Текст книги "Женщина-кошка"

ОДИННАДЦАТЬ

Брюс Уэйн сидел в своей библиотеке, окруженный раскрытыми книгами на многих языках, каждая из которых была издана не менее сорока лет назад.

Были там и кипы газет, в коих провозглашалось наступление нового мирового порядка, весьма похожего, впрочем, на старый. Рядом лежал готамский телефонный справочник.

Если верить Библии, человечество говорило на одном языке, пока наследники Ноя не предприняли восхождение на небеса с помощью Вавилонской башни. Незваные гости оказались некстати. Башня была разрушена, и на следующее утро выжившие потеряли способность понимать друг друга. Хотя предумышленное убийство, по свидетельству Книги, появилось еще раньше, войны, раздоры и нетерпимость выросли именно на развалинах Вавилонской башни. Если понимать эту историю буквально, то Вавилонская башня была разрушенным зиккуратом Вавилона, страны, известной ныне под именем Ирака, где войны, раздоры и нетерпимость процветают до сих пор. Если же, с другой стороны, эта история была метафорой, то башня могла быть воздвигнута в самых разных местах, включая Бессарабию.

– Это выглядит так, будто все мировые лидеры, все ученые, политики собрались в 1919 году и сказали: этот мир слишком сложно устроен. Давайте сделаем его попроще. Сделаем вид, что этих стран и этих людей не существует. Перерисуем карты, изменим написание названий и через пятьдесят лет никто ни о чем и не вспомнит.

Альфред, который раздвигал шторы на окнах, чтобы впустить утреннее солнце, отвечал на жалобы Брюса пренебрежительным сопением. Не привыкший делать что-либо наполовину, его друг и работодатель после той зловещей встречи с Гарри Маттесоном поспал несколько часов и с головой окунулся в исторические изыскания. Бэтмэн снова поставил себе труднодостижимую цель.

– Что ж, это дало свои результаты, – заметил дворецкий, когда золотой свет ворвался в комнату. – Возникли сверхдержавы, и вы не можете отрицать, что во времена вашего детства и юности все действительно было очень просто. К тому времени, как появились компьютеры, никто и не вспоминал о былой вражде и конфликтах.

Брюс захлопнул книгу. В воздух взвилось облачко пыли, пронизанное солнечным лучом. «Но на самом деле это не так. История Соединенных Штатов насчитывает всего пять веков – по меркам остального мира, срок недостаточный для того, чтобы взрастить настоящую неприязнь. Чем дальше я углубляюсь в прошлое, тем больше встречаю ненависти, причем она никуда не исчезает. Те люди в 1919 ничего не упростили, они только заложили еще один слой противостояния. Существует по меньшей мере три сообщества, которые могут быть гордоновскими бессарабами, и каждое из них готово применить оружие против двух других».

Альфред нахмурился, больше на пыль, оседающую обратно на книги, чем на комментарий Брюса. «Когда я был подростком, все страшно боялись анархии. Мои учителя называли это балканизацией. Коммунизм и фашизм выглядели вполне приемлемым решением этой проблемы. Большие силы держат маленькие под контролем. Кажется, я припоминаю, что Бессарабия – это где-то в районе Балкан».

– То-то и оно, – Брюс встал со стула. Он потянулся, пока суставы не хрустнули, и с шумом захлопнул книги.

– Что оно, сэр?

– Мы видим только названия в книгах и на картах. Мы слышим о людях, сражающихся и убивающих друг друга из-за того, что они хотят писать имена латиницей, а не кириллицей. Независимость для них – это право говорить и писать на языке своих предков. Мы же все переводим на деньги. И вот мы называем их глупыми, невежественными и отсталыми. Мы не можем взглянуть на проблему их глазами – а, быть может, не хотим.

– Я-то точно не хочу, – признался Альфред. – Это все так грустно и бессмысленно. Сражаться не на жизнь, а на смерть за какие-то незначительные понятия.

Брюс открыл окно и глубоко вдохнул, прочищая легкие. «Это только до тех пор, пока никто не запретил тебе говорить по-английски и называться Альфредом».

Он отошел от окна. Альфред поспешил закрыть его.

– Я еду в Готам. Мне кажется, я знаю, где искать одну из потенциальных бессарабских группировок. Нужно выслушать их и разобраться, почему они готовы вступить в войну с соседями. Обед сегодня можно не готовить.

Альфред аккуратно расправил шторы. Друзья никогда не спорили – слишком много лет за плечами и общих тайн. Они знали, что можно изменить, а что – нет. Когда говорить было нечего, они молчали.

– Вам понадобится одна из ваших машин, сэр? – голос Альфреда был подчеркнуто равнодушен.

– Нет, – и это означало, что едет Бэтмэн, а не Брюс Уэйн.

– Очень хорошо, сэр, – Альфред задержался в дверях. – Счастливой охоты, сэр.

Бэтмобиль, когда он мчался по дороге, всегда провожали взглядами, но здесь, на окраине Готама, заселенной иммигрантами – где у Бэтмэна не было безопасной квартиры – бэтмобиль собрал целую толпу. Машина была недоступна для воров или вандалов; ребятишки, которые старались дотронуться до нее, оставляли только отпечатки пальцев на черной матовой поверхности. Когда Бэтмэн в полном облачении вылез из машины, они отпрянули, но не успел он запереть дверь и включить сигнализацию, как почувствовал, что его тянут за капюшон.

– Бэтмэн, – сказал черноглазый малютка, отдергивая ручонки, которыми только что хватался за странную одежду. – Дракула.

Бэтмэну было привычнее, когда его окружали вооруженные преступники, а не гримасничающие ребятишки. Он утомленно улыбнулся и начал пробираться к тротуару. Дети быстро залопотали и вслед за самым храбрым стали тянуться к костюму. Они прыгали, размахивали руками, кричали все громче и громче, привлекая внимание взрослых. Почувствовав себя в ловушке, Бэтмэн поддразнил их, приподняв капюшон. С криками восторженного ужаса, они разбежались.

День начинался не лучшим образом. Будучи в костюме, Брюс Уэйн всегда хотел от него избавиться. Сейчас он находился неизмеримо далеко от доков и свалок центрального Готама, совсем в другом мире. Его уверенность в том, что ему удастся выведать что-то у подозрительных иммигрантов, походила на еще один пример американской надменности.

Внезапно он услышал женский крик. Беда звучит одинаково на любом языке. Не раздумывая, он бросился к тротуару. Крик исходил из маленькой булочной. Вбежав в дверь, он одним взглядом окинул весь магазинчик.

Коренастая женщина в ярком платке, повязанном вокруг головы, стояла перед раскрытым кассовым аппаратом. Глаза ее округлились, когда она увидела нечто темное в дверном проеме. Она попятилась назад, пока не уперлась в стеллажи с черным хлебом. Стягивая блузку на груди, она силилась и не могла закричать снова.

Сквозь стеллажи с хлебом, Бэтмэн разглядел кухню. Увидел он и открытую, еще раскачивающуюся заднюю дверь.

– Сейчас я вернусь с вашими деньгами.

Она кивнула, когда он пробегал мимо, но особой уверенности в этом кивке не было.

Дверь кухни выходила во двор, похожий на множество других, – бетон вперемешку с сорной травой. Полагаясь на инстинкт и опыт, Бэтмэн окинул взглядом панораму. Было два возможных пути бегства: арка между двумя зданиями в дальнем конце двора и пожарная лестница, которую кто-то спустил до земли. За лестницей виднелись раскрытые окна; некоторые из них были задернуты слегка колышущимися занавесками. Поскольку ветра не было, Бэтмэн сделал верное умозаключение.

Бэтмэн карабкался быстро, но осторожно, стараясь по возможности не шуметь, особенно после того, как услышал голоса, долетающие с крыши.

Теперь он был благодарен костюму и возможностям, которые тот предоставлял.

Сняв с пояса предмет величиной с кулак, он нацелил его на стену чуть пониже крыши и в нескольких ярдах от лестницы, спустил рычажок и предмет полетел в цель, со свистом раскручивая за собой шнур. Вот он тихо ударился о кирпичную кладку, словно маленький камешек. От стены отлетел небольшой клуб дыма – клейкое покрытие снаряда приваривалось к кирипчу. Бэтмэн проверил натяжение и спрыгнул с пожарной лестницы.

Пока он раскачивался, шнур становился короче. Бэтмэн избежал удара, затормозив свободной рукой о бетонную плиту на верхушке стены, отработанным движением перебросил себя через карниз, в последний момент отпустив шнур. Удачно приземлился на четвереньки.

Время остановилось.

Три человека подняли головы от растянутой наволочки, которую они все вместе держали, и раскрыли от изумления рты. Растерянно улыбнулись.

Четвертый человек на крыше, Бэтмэн, продумывал план нападения. Сжал пальцы в кулак. Первых двоих он свалит сгустком энергии, аккумулированной в мускулах этой руки. Третьего, самого плотного и стоящего дальше других, он ударит по горлу ребром ладони.

С криком ринувшись вперед, Бэтмэн свалил первого молниеносным ударом в солнечное сплетение; тот даже не понял, что же его ударило. Второй отлетел от крюка в челюсть; несчастный успел увидеть кулак, но не успел уклониться от него. Третий упал на колени и протянул вперед руки, показывая, что безоружен; он говорил на том же странном языке, на котором лепетали дети на улице. Бэтмэн проигнорировал его и наклонился к наволочке. Она была тяжелее, чем он ожидал. Он взглянул внутрь и понял почему.

Денег в булочной они взяли немного – около сорока долларов мелкими купюрами и мелочью, – но главной их добычей была маленькая темная картина в золотой рамке.

Первый грабитель уже начинал шевелиться и постанывать. Второй оставался неподвижным. Бэтмэн приказал двум другим стащить своего товарища вниз по пожарной лестнице. В отдалении слышалась полицейская сирена. Он надеялся, что едут сюда. Он также надеялся, что полицейские захотят и смогут задать ворам несколько интересующих его вопросов.

Сирена звучала все громче и, наконец, смолкла. Два офицера встретили Бэтмэна и неудачливых налетчиков в булочной, куда набилось множество людей. Перепуганная женщина убежала наверх. Пока коп постарше ходил за ней, тот, что помоложе, старался услужить легендарному крестоносцу в маске. Он разразился тирадой, состоящей из звуков, похожих на те, что Бэтмэн слышал на улице и на крыше. Похожих, но не совсем. Бэтмэн подозревал, что угрюмые воры прекрасно поняли, что было сказано, но только качали головами и жестами выражали недоумение.

– Невозможно работать с ними, сэр, – сказал молодой человек, автоматически признавая превосходство Бэтмэна. – Раньше были только русские да поляки, и все как-то понимали друг друга. Теперь кого здесь только нет: русские, поляки, болгары, украинцы – и друг с другом разговаривать не хотят.

– Но мне кажется, он вас понял.

– Уверен, что понял, сэр. Я даже готов поспорить, он понимает все, что мы говорим. В Москве их учат двум языкам – русскому и английскому. Мы их доставим в участок, и они заговорят. У нас там комната, которая выглядит в точности, как штаб КГБ. Подержим их там пару часов, и они разговорятся. Старые привычки живут долго, я так думаю.

Пожилой коп сошел вниз по лестнице, качая головой. «Мы можем отвезти их в участок и поработать с ними, но что толку? Она-то не будет говорить с нами. Она даже не скажет, что у нее украли деньги или эту священную картину. Она не хочет иметь никаких дел с полицией». Наволочка, деньги, картина были разложены на прилавке рядом с кассой. Он начал складывать их в одну кучу.

Молодой коп остановил напарника. «Эта икона, возможно, была в ее семье издавна. Им приходилось прятать ее все эти годы; их могли посадить в тюрьму или сослать в Сибирь только за то, что они ее хранили. И после всего этого они привозят ее сюда. Я знаю, это вещественное доказательство, Клифф, но если она так и не сделает заявление?..» Клифф потер большим пальцем облупившуюся позолоту, пытаясь оценить вещь. «Сколько же это может стоить?» – Для нее гораздо больше, чем для нас, – уверенно сказал молодой офицер.

Тихо выругавшись про себя, Клифф положил икону обратно на прилавок.

Подъехала еще одна машина: закрытый фургон для перевозки задержанных.

«Ладно, пошли отсюда, – он повернулся к Бэтмэну. – Вы с нами?» – Я вам нужен?

– Да нет, – в этих коротких словах заключалось все то двойственное отношение, которое испытывали люди в полицейской форме к этому ряженому странствующему рыцарю.

– Тогда я побуду здесь. Может быть, мне удастся убедить женщину пойти в участок.

– Ну да. Разумеется. Такой парень, в капюшоне, маске, цирковом наряде. Может, она подумает, что сегодня Хэллоуин.

Бэтмэн не счел нужным отвечать, и полицейские с задержанными ушли. Он все еще стоял, надеясь, что женщина спустится вниз, когда по лестнице вместо нее спустился молодой человек. На вид ему было двадцать с небольшим и он не выглядел слишком удивленным присутствием Бэтмэна. Вот чему он действительно удивился, так это иконе, лежащей на прилавке. Очень удивился. И очень обрадовался. И очень быстро спрятал ее.

– Моя мама поблагодарила бы вас, но Америка слишком пугает ее, – сказал он с заметным акцентом, но на хорошем английском. – Америка – совсем не то, что каждый из нас ожидал увидеть. Но и дома все изменилось.

Куда нам еще деваться? – он окинул взглядом комнату, очевидно, в поисках чего-то еще. И он нашел это – обтянутая бархатом коробка, небрежно брошенная у стены. Ни Бэтмэн, ни полицейские не заметили ее. Юноша поднял коробку и положил туда икону. Закрытую коробку он плотно прижал к груди.

Дело не прояснялось. Любопытство Бэтмэна требовало рискованных вопросов. – Вы русские? – спросил он с нарастающим сомнением. – Из Советского Союза… из России?

– На этой неделе – Союз Независимых Государств. На прошлой неделе – Союз Советских Социалистических Республик. Мы русские, да, но не из России, нет.

Только благодаря своим недавним библиотечным изысканиям, Бэтмэн сумел уловить во всем этом смысл. «Значит, вы прибыли из другой республики. Одна из новых балтийских стран? Латвия, Литва, Эстония?..» Пробудь здесь юноша чуть дольше, он бы узнал, как любят американцы хвастаться своими скудными познаниями о событиях на другом конце света. Но Бэтмэн выбрал названия этих трех стран не случайно и, когда юноша со снисходительной усмешкой покачал головой, Бэтмэн уже знал, что последует дальше.

– Молдавская Советская Социалистическая Республика, – сказал юноша.

– На прошлой неделе. А с этой недели – Независимая Республика Молдова, – Бэтмэн надеялся, что ему удалось правильно произнести новое название.

Ему удалось. Юноша пробормотал слова, не включенные ни в один официальный русский словарь, затем с досадой сплюнул на пол.

«Сталинистские свиньи».

Сталин, в конце концов, был грузином, а не русским, а свиньи, похоже, были универсальным ругательством.

– А эти люди, которые украли икону?

– Молдавские свиньи, – заявил юноша, используя русскую орфографию. – Моя семья не просилась в их поганую маленькую страну, но мы приехали, построили заводы и фабрики, работали на них. Она теперь наша, а они отняли ее у нас… для румын. Для вонючих румынских цыган.

Маска помогла Бэтмэну скрыть собственные мысли. Возможно, Альфред был в чем-то прав насчет балканизации. «Здешняя полиция не слишком благосклонно относится к иммигрантам, привозящим с собой свои войны… или экспортирующим на родину оружие».

– Мы посылаем домой деньги, это правда. И продукты. Много продуктов, – юноша стал очень осторожен в выражениях. – Но оружие – нет. И без того слишком много оружия, – он отступил на шаг к лестнице.

– Расскажите мне об иконе. Кому она действительно принадлежит? Не вам, и не той женщине наверху, которая не является вашей матерью.

Веснушки юноши побледнели, и он еще крепче прижал коробочку. «Она наша. В семье, которой она принадлежала, никого не осталось в живых. Это правда. Но они были русскими. Значит, икона наша, мы можем делать с ней, что хотим. Можем отдать. Продать. Это не их вещь. У нас права. Американцы понимают права».

Этот юноша был одним из миллионов этнических русских, насильственно расселенных по всей бывшей советской империи – в данном случае, на том клочке земли, которую западные справочники называют Бессарабией.

Молдаване, или молдоване, хотели уничтожить искусственную границу между свой землей и Румынией. У них были на это основания: различие между молдовским и румынским языками было меньше, чем между американским английским и английским английским. Кроме того, молдован принуждали с 1940 использовать алфавит, известный как советский, русский, кириллический или греческий, тогда как румыны писали латинскими буквами, как в английском языке.

Брюс Уэйн, однако, нашел три группировки потенциальных террористов под именем бессарабов.

– А как насчет гагаузов? – спросил Бэтмэн. – Какие права у гагаузов?

Совсем упав духом, парень слегка разжал руки. Кровь обратно прилила к лицу, веснушки покраснели. Он не верил в Бэтмэна, как эти молдавские свиньи, которые считали, что Бэтмэн – инкарнация их национального героя, Влада Дракулы. Но Бэтмэн знал про гагаузов. Сколько американцев знало о гагаузах? Ведь их численность не превышала ста пятидесяти тысяч.

– Это… – юноша подбирал слова, – все равно что продавать или покупать, только без денег. У Гагаузов есть овцы, есть виноградники, есть табак. Овцы… не очень хорошие. Вино, табак – это лучше, чем деньги.

Молдаване постараются сначала уничтожить гагаузов. Они уже говорят: учите наш язык, делайте все как мы. Гагаузы видят надписи на стенах, да? Они и нас, русских, не очень любят: Москва говорит, учите наш язык, делайте все как мы. Но вначале у нас была армия, и армия пришла из Москвы, защищать их. Теперь Москва… – он дунул, словно задувая свечу, – нет армии. Только мы с гагаузами. Гагаузы и мы.

– Американский патриот, Бенджамен Франклин, сказал: «Надо держаться вместе, или нас повесят порознь».

Пастухи, которых Тигр упомянул в доках. Все сходилось. Были моменты, когда Бэтмэн жалел, что он в маске, потому что время от времени ему хотелось закрыть голову руками. Вместо этого он сказал: «Итак, гагаузы дают вам – русским в Молдавии – вино и табак, которые вы обмениваете по бартеру с другими русскими – в самой России – на иконы?.. А эти иконы вы продаете здесь, в Америке, а на вырученные деньги покупаете оружие, чтобы гагаузы воевали с молдаванами, так?» Юноша помотал головой. «Нет денег. Мы даем иконы человеку, у которого лицо в шрамах. Две уже дали, эта третья и последняя. После этого. Ничего.

Не для нас. Кончено. Что делают гагаузы, мы не видим, не знаем. Очень просто».

В голове Бэтмэна зазвенел колокольчик – человек, у которого лицо в шрамах? Безусловно, в Готам-сити были тысячи людей со шрамами. Но молния не попадает дважды в одно место случайно. И на сердце у Бэтмэна потеплело от того, что он знал, где искать человека со шрамами. Он преисполнился энтузиазма. Оставалось только еще кое-что выяснить.

– А эта икона у тебя в руках? Та, что молдаване сумели успешно похитить, но я им помешал?

Лицо парня сделалось столь же непроницаемым, как маска Бэтмэна.

– Они знают, что она опять здесь. Ты знаешь, что они за ней еще придут.

Парня начало трясти. «Это то, что вы зовете платежом. Вот это – платеж: самый лучший, самый ценный. Свиньи как-то узнали. Если я не принес икону – нет платежа, нет обмена. Гагаузы, они нас обвинят. Тогда опять все против всех».

Определенно, в точке зрения Альфреда был свой резон.

Бэтмэну потребовалось всего несколько минут, чтобы убедить юношу рассказать ему, когда и где должен быть произведен платеж, и доверить ему на это время икону.

– Они будут пытаться ее у вас украсть, – сказал юноша, выпуская коробку из рук. – Они не перед чем не остановятся. Они подкупят ваших врагов.

В голове Бэтмэна загорелся еще один огонек. «Я на это и рассчитываю», – сказал он прежде, чем уйти.

ДВЕНАДЦАТЬ

Женщина-кошка стояла, прислонившись спиной к стене ванной, изогнувшись и скосив глаза на дверцу аптечки, к которой было прикреплено единственное в квартире зеркало. Разглядывать себя в зеркало было для нее в новинку, так же как торопиться на встречу и собираться на дело вместе с компаньоном. Причем оба события должны были произойти через несколько часов. Наконец, натянув маску до бровей, женщина в черном комбинезоне решила, что с нее достаточно, и протянула руку к цепочке выключателя.

– Не верю я, что ты это сделаешь, – сказала она своему отражению прежде, чем оно исчезло.

Вот уже несколько дней Селина пребывала в непривычной для себя роли ведомого при активном лидере. Бонни обладала таинственной способностью думать над одним в то время, как рот ее говорил совсем о другом. А поскольку Бонни говорила безостановочно, она и думала беспрерывно, все время опережая на один шаг и собственный рот и весь остальной мир. Селина же, которая почти не могла соображать, пока разглагольствовала Бонни, лишилась способности строить собственные планы относительно набега на квартиру Эдди Лобба. Когда Бонни трещала, у Селины появлялось чувство, что она где-то далеко позади.

Разумеется, она могла отказаться или Женщина-кошка могла просто не прийти в условленное время к дому Бонни. Она в любой момент могла перехватить инициативу, прервать водопад слов и начать действовать самостоятельно. Бонни была паровым катком, но не танком; разница существенная. Но Селина не перехватила инициативу, и Женщина-кошка собиралась зайти в крошечную квартирку в верхнем городе прежде, чем направиться к кондоминиуму Кистоун.

Потому что Бонни была хорошая. Ее планы относительно коллекции Эдди были лучше всего того, что смогла бы придумать Женщина-кошка самостоятельно. А ее снимки…

Женщина-кошка задержалась, чтобы взглянуть на увеличенную фотографию, висевшую в углу, где она тренировалась: гладкая черная пантера осторожно пьет из ручейка в осеннем лесу. Пантера напоминала Селине о Женщине-кошке.

Лес напоминал о зарослях недалеко от родительского дома, где Селина пряталась, когда жизнь становилась невыносимой. Разумеется, черные пантеры не водились в лесах Северной Америки. Бонни рассказала – невероятно длинно – о том, как она сфотографировала ручей, путешествуя автостопом по Канаде, пантеру – в зоопарке, а затем совместила оба снимка.

– Это не настоящее, – объяснила Бонни, когда заметила, что Селина не может оторваться от фотографии в тот первый вечер, когда они сидели на полу и ели принесенную еду. – Камера не может врать. Это не то, что твой глаз или рассудок. Она видит только то, что есть. Прутья клетки, мусор на берегу ручья. Когда я ее держу, я мыслю как камера. Но потом я вхожу за закрытую дверь и изменяю реальность.

Селине захотелось взять снимок. Она уже начала прикидывать, как Женщина-кошка сумеет до него добраться, когда Бонни просто сняла его со стены.

– Возьми – он твой, – Селина прижала руки к бедрам. Принимать подарки было не в ее стиле. Подарки означали долги и обязательства, а она предпочитала жить без долгов и обязательств. Но жизнь не всегда идет так, как ты предпочитаешь. Стоя в костюме на подоконнике и глядя на снимок, она припомнила, как горели ее руки. «Это же фотография, – сказала она тогда, заставляя себя принять подарок. – Ты, наверное, можешь еще напечатать».

Моторчик во рту у Бонни поперхнулся. «Нет. Я печатаю только одну. И даже негативы уничтожаю. Это как мечта; она должна быть одна, иначе похоже на мошенничество. Но этот снимок – твоя мечта. Я это поняла по твоему лицу, когда ты смотрела на него».

Теперь фотография висела у Селины в комнате – похоже, единственная вещь, которая не была украдена, отнята, подобрана или куплена у старьевщика – а у Женщины-кошки появился партнер. Она поднялась по пожарной лестнице, которая проходила возле окон Бонни и поцарапалась в стекло когтем. Бонни выбежала из-за фанерной перегородки, которая отделяла ванную и кухню, превращая их в единую, хорошо оснащенную темную комнату для фотопечати. Она была одета в темный спортивный костюм с армейским плетеным ремнем на бедрах и в видавшие виды туристские бутсы.

Обе женщины были удивлены. Женщина-кошка ожидала увидеть Бонни в привычных пастельных тонах. А когда Женщина-кошка удивлялась, она замолкала. Что же касается Бонни, то она начала верещать еще прежде, чем открыла окно.

– Пожарная лестница. Мне следовало бы знать. Я имею в виду, надо было ожидать, что Женщина-кошка не станет звонить в дверь. Это же глупо. Стою там, жду дверного звонка и чуть не выпрыгиваю из кожи от нетерпения, а тут раздается царапанье в окно. Я почти готова. Я хорошо выгляжу? – она отошла от окна и повертелась, как маленькая девочка на первой балетной репетиции.

Женщина-кошка кивнула.

– Я подумала: везде слежка, шпион на шпионе – лучше я оденусь соответствующим образом. У меня есть настоящий камуфляж для фотосъемок, но он с оранжевыми пятнами. Прекрасно подходит для вылазок на природу, но здесь в городе выглядит глупо. Поэтому я оделась в темное и матовое, чтобы не выделяться на свету. Знаешь ли ты, Селина, сколько в городе ночью света? Здесь никогда не бывает совсем темно – ну, может быть, только в подворотнях и тому подобных местах, но на тротуарах даже вспышкой можно не пользоваться. Правда, я взяла с собой вспышку. Ведь нельзя предвидеть, какой там будет свет, правда? Две камеры, лучшая пленка, лучшая вспышка, лучшие батарейки. Теперь все в порядке, – она показала на темный нейлоновый рюкзак на диване. – Проверь его и скажи, не забыла ли я чего-нибудь. Например, треножник. Ты там была. Как ты думаешь, нужен будет треножник? – она снова кинулась в свою импровизированную темную лабораторию. – Я почти готова.

Женщина-кошка, наконец, перевела дух. Действительно ли она слышала имя Селины, или ей только показалось? Надо будет прямо сказать Бонни, как только представится возможность, что Селина, которая пришла к Воинам Дикой Природы, и Женщина-кошка, которая поведет Бонни с ее камерами в квартиру Эдди Лобба, – не одно и то же лицо. Женщина-кошка была одним из готамским костюмированных персонажей, а Селина Кайл просто знала, где ее найти.

Законы вселенной гласили, что взрослые люди склонны верить всему, что им говорят, но у Бонни были ярко выраженные черты невзрослого человека.

Возможно, законы вселенной на нее не распространялись.

Женщина-кошка пожала плечами и бегло осмотрела содержимое рюкзака.

Она профессионально оценила пару двухсотдолларовых вещиц среди оборудования, но ей уже было известно, что Бонни происходила из зажиточной семьи, и ее родители с любовью и оптимизмом щедро тратили деньги на свое единственное дитя. Это не испортило Бонни; она просто приняла как данность, что ее судьба – успех.

Когда жизнь давала Селине очередного щелчка, она испытывала стыд и унижение. Когда на Бонни сыпались синяки и шишки, она жизнерадостно полагала, что судьба слегка ошиблась и исправится при первой же возможности.

Оставив рюкзак, Женщина-кошка крадучись пробралась к двери, чтобы подсмотреть, чем занимается Бонни. Она стояла перед зеркалом, обвязывая волосы темным шарфом. Покончив с этим, она принялась намазывать что-то черное на лицо.

– Это футболисты используют – знаешь, такая боевая раскраска на лицах. Особенно защитники. Знаешь ли ты, что боевая раскраска и камуфляж – почти одно и то же? Я выпросила это у приятеля моей соседки по комнате.

Его очень развеселило, что я собираюсь этим пользоваться во время путешествий, поэтому он стащил целую упаковку из кладовой. Вау – это что-то! Он стащил это из кладовой, а я теперь использую, чтобы стащить у этого Эдди…

– Мы не будем ничего красть, – услышала Женщина-кошка собственный голос. – Мы только сделаем несколько фотографий и уйдем.

Бонни нанесла последний мазок на щеки и повернулась. «Мы украдем его секреты, Селина. Что еще мы можем украсть? Вещи можно купить новые, а секреты – нет».

Они смотрели друг на друга. Селина моргнула первая.

– Почему ты все время зовешь меня Селиной. Я не Селина Кайл. Она просто… просто моя знакомая.

Долгое молчание повисло между ними, пока Бонни рассматривала стоящую напротив женщину в черной одежде. Она вся замерла, только глаза двигались.

Но эти зеленые глаза вбирали в себя всё, медленно, методично, и, когда осмотр был закончен, у Женщины-кошки возникло совсем иное представление о невинности.

Бонни переваривала все, что увидела. «Да, теперь я понимаю, – она несколько раз кивнула, подтверждая что-то самой себе. – Женщина-кошка. Не Селина. Это моя ошибка. Знаешь, там, у нас в Индиане, нет таких людей, как ты, – добавила она, словно это объясняло нечто важное. – Я хочу сказать, мы смотрим новости по телевизору и все такое, но в Блумингтоне не происходит ничего интересного, ничего такого, ради чего стоит жить.

Поэтому у меня не было ни малейшего представления, как ты делаешь свое дело. Я думала, это какое-то актерство, как играть роль – но теперь я вижу, что ошибалась. В тебе нет ничего от Селины Кайл. Ты – Женщина-кошка, цельная и простая, верно? И мне лучше не забывать об этом, если я желаю себе добра, да?» Женщина-кошка отошла в сторону. Ее маска не годилась на то, чтобы прятать тонкие чувства, кроме простодушной улыбки. Бонни, в конце концов, была просто молодой женщиной, которая вставила черную пантеру в пейзаж с засахаренными соснами и кленами.

– Если ты готова, то я тоже, – крикнула Бонни.

Дорогу прокладывала Женщина-кошка. Ей приходилось помогать приятельнице в трудных местах, но Бонни поняла – без лишних слов – что теперь время подчиняться, а не болтать. Не жалуясь, она тащила свой тяжелый рюкзак, делала все, что ей говорили, и не проронила ни словечка, пока они не оказались в пустой квартире Эдди.

– Ты? – спросила она, показывая на исцарапанную дверь и притолоку.

Быстро кивнув, Женщина-кошка нагнулась и начала работать над замком.

Это была сложная процедура; во время первого визита механизм был поврежден. Неужели Эдди так и не был здесь с тех пор? Наконец стержни встали на место, и болт повернулся. Она нащупала выключатель, и, хотя ей было известно, что они увидят, сердце неприятно прыгнуло. Все оставалось так, как она запомнила. В глубине души она надеялась, что никто после нее не входил в эту комнату.

– О, Боже. О, Боже, – Бонни поколебалась прежде, чем переступить порог. – О, Боже. Они не поверят. Широкоугольного объектива будет недостаточно. Надо было принести кинокамеру. Это требует движения, медленной панорамы по всей комнате, чтобы глаз охватил все, что здесь находится. И стоп-кадры здесь… или здесь… или… О, Боже. Не знаю, откуда начать.

– Да просто наводи и снимай. Обязательно попадется что-то незаконное.

Там еще есть вещь, шкатулка из уссурийского тигра, в той комнате, через которую мы вошли. Оставь для нее кадр. Я посмотрю в других комнатах, нет ли там чего еще.

– Наводи и снимай, – повторила Бонни. – Снимай и наводи. О, Боже.

Она сняла рюкзак и открыла его. Когда Женщина-кошка выходила из комнаты, она уже поставила обе камеры на пол и натягивала тонкие перчатки.