты социальных служб полагали, что наблюдающаяся долгосрочная тенденция к деградации расового пула сохранится, если, как писал прогитлеровский деятель Фриц Ленц, «в процессе размножения не получат преимущество сильные и более приспособленные представители рас»¹⁰⁵. Важно отметить, что Гитлер полностью разделял эту концепцию. Дарвинизм соответствовал его взглядам о том, что вся жизнь – это борьба и что жизнь благоприятствует более достойным. Страницы «Mein Kampf» изобилуют ссылками на наследственную и внутреннюю природу человека как детерминирующие факторы человеческой эволюции. Для Гитлера единственным законным государством было только то, которое продвигало его лучших расовых представителей: «Политика сегодня совершенно слепа без биологического фундамента и биологических целей»¹⁰⁷. Даже если бы ламаркистская теория не дискредитировала себя во внутригерманских войнах, Гитлер бы все равно продвигал дарвинистские взгляды самостоятельно. Национал-социалистический «новый человек» скорее родился сам, а не был создан.

Создание «нового» в биологическом отношении человека имело глубокие последствия для социальной политики Германии и ее политики в области социального обеспечения. В Веймарской республике воспроизводство здорового расового населения скорее было идеалом, чем реальностью. После 1933 года ученые и доктора, которые продвигали идею расовой гигиены, столкнулись с режимом, чьи основные социальные амбиции состояли в том, чтобы создать здоровое, разрастающееся в численности, исключительное в расовом отношении население, которому предстояло стать краеугольным камнем «народного сообщества». В 1933 году Министерство по расовой политике и Управление СС по делам рас и поселений, созданное под руководством Вальтера Дарре, набрало в свой штат докторов и академиков, разделявших взгляды, согласно которым расы могут быть эффективно защищены только с помощью принудительного и прямого медицинского вмешательства. На первом этапе было необходимо идентифицировать и расклассифицировать те физические и психологические показатели, которые подрывали расовую гигиену. Это было сделано мгновенно. Защита генетического наследия путем предотвращения условий воспроизводства среди групп населения, отмеченных как генетически неполноценные, была обеспечена Законом о предотвращении потомства с генетическими заболеваниями, который был опубликован в июле 1933 года и вступил в силу 1 января 1934 года. Обычные преступления, ассоциирующиеся с биологическими дефектами, были добавлены во второй закон, который был опубликован в ноябре 1933 года с целью борьбы с «компульсивной преступностью»¹⁰⁸.

На практике предотвращение означало насильственную стерилизацию или кастрацию, осуществлявшиеся по приказу медицинских, социальных или правоохранительных органов. В законе, который был подготовлен д-ром Артуром Гуттом, чиновником Министерства внутренних дел и партийным энтузиастом расовой гигиены, перечислялись девять показателей, угрожающие расовой гигиене: слабоумие; шизофрения; маниакальная депрессия; наследственная эпилепсия, алкоголизм, слепота и глухота; наследственное физическое уродство; хорея Гентингтона¹⁰⁹. Работники образования, здравоохранения и социальных служб имели право посылать своих подопечных в новые суды по делам наследственных заболеваний, которые решали, требуется ли для этих людей насильственная стерилизация во имя долгосрочных интересов расы. В большинстве случаев суды поддерживали эти рекомендации. Самая спорная категория заболеваний, слабоумие, позволяла властям отправлять на стерилизацию тысячи людей под предолгом того, что они считались скорее враждебными расовому сообществу, а не расе как таковой, – за бродяжничество, мелкие преступления, секс вне семьи, разрушительное и аномальное поведение. В первые три года действия закона в 90 % случаев следовал приказ о стерилизации, в большинстве – по подозрению в слабоумии. К 1945 году, как показывают данные, 360 000 человек были стерилизованы (около 1000 человек, совершивших сексуальные преступления, были кастрированы). Согласно профилю германского населения, составленному расовыми статистиками, под наследственные признаки подпадали около 1,6 миллиона человек, и все они должны были быть стерилизованы, чтобы очистить генетичскую копилку нации¹¹⁰.