Текст книги "Неправильный Дойл"

19

Дойл выбрал оранжевый мяч и все ту же клюшку времен «холодной войны», с ручкой из сыромятной кожи. О'Мара, учитывая свой рост, взял детскую клюшку, почти не пользованную, из последней партии, что Бак купил перед тем, как заболел и закрыл площадку на ремонт. О'Мара повернулся и помахал клюшкой своим головорезам, которые сидели, развалившись, у бронированного «навигатора» и недоверчиво смотрели на них.

– Это займет не больше минуты, – крикнул он. – Мы сыграем в идиотский веселый гольф!

Дойл дал противнику фору в пять ударов, потому что он вырос на этой площадке и потому что это все равно ничего не значило. О'Мара играл раньше только один раз, как он заявил, в «Стране Монополии» в Атлантик-сити. Дойл хорошо знал ту площадку, она была сделана наподобие гигантской доски для игры в «Монополию», с препятствиями в виде больших красных отелей и маленькими зелеными домиками, пристроившимися на лужайках. Разноцветные квадраты – карточки собственности – отмечали тропинку. На каждом углу стоял подвижный гипсовый миллионер в цилиндре.

– «Страна Монополия» – чертовски хорошая площадка, – высказал Дойл профессиональное мнение. – Отличная концепция, требует большого напряжения.

– Куча какашек, – неприятно сказал О'Мара. – Давай разберемся с этой шарадой.

Король кондиционирования воздуха хладнокровно нацелил мяч на лунку номер один и быстрым ударом послал его через отверстие в зубах черепа прямо в лунку.

– У меня такое чувство, что ты играл не один раз, – сказал Дойл, пока коротышка вынимал мяч.

– Всегда доверяй своим чувствам, – зловеще улыбнулся О'Мара. – Когда я приехал в эту страну и оказался в Нью-Йорке – это было сорок лет назад, – я жил на Кони-Айленде в убогой меблированной комнате прямо возле пляжных аттракционов.

– Дерьмо.

– Долбаные аттракционы были слишком дорогими, но за четвертак ты получал целый час на мини-гольфе в гроте Нептуна – в компании грудастых русалок, гигантских моллюсков, которые открывались и закрывались, синих водопадов и крабов размером с «бьюик». Эх, сколько счастливых часов я провел там, мечтая о перспективах, которые открывает Америка; о красивых молодых мальчиках, которых я бы трахал, будь я достаточно богат, чтобы купить их. Так вот, там была площадка что надо – не то что твоя дешевая пиратская подделка.

– Мой дядя построил «Пиратский остров» своими руками, – тихо сказал Дойл. – После войны.

– Пошел бы он, твой дядя, – сказал О'Мара и сделал с одного удара Порт-Рояль и бёрди[164]164
  Бёрди (birdie) – проведение мяча в лунку числом ударов на один меньше, чем пар.


[Закрыть] у необитаемого острова с пальмами. Дойлу удался бёрди у черепа и Порт-Рояля, но он сделал лишний удар у необитаемого острова и уложился в пар у скрещенных сабель и сундука с сокровищами. У лунки номер шесть – карибского сахарного завода – его мяч, как обычно, отскочил от рабов, и он обнаружил, что отстал на пять ударов. Если их добавить к форе, получалось, что он уже на десять ударов позади.

– Тебе стоит начать думать о том, как ты хочешь, чтобы мы отрезали тебе ноги, – весело сказал О'Мара, когда они переходили через водовод, питающий лагуну, по мостику, недавно залатанному и покрашенному Гарольдом. – Как я сказал, электропила была бы самым гигиеничным способом, но бензопилой, я полагаю, будет быстрее.

– Черт, забудь о моих ногах, – сказал Дойл. – Я обольюсь блоком твоей «фреоновой» колы и замерзну до смерти.

О'Мара остановился на мгновение на той стороне мостика и метнул на него злобный взгляд из-под бровей. Где-то в зарослях бамбука в гнезде копошились птицы.

– Не надейся, что сохранишь свои ноги благодаря тому, что ты долбаный комедиант, – сказал он. – Я не такой мягкосердечный, как моя глупая дочь. Ты красивый ублюдок, скажу я тебе… вроде бы напоминаешь… как его, того старого голливудского актера?

– Митчема, – сказал Дойл.

– Точно. Но в моем деле нет места смутьянам и комедиантам вроде Митчума. Так что закрой членосос и давай разберемся с игрой.

Дойл изо всех сил старался сдерживаться, чтобы не сорваться. Солнце передвинулось к западу, и через час после полудня стало жарко. В зарослях оглушительно трещали цикады. Они сыграли у обломка корабельной обшивки, потом у Портобелло, и Дойл подрезал преимущество короля, вернув его к первоначальным пяти ударам. Пот ручейками стекал по лицу Дойла, он сбросил дядину шинель и играл в пижаме, чувствуя, как черная коробка, приклеенная к его спине под полосатой рубашкой, покрывается потом. Лоб О'Мары стал влажным и покраснел.

– Скажи мне, – сказал Дойл, нацелив клюшку в небо, – я знаю, что ты гангстер, и знаю, что глупо спрашивать гангстера, что он думает о планете, но разве тебя никогда не волновало, что ты делаешь с озоном?

О'Мара хмыкнул.

– Ты, наверное, шутишь, – сказал он.

– Совсем нет, – сказал Дойл. – Ты не идиот и должен принимать во внимание последствия, по крайней мере изредка. Они не просто так запретили фторуглероды, так ведь? Международная угроза.

– Не верь всему, что читаешь в газетах, парень, – мрачно сказал О'Мара. – Существуют и другие теории, знаешь ли.

– Например?

– Например, теория, что фторуглероды, как ты их называешь, а правильнее – сульфат-аэрозоли, обволакивают облака и делают их светящимися. А светящиеся облака отражают тепло и на самом деле работают против глобального потепления. Ты слышал об этом?

Дойл признал, что не в курсе, но сказал, что это явно притянуто за уши.

– Возможно, – согласился О'Мара, – но существуют теории, выдвигаемые одной группой дебильных ученых, и теории, выдвигаемые другой группой дебильных ученых. И ни одна не знает наверняка. Так какой группе дебильных ученых ты поверишь?

Дойл думал пару секунд.

– Той группе дебильных ученых, чья теория набивает твои карманы.

– Молодец, – сказал О'Мара.

Наконец они прошли по веревочному мосту и встали под белыми гипсовыми стенами Маракайбо, подход к которым охраняли деревянные пушки.

– Это что за хрень? – спросил О'Мара. – Игрушечный дворец Дойлов?

– Маракайбо, – сказал Дойл. – Мой предок Финстер Дойл разграбил это место с Морганом примерно триста лет назад.

– Не говори, что ты веришь во всю эту чепуху про пиратов, – хихикнул О'Мара.

– Верю, – сказал Дойл. – И твой друг Таракан Помптон тоже. Поэтому я в центре внимания, прямо в этот момент.

– И в чем фишка? – подозрительно спросил О'Мара.

– Сокровище, – сказал Дойл. – Закопанное сокровище. Но я не думаю, что он упоминал об этом.

– Ты просто пытаешься спасти свои ноги, – сказал О'Мара, – рассказывая истории, как Шахерезада.

Дойл пожал плечами, и они поднялись по ступеням наверх, к девятой лунке, и остановились в солнечном свете, оглядывая площадку. Дойл начал что-то говорить, но вдруг застонал и сделал вид, что у него рези в желудке.

– Извини, спазмы, подожди минутку. – Он согнулся над дулом орудия, самого близкого к рычагу, который управлял «ловушкой-обманкой».

Король кондиционирования смотрел на него, не двигаясь.

– У меня все утро была диарея, – сказал Дойл фальшивым голосом. – Наверное, нервы.

– Плевал я на твои кишки, – сказал О'Мара. – Играй или иди к черту.

– Еще минуточку, пожалуйста, – сказал Дойл. О'Мара вздохнул и облокотился на парапет, глядя на открытый рот гипсового пирата у четырнадцатой лунки, с гипсовой обезьянкой, как всегда торчавшей на его плече.

Момент показался подходящим.

– Ты знаешь, мы потратили кучу времени, смывая кровь, – сказал Дойл.

– А теперь ты о чем болтаешь, на хер? – спросил О'Мара.

– Я говорю о чертовом опоссуме, – сказал Дойл, – разрезанном надвое, и иглобрюхе, засунутом ему в кишки. Бог мой, как же они воняли. И все-таки, чья это была идея?

О'Мара ухмыльнулся.

– Мы с Помптоном придумали это вместе, – сказал он. – Парень решил, что один отвратительный намек может приблизить твой отъезд. А я сказал «давай, попытайся». Дохлая рыба была моим личным выпадом.

– И все-таки, кто разрезал этого самого опоссума напополам? – спросил Дойл, хотя уже знал ответ.

– Я, – сказал О'Мара. – Эти чертовы крысы повсюду: на территории замка, в мусоре, да везде. Один из моих парней поймал одну, я взял отличную электропилу и поработал над ней, как собираюсь поработать над тобой. Слышал бы ты, как кричала эта тварь – почти как человек.

– Это довольно круто, – сказал Дойл, пытаясь сохранить будничный тон.

Следующие слова он подбирал медленно:

– Ведь это можно назвать сговором, точно, криминальным сговором с целью расчленения животного, находящегося под угрозой вымирания. Знаешь, в Соединенных Штатах существуют законы, по которым за это следует тяжелое наказание и штраф.

– На хер законы. – О'Мара оттолкнулся от парапета и поднял клюшку. – Меня тошнит от вас, американцев. Кому какое дело до долбаной крысы-переростка?

В этот момент передатчик на спине Дойла начал жужжать, громко, как телефон. После первого жужжания последовала пауза, потом еще одна, потом третья.

О'Мара покрылся красными пятнами.

– Это что за хер? – спросил он.

– Ничего, – сказал Дойл, отрываясь от пушки. – Несварение.

– Несварение, твою мать! – начал король кондиционирования, и тут задняя дверь ресторана распахнулась, и шесть бойцов Службы рыбного и охотничьего хозяйства, вооруженных винтовками, начали безумный штурм «Веселого гольфа на Пиратском острове Дойла».

– Ты подставил меня, сука! – закричал О'Мара. Он яростно замахал руками своим головорезам, и те в смятении кинулись к оружию. Воздух внезапно наполнился резкими хлопками выстрелов, пронзительным свистом летящих пуль. Густое облако слезоточивого газа расцвело над площадкой. О'Мара начал нащупывать что-то за спиной, и Дойл увидел никелированное покрытие маленького девятимиллиметрового пистолета, спрятанного у него сзади под рубашкой. И вот пистолет заблестел у О'Мары в руке.

Дойл рванулся к рычагу «ловушки-обманки» и дернул изо всех сил. Лужайка закачалась, и О'Мара упал на землю. Дойл протянул руку, рванул нить и поймал рукоятку полицейского кольта, не думая ни о чем. Это движение оказалось естественным – тайным союзом мышц и нервных импульсов, – отточенным поколениями Дойлов, чьи руки никогда не уставали сжимать оружие. Он начал откатываться и одновременно нажал на курок. Выстрел прозвучал, как всегда, оглушающе. Пуля сорок пятого калибра ударила О'Мару в плечо в тот самый момент, когда тот нажимал на курок. Он с криком выронил пистолет, тот выстрелил ему в ногу, и он упал на пластиковую траву, вопя и истекая кровью.

У Дойла на этот раз не было ни тошноты, ни сомнений. Вопли свергнутого короля его не волновали. Он укрылся за парапетом и снова взвел курок, спокойный и решительный, готовый встретить следующую угрозу.

20

Большое открытие, 15 июня.

Воздушные шары летели в ясное синее небо, подталкиваемые свежим океанским ветром. Машины жались друг к другу, выстраиваясь по обочинам Бич-роуд на полпути от города к пляжу. Туристы терпеливо стояли на жарком солнце, образуя волнообразную линию от побеленной стены до площадки и дальше, теряясь в тени деревьев. Дойл вдыхал приятный кокосовый запах масла для загара, смотрел на девочек-подростков, дергающих бретели купальников, слушал шлепанье сандалий по пыльной дороге, безжалостные вопли детей, которым нужно было то ли мороженое, то ли просто покричать, вялые перебранки их родителей, приехавших из окрестностей Вашингтона или Балтимора в поисках спокойствия после пяти тяжелых рабочих дней, но нашедших здесь лишь новые хлопоты.

Теперь он понял, и это подействовало на него успокаивающе, что ничего из того, что было действительно важным, не изменилось. Он почувствовал, что тот долгий ушедший день его юности вернулся, словно благословение. Все повторялось: приятный щелчок мяча в лунке, горячая рука солнца на обгоревших плечах, соленый запах океана, выверенные, освященные традицией движения игры. Все это было вечным. Это была сама Америка – дело, обеспеченное Отцами-основателями. В данном случае речь шла о маленьком, мимолетном счастье с клюшкой, мячом, жестяной лункой, гипсовым пиратом, гипсовой обезьянкой, гипсовой акулой-молот и всем остальным, включающим солнце и пляж.

Дойл медленно пробирался через толпу, его сердце было переполнено радостью, когда он смотрел на играющих у Портобелло и гигантского кальмара туристов, когда он видел, как они промахиваются у карибского сахарного завода и галеона. Он думал о дяде Баке, о том, как тот был искренне доволен всем этим. У него был свой маленький уголок на Земле, и ему не были нужны скитания по свету. Он чувствовал себя счастливым за стойкой своего бара, пока эти люди играли в веселый гольф, даже после наступления темноты, под дуговыми лампами, при полной луне. Дойл чувствовал, как рассасывается рубец на сердце, который появился после смерти Бака.

– Это ради тебя, старина Бак, где бы ты ни был, – прошептал Дойл, и на мгновение ему показалось, что в ответ что-то дрогнуло, отозвалось эхом из темноты деревьев, из разбросанных, неотмеченных могил, где судьба в разное время настигла сильных и похотливых Дойлов; из могильного сумрака, где они – по одному или все вместе – ждут Судного Дня. Но это оказалось лишь игрой солнца и ветра. Дойл перестал думать о мертвых и поспешил на помощь молодой матери с двумя малышами в большой коляске, спускающейся по пологим ступеням к пиратской виселице, где раскачивалось чучело грешника Финстера.

Входя в роль приветливого хозяина, Дойл присел, погладил малышей по головке – одному было месяцев шесть, другому года два – и выразил свое умиление.

– Славные детки, – сказал Дойл, улыбаясь.

– Спасибо, – улыбнулась в ответ мать. Она была невысокого роста, со смуглой кожей и темными волосами. И хотя она выглядела уставшей от рождения двух детей подряд, в глубине ее глаз была мягкая, таинственная мудрость.

– Наше будущее, – сказал Дойл, снова с улыбкой глядя на малышей.

– Да, – согласилась женщина. – Будущее. – В ее устах это звучало как надежда.

Через несколько минут, когда Дойл вытаскивал мяч из спускного желоба под могилой пирата, к нему подошел пожилой мужчина, снял свою кепку для гольфа, всю в пятнах пота, и отер лицо белым носовым платком.

– Рад, что вы снова встали на ноги, – сказал старик.

Дойл не помнил, чтобы он не стоял на ногах, но, может, когда-то так и было.

– Спасибо, – сказал он.

– Я имею в виду площадку, – сказал мужчина. – Знаете, здесь я познакомился с будущей женой.

– Серьезно? – сказал Дойл, сунул руки в карманы, готовый сегодня выслушивать россказни любого старого дурака.

– Совершенно верно, – сказал старик. – Это было… ох… в пятьдесят первом или пятьдесят втором.

– Давно, – сказал Дойл.

– Не так уж давно, – сказал старик, оглядываясь. – Знаете, это было в такой же день, как сегодня; все эти люди, и дети, и моя жена, красивая, в том летнем платье с большими цветами, – они шли прямо по этой тропинке. – Он задумчиво улыбался, вспоминая прошлое. – Вы знаете, это место как будто не изменилось. Чертовски приятно, должен сказать.

– Я как раз думал об этом, – сказал Дойл.

– Мы и с детьми приезжали, – сказал старик, – в пятидесятые и шестидесятые. И отлично поиграли в тот день, когда американцы приземлились на Луну. Помните? Трудно было представить, что кто-то приземлится на Луну.

– Да, – ответил Дойл, – помню. – И он воскресил в памяти смазанные картинки в старом черно-белом телевизоре с рожками-антеннами и вспомнил, как Бак и одна из его блондинок шумно праздновали это событие и даже танцевали на барной стойке.

– Не часто их вижу, – сказал старик.

– Астронавтов?

– Их тоже, но я говорю о детях, – сказал старик. – Они уехали в колледж, обзавелись семьями и разъехались. Живут теперь сами по себе, как все остальные.

– Да, – сказал Дойл, думая о Пабло, который растет без него в южной Испании.

– Так вот, что я думаю о двадцатом веке, – сказал старик. – В смысле, он же закончился, да?

– Точно.

– Ну вот, эпитафия из трех слов, то, что должно быть выгравировано на его могильной плите: «Слишком многое изменилось». Вы понимаете, о чем я?

– Да.

– Но не это место.

– Нет. Мы – скала. Волны просто омывают нас.

– Я бы хотел пожать вам руку, – сказал старик и пожал руку Дойлу. – Я приехал из Кейп-Мей ради этого. Прочитал о большом открытии в газетах, знаете ли. Традиции очень важны. – И от того, как он произнес «р», повеяло старомодной элегантностью.

– Традиции, – повторил Дойл и улыбнулся.

21

Они были в постели в комнате дяди, и Дойл был не очень трезв после трех крепких коктейлей, и уже без штанов. Его возбужденный член пульсировал, но он все еще возился с лифчиком Мегги; дрожащие пальцы не слушались, как у старшеклассника после школьного бала.

– Не могу расстегнуть.

– Вот так, – нетерпеливо сказала Мегги.

Она завела руки за спину, как делают все женщины, расстегнула замок, и ее груди оказались в ладонях Дойла. Они долго сидели, глядя друг другу в глаза. Дойл чувствовал себя неловко, смущенный своим желанием, возбужденный ее готовностью.

– Это должно было случиться, – сказала Мегги хриплым шепотом. – Я уже шесть месяцев вижу, как ты смотришь на меня.

– А как же Бак? – прошептал Дойл, но Мегги прикрыла ему рот ладонью.

– Занятия любовью не являются неуважением к мертвым, – сказала она и легла на спину в старомодной манере, положив руки на внутреннюю сторону бедер и раздвинув ноги. Дойл последовал за ней, не тратя времени на прелюдию, и когда он вошел в нее, то почувствовал себя кораблем, погружающимся в мягкий ил дна. Он оставался твердым в ней довольно долго, а она целиком стала плотью и мышцами, гладкой, как пляж с влажным, плотным песком. Мегги не позволяла ему менять положение и, крепко сцепив ноги у него за спиной, страстно приподнималась, впуская его до предела, пока не достигла оргазма. Дойл последовал за ней через несколько секунд.

Некоторое время он оставался сверху, их дыхание сливалось, кожа стала липкой от пота. Потом они отстранились, Дойл перевернулся на спину и лег рядом с ней. Бледная луна висела над лесом и океаном за алюминиевой створкой окна. Насекомые и лягушки пели влюбленным хором с болот. Мегги заерзала на матрасе, прижала колени к груди и обхватила их руками.

– Что ты делаешь? – спросил Дойл. – Я тебя обидел?

– Нет, – сказала Мегги, – но я считаю, что вы, Дойлы, кое-что должны мне.

– У тебя уже половина этой земли, – сказал Дойл, не понимая. – Что еще ты хочешь?

Мегги улыбнулась, глядя в потолок.

– Не важно, – сказала она. Потом: – Что бы ты сделал, если бы у тебя было сто миллионов долларов?

– У меня их нет.

– А могли бы быть, – сказала она. – Знаешь, Бак всегда говорил мне, что «Дароносица» лежит где-то в заливе, возле горы устриц, о которую разбилась, а все серебро из ее трюма валяется большой кучей на дне.

– Никаких сокровищ, – сказал Дойл. – Пожалуйста.

– Она там, – настаивала Мегги. – Никто не нашел ее, а у тебя есть карта.

– Ха-ха, – без энтузиазма сказал Дойл.

– Так что бы ты сделал, если бы нашел ее?

– Я бы бросил все дела.

– А потом?

– Потом я бы вернулся в ресторанный бизнес. Я имею в виду, что починил бы ресторан внизу и открыл бы его снова, с хорошей едой. В смысле, с настоящей хорошей едой. Не нужно описывать тебе, какие прекрасные морепродукты ловятся в этих водах. А все, что делают местные, – это панированное и жареное. Панированное и жареное! Бог мой! – Гурман в нем, отполированный утонченным вкусом Фло и двадцатью годами жизни в Испании, был слишком оскорблен этими словами.

– Нет ничего плохого в панировке и жарке, – фыркнула Мегги. – Но, послушай, у меня есть сбережения. Нам не нужно сто миллионов, мы можем подумать об этом прямо завтра.

– Сколько у тебя есть? – с интересом спросил Дойл.

– Достаточно, чтобы начать.

– Почему бы и нет? – произнес Дойл, и они погрузились в располагающее молчание. Потом он снова захотел ее, положил руки на ее груди, прижался губами к уху, но на этот раз она его оттолкнула.

– Не сейчас, – сказала она. – Нам придется подождать пару дней. Потом мы сможем повторить.

– Но я хочу сейчас, – жалобно сказал он, а Мегги засмеялась.

– Надень поводок на свою штуку, мистер, – сказала она, села и шаловливо ущипнула его за руку. – Эй, у меня для тебя есть еще один секрет.

Дойл застонал.

– Попробуй сдвинуть кровать, – сказала она. – Давай.

– Что?

– Правда. Попробуй сдвинуть кровать. Увидишь, что будет.

Дойл встал с кровати и налег на спинку, потом нажал сильнее и наконец толкнул изо всех сил. Дерево треснуло, но не поддалось. Он упал на матрас рядом с ней, утомленный этими бесполезными упражнениями.

– Ерунда какая-то, – сказал он. – Старик, должно быть, прибил ее гвоздями к полу.

– Не совсем, – улыбнулась Мегги. – Когда Бак расчищал землю, то оставил ствол одной сосны торчать из земли и построил все вокруг этого дерева. Оно тянется сквозь подсобку за баром и сквозь стены. Потом он сточил его, чтобы оно выглядело как столбик кровати, а рядом приделал все остальное. Вот он. – Она постучала по правому столбику пальцем. – Последний маленький секрет Бака. Теперь он твой.

Дойл потянулся, дотронулся до красивого резного столбика и провел по нему рукой. Он почти чувствовал, как ствол уходит вниз, а корни сжимают темноту земли. Он лег возле Мегги, накрылся простыней, и они уснули под мягкую музыку ветра, шуршащего рогозом на болоте.