Текст книги "Парадокс добродетели"

Таким образом, одомашнивание человека – независимо от того, видели в нем пользу или вред, – стало инструментом политической борьбы. Если Фишер был прав и одомашнивание шло человечеству на пользу, это оправдывало угнетение менее одомашненных популяций. Если же прав был Лоренц и одомашнивание приносило вред, это оправдывало угнетение более одомашненных популяций. И в том и в другом случае теория использовалась для оправдания зла²⁴.

Несмотря на порочащую связь с евгеникой, после Второй мировой войны концепция одомашнивания человека начала понемногу возвращать свои права. Ведь проблема была в том, что евгеника считала одни человеческие популяции лучше других, а вовсе не в самой гипотезе об одомашнивании человека. Даже ученые, открыто выступавшие против расизма, могли изучать популяционные различия – достаточно было просто не давать им оценочных суждений. Отличный пример – Маргарет Мид, лицо культурного релятивизма, которая, не смущаясь, писала в 1954 году: “Человек – это одомашненное животное”²⁵. Учителем Мид был Франц Боас, которого часто называют отцом американской антропологии. Полевой биолог и теоретик, он заслужил всеобщую любовь, защищая идею психологического единства человечества. В 1934 году Боас писал, что люди были одомашнены во всей своей совокупности, и даже соглашался с Фишером в том, что расы стали результатом процесса одомашнивания. “Человек – не дикое существо, – писал он, – он скорее похож на одомашненных животных… Он представляет собой самоодомашненное существо”²⁶.

Впоследствии ученые-эволюционисты изучали самоодомашнивание человека со всех сторон, какие только можно вообразить: со стороны археологии, социальной антропологии, этологии, биологии, истории и экономики. Но с какой бы стороны ни рассматривалась эта проблема, в основе ее всегда лежит одна и та же логика. Миролюбивостью своего характера человек сходен с одомашненными животными, и поскольку не существовало никакого другого вида, который бы мог нас одомашнить, значит, это сделали мы сами. Мы должны были одомашнить сами себя. Но как же это произошло?²⁷

Ученые неоднократно возвращались к идее самоодомашнивания, пытаясь объяснить миролюбивость человека, но до недавнего времени этот термин был исключительно описательным. Некоторые ученые, например Боас, писали, что люди похожи на одомашненных животных. Другие, такие как Блуменбах, утверждали, что мы являемся одомашненными животными. Но в обоих случаях мысль на этом и останавливалась. Отсылки к одомашниванию ни к чему не вели. Они ограничивались предположением, что биологические характеристики, лежащие в основе человеческой миролюбивости, могут иметься и у одомашненных животных. К несчастью для мыслителей того времени, биология одомашнивания оставалась малоисследованной. Да и об эволюции человека тогда было известно не так много. Биолог Феодосий Добжанский хорошо охарактеризовал ситуацию в 1962 году. “Концепция одомашнивания человека, – писал он, – в настоящее время слишком туманна для того, чтобы стать научно продуктивной”²⁸.

Сегодня появилось больше конкретных данных. И эти данные позволяют предположить, что человек стал менее реактивно агрессивным и более миролюбивым примерно в то же время, когда он стал Homo sapiens. Важные сведения также были получены в исследованиях одомашненных животных. В книге “Изменение животных и растений в домашнем состоянии” 1868 года Дарвин писал о том, что, помимо миролюбивости, есть много других неожиданных биологических маркеров одомашнивания. Например, у многих одомашненных животных висячие уши. У некоторых пород собак, например у немецкой овчарки, уши стоят торчком, но у большинства пород кончики ушей свисают вниз, как у щенков. Дарвин обнаружил, что у других видов одомашненных животных, как и у собак, хотя бы часть взрослых животных сохраняет висячие уши. Это было удивительное открытие, ведь у взрослых особей диких животных такое встречается очень редко. Из всех известных Дарвину диких животных только слон обладал висячими ушами. Но что еще загадочнее: оставалось совершенно непонятным, как миролюбивость может быть связана с висячими ушами. Этот факт казался необъяснимым.

Другой пример – белые “звездочки” на лбу, которые часто встречаются у лошадей, коров, собак и кошек, но никогда у диких животных. То же самое с закрученными колечком хвостами, изменчивой структурой волос и белыми лапами. В то время о причинах этих загадочных ассоциаций не было известно ровным счетом ничего, и даже сегодня мы еще многого не понимаем. Однако, даже не зная причин ассоциаций, полезно понимать, какие именно характеристики составляют так называемый синдром одомашнивания – набор черт, ассоциированных с одомашниванием. Это проливает свет на прошлое человечества. Важно, что синдром одомашнивания включает изменения скелета. Изучая ископаемые кости, археологи могут установить, когда были одомашнены собаки, козы или свиньи. А раз это возможно для животных, то, как отметила археолог Хелен Лич в 2003 году, то же самое можно сделать и для человека²⁹. Лич составила список из четырех характеристик, присущих скелетам одомашненных, но не диких животных, которыми обладает также и современный человек.

Во-первых, большинство одомашненных животных меньше своих диких предков. После стабилизации одомашненных форм человек может специально выводить крупные породы с помощью дальнейшего искусственного отбора – например, ломовых лошадей или немецких догов. Однако первоначальное снижение размеров тела наблюдается у всех видов. У собак и стадных животных, таких как овцы и крупный рогатый скот, этот эффект настолько заметен, что археологи используют его в качестве основного критерия для определения времени одомашнивания того или иного вида. Большинство современных людей крупнее наших предков, живших несколько столетий назад, – благодаря доступности большого количества высококачественной пищи. Однако в более далеком прошлом человек в какой-то момент стал ниже ростом сразу во многих точках планеты. Произошло это в конце плейстоцена, около 12 тысяч лет назад. Об уменьшении размеров тела человека свидетельствует и изменение относительной толщины костей. Кости конечностей у наших предков были толще, чем у нас, и на концах, и в середине. На поперечных срезах костей конечностей также видно, что стенки, окружающие полость костного мозга, раньше были толще. Судя по толщине костей, со времени существования Homo erectus около двух миллионов лет назад масса тела человека неуклонно снижалась, причем особенно заметное снижение наблюдалось после появления современной формы Homo sapiens. Суммируя все эти изменения, можно сказать, что люди стали менее массивными и более грацильными³⁰.

Во-вторых, морды у одомашненных животных обычно более короткие и не так сильно выдаются вперед, как у их диких предков. Мельче становятся и зубы, и особенно челюсти – именно с этим, судя по всему, связана “скученность зубов” у ранних одомашненных собак. Та же тенденция наблюдается и у людей. Исследование, проведенное в Судане, где люди жили непрерывно в течение последних десяти тысяч лет, показало, что человеческие лица со временем становились все короче. Однако начались эти изменения гораздо раньше: к примеру, уже у Homo sapiens лица были меньше, чем у таких их предшественников, как Homo erectus. Уменьшение размера зубов прослеживается на 100 тысяч лет назад. Зубы уменьшались со скоростью примерно 1 % в две тысячи лет – вплоть до отметки в 10 тысяч лет назад, когда скорость возросла до 1 % в тысячу лет. Скорость уменьшения зубов была сходной во многих областях Европы, Ближнего Востока, Китая и Юго-Восточной Азии³¹.

В-третьих, различия между самцами и самками у одомашненных животных выражены слабее, чем у диких, и всегда по одной и той же причине: “маскулинность” самцов становится все менее выраженной. У копытных, например крупного рогатого скота и овец, эти изменения выражаются в уменьшении размера рогов по сравнению с дикими предками. У человека относительный рост мужчин и женщин не менялся вплоть до недавнего времени. Однако за последние 35 тысяч лет, по данным антрополога Дэвида Фрейера, мужчины стали больше походить на женщин, и не только общим телосложением, но и размерами лица, длиной клыков, площадью жевательной поверхности зубов и размером челюстей³². Лица начали становиться более женственными еще раньше, около 200 тысяч лет назад. Как показал биолог Роберт Сьери с коллегами, надбровные дуги у мужчин стали менее выступающими, а длина лица от верхней точки носа до верхних зубов сократилась³³.

И наконец, в-четвертых, у одомашненных животных – как млекопитающих, так и птиц – мозг почти всегда меньше, чем у их диких предков: относительный объем мозга в пересчете на размер тела уменьшается примерно на 10–15 %. Уменьшение мозга в той или иной степени свойственно всем одомашненным млекопитающим, кроме лабораторных мышей. Несмотря на то что размер мозга человека, измеряемый как внутренний объем (или емкость) черепа, постоянно возрастал в течение последних двух миллионов лет, направление изменений резко поменялось около 30 тысяч лет назад, когда мозг вдруг стал уменьшаться. В Европе мозг современных людей примерно на 10–30 % меньше мозга людей, живших 20 тысяч лет назад³⁴. Самое удивительное, что уменьшение размера мозга у одомашненных животных не ассоциировано со сколько-нибудь систематическим снижением когнитивных способностей. Более того, иногда виды с маленьким мозгом даже превосходят по способностям своих предков с большим мозгом. Например, мозг морских свинок с поправкой на размер тела примерно на 14 % меньше мозга их диких предков, но они быстрее выбираются из лабиринта и выучивают ассоциации и их изменения. Одомашненные крысы с их небольшим мозгом тоже великолепно справляются с задачами на научение и память – лучше, чем их дикие родственники. Уменьшенный мозг – это любопытная особенность одомашненных животных, но не стоит из-за этой особенности считать их – или обладающего небольшим мозгом Homo sapiens – умственно отсталыми по сравнению с их предками³⁵.

Традиционно возникновение каждой из этих четырех характеристик объясняли по отдельности, и часто объяснения были применимы только к человеку. Уменьшение размеров тела могло быть связано с изменением климата, снижением доступности пищи или адаптацией к новым болезням. Уменьшение размеров лица могло быть следствием появления новых методов приготовления пищи, например варки, которая делает еду мягче. Различия между полами могли сгладиться из-за более активного использования технологий – так что мужчинам, для того чтобы быть хорошими охотниками, уже не нужно было обладать определенными физическими характеристиками. Мозг мог пропорционально уменьшиться вследствие уменьшения размера тела. Но если рассматривать все четыре характеристики не по отдельности, а вместе, открывается более полная картина. Характер различий между современными людьми и нашими ранними предками очень напоминает различия между собакой и волком.

Это сходство слишком велико, чтобы быть случайным. Как нам уже известно, сама идея, что человек был одомашнен, появилась не меньше двух тысяч лет назад. Теперь мы также знаем, что анатомические изменения, произошедшие в ходе эволюции Homo sapiens, очень похожи на анатомические изменения, произошедшие в ходе превращения волка в собаку. Полмиллиона лет назад наши предки были крепче сложены, их лица сильнее выдавались вперед и были более маскулинными, мозг их был крупнее, а мужчины массивнее. Если экстраполировать на людей то, что мы знаем об одомашненных животных, мы поймем, что наши предки были совсем не такими миролюбивыми, как мы сегодня. Они, судя по всему, были более склонны к реактивной агрессии, легче выходили из себя и быстрее кидались в драку. Однако по какой-то причине мы стали одомашненными. Наша социальная терпимость возросла, а скелет изменился. И если в прошлом мы были больше похожи на волков, то сегодня скорее напоминаем собак.

Блуменбах наверняка бы обрадовался, узнав, что существует столько однозначных доказательств теории одомашнивания человека. Еще больше ему бы понравилось, что параллели между человеком и одомашненными животными наблюдаются не только в строении скелета, но и в других аспектах биологии.

Глава 4. Селекция доброты

Синдром одомашнивания был для Дарвина загадкой. Он не понимал, почему у одомашненных версий самых разных видов млекопитающих наблюдается один и тот же набор не связанных между собой характеристик. Разгадка не находилась вплоть до XXI века. Трудность заключалась в том, что характеристики, входящие в состав синдрома одомашнивания, кажутся никак не связанными друг с другом биологически. Какая связь между пониженной агрессивностью и мелкими жевательными зубами? На первый взгляд у этих двух признаков нет ничего общего. Животные не дерутся с помощью жевательных зубов, и трудно представить себе, почему пониженная агрессивность могла бы привести к их уменьшению. Так же неочевидна и взаимосвязь между белыми пятнами, висячими ушами и небольшим мозгом. Почему же у одомашненных животных есть все эти характеристики?

Самая популярная из классических гипотез называется гипотезой “параллельной адаптации”. Согласно этой гипотезе, пониженная агрессивность, висячие уши и другие компоненты синдрома одомашнивания представляют собой адаптации, которые независимым образом появились в ответ на новые условия окружающей среды – а именно на жизнь с человеком. Мы скоро увидим, почему гипотезу параллельной адаптации можно уверенно опровергнуть. Однако легко понять, почему ученые могли считать эту гипотезу достойным решением загадки синдрома одомашнивания. Короткие морды и мелкие зубы могли быть адаптацией к более высокому качеству пищи, которая стала мягче того, чем питались предки одомашненных животных, и больше не требовала тщательного пережевывания. Белые пятна могли возникнуть потому, что позволяли хозяевам животных отличать их друг от друга, – или просто потому, что животные с белыми “чулочками” казались земледельцам особо трогательными. Висячие уши теоретически могли закрепиться потому, что не приносили никакого вреда, ведь домашним животным не так важно иметь острый слух, как диким. Если считать, что небольшой мозг означает худшую реакцию на опасность, то уменьшение мозга можно объяснить тем, что домашние животные стали жить в более безопасных условиях. Подобные объяснения сложились в гипотезу о том, что синдром одомашнивания – это просто набор параллельных адаптаций к новым, созданным человеком, условиям¹.

Та же самая логика использовалась, как мы уже видели, и для объяснения эволюции человека. В основе этой логики лежит тот факт, что в течение последнего полумиллиона лет человек накапливал все больше культурных адаптаций. В приложении к животным гипотеза параллельной адаптации предполагает, что синдром одомашнивания возник как набор независимых адаптаций к “жизни с человеком”. В приложении к человеку гипотеза предполагает, что синдром одомашнивания возник как набор независимых адаптаций к “прогрессирующей культуре”. Более совершенные способы приготовления пищи могли привести к улучшению рациона, требовавшего менее активного пережевывания, в результате чего жевательный аппарат стал менее массивным. Более совершенные копья, далеко бьющие луки и стрелы и все более эффективные силки и сети могли снизить необходимость физической силы для успешной охоты, в результате чего мужчины стали менее маскулинными. Как и в случае с животными, гипотеза параллельной адаптации в применении к человеку подразумевает, что синдром одомашнивания никак не связан с пониженной агрессией. Согласно этой гипотезе, синдром одомашнивания возник у человека как набор независимых биологических реакций на появление различных культурно наследуемых умений и инструментов².

Гипотеза параллельной адаптации так привлекательна потому, что она удовлетворяет ключевым требованиям теории эволюции. Биологи, как правило, по умолчанию считают, что эволюционирующие признаки представляют собой адаптации, повышающие выживаемость особи и ее способность к размножению. Этот адаптационный подход составляет ключевой принцип теории эволюции, которая благодаря Дарвину коренным образом изменила наше представление о жизни.

Однако бывают ситуации, когда адаптационный подход оказывается неверным. Биологические признаки не всегда возникают как адаптации. Например, соски не приносят никакой пользы самцам, но за 200 миллионов лет, прошедших с момента возникновения лактации, млекопитающие от них так и не избавились. Программа развития, приводящая к появлению сосков у эмбриона женского пола – где они имеют адаптивное значение, – также приводит к развитию сосков у эмбриона мужского пола, где они не выполняют никаких адаптивных функций. Мужские соски бесполезны, но избавиться от них, судя по всему, было бы дороже, чем оставить. Поэтому на протяжении миллионов поколений они сохраняются в неизменном виде, не принося никакой пользы. Мужские соски – пример того, как адаптационный потенциал организма может быть ограничен его программой развития³.

Мужские соски – самый яркий образец неадаптивного признака. Другой орган, который часто приводят как пример неадаптивного признака, – это клитор у птиц. У большинства птиц нет ни клитора, ни пениса. Однако у видов, спаривающихся в воде, обычно есть и то и другое. Если бы у самцов уток (селезней) не было механизма впрыскивания спермы непосредственно в тело самки, вся их сперма вымывалась бы водой. Поэтому у селезней, в отличие от большинства наземных птиц, появился пенис. При этом программа развития, приводящая к формированию пениса, также приводит к появлению клитора у самок. Как и в случае с мужскими сосками, клитор у птиц, судя по всему, представляет собой побочный продукт эволюции – признак, существующий только потому, что естественный отбор способствовал появлению пениса у самцов. Мужские соски и женские пенисы – это, конечно, любопытно, однако практическое значение их ничтожно. Тот факт, что их приводят в качестве главных примеров признаков, сохранившихся вопреки отсутствию адаптивной функции, показывает, насколько редким явлением остаются неадаптивные признаки⁴.

Поэтому всех так поразили результаты масштабного долгосрочного эксперимента, проведенного советским генетиком Дмитрием Беляевым. Он показал, что синдром одомашнивания – это вовсе не простой набор адаптаций. Оказалось, что синдром одомашнивания представляет собой набор неадаптивных признаков, появившихся в ответ на одно главное обстоятельство – одомашнивание. Весь синдром одомашнивания целиком, как показал Беляев, аналогичен мужскому соску. Это поразительный пример того, как неадаптивные побочные продукты отбора могут иметь важнейшее биологическое значение.

История Беляева – хорошее напоминание о том, как повезло большинству современных ученых, которые могут работать, ничего не боясь⁵. В 1939 году, в возрасте двадцати двух лет, Беляев получил свою первую должность в отделе разведения пушных зверей Центральной научно-исследовательской лаборатории в Москве. Прекрасный ученый, хорошо понимавший потенциальную ценность селекции для улучшения мехового производства, он был полон желания развивать эту область. Однако в Советском Союзе того времени заниматься генетикой было опасно. С 1924 года СССР возглавлял Сталин, и он считал западную генетику лженаукой, созданной для продвижения антисоветской идеологии⁶. Тех генетиков, которые не следовали линии партии, ссылали в исправительно-трудовые лагеря – и это в лучшем случае. Семья самого Беляева тоже пострадала от сталинской паранойи. Будучи подростком, Беляев восхищался исследованиями своего старшего брата Николая, известного генетика. В 1937 году Николая арестовали и без всякого суда расстреляли за интерес к прозападной генетике. Непредвзятые генетические исследования стали возможны только через несколько лет после смерти Сталина в 1953 году⁷. В 1958-м Беляев начал работать в Институте цитологии и генетики Сибирского отделения Академии наук СССР в Новосибирске. Там у него появилась возможность содержать сотни лисиц и других животных и наконец проверить идею, которая занимала его уже давно⁸.

Беляев интересовался синдромом одомашнивания в целом и, в частности, скоростью размножения серебристо-черных лисиц в неволе. Серебристо-черные, или черно-бурые, лисицы – это подвид обыкновенной лисицы, завезенный с канадского острова Принца Эдуарда в 1920-х годах. У чернобурок необычно окрашенный мех, известный в Сибири и по всему миру. К тому моменту, когда Беляев начинал свой эксперимент, черно-бурых лисиц уже давно разводили в мелких звероводческих хозяйствах по всей Сибири: в некоторых хозяйствах жило уже восьмидесятое поколение лисиц. Но хотя лисиц и держали в неволе, никто не пытался специально их приручать. В отличие от большинства по-настоящему одомашненных животных, эти лисицы размножались всего раз в год, как дикие животные. Звероводам это не нравилось. Однако ничего удивительного в этом не было: по сути, черно-бурые лисицы оставались просто дикими животными, жившими в неволе⁹.

Гипотеза Беляева заключалась в том, что селекция по одному-единственному наследственному признаку – дружелюбному отношению к человеку – может привести к развитию синдрома одомашнивания, в том числе повышенной скорости размножения. Его основная идея была в том, что животные, которые боятся человека и проявляют по отношению к нему спонтанную агрессию, вряд ли смогли бы жить с ним бок о бок. Соответственно, на ранних стадиях одомашнивания отбор всегда должен идти в пользу более смирных животных, не проявляющих реактивной агрессии. При этом не важно, будет такой отбор происходить сознательно или нет: звероводы всегда будут отбирать более послушных лисиц просто потому, что агрессивные животные опасны и с ними труднее справиться.

Хотя никто тогда толком не представлял, как именно “послушный” психотип может появиться в процессе эволюции, Беляев понимал, что это наверняка сложный процесс, в который вовлечены разные системы органов. Этот процесс, скорее всего, должен включать не только анатомические изменения мозга, но и изменения в синтезе и регуляции гормонов, нейромедиаторов и других физиологически активных веществ. Трудно представить себе, чтобы последствия таких масштабных биологических изменений ограничивались одним только снижением агрессии. Кроме того, эти последствия, вероятно, должны быть более выражены у животных, подвергшихся изменениям в раннем возрасте. Поскольку механизмы, лежащие в основе системы биологического контроля агрессии, обычно похожи у разных видов, приручение на генетическом уровне может вызвать сходную реакцию у разных животных. Иными словами, есть все основания ожидать, что у животных, прошедших отбор на послушность, появятся разнообразные побочные признаки – последствия пониженной эмоциональной реактивности. Включая – возможно – повышенную скорость размножения.

Беляев не побоялся посвятить себя этой идее, хотя прекрасно осознавал, что для достижения результата могут потребоваться десятки лет. В 1959 году он начал эксперимент, отобрав первичную популяцию лисиц из нескольких тысяч животных с разных звероводческих хозяйств. Чтобы найти самых спокойных, ученые подходили к клетке с лисами и пытались открыть дверцу. Большинство лисиц в ответ рычали и пытались укусить. Но некоторые – не больше одной из десяти – боялись людей чуть меньше и были чуть более дружелюбны. Их-то и отобрали для размножения: всего сто самок и тридцать самцов¹⁰.

Когда лисицы начали размножаться, Беляев и его сотрудники переключили свое внимание на потомство. Лисятам предлагали еду и одновременно пытались их погладить. Самые добродушные терпели такое обращение, не зарычав. Из них-то и сформировали новую группу для скрещивания, куда попали примерно 20 % самок и 5 % самцов. Год за годом Беляев и его сотрудники повторяли свою процедуру. За первые пятьдесят лет эксперимента через их руки прошло около пятидесяти тысяч щенков – по тысяче в год¹¹. Для сравнения Беляев также завел контрольную линию лисиц, не подвергавшихся отбору. Этих лисиц скрещивали между собой независимо от их уровня агрессии или дружелюбия.

Эксперимент принес плоды раньше, чем ожидалось. Уже в третьем поколении некоторые животные из экспериментальной популяции не проявляли ни агрессии, ни страха перед человеком. В четвертом поколении появились лисята, которые сами подходили к изумленным ученым, по-собачьи виляя хвостом. При этом лисы из контрольной популяции не виляли хвостом никогда¹². В шестом поколении появилась “элита” одомашнивания. Такие “элитарные” лисицы не только виляли хвостом, но и скулили, пытаясь привлечь внимание человека. Они сами подходили к ученым, обнюхивали и лизали их руки. По словам сотрудницы Беляева Людмилы Трут, к десятому поколению эти “элитарные” лисицы уже составляли 18 % от всех лисят, к двадцатому поколению – 35 %, а к тридцатому – тридцать пятому – 70–80 %. Всего через несколько лет Американский клуб собаководства подал заявку на импорт одомашненных лисиц для содержания в качестве домашних животных¹³.

Скорость одомашнивания, безусловно, впечатляла. Но больше всего Беляева заинтересовало появление других признаков – тех, на которые не был направлен отбор. В 1969 году, всего через десять лет после начала эксперимента, “у одного из самцов впервые обнаружили необычное белое пятно”¹⁴. Среди контрольных лис пегость, или, по выражению Беляева, “звездочки”, были редкостью. Но в экспериментальной группе они появлялись у многих животных. Это были пятна “между ушами” – та самая белая “звездочка” на лбу, которая часто есть у лошадей, – или белые пятна, подобные тем, которые часто встречаются у коров, собак, кошек и других домашних животных. До этого у серебристо-черных лисиц никогда не видели “звездочек”. Вскоре они были уже в сорока восьми лисьих семьях из экспериментальной популяции. И хотя эти семьи составляли меньшую часть популяции, в тридцати пяти из них, в полном соответствии с гипотезой Беляева, были лисицы, “исключительные по степени прирученности”. Приручение животных, заключил Беляев, привело к появлению “звездочек”¹⁵.

“Звездочки” стали важнейшим событием: впервые удалось экспериментально доказать, что отбор против агрессии может привести к появлению признаков синдрома одомашнивания, которые сами по себе не имеют никакого адаптивного значения. За этим первым открытием последовали другие, включая изменения репродуктивной системы. К 1962 году 6 % экспериментальных лисиц размножались не только летом, но и осенью и весной. К 1969 году 40 % самок размножались три раза в год, в отличие от контрольных линий, размножавшихся всего раз в год. Эти изменения явно были генетическими, потому что проявлялись всегда в одних и тех же семьях. Переход от одного к двум сезонам размножения в год не всегда был к лучшему: многие пометы погибали. Но даже несмотря на то, что все эти изменения пока не несли непосредственной практической пользы для мехового производства, Беляев мог наслаждаться триумфом своей теории. Отбор по одному-единственному признаку – дружелюбному отношению к человеку – привел к тому, что размножение перестало быть сезонным. А также к удлинению сезона размножения, более раннему – на месяц раньше контрольных животных – достижению половозрелости и появлению более крупных пометов.

Со временем последствий отбора становилось все больше. “Вскоре появились такие признаки, как висячие уши и закрученные колечком хвосты, как у некоторых пород собак, – писала Людмила Трут, продолжившая работу после смерти Беляева в 1985 году. – Через 15–20 поколений мы обратили внимание на появление лисиц с укороченными хвостами и лапами, а также с недокусом или перекусом”. Все это были признаки синдрома одомашнивания¹⁶. Форма костей прирученных лисиц тоже подтверждала догадки Беляева. Форма черепа изменилась. В 1999 году Трут писала, что черепа одомашненных лисиц стали ниже и уже, чем у контрольных животных. Подобно тому, что наблюдается у давно одомашненных животных, “черепа самцов стали больше походить на черепа самок”¹⁷.

Усилия Беляева окупились с лихвой. Лисят для скрещивания отбирали по одному-единственному признаку – дружелюбное отношение к человеку, – не принимая в расчет ни анатомические особенности, ни цвет, ни другие внешние характеристики. В результате лисицы не только очень быстро стали совсем ручными, но и приобрели целый комплекс сопутствующих признаков. В то же время контрольные лисы, которых скрещивали традиционным способом, очень редко приобретали черты одомашнивания. Беляев повторил свой эксперимент на американских норках и крысах. Результаты оказались такими же. Теперь сомнений не оставалось. Беляев обнаружил движущую силу, лежащую в основе синдрома одомашнивания: отбор на пониженную реактивную агрессию.

Столетием раньше Дарвин ломал голову над странными совпадениями – например, тем фактом, что белые кошки с голубыми глазами часто бывают глухими, – которые заставляли предположить, что естественный отбор не всегда принимает оптимальные для животных решения. Дарвин предположил, что некоторые неадаптивные или даже вредные признаки (как та же глухота у кошек) могут порождаться другими, адаптивными признаками, имеющими истинное биологическое значение. Беляев же показал, как именно это может происходить. Отбор по признаку дружелюбного отношения к человеку привел не только к эволюции спокойных, послушных лисиц, но и к появлению целого ряда неожиданных и на первый взгляд никак не связанных друг с другом физических изменений – изменений, которые также встречаются у большого количества других одомашненных животных, но не играют при этом никакой особой роли в их одомашненной жизни¹⁸.

Сибирский эксперимент не только продемонстрировал, что адаптивные признаки могут вызывать к жизни другие, неадаптивные. Он также впервые показал, что, собственно, такое синдром одомашнивания. Это вовсе не набор адаптивных признаков, по отдельности сформированных силами эволюции в ответ на жизнь с человеком. Наоборот, это набор признаков, в массе своей бесполезных, – но сигнализирующих об определенном эволюционном событии в истории вида. Синдром одомашнивания указывает на то, что данный вид недавно претерпел снижение реактивной агрессивности.

Эксперимент Беляева продемонстрировал, к чему приводит отбор на дружелюбие, но не показал, насколько долго может сохраняться синдром одомашнивания. А ведь это имеет принципиальное значение. Если признаки, входящие в состав синдрома одомашнивания, достаточно вредные, то можно ожидать, что естественный отбор от них избавится. Поэтому теоретически синдром одомашнивания может быстро возникнуть в результате отбора на дружелюбие, но так же быстро и исчезнуть.