Текст книги "Стихотворения (сборник)"

На чердаке

 
День и ночь – сутки прочь;
Так я век проживу.
Снится бедность мне в ночь,  –
Нищета на яву.
 
 
Всем я людям чужой
И чужие все мне.
Только вечно со мной
Тень моя на стене.
 
 
Мне подруга верна,  –
Я подругу ценю,
А изменит она,  –
Так и я изменю.
 
 
Я спины никогда
Не согну ни пред кем;  –
Только мне-то, нужда,
Спину гнешь ты зачем?
 

1796

(Перевод Д. Минаева)

Смерть и доктор Горнбук

1

 
Есть много книг, в которых сплошь
От А до ижицы – все ложь.
Знавал и в жизни я вельмож,
Чья речь полна
Цитат из Библии, и все ж
В ней – ложь одна.
 

2

 
Но я хочу, должны вы знать,
Одну лишь правду рассказать.
И черта можно отрицать,
Покуда ночью
Не привелось вам увидать
Его воочью!
 

2–3

 
Я засиделся вечерком
С Горнбуком, старым звонарем.
Он и людей лечил притом.
(Для прокормленья
Заняться лишним ремеслом
Не преступленье!)
 

3

 
Домой я шел, чтоб лечь в постель,
Во мне шумел веселый хмель,
Но пьяным не был я, хоть эль
И был на славу;
Я всю дорогу помнил цель  –
Не слечь в канаву.
 

4

 
Меж тем луна уже взошла
И на холмы свой свет лила.
В ту ночь рогов ее числа
Я счесть не мог:
О четырех она была,
Не то о трех.
 

5

 
За тем холмом, где поворот
К плотине мельничной идет,
Пришлось пустить мне палку в ход:
Я стал спускаться
И шаг за шагом лишь вперед
Мог подвигаться.
 

6

 
Как вдруг, с трезубцем и с косой,
Я вижу призрак пред собой.
Признаться, стал я сам не свой
От этой встречи,
Хоть был мне призрак роковой
Едва по плечи.
 

7

 
И вот ведь, странная черта:
Он был – совсем без живота,
А тощих ног его чета
Имела сходство
С двумя узлами из жгута.
Вот ведь уродство!
 

8

 
Я начал: – Смею ли спросить:
Мы только стали боронить,
А вы – хотите уж косить?
Но тень ни слова.
– Нам по дороге, может быть?  –
Спросил я снова.
 

9.

 
– Я Смерть! – сказал тогда скелет.  –
Но не пугайся! – Я в ответ:
– Вы не за мной ли? Мой совет  –
Не подходите!
Добром прошу вас! Если ж нет,
Вот нож, глядите!
 

10

 
– Приятель, спрячьте ножик свой!
К чему вам ссориться со мной?  –
Сказала Смерть. – Мне вас долой
С земли убрать  –
Легко, как плюнуть. Лучше в бой
Нам не вступать!
 

11

 
– Ну что ж, – сказал я: – по рукам!
Присядем здесь. Я рад вестям,
А их известно много вам;
По крайней мере,
Вы в эти дни то тут, то там
Стучитесь в двери.
 

12

 
– Да. Да, – кивая головой,
Сказала Смерть, – своей косой
Давно кошу я род людской,
Чтоб прокормиться,
И я, как люди, день-деньской
Должна трудиться.
 

13

 
Прошло почти шесть тысяч лет,
Как начала я чистить свет;
Со мною сладу людям нет,
И лишь теперь
Горнбук нанес мне сильный вред
И ряд потерь.
 

14

 
Ведь он (чтоб дьявол в порошок
Его скорее истолок!)
Во всех лечебниках знаток.
Совсем беда мне:
В меня и крохотный сморчок
Кидает камни!
 

15

 
Своим трезубцем и косой
Всегда справляюсь я с толпой,
Но сталь их сделали тупой
И бесполезной
Искусство лекаря с рукой
Его железной.
 

16

 
Вчера больному нанесла
Такой удар я, что могла
Людей сгубить им без числа;
Что ж оказалось?
Ведь у него вся кость цела
Почти осталась!
 

17

 
Неустрашим и полон сил,
Горнбук больного сторожил  –
И мне трезубец иступил:
Он стал – хоть брось!
И кочана б он не пробил
Теперь насквозь!
 

18

 
Тогда, засаду затая,
Схватила косу в руки я  –
И зазубрила лишь края:
Все было даром!
Скорей скалу рука моя
Снесла б ударом!
 

19

 
Порой он даже не пойдет
Смотреть больного, если тот,
Схватив капустный лист, пришлет
Его Горнбуку:
Он и по нюху пустит в ход
Свою науку.
 

20

 
К своим услугам он собрал
Весь медицинский арсенал
(Как «Отче наш», его он знал):
Ланцеты, пилки,
Всех видов режущий металл,
Всех форм бутылки.
 

21

 
Морская соль, настой рожков,
Запас различных порошков:
Кора и глина всех сортов,
Толченый мел,
Труха поджаренных бобов  –
Он все имел.
 

22

 
А сколько средств последних дней!
Urinus spiritus мышей,
Экстракт из усиков клещей,
С золой растертых.
И ряд подобных же вещей
Стоял в ретортах.
 

23

 
– Но, если так, дождется бед
Могильщик скоро! Я в ответ:
– Ведь не пройдет и двух-трех лет,
Как мы кладбище
Начнем пахать: Бедняга Гед!
Ты – скоро нищий!
 

24

 
Скелет, залившись смехом, вдруг
Сказал: – Не так-то скоро, друг,
Избороздит кладбище плуг!
Иного рода
В нем ям подбавится вокруг
Чрез два-три года.
 

25

 
На одного, что я убью,
Горнбук – я клятву в том даю  –
Покончит разом с двадцатью;
Его пилюли
Уложат целую семью
Вернее пули.
 

26

 
Тяжелый на руку портной
Неосторожен был с женой;
Купил он мази, чтоб больной
Полегче стало:
Легла та с болью головной,
Да и не встала!
 

27

 
Крестьянин резью заболел;
Сын двух овец не пожалел
И у Горнбука взять сумел
Такое средство,
Что очень скоро сам успел
Вступить в наследство.
 

28

 
Напиток скверный вздул живот
У честной девушки; и вот
К Горнбуку бедная идет:
Тот скрыл позор,
Да так, что ввек уж не найдет
Ее наш взор.
 

29

 
Вот образец приемов тех,
Какие создали успех
Горнбуку. Слишком уж, на грех,
Он деньги любит:
Отбив моих клиентов всех,
Он сам их губит.
 

30

 
Но – ждать не долго! Я не лгу
(Пока об этом – ни гугу!),
Что хвастунишку съесть могу
Я, как селедку:
При первой встрече с ним, врагу
Зажму я глотку.
 

31

 
Тут голос призраков глухой
Прервал часов церковных бой;
Уж было за полночь. Домой
Я зашагал.
А призрак Смерти за горой
Вдали пропал.
 

1746,

Перевод Н. Новича

Робин

 
Был парень в Кайле. Не беда,
Коль я не дам себе труда
Развить в подробностях, когда
На свет родился Робин.
 
 
Беззаботный шелопай,
Ныть был Робин неспособен.
Беззаботный шелопай,
Весельчак был Робин.
 
 
За год до смерти короля,
Едва забрезжилась заря,
В день двадцать пятый января,
Как свет увидел Робин.
 
 
Взглянув в ладонь малютке, так
Кума решила: «Наш толстяк,
Поверьте, будет не дурак;
Пусть он зовется Робин.
 
 
Хоть в жизни беды ждут его,
Он не погибнет от того,  –
Напротив, края своего
Составит славу Робин.
 
 
Но (я готова присягнуть!),
По всем приметам будет льнуть
К другому полу плут… О, будь
Любимцем нашим, Робин!
 
 
Хоть много, девушки, средь вас
Найдется жертв его проказ,  –
Есть люди хуже во сто раз…
Христос с тобою, Робин!»
 
 
Беззаботный шелопай,
Ныть был Робин неспособен.
Беззаботный шалопай,
Весельчак был Робин.
 

1746,

Перевод Н. Новича

Джон Ячменное Зерно

 
Три короля из трех сторон
Решили заодно:
– Ты должен сгинуть, юный Джон
Ячменное Зерно.
 
 
Погибни, Джон, – в дыму, в пыли,
Твоя судьба темна!
И вот взрывают короли
Могилу для зерна…
 
 
Весенний дождь стучит в окно
В апрельском гуле гроз,  –
И Джон Ячменное Зерно
Сквозь перегной пророс…
 
 
Весенним солнцем обожжен
Набухший перегной,  –
И по ветру мотает Джон
Усатой головой…
 
 
Но душной осени дано
Свой выполнить урок,  –
И Джон Ячменное Зерно
От груза занемог…
 
 
Он ржавчиной покрыт сухой,
Он – в полевой пыли…
– Теперь мы справимся с тобой!
Ликуют короли…
 
 
Косою звонкой срезан он,
Сбит с ног, повергнут в прах,
И скрученный веревкой Джон
Трясется на возах…
 
 
Его цепами стали бить,
Кидали вверх и вниз,  –
И, чтоб вернее погубить,
Подошвами прошлись…
 
 
Он в ямине с водой – и вот
Пошел на дно, на дно…
Теперь, конечно, пропадет
Ячменное Зерно!..
 
 
И плоть его сожгли сперва,
И дымом стала плоть.
И закружились жернова,
Чтоб сердце размолоть…
 
 
………….
 
 
Готовьте благородный сок!
Ободьями скреплен
Бочонок, сбитый из досок,
И в нем бунтует Джон…
 
 
Три короля из трех сторон
Собрались заодно,  –
Пред ними в кружке ходит Джон
Ячменное Зерно…
 
 
Он брызжет силой дрожжевой,
Клокочет и поет,
Он ходит в чаше круговой,
Он пену на пол льет…
 
 
Пусть не осталось ничего,
И твой развеян прах,
Но кровь из сердца твоего
Живет в людских сердцах!..
 
 
Кто, горьким хмелем упоен,
Увидел в чаше дно  –
Кричи:
– Вовек прославлен Джон
Ячменное Зерно!
 

1796,

Перевод Э. Багрицкого.

Веселые нищие (Отрывки)

 
Листва набегом ржавых звезд
Летит на землю, и норд-ост
Свистит и стонет меж стволами,
Траву задела седина,
Морозных полдней вышина
Встает над сизыми лесами.
Кто в эту пору изнемог
От грязи нищенских дорог,
Кому проклятья шлют деревни:
Он задремал у очага,
Где бычья варится нога,
В дорожной воровской харчевне;
Здесь Нэнси нищенский приют,
Где пиво за тряпье дают.
Здесь краж проверяется опыт
В горячем чаду ночников.
Харчевня трещит: это топот
Обрушенных в пол башмаков.
К огню очага придвигается ближе
Безрукий солдат, горбоносый и рыжий,
В клочки изодрался багровый мундир.
Своей одинокой рукою
Он гладит красотку, добытую с бою,
И что ему холодом пахнущий мир.
Красотка не очень красива,
Но хмелем по горло полна,
Как кружку прокисшего пива,
Свой рот подставляет она.
И, словно удары хлыста,
Смыкаются дружно уста.
Смыкаются и размыкаются громко.
Прыщавые лбы освещает очаг.
Меж тем под столом отдыхает котомка  –
Знак ордена Нищих,
Знак братства Бродяг.
И кружку подняв над собою,
Как знамя, готовое к бою,
Солодом жарким объят,
Так запевает солдат:
 
 
– Ах! Я Марсом порожден, в перестрелках окрещен,
Поцарапано лицо, шрам над верхнею губою,
Оцарапан – страсти знак! – этот шрам врубил тесак
В час, как бил я в барабан пред французскою толпою.
В первый раз услышал я заклинание ружья,
Где упал наш генерал в тень Абрамского кургана,
А когда военный рог пел о гибели Моро,
Служба кончилась моя под раскаты барабана.
Куртис вел меня с собой к батареям над водой,
Где рука и где нога? Только смерч огня и пыли.
Но безрукого вперед в бой уводит Эллиот;
Я пошел, а впереди барабаны битву били…
Пусть погибла жизнь моя, пусть костыль взамен ружья,
Ветер гнезда свил свои, ветер дует по карманам,
Но любовь верна всегда – путеводная звезда,
Будто снова я спешу за веселым барабаном.
Рви, метель, и, ветер, бей. Волос мой снегов белей.
Разворачивайся, путь! Вой, утроба океана!
Я доволен – я хлебнул! Пусть выводит Вельзевул
На меня полки чертей под раскаты барабана!  –
 
 
Охрип или слов не достало,
И сызнова топот и гам,
И крысы, покрытые салом,
Скрываются по тайникам.
И та, что сидела с солдатом,
Над сборищем встала проклятым.
 
 
– Encore! – восклицает скрипач.
Косматый вздымается волос;
Скажи мне: то женский ли голос,
Шипение пива, иль плач?
 
 
– И я была девушкой юной,
Сама не припомню когда;
Я дочь молодого драгуна,
И этим родством я горда.
Трубили горнисты беспечно,
И лошади строились в ряд,
И мне полюбился, конечно,
С барсучьим султаном солдат.
И первым любовным туманом
Меня он покрыл, как плащом.
Недаром он шел с барабаном
Пред целым драгунским полком;
Мундир полыхает пожаром,
Усы палашами торчат…
Недаром, недаром, недаром
Тебя я любила, солдат.
Но прежнего счастья не жалко,
Не стоит о нем вспоминать,
И мне барабанную палку
На рясу пришлось променять.
Я телом рискнула, – а душу
Священник пустил напрокат.
Ну, что же! Я клятву нарушу,
Тебе изменю я, солдат!
Что может, что может быть хуже
Слюнявого рта старика!
Мой норов с военщиной дружен,  –
Я стала женою полка!
Мне все равно: юный иль старый,
Командует, трубит ли в лад,
Играла бы сбруя пожаром,
Кивал бы султаном солдат.
Но миром кончаются войны,
И по миру я побрела.
Голодная, с дрожью запойной,
В харчевне под лавкой спала.
На рынке, у самой дороги,
Где нищие рядом сидят,
С тобой я столкнулась, безногий,
Безрукий и рыжий солдат.
Я вольных годов не считала,
Любовь раздавая свою;
За рюмкой, за кружкой удалой
Я прежние песни пою.
Пока еще глотка глотает,
Пока еще зубы скрипят,
Мой голос тебя прославляет,
С барсучьим султаном солдат!  –
…………..
Над языками фитилей
Кружится сажа жирным пухом,
И нищие единым духом
Вопят: – Давай! Прими! Налей!
И черной жаждою полно
Их сердце. Едкое вино
Не утоляет их, а дразнит.
Ах, скоро ли настанет праздник.
И воздух горечью сухой
Их напоит. И с головой
Они нырнут в траву поляны,
В цветочный мир, в пчелиный гуд.
Где, на кирку склоняясь, Труд
Стоит в рубахе полотняной
И отирает лоб. Но вот
Столкнулись кружки, и фагот
Заверещал. И черной жаждой
Пылает и томится каждый.
И в исступленном свете свеч
Они тряпье срывают с плеч;
Густая сажа жирным пухом
Плывет над пьяною толпой…
И нищие единым духом
Орут: – Еще, приятель, пой!  –
И в крик и в запах дрожжевой
Певец бросает голос свой:
– Плещет жижей пивною
В щеки выпивки зной!
Начинайте за мною,
Запевайте за мной!
Королевским законам
Нам голов не свернуть.
По равнинам зеленым
Залегает наш путь.
Мы проходим в безлюдьи
С крепкой палкой в руках
Мимо чопорных судей
В завитых париках;
Мимо пасторов чинных,
Наводящих тоску!
Мимо… Мимо…
В равнинах
Воронье на-чеку.
Мы довольны. Вельможе
Не придется заснуть,
Если в ночь, в бездорожье
Залегает наш путь.
И ханже не придется
Похваляться собой,
Если ночь раздается
Перед нашей клюкой…
Встанет полдень суровый
Над раздольями тьмы,
Горечь пива иного
Уж попробуем мы!..
Братья! Звезды погасли,
Что им в небе торчать!
Надо в теплые ясли
Завалиться – и спать.
Но и пьяным и сонным
Затверди, не забудь:
– Королевским законам
Нам голов не свернуть!
 

1796,

Перевод Э. Багрицкого.

«Боченок пива Биль сварил…»

 
Боченок пива Биль сварил.
И я да Аллен поскорей
Бежим к нему. И в эту ночь
Не сыщешь парня веселей.
 
 
Всю ночь сидим, всю ночь сидим,
Сидим за бочкою втроем,
Пьем до зари, пьем до зари,
До петухов последних пьем.
 
 
Три развеселых молодца
Смеясь за кружкой кружку пьем.
Бог даст здоровья, – мы еще
Не раз так время проведем.
 
 
Всю ночь сидим, всю ночь сидим,
Сидим за бочкою втроем,
Пьем до зари, пьем до зари,
До петухов последних пьем.
 
 
Рогатый месяц уж плывет
Высоко в синем небе. Ишь
Мигает нам: пора домой.
Ну нет, голубчик мой, шалишь!
 
 
Всю ночь сидим, всю ночь сидим,
Сидим за бочкою втроем,
Пьем до зари, пьем до зари,
До петухов последних пьем.
 
 
Кислятина! кому на ум
Взбредет идти домой, – глупец!
У нас, друг мой, кто после всех
Летит под стол, – тот молодец!
 
 
Всю ночь сидим, всю ночь сидим,
Сидим за бочкою втроем,
Пьем до зари, пьем до зари,
До петухов последних пьем.
 

1796,

Перевод Л. И. Андрусона

«Всё обнял черной ночи мрак…»

 
Всё обнял черной ночи мрак.
Но светел-радостен кабак.
Тому, кто пьян, стакан вина  –
Свет солнца, звезды и луна.
 
 
Счет, хозяйка, подавай
За вино, за вино,
Счет, хозяйка, за вино
И еще вина.
 
 
Жизнь – праздник знатным господам
И холод-голод беднякам.
Но здесь для всех почет один.
Здесь каждый пьяный – господин.
 
 
Счет, хозяйка, подавай
За вино, за вино,
Счет, хозяйка, за вино
И еще вина.
 
 
Святая влага! Я топлю
В ней долю горькую мою:
На дне веселье, – пью до дна,
Пью и смеюсь… Еще вина!
 
 
Счет, хозяйка, подавай
За вино, за вино,
Счет, хозяйка, за вино
И еще вина.
 

1796,

Перевод Л. И. Андрусона

Лорд Грегори

 
О, темна эта ночь, непроглядно темна!
Ветер воет, как бешеный зверь.
Путник бродит в словах перед замком твоим:
Лорд Грегори, открой свою дверь!
 
 
Прогнана́ я отцом – прогнана я за то,
Что любила так сильно тебя…
Приюти же меня хоть из жалости ты,
Если сделать не можешь любя!
 
 
Лорд Грегори, ужель ты забыл тот лесок
На цветущем речном берегу,
Где в первые тебе я открылась в любви,
О которой забыть не могу?
 
 
Сколько раз ты клялся, сколько раз обещал,
Что на веки, на веки ты мой!
И тебе безгранично вверялася я
Неизменной и нежной душой.
 
 
Лорд Грегори, черство́ твой сердце, черство́,
Из железа все чувства твои.
Ты, огонь, бороздящий теперь небеса,
Успокой ты страданья мои!
 
 
Гром небесный, тебе отдаю я себя
Добровольною жертвой ночной!
Но изменника ты пощади, не карай
За грехи перед небом и мной!
 

Перевод П. Вейнберга (1875)

Тэм О'Шэнтер

 
Купцов давно уж нет и следу,
Давно зашел сосед к соседу,
Народ к заставе потянул  –
И стих базара шум и гул.
И вот – довольны и счастливы  –
Уселись мы за кружкой пива,
Забыв длину шотландских миль,
Ручьи, и мох болот, и пыль
Дорог, что нас домой ведут,
Где доны нас давно, чай, ждут,
Где гневно блещут их глаза,
На лбу сбирается гроза…
 
 
Тэм служит нам живым примером,
Что нужно днём прощаться с Эром.
(Старинный Эр наш всем известен:
«Эр, где народ красив и честен»).
 
 
Ты, Тэм, глупее всех на свете:
Ты пренебрёг советом Кэтти!
Не говорила-ли она,
Что ты – пивной котёл без дна,
Что ты – негодник, пустомеля,
Пьян вплоть от мая до апреля!
Везёшь-ли к мельнику зерно,
Пропьёшь и куль с ним за одно!
Пойдёшь-ли в кузню за подковой,
От кузнеца придёшь с обновой,
И даже – просто грех и срам  –
Пойдёшь в субботу в Божий храм  –
С дьячком напьёшься накануне
Святого дня… Утонешь в Дуне,
Иль – будут ночки потемней  –
Утащит ведьма в Элловей.
 
 
Мистрисс! мне кажется, что, право,
Все жёны судят очень здраво,
И что ума в том капли нет,
Кто презирает их совет!
 
 
Однако, к делу: в эту ночь
Наш Тэм конечно был не прочь,
Продавши выгодно скотину,
Подсесть к весёлому камину,
Где старый друг наш Джони Сортер
Давно уж пенил добрый портер.
А Тэма Джон любил, как брат,
И всякий день с ним пить был рад.
Темненько стало. До двора
Оно давно бы уж нора,
Да эль так хмелен становился,
Что Тэм в хозяйку вдруг влюбился.
А Джон молол им разный вздор
И хохотал, как целый хор.
Вот дождь пошел, гроза бушует;
А Тэм и в ус себе не дует.
 
 
Забота с зависти взбесилась
И в кружке с элем утопилась.
Но как пчела с лип носит мёд,
Так время радость унесёт!
Как царь, наш Шэнтер счастлив был,
Что злое горе победил.
 
 
Но радость – мак: цветёт – блестит;
Сорвёшь – и венчик облетит;
Падёт-ли снег на зыбь пруда  –
Блеснёт – и тает навсегда;
Так в небе гаснут метеоры,
На миг прельщая наши взоры;
Так неба ясную лазурь
Мрачит дыханье зимних бурь.
Но время мчится: между-тем,
Пока домой собрался Тэм,
Пробило полночь. В этот час,
Когда последний свет погас,
Не дай Господь когда-нибудь
Нам, грешникам, пускаться в путь!
 
 
А ветер свищет, воет, стонет
И облака по небу гонит.
Так ярко молния блестит,
Протяжно глухо гром гремит,
Дитя – и тот бы догадался,
Что верно дьявол разыгрался.
 
 
Тэм оседлал кривую Мэг,
(На ней он ездил весь свой век)
И, несмотря на мрак и грязь,
Пустился в путь благословясь.
Дорогой он то распевал,
То шапку на́ лоб надвигал,
Не то смотрел по сторонам.
Чтоб не попасться колдунам:
Уж скоро будет Элловей,
Жилище сов, притон чертей.
 
 
Но вот уж он и брод минул,
Где бедный чэпман утопул.
А вот и две сухие ели,
Где растянулся пьяный Черли;
А здесь, недели две спустя,
Нашли убитое дитя;
А тут – недавно уж случилось  –
У Мёнга тётка утопилась;
А там и Дун уж засверкал…
Вдруг громче грохот бури стал,
Раскати грома чаще, ближе,
И змеи молний вьются ниже:
То сквозь берёзовых ветвей
Явился страшный Элловей,
Сверкнув лучом из каждой щели…
Внутри скакали, выли, пели.
 
 
О, Джон Ячменное-Зерно,
Как ты отважно и сильно!
Мы с водки так-то храбры станем,
Что чёрту прямо в харю взглянем!
А так-как Тэм всё эль тянул,
То чёрта верно-б не струхнул.
Вдруг Мэг, как вкопанная стала:
Тэм ей кулак – она заржала
И мчится прямо на огни.
Что ж там увидели они?
При блеске свечек и луны
Плясали черти, колдуны  –
Да не французские кадрили,
А просто – джиг, горнпайп да рили.
На подоконнике в прихожей
Сидел Ольд-Ник с звериной рожей  –
Косматый пёс – и с ревом, свистом
(Он у чертей был бандуристом)
Давил волынку, что есть силы:
Тряслись подгнившие стропилы.
У стен стояли там два гроба,
Окружены чертями оба;
А сам мертвец, в одежде белой,
В руке холодно-посинелой
Держал свечу… Но еще то ли
Увидел Тэм наш на престоле?
Там, меж преступников казнённых,
И двух младенцев некрещённых,
Злодей зарезанный лежал
И, рот разинув, издыхал.
Потом лежал палаш кровавый,
Томагаук и ножик ржавый,
Которым – даже грех сказать  –
Зарезал сын родную мать…
И видно, как к кровавой стали
Седые волосы пристали.
А там – три трупа адвокатов,
Как платья нищего, в заплатах,
И столько разных харь и рож,
Что им и рифм-то не найдёшь.
Наш Тэм стоит полуживой,
А там всё громче свист и вой;
Ревёт, трубит владыка Ада,
И черти пляшут до упада,
А с ними старые яги,
Кто без руки, кто без ноги,
Швырнув засаленные шали,
В одних рубашках танцевали.
 
 
Ну, Тэм, скажи мне без издевки,
Что если б там всё были девки,
Да не в фланелевом тряпье,
А в чистом тоненьком белье?
Я прозакладывать готов
Всё, что ты хочешь, что штанов
Не пожалеть стащить бы с ляжек,
Чтоб хоть взглянуть на этих пташек.
 
 
Но и яги и колдуны
Так были дряблы и смешны
И так вертелись на клюках,
Что хоть кого бы пронял страх.
Но Тэм хитёр: меж гадких рожей
Сейчас одну нашёл моложе.
(Она была здесь в первый раз,
Хоть много сделала проказ
На взморье Кэррика. Глядишь,
То подгрызёт ячмень, как мышь,
То со двора бычка сведёт,
То лодку в щепки разобьёт.)
Ея худая рубашонка,
Как у трехлетнего ребёнка,
Была и куца и толста  –
Ну, из пайслейского холста.
 
 
Не знала то старушка Гренни,
Когда она для крошки Ненни
За шиллинг – всё её добро  –
Холста купила в Вильборё.
 
 
Здесь, Муза, мы должны расстаться:
Тебе ведь верно не удастся
Воспеть, как нагло стала Ненни
Теперь вывёртывать колени.
 
 
Наш Тэм стоял, как бы прикован,
Бесовской пляской очарован,
Как вдруг сам мистер Сатана
Спрыгнув с высокого окна,
Так стал кувыркаться, пострел,
Что Тэмми мой не утерпел
И крикнул: «Славно, старый Ник!»
Тут всё потухло в тот же миг.
И Мэг не сделала и шага,
Как вся бесовская ватага
За ней пустилась. Как норой
Летит, жужжа, пчелиный рой,
Как мышку кот подстерегает,
И – цап-царап: за нос хватает,
Или толпа бежит, как скоро
Заслышит крик: «держите вора!»
Так Мэг пустилась, а за ней
Ватага леших и чертей.
 
 
Ах, Тэм! ах, Тэм! попал в беду  –
Поджарит чёрт тебя в аду!
И Кэт тебя уж не дождётся  –
Кот вдовий чепчик шить придётся.
Мчись, Мэг, пока не упадёшь  –
Ты счастье Шэнтера несёшь!
Скорей на мост, не то так к броду:
Чёрт не летает через воду.
Или тебе твой хвост не мил?
Но, ах и хвоста и след простыл.
Опередив всю чертовщину,
Ей Пенни прыгнула на спину,
И уж у самого моста  –
У Мэгги не было хвоста.
Наш Тэм, от страха чуть живой,
Приехал к утру уж домой.
Но Мэгги… ах, восплачем, Муаа!
На веки сделалась кургуза.
 
 
Ну, а теперь-то не пора-ли
Нам приступить уж и к морали?
Кто любит лишнее хлебнуть,
Да к куцым юбкам заглянуть  –
Смотри, чтоб с ним того ж не было,
Что с там о'шентровой кобылой.
 

Перевод В. Костомарова (1875)