Текст книги "Сталин и Гитлер"

И все же, несмотря на случайное стечение обстоятельств и откровенные подарки судьбы, сыгравшие немаловажную роль в их личных судьбах, Сталин и Гитлер не были случайными диктаторами.

Глава 2
Искусство управления

Истинная демократия – это не беспомощная капитуляции перед кликами, это добровольное повиновение лидеру, избранному самими людьми.

Макс Вебер, 1922¹

Совершенно очевидно, что нет никакого принципиального противоречия между советской демократией и применением диктаторской власти отдельными личностями.

Ленин, Апрель, 1918²

В 6 часов 30 минут утра 12 декабря 1937 года жена одного советского профессора, железнодорожного инженера, сделала запись в своем дневнике о том, как она в соответствии с недавно принятой сталинской конституцией проголосовала всего полчаса назад на выборах в Верховный совет. Эта запись в дневнике свидетельствует о чрезвычайно приподнятом настроении, в котором пребывала женщина. Накануне вечером она и ее муж договорились постараться быть первыми в очереди за бюллетенями, но, выйдя из дома незадолго до шести часов утра, они увидели, что улицы уже полны людьми, спешащими к выборным участкам. Выборные пункты были украшены «лозунгами и цветами», тут же рядом лежала разъяснительная литература. Нашим героям удалось попасть в начало очереди из двадцати человек. Двери открылись ровно в шесть. Внутри сновали помощники, разъясняя и помогая избирателям. Во второй комнате раздавали бюллетени для голосования. Всего выдавалось по два конверта, чтобы обеспечить тайну голосования, и по два листа бумаги – один для голосования в местные органы власти, и второй – для выборов в общенациональные органы. На каждом конверте было напечатано имя одного кандидата от единственной разрешенной политической партии. Наша пара вошла в кабины для голосования, каждая из которых была прикрыта ситцевой шторой. Проставив галочки на листах бумаги и запечатав конверты, они бросили их в урны для голосования. Поблизости были организованы ясли, чтобы мамы могли оставить своих деток на время, пока были заняты столь серьезным делом. Супруга профессора испытывала «своего рода волнение в душе». В эту ночь она спала всего два часа в ожидании столь важного для нее и ее мужа события – они хотели быть самыми первыми на самых первых из такого рода выборов в мире³. Вернувшись домой, наши двое героев присели на время, чтобы поделиться своими ощущениями. Сестра жены позднее писала, что ей тоже удалось проголосовать после некоторой толчеи в очереди на регистрацию, имея на руках прописку, которую она получила всего за три дня до выборов. Когда она бросала в урну конверт, в ее сознании всплыли сентиментальные воспоминания об изречениях древних, которые, как ей казалось, звучали в унисон ее мыслям о самом скромном из всех граждан, который отныне будет облечен величайшей демократической властью: «Самая крошечная рыбка способна взмутить бездну океана»⁴.

Легко надсмехаться над простодушием советских избирателей, имевших дело с однопартийной системой и одним или несколькими одобренными свыше кандидатами, не имевшими на выборах альтернативных соперников и за которых покорный электорат голосовал едва ли ни единодушно. Эти образованные русские верили в то, что участвуют в истинно демократическом эксперименте. На одной из дискуссионных групп в Ленинграде, собравшейся накануне выборов, был задан вопрос, а можно ли было в этот день взять с собой избирательный бюллетень, чтобы заранее подумать, прежде чем сделать выбор. Каким бы странным ни был вопрос, но ответ на него был вполне серьезным: «Конечно, вы имеете право пойти домой, сесть и обсудить в течение нескольких часов все варианты…»⁵. Советский Союз с его новой конституцией – «самой демократической конституцией в мире» – заявлял о себе как об истинной демократии, и убедил в этом миллионы людей как в самой стране, так и далеко за его пределами. На протяжении всей своей истории в партии доминировала однообразная процедура выборов, через которую регулярно проходили кандидаты всех уровней государственной власти и партийной организации. Даже сам Сталин должен был проходить через процедуру выборов в ходе избирательной кампании, предварявшей общие выборы в районе, который он представлял. Общие выборы не были достаточно грандиозными, чтобы на них устанавливать трибуны, но они были вполне представительными для того, чтобы пройтись по рядам людей, совершая рукопожатия. На выборах в декабре 1947 года Сталин победил, набрав 131 % голосов⁶. Те выборы стали поводом для широкомасштабных празднований – фейерверков, воздушных парадов и фестивалей.

Подготовка к принятию новой конституции началась в феврале 1935 года с назначения Конституционной комиссии, состоявшей из 31 человека во главе с самим Сталиным. После года разработки проект был опубликован для общественных обсуждений, на которые отводилось пять месяцев. Согласно официальной статистике, было проведено 623 334 собрания по всей стране, в которых приняло участие четыре пятых всех избирателей. Общее число изменений и дополнений, предложенных жителями городов и деревень со всех концов Союза, составило 170 000, однако только 48 из них нашли свое место в принятой конституции⁷. Документ, обещавший всю полноту гражданских прав, включая свободу слова, собраний и совести, вызвал самый широкий интерес у граждан страны. Многие простые люди видели в широком обсуждении проекта конституции искреннее желание вовлечь демократическим путем всех советских людей в строительство своего будущего, и они воспользовались представившейся возможностью, чтобы поднять неудобные вопросы, касавшиеся аппарата репрессий, под властью которого они на самом деле жили⁸. Вопреки очевидным ограничениям, выборы 1937 года воспринимались многими простыми людьми как возможность принять участие в установлении нового конституционного порядка. Общее число проголосовавших достигло 96,8 % от общего числа избирателей. Некоторые бюллетени были испорчены. На одном участке действительными оказались 97 % бюллетеней, остальные были так или иначе испорчены, или на них были вычеркнуты имена. В Новосибирском регионе на одном бюллетене было написано имя Троцкого, на другом: «Я голосую за небесного царя» и «Мы не голосуем» – на третьем⁹. Но подавляющее большинство голосов были признаны действительными и соответствующими процедуре, и, таким образом, демократически избранный Верховный совет несколькими днями позже собрался на свое первое заседание.

Германская диктатура не создавала из демократии такого грандиозного шоу, но даже после последних многопартийных выборов в рейхстаг, состоявшихся в марте 1933 года, когда национал-социалисты победили с 44 % голосов, что было наивысшим достижением по сравнению с любой другой партией с момента образования Германии в 1871 году, парламентские мандаты все еще оставались желанными. В период с 1933 по 1938 год немцы ходили к избирательным урнам еще четыре раза – три раза для выборов в рейхстаг, которые проводились в тот же день, что и плебисцит, один раз в августе 1934 года для участия только в плебисците. Как конституция Веймарской республики, так и национальная парламентская система оставались неизменными после 1933 года. Избирательные кампании представлялись как возможность для населения Германии напрямую выразить свою приверженность новой национальной идее, и, так же как и в случае советских выборов, значительно более 90 % населения регистрировали свои голоса для участия в каждой выборной кампании. В период с 1933 по 1934 год сюда включались и фракции, все еще намеревавшиеся продемонстрировать свою оппозицию. После выборов в рейхстаг 12 ноября 1933 года парламент впервые оказался исключительно однопартийным; в тот же день германский народ должен был одобрить выход страны из Лиги Наций. В выборах приняли участие 95 % избирателей, и 89,9 % из числа проголосовавших сказали «да» плебисциту. Несколько меньшее число, 87,7 %, проголосовали за национал-социалистический парламент; более 3 000 000 бюллетеней были признаны недействительными, так как не содержали простого крестика, который требовалось проставить напротив имени кандидата¹⁰. Для плебисцита, который должен был состояться через год c целью одобрения решения Гитлера объединить кабинеты канцлера и президента и создать единый кабинет фюрера, правила были ослаблены, чтобы для выражения согласия можно было использовать как бюллетени с крестиком, так и бюллетени, содержавшие написанное слово, выражавшее согласие. На этот раз на избирательные участки пришли лишь 84 % избирателей, из них девять десятых одобрили предложение Гитлера, но суммарное число недействительных бюллетеней и тех, кто проигнорировал выборы, достигло 7,2 миллиона, и это были последние выборы, когда столь значительное число избирателей выразили несогласие или апатию¹¹.

Для двух последующих выборов, состоявшихся 29 марта 1936 года и 10 апреля 1938 года, были изменены правила в отношении испорченных бюллетеней. Так, все бюллетени, оставленные пустыми, в отсутствие других партий должны были рассматриваться как голос в пользу национал-социализма. И только те бюллетени, в которых избиратель не поленился написать «нет» или вычеркнуть имя кандидата, должны были считаться как голоса «против». Выборы 1936 года были первыми, в которых было зафиксировано почти полное единодушие избирателей: «за» проголосовало 98,8 % избирателей, а в некоторых районах было зафиксировано стопроцентное согласие, хотя почти наверняка местные деятели не учитывали все испорченные бюллетени. Для избирательной кампании 1938 года правила были изменены снова. На этих выборах выдавали только один бюллетень для голосования за кандидатов в рейхстаг и для ответа на вопрос плебисцита о присоединении Австрии, совершенном насильственно 12 марта 1938 года. На выборах следовало сказать просто «да» или просто «нет» списку фюрера, во избежание опасности, заключавшейся в том, что поддержка национал-социалистической партии могла оказаться меньшей, чем поддержка, оказанная лично Гитлеру. На бюллетене слово «да» было написано внутри большого круга, а «нет» – в маленьком круге. На одном из избирательных участков голосующих просили пройти в кабину, только если они намеревались проголосовать «против». Местные партийные деятели старались заранее изолировать потенциальных избирателей, голосовавших «против», до того как они могли достичь избирательных участков, чтобы не позволить им голосовать. Даже после этого объявление о том, что «за» проголосовало 99 % избирателей, не совпадало с данными (неопубликованными) числа самих избирателей. Наихудшие результаты были получены в коммуне Визбек, где только 68 % электората проголосовали «за»; в одном районе был достигнут 75 % результат, а в восьми других – «за» проголосовали 87 % голосовавших¹². Для верноподданных партии акт участия в выборах и подтверждение своей преданности ей было важнее, чем проявление неподкупности электората. «Наша дорога к избирательным урнам, – отмечал писатель Вернер Боймельбург в очерке о выборах, проходивших в марте 1936 года, – таким образом, является не выбором и не плебисцитом, а это, по сути, радостная, невыразимая декларация судьбы, которой мы верны, и выражение преданности человеку, которому она вверена свыше»¹³. Это было, по сути, то, что, по общему мнению юристов и политологов, было названо германской демократией и что вполне соответствовало политическому порядку, сложившемуся после 1933 года.

Ни гитлеровская Германия, ни сталинский Советский Союз не соответствовали понятию «демократия» в общепринятом смысле этого слова. И тем не менее оба государства полагали себя истинно демократическими и считали свои демократии более высокой формой по сравнению с западной моделью, которая, по их мнению, не только не могла, в силу своей природы, обеспечить эффективное управление, но и была продуктом эгоистичных классов, действовавших только в своих интересах, и характеризовалась абсолютной неспособностью выражать интересы всего общества. «Но что такое демократия? – задавался вопросом Сталин, когда объявлял о принятии новой советской конституции в ноябре 1936 года. – Демократия в капиталистических странах… как показывают последние исследования, это демократия для сильных, демократия для имущего меньшинства»¹⁴. Проблема традиционных парламентских демократий кроется в существовании различных партий и фракций, чьи задачи, как считали Советы, только и состоят в том, чтобы подрывать основы революционного государства и раскалывать общественное мнение или, как в случае с Германией, отторгать или ослаблять нацию, агонизирующую в борьбе за свое возрождение. Советскому народу, продолжал свою речь Сталин, нужна только одна партия, потому что теперь нет разделения общества на «капиталистов и рабочих, помещиков и крестьян»¹⁵. Через несколько месяцев, в апреле 1937 года, Гитлер произнес длинную речь перед руководителями местных партийных организаций, посвященную природе демократии, в которой он также давал раъяснения относительно того, почему обществу, объединенному одной волей, нужна только одна партия. «Но для нас больше всего нетерпима оппозиция, потому что она неизбежно ведет к разложению»¹⁶. Многопартийные системы рассматривались как отражение социальной неустойчивости и разделения интересов, но никак не возможность свободного политического выбора.

В обоих случаях демократия рассматривалась как отсутствие политического размежевания, как истинное выражение интересов народа. Большевистская партия унаследовала ленинскую идею демократического централизма. Этот очевидный оксиморон отражал тезис Ленина, что партия являлась ведущей силой революции, при этом признавалась и необходимость участия в ней широких масс населения, включая как членов партии, так и беспартийных, чьи взгляды и мнения должны были обязательно учитываться при принятии окончательного решения. Сочетание участия и представительства было проиллюстрировано, по крайней мере в теории, на дискуссии вокруг основных положений конституции 1936 года. Сталин воспевал «всеобъемлющий демократизм» новой конституции, так как она давала право голоса всем без исключения, создавая совершенную иллюзию того, что государство воистину отражает интересы всех трудящихся Советского Союза¹⁷. Эта иллюзия подкреплялась утверждением, что партия является представителем всего народа, а не только отдельных заинтересованных групп и социальной элиты, как это имеет место повсюду в мире.

Идея представительства стала центральной и в концепции германской демократии: национал-социализм был представителем никого иного, кроме объединенного народа, Гитлер был идеальной персонификацией этой идеи. Идея регулярных плебисцитов была закреплена в законе от 14 июля 1933 года. Цель, как объяснял Гитлер в своей речи в марте 1933 года, состояла в том, чтобы гарантировать правила, согласно которым акты нового правительства должны были получать окончательное «законодательное заверение» [sic] самого народа в более прямой форме, чем посредством обычно дозволенных парламентских выборов. Народ, руководимый национал-социализмом, должен был почувствовать себя истинным «творцом законов», а в Гитлере видеть человека, призванного воплотить «историческую волю народа»¹⁸. В своей речи, произнесенной в 1937 году, Гитлер противопоставил парламентскую демократию, при которой все имеют право голоса, но ничто не решается, своей концепции германской демократии, при которой над всеми остальными возвышается одна бескомпромиссная фигура национального лидера, сплачивающего воедино весь германский народ, твердой рукой направляя его к великим целям. «В моих глазах, – продолжал Гитлер, – это самая прекрасная и самая германская из всех демократий. Ничто не может быть лучше для людей, чем осознание возможности, выйдя из наших рядов, достичь самых больших высот, независимо от своего происхождения и места жительства или чего бы то ни было еще, и взойти на самую высокую вершину власти»¹⁹. Образ идеального лидера, выходца из народа, олицетворяющего собой единую волю народа, возник еще в трудах Макса Вебера и других немецких интеллектуалов, публиковавшихся до 1933 года. Гитлер претендовал на то, чтобы стать воплощением этого идеала. «Демократия, в своей основе, не означает ничего другого, чем самоуправление народа… Полномочия на лидерство исходят от самого народа», – писал молодой юрист – национал-социалист в 1935 году²⁰.

Попытки представить системы, в которых доминирует воля одного индивидуума, как определенного рода демократии преследовали явные политические цели. Каждый из режимов изображал дело так, будто таким был выбор самих народов, а сами режимы являются лишь представителями или посредниками, выступающими от их имени. «Мы идем гораздо дальше какой бы то ни было парламентской демократии на земле в нашем постоянном обращении к воле народа», – заявлял, как поговаривали, Гитлер²¹. Это было своего рода интеллектуальное ухищрение, которое, однако, заставляло людей верить в то, что диктатуры могут быть выразителями коллективной воли народа, каковыми не могли быть парламентские системы в прошлом и на что никто не был способен сейчас. Между тем узы связи лидера и народа были не столь простыми; ни Гитлер, ни Сталин не использовали свою власть против чьих бы то ни было интересов в открытую. Термины «социалистическая демократия» (изобретение Сталина) и «германская демократия» подразумевали такую форму правления, при которой главной целью становится защита интересов всего общества или, по крайней мере, той ее части, которая в противном случае не была бы признана неполноценной по расовым или классовым признакам. Какой бы благостной не казалось нам эта реальность сегодня, популистские лозунги диктатуры тогда служили мощным инструментом их легитимизации.

* * *

Озабоченность проблемами отсутствия полномочий у диктаторов высвечивает один важнейший факт, слишком часто упускаемый из виду при анализе двух систем. Он состоит в том, что как Советский Союз, так и Германия на протяжении всего периода диктатур формально функционировали на основе конституционного законодательства. Наличие конституции не обеспечивало эффективной защиты от диктаторов в каждой из описываемых стран, однако личная власть никогда не проявлялась здесь в непосредственном выражении деспотизма, вопреки установленным процедурам или конституционной норме. И Гитлер, и Сталин были вынуждены учитывать наличие конституционного аппарата, поэтому они развивали такие формы власти, которые по существу были надконституционными либо искажали до неузнаваемости действовавшие на тот момент законодательные системы. Именно в этом и кроется источник их полномочий на диктаторскую власть.

Первая конституция Советского государства была опубликована в декабре 1922 года, но она мало значила для реальной деятельности государственных органов, поскольку коммунистическая партия играла ведущую роль и определяла и диктовала политику. Центральный комитет партии был основным источником власти, но на практике, в силу нерегулярности его заседаний, таковым был его политический подкомитет, или Политбюро, который и стал важнейшим элементом всей властной структуры. Образованное в 1918 году и состоявшее из пяти членов, Политбюро быстро стало площадкой, на которой обсуждались и принимались решения по важнейшим вопросам политики. К 1930 году число членов Политбюро увеличилось до десяти. В 1919 году был добавлен второй подкомитет, в функции которого входили организационные и персональные дела, – Оргбюро. В это же время был сформирован и партийный секретариат, состоявший из одного человека; в 1922 году число его членов было увеличено до трех, а Сталин был назначен старшим членом, или Генеральным секретарем. Эта структура сохранилась в неизменности до 1952 года, когда Сталин упразднил отдельные Политбюро и Оргбюро и заменил их единым Президиумом партии. На протяжении всего периода существования Советского государства подразумевалось, что Центральный комитет партии и подчиненные ему органы несут всю полноту ответственности за инициирование и одобрение вопросов политики, хотя баланс власти между партией и государством сместился со временем в пользу государства.

Формально конституционный порядок в стране в 1922 году представлял собой парламентскую республику, основанную на прямых и непрямых выборах. Люди избирали напрямую делегатов Съезда Советов союза; Съезд выбирал Центральный исполнительный комитет, состоявший из 500–600 делегатов, которые подразделялись на Совет союзов и Совет национальностей. Первый представлял все государство, а второй – состоял из делегатов, представлявших все основные национальности Советского Союза, избранных на пропорциональной основе. Съезд также выбирал Президиум, чей председатель автоматически становился главой Советского государства, и Совет народных комиссаров (эквивалент министерств), чей председатель становился премьером правительства страны. В 1920-х годах Совет состоял только из пяти человек, и восьми человек в 1936 году²². Эта структура была усовершенствована в 1936 году в соответствии со сталинской конституцией, которая, по крайней мере, на бумаге, была образцом представительного государства. Съезд Советов был заменен на избираемый напрямую Верховный Совет, состоявший из двух законодательных палат, одна из которых включала делегатов со всего союза, другая – представителей всех национальностей. Обе палаты имели право законодательной инициативы, которая становилась законом после принятия простым большинством в обеих палатах. Верховный Совет, как и прежде, выбирал Президиум, и назначал или «формировал» (на языке конституции) Совет народных комиссаров, обладавшей высшей исполнительной и административной властью в стране. Президиум мог смещать комиссаров, но лишь по рекомендации председателя, смещение которого не было предусмотрено конституцией²³. В марте 1946 года народные комиссариаты был переименованы в министерства и председатель Совнаркома стал председателем Совета министров, у которого было шесть заместителей и более многочисленный кабинет, состоявший из министерских специалистов.

Гитлеровский рейх не удосужился создать и принять собственную конституцию; и на протяжении двенадцатилетнего периода его существования его основным законом оставалась республиканская конституция, ратифицированная в 1919 году в Веймаре. Прежняя структура государственных институтов рейха формально и в целом оставалась неизменной, хотя процессы принятия законов изменились радикально, и распределение полномочий изменилось настолько, что это фактически свело к нулю значение положений конституции. Результатом такого положения вещей стало возникновение «двойственного государства», концепция которого первоначально была разработана немецким юристом Эрнстом Френкелем в 1940 году, через два года после его побега из Германии в Соединенные Штаты. Этот дуализм сильно отличался от того, что было свойственно советской системе с ее разделением полномочий между партией и государством; национал-социалистическая партия никогда не имела центрального комитета или политического бюро, хотя играла все более важную роль в генерировании политики, ниспровергая государственную власть по мере наступления диктатуры. «Дуальное государство» представляло собой сочетание существующей конституционной структуры и системы чрезвычайных административных исполнительных органов, действовавших за рамками и вопреки установленным конституционным нормам. Третий рейх формально унаследовал парламентскую систему, которая основывалась на двух напрямую выбираемых законодательных палатах: рейхстаге, в который входили депутаты, представляющие граждан всей страны, и рейхсрате – национальном совете, состоявшем из представителей отдельных провинций, или земель, образующих Германское государство. Президента избирали в ходе прямых выборов, но его полномочия были ограничены. Ключевой политической фигурой был канцлер, которого назначал президент, но который был ответственен перед рейхстагом. Канцлер был одновременно и премьером и председателем кабинета министров, также подчинявшимся парламенту. Этот министерский аппарат с его разветвленной сетью бюрократических щупальцев продолжал существовать на протяжении всего периода диктатуры, однако реальный политический контекст, в рамках которого он функционировал, был существенно видоизменен.

Этот конституционный механизм был почти на грани коллапса задолго до прихода Гитлера к власти. Начиная с 1930 года почти ни одно решение правительства не получило необходимую поддержку парламентского большинства, в результате чего правительство должно было опираться не на поддержку рейхстага, собиравшегося редко, а на чрезвычайные указы, издаваемые президентом в соответствии с параграфом 48 (II) конституции. Парламент все еще имел полномочия отправить правительство в отставку, но назначение в январе 1933 года Гитлера без одобрения парламентским большинством стало показателем того, что существующая парламентская система больше не работала так, как создатели конституции изначально предполагали. После 1933 года сохранилась только конституционная оболочка. План национал-социалистов превратить рейхстаг в некое подобие консультативного сената (идея, которую Гитлер открыто обсуждал задолго до прихода к власти) был отклонен в 1934 году, и парламент технически оставался ответственным за законотворчество, хотя и утратил право законодательной инициативы и отказался от практики критики законопроектов²⁴. Между тем 30 января 1934 года был издан акт, позволявший правительству «создавать новое конституционное право»; вторая палата парламента – рейхсрат – была распущена Законом о преобразовании рейха, и в то же самое время все региональные парламенты утратили право издавать местные законы. Право издавать законы было, по Законодательному акту о передаче полномочий от 24 марта 1933 года, передано правительству. Самым неуклюжим образом «Закон о регулировании потребностей народа и государства» позволял правительству издавать законы по своему усмотрению вопреки конституционным нормам. Этот закон должен был действовать на протяжении четырех лет. Его принятие сопровождалось острыми дискуссиями среди конституционных законодателей, и, по мнению некоторых из них, сама формулировка закона не меняла конституцию, но приостанавливала ее действие. Между тем право инициировать и принимать законы было ключевым в сложившейся ситуации, поскольку в отличие от советской системы, где формально сохранялось разделение полномочий, германское правительство фактически сконцентрировало в своих руках как исполнительную, так и законодательную власть. Этот акт был провозглашен «Основным законом» нового режима, или, по определению ученого юриста Карла Шмидта, «временной конституцией». Прямое смешение исполнительных и законодательных полномочий стало свершившимся фактом 2 августа 1934 года, когда после смерти президента фон Гинденбурга был провозглашен закон о высшей государственной власти Германского рейха, позволявший Гитлеру взять на себя и роль президента без проведения прямых выборов. Таким образом, функции и президента, и канцлера были объединены в единой должности «вождя», Der Führer. Этот простой титул был принят в качестве «шапки» и содержался на всех бланках официальной корреспонденции Гитлера как главы государства (при этом вплоть до 1945 года чиновники канцелярии канцлера убедительно настаивали на добавлении «…и канцлера» на всех документах, которые они готовили ему на подпись)²⁵.

Способы, которыми Сталин и Гитлер ниспровергали существовавший конституционный порядок для достижения своих целей и установления единоличной власти, явно различались: источниками сталинской власти в 1930-х годах были неформальные или внеконституционные факторы; он не занимал высшую государственную должность и не был наделен особыми полномочиями инициировать и утверждать законы. Власть Гитлера, напротив, совершенно очевидно проистекала из того высокого общественного положения и должности, которую он занимал, и статей «временной конституции», одобренных соответствующими законодательными органами. Истинная природа сталинской власти, вытекавшей из его должности Генерального секретаря партии, не поддается точному определению, и тем не менее, начиная с конца 1920-х годов и до того, как он впервые получил высокую государственную должность председателя Совета народных комиссаров в 1941 году, Сталин рассматривался как наиболее важный источник власти. В своей статье в газете «Правда» в январе 1938 года Вячеслав Молотов, предшественник Сталина на посту премьера, характеризуя уникальные взаимоотношения между правительством и вождем, писал: «Во всех важнейших вопросах мы, члены Совета народных комиссаров, ищем совета и указаний от Центрального комитета большевистской партии, в особенности от товарища Сталина…»²⁶. Сам Сталин никогда не признавал себя диктатором. Когда американский репортер Евгений Лайонс задал ему в 1931 году прямой вопрос: «А вы являетесь диктатором?», то получил ответ, который мог бы служить образцом лицемерия: «Нет, я не диктатор… Ни один человек или группа людей не может диктовать. Все решения принимаются партией, а затем выполняются избранными органами – Центральным комитетом и Политбюро»²⁷. По-видимому, слово «диктатура» как-то особенно сильно задевало Сталина. Заметки на полях личных сталинских конспектов работ Ленина показывают его личное неприятие того, что Ленин постоянно или случайно использует термины «диктатура партии» или «диктатура пролетариата»²⁸. В 1930-х годах имя Сталина стало появляться на официальных документах после имени Молотова; он редко подписывал документы единолично, чтобы сохранять фикцию того, что правительство все еще остается коллективным органом.

Именно здесь, в работе Центрального комитета и Политбюро, Сталин получил возможность установить негласно утвердившийся принцип привычного авторитета, на котором, в конце концов, и зижделась его власть. Он не был диктатором в общепринятом смысле этого слова, как в случае с Гитлером, открыто демонстрировавшим свое верховенство; его власть была вверенной ему властью, происходящей скорее из ставшего привычным уважения к его взглядам, а не из формальной необходимости подчинения. Корни этой власти скрывались в политике маневрирования 1920-х годов, уже описанной выше, и способности Сталина строить из себя незаменимого защитника ленинской революции, даже извращая ее смысл. Но это был постепенный и непредсказуемый процесс, и в 1930-х годах Сталин добился консолидации своей власти, которая, так или иначе, основывалась на непостижимом уважении или страхе, возникшем среди его окружения, пережившего политические коллизии 1920-х годов. На протяжении всех 1930-х годов значение основных институтов партии неуклонно снижалось. Пленум Центрального комитета созывался все менее и менее регулярно и все чаще становился не более чем сценой для сталинского спектакля. В 1940-х годах он собирался всего лишь двенадцать раз и лишь в одном случае, в 1947 году, проходил в условиях серьезных политических дискуссий. На период с 1941 по 1951 год пришлось семь лет, когда он не созывался вовсе²⁹. Более ощутимым было снижение роли Политбюро. В Политбюро, созданное в 1930 году, входили в основном преданные сторонники Сталина, и до самой его смерти оно оставалось его личной вотчиной. Задолго до его создания Сталин придумал эффективный метод манипулирования дискуссиями путем контроля над повесткой дня и применением административных мер к ходу дискуссий, так что для обсуждения нежелательных тем отводилось очень мало времени. В 1932 году были произведены важные изменения в процедуре заседания, когда число тем, подлежащих обсуждению на каждом заседании, было сокращено с 40–50 до 15. При необходимости многие вопросы согласовывались за пределами заседаний, но фактически только Сталинским секретариатом. Проводились также дополнительные закрытые или чрезвычайные заседания, когда обсуждения проходили без протоколов, в условиях секретности и только в составе небольших групп. Число регулярных заседаний Политбюро сократилось, объем протоколов заседаний, проходивших за рамками регулярных заседаний, на которых принимались решения, становился все больше, а его распространение охватывало все меньший круг людей³⁰. За период с 1930 по 1934 год состоялось 153 заседания, за период с 1934 по 1939 год – 69, и 34 заседания – в последующие три года. В послевоенные годы Политбюро, являвшееся центральным органом властной системы, быстро скатилось до состояния анахронизма и стало собираться на заседания в среднем по восемь раз в год³¹. Сталин предпочитал формировать небольшие подкомитеты или специальные комиссии, членов которых он мог назначать сам, а также мог следить за ходом обсуждений. Реальные возможности членов Политбюро быть информированными обо всем, что обсуждалось, ограничивались. Единственное исключение составлял лишь сам Сталин, доминировавший в этом органе на протяжении 34 лет, начиная с его создания в 1919 году и вплоть до своей смерти в 1953 году³².