Текст книги "Неправильный Дойл"

Оказалось, Клара была невинной не во всех смыслах и не такой чистой и неопытной, как хотелось бы Джеку. Но это взволновало его не так сильно, как он предполагал. И когда они совершенно устали от секса, на третий день в полдень, они оделись, вышли из пропахшей потом хижины в «Счастливых моллюсках» и отправились по Оушен-авеню в поисках мирового судьи, о котором забыли две ночи назад.

В конце концов за Оушен-авеню последовало другое место, за Санта-Моникой – захудалый мексиканский райончик, испещренный заросшими каналами, где все дома были построены в странном пряничном стиле, с толстым слоем штукатурки, и чем-то напоминали Джеку фотографии, которые его брат Бак прислал из Италии во время войны.

– Венецианский пляж, – объяснила Клара.

Все это приключение казалось Джеку странным, как будто они проникли в тайную страну, спрятанную в пределах границ земного Лос-Анджелеса, которая принадлежала только им в день их свадьбы. Они остановились в мексиканском баре выпить cerveza.[149]149
  Пива (исп.).


[Закрыть] Клара поговорила с барменом на испанском, тот указал на узкую улицу. Улица вела на пляж, на ней же находился розовый дом, а перед ним – дворик с банановыми деревьями, палисандром и большими кустами, усыпанными синими цветами. В гамаке, подвешенном между двух колонн на крыльце, лежал, обмахиваясь, мексиканец. Он, как объяснила Клара, имел честь являться мировым судьей этого района.

Жена мирового судьи, грустная, седая мексиканка, напомнившая Джеку бабушку, была так очарована красотой Клары и открытой мужественностью Джека, что вышла на крыльцо, скрепила несколько синих цветов в букет для Клары и настояла на том, чтобы после церемонии молодые разделили с ними нехитрый мексиканский обед из frijoles[150]150
  Фасоли (исп.).


[Закрыть] и жареных лепешек. Во время церемонии Джек поднял Клару на руки, поцеловал и пообещал защищать и любить ее в болезни и здравии до конца своих дней.

Позже молодожены вернулись на трамвае в Санта-Монику, поймали желтое такси на Оушен-авеню и проехались вдоль подножия холма до Пасадены, к темному дому с двумя башенками, на Керни-стрит, где выросла Клара и где ее родители жили в другом мире, в котором были лишь ухоженные лужайки, вежливые слуги и вечеринки с игрой в бридж. Конечно, Джек сразу же не понравился родителям, когда они узнали, что он никто, без пенни на счете, даже не офицер, какой-то обычный морской пехотинец в отставке из Богом забытой дыры в Виргинии. Они попытались убедить Клару аннулировать брак – что, в конце концов, могло бы стать самым счастливым решением для обеих сторон. Но она отказалась. Она была так занята, развлекаясь, выпивая и танцуя со своим красивым новым мужем, что не сразу поняла – они совершенно не подходят друг другу.

Несмотря на трудности следующих лет, несмотря на то что они не сделали друг друга счастливыми, несмотря на ужасные ссоры и горькие похмельные утра, измены, слезы и развод, у них навсегда остался тот прекрасный первый вечер в «Доне Бичкомбере», три великолепных дня, когда они занимались любовью в «Бунгало счастливых моллюсков», и яркий день их свадьбы, когда они обедали с мексиканским мировым судьей и его женой, а потом босиком шли по пляжу, взявшись за руки, и нежно целовались на песке.

1

Перед самым рассветом пересекли границу Алабамы. Пришлось сделать остановку: Иисусу приспичило отлить. Они ехали по заросшей тростником северо-восточной окраине штата, где-то в районе Опелики, от границы с Джорджией было не больше пятнадцати минут. Здоровяк сообщил о своей нужде, постучав кулаком по водительскому сиденью и издав громкий гортанный хрип, который тут же выдернул Дойла из тревожной дремоты, окутывавшей его, подобно туману, еще с Южной Каролины. Рубашка сзади была влажной от пота, кожаный подголовник противно скользил. Фини свернул с магистрали на грязную, разбитую дорогу и подъехал к ветхой маленькой стоянке, освещенной флуоресцентными лампами. Дюжина фур, зловеще урча, стояла на насыпной площадке слева от заправки. С другой стороны виднелось заросшее кустарником поле, исчезавшее в чахлом сосновом лесу. Фини свернул к заправке, Иисус, не дожидаясь остановки, выпрыгнул из машины и скрылся в темных зарослях.

– Придурок, не может даже пописать как цивилизованный человек, – пробормотал Фини, потом вылез из машины и начал заливать бак.

Дойл прошел в закусочную и за семьдесят пять центов получил порцию кофе в пластиковом стаканчике. Кофе выглядел так, словно был в кофейнике недели две. Дойл вышел и, морщась, принялся пить это пойло, глядя на мерцающие флуоресцентные лампы над заправкой. Тревожный ветер качал кустарник. Дойл лениво повернулся и стал разглядывать машину: новый черный «Мерседес-320», седан, без сомнения похожий на любой другой новый черный «Мерседес-320», седан… и вдруг понял, что видел его раньше. Он поковылял к заправке, где Фини заканчивал с бензобаком. Ирландец аккуратно вытащил наконечник, прикрывая его тряпкой, чтобы ни капли не упало на блестящую черную поверхность «мерса».

– Ты кому-нибудь одалживал эту машину? – спросил Дойл.

Фини удивленно посмотрел на него.

– По-моему, ты чего-то не понял, парень, – сказал он. – Старый Фрукт занимается отоплением и кондиционированием, а не арендой машин.

– Мне кажется, что я видел этот «мерседес». Человек по имени Слау сидел за рулем. Когда-нибудь сталкивался с ним?

Фини скривил губы.

– Не выношу этого жирного ублюдка.

– То есть ты его знаешь.

– Он работает на Старого Фрукта, – пожал плечами Фини. – Его юрист. Это ни для кого не секрет.

«Свой человек в Вассатиге», – мрачно подумал Дойл. Этот жирный паук везде наплел паутины.

Последовало молчание, нарушаемое лишь звуками, с которыми Иисус испражнялся в кустах, и тихим жужжанием незнакомых насекомых.

– Думаю, он там срет, – наконец сказал Фини. – Никогда не задавался вопросом, что не так с этим ублюдком?

– Нет, – ответил Дойл.

Фини постучал средним пальцем по виску.

– Он сумасшедший, – сказал Фини. – С психическими отклонениями. Его мать была жуткой пьяницей. Он, видишь ли, говорит всего несколько слов, и с головой у него не в порядке. Но он гений в так называемом искусстве убеждения. Я видел, что он сделал с помощью плоскогубцев, – никогда больше не захочется на это смотреть… – Его передернуло.

Через несколько минут из кустов вылез Иисус, его лицо выглядело усталым.

– Эй, Иисус, – сказал Фини, – Стрелок сказал, что хочет послушать, как ты поешь «Старого скрипача».

– Я этого не говорил, – начал Дойл, но Иисус набрал в легкие воздух, открыл рот, показывая сморщенный язык и желтые зубы, издал громкий вопль и замолчал, несомненно довольный своим представлением.

– Это один из его маленьких номеров, – фыркнул Фини. – Как чертов цирковой тюлень.

Потом они сели обратно в машину – зеленоватое освещение закусочной отражалось в ветровом стекле – и через несколько минут выехали обратно на автостраду, где Дойл увидел указатель до Мобила, Билокси и Нового Орлеана. До ближайшего из этих пунктов оставалась не одна сотня миль.

– Куда мы едем? – спросил он. – Думаю, теперь вы мне можете сказать.

Фини помотал головой.

– Может, в Мексику, может, в ближайший город.

– Сволочь ты.

– Нет, это психология, – сказал Фини. – Старый Фрукт не хочет, чтобы ты знал, что тебе нужно будет делать, пока тебе не нужно будет это сделать.

– Я уже знаю, – сказал Дойл. – Доставить того Дойла.

– Да, но есть детали, которые застрянут у тебя в горле. Наступило яркое, резкое утро. Они проезжали мимо красно-коричневых полей, усыпанных белыми шариками хлопка, мимо молодых виргинских дубов со свисающими пучками бородатого мха, мимо домиков, увитых вьюнком. Миновав Шортер и Маунт-Мейгс, они очутились в окрестностях Монтгомери. Мимо проплывали выжженные солнцем лужайки, вдалеке пылал золотой купол Капитолия.[151]151
  Здание, в котором размещалось законодательное собрание Конфедерации (1861–1865).


[Закрыть] Теперь бы Дойл поспал, но не получалось – мешали кофе из закусочной, бурливший в венах, неистовый южный свет ярко-голубого, безбрежного неба, ястребы, скользившие в воздушных потоках над деревьями.

Фини пощелкал кнопками CD-плеера и выбрал очередную запись заунывной кельтской музыки, которую он время от времени слушал от самого Делавэра. Иисус ткнул в спинку сиденья и издал короткий стон.

– Этого урода достала моя музыка, – сказал Фини плееру.

– Та же фигня, – сказал Дойл.

Фини прибавил громкость, музыка стала оглушающей.

– На хер вас обоих! – закричал он. – Я за рулем, так что я командую! – Он нажал на педаль газа, и «мерседес» рванулся вперед, куда-то на юг, в неизвестность.

2

Мотель «Пески залива» – «тропический рай» с рядами одноэтажных бетонных развалюх 50-х годов, выкрашенных в цвет моря, – располагался на поросшей травой возвышенности, на песке и устричных раковинах, возле заброшенной железнодорожной ветки, заканчивающейся ярдах в пятидесяти от Мексиканского залива. Это было одно из тех мест, где проституток потеснили мужчины с кукольными лицами и оригинальной сексуальной ориентацией, где совершались странные сделки с наркотиками и таинственные кубинцы появлялись и исчезали в ночи. Грязная узкая двухполосная дорога соединяла мотель с шоссе 90 и автострадой на Оушен-Спрингс и Билокси. Дойл вообще не считал это местом – так, залом ожидания.

Когда они свернули на парковку, было чуть больше двух часов дня. Номер был заказан заранее: семнадцатая клетушка, с краю. Пока Фини регистрировался в конторе – пустой бетонной комнатке, защищенной от всего мира стальной дверью и пуленепробиваемым стеклом в фут толщиной, – Дойл вылез из машины и стоял на горячей площадке, вглядываясь в спокойный простор залива, вдыхая соленый запах воды и гадая, что будет дальше. Резкий ветер швырял песок в пожелтевшие сосновые ставни.

Несколько минут спустя в дверном проеме номера семнадцать появился Фини. Он был без пиджака: на его груди, небрежно пристроившись, висел «ругер» с прямой рукоятью.

– Почему бы тебе не зайти и не отдохнуть, Стрелок? – спросил он. – У тебя впереди трудная ночь.

Храп Иисуса уже раздавался из душного сумрака.

– Нет, спасибо, – сказал Дойл. – Пойду прогуляюсь. – Он махнул рукой в сторону узкой полосы усеянного камнями пляжа по другую сторону железнодорожных путей.

– Не думаю, – сказал Фини. – Держись поближе, чтобы я мог за тобой присматривать.

– Я заехал так далеко, – сказал Дойл. – Вряд ли я теперь сбегу.

Он отвернулся и пошел к путям, перешагнул через них и, обойдя мятые пластиковые бутылки и другой мусор, побрел по песку. Пройдя немного, он сел, снял ботинки и закатал брюки. Желтая пена и россыпь окурков отмечали границу прилива. Он вошел в тепловатую воду по лодыжки и стоял, жмурясь, глядя на расплывчатый горизонт. Ветер вздымал волны, высоко плыли тонкие белые облака, какие-то птицы ныряли в прибой. Внезапно ему показалось, что он у последней черты. И правда, почему бы им просто не убить его и не разделаться со всем этим? Он напряженно стоял, словно ожидая, что вот-вот раздастся щелчок глушителя, осторожная пуля войдет в затылок, и останется только тело, качающееся на волнах лицом вниз.

Но выстрела не последовало. Несколько минут он, как дурак, топтался в воде, пока не наступил на что-то мягкое и хлюпающее. Он отдернул ногу, выскочил на берег и побрел по плотному влажному песку, пока не нашел место, укрытое дюнами от мотеля и железнодорожных путей. Прямо там, на песке, Дойл лег и уснул и во сне снова оказался в дешевом номере с белыми стенами – может, это был отель «Галлего» в Мадриде? – в то далекое утро, на следующий день после их с Фло приезда из Нью-Йорка в Испанию. Сквозь зеленые металлические ставни струился теплый южный свет, ее упругое тело поднималось и опускалось на него.

Сам акт длился не очень долго, но был страстным и утомительным, и после он чувствовал головокружение, лежа в постели возле женщины, которую любил, в незнакомом городе, в стране, которую не знал. Потом Фло шептала ему на ухо странные испанские слова: иscoba – метла, cuchara – ложка, colinabo – брюква, ricones – почки, desesperar – отчаяние, primavera – весна, nieve – снег. Нужно продолжить уроки испанского, говорила она, но нет, это была неправда, просто ей нравилось касаться губами его уха.

Пока они лежали, тесно прижавшись друг к другу липкими телами, до них стали доноситься звуки траурной музыки: глубокий, скорбный стон труб, зловещий стук одинокого барабана. Фло перестала нашептывать слова и насторожилась, как кошка. Музыка приближалась.

– Что это? – тревожно спросил Дойл.

Фло встала, откинула черные пряди, раздвинула ставни и вышла на крошечный балкончик, нависающий над улицей. Там в терракотовом горшке росли петунии вперемешку с ирисами, утреннее солнце освещало их пурпурные и розовые лепестки и округлости Фло. Дойл смотрел на нее с кровати. Обнаженная, она нависла над перилами, чтобы лучше видеть происходящее.

– Иди сюда, посмотри, – позвала она.

Он отбросил простыню, подошел к ней и увидел, как из-за угла выходит траурная процессия: шестеро мужчин в белой одежде и остроконечных колпаках, как у членов ку-клукс-клана, несущие узкий белый гроб. На плащах, свисающих с плеч, краснели мальтийские кресты. Духовой ансамбль из пяти человек, следующий за этой печальной процессией, был тоже одет в белые мантии и колпаки, со специальными дырами для рта, прорезанными, чтобы играть на инструментах. На улице больше никого не было – только эти люди и гроб. Фло перекрестилась: люди в капюшонах шли так медленно, словно направлялись в иной мир.

– Почему больше никого нет? – прошептал Дойл. – Где родственники? – Ветер холодил бедра.

– Люди в мантиях – монахи, которые дали обет не произносить ни слова, если оно не обращено к ангелам или Господу. Один из их братьев умер, и они несут хоронить его в Кампо Санто.

Когда процессия проходила прямо под ними, монахи, как по сигналу, подняли головы и посмотрели на стоящих на балконе мужчину и женщину, голых, как Адам и Ева. Именно это увидел Дойл в своем сне – утренний свет на ирисах, на грудях Фло, на людях в колпаках, на белом гробе, блестевшем, точно снег, точно полоска бумаги, на которой ничего не написано.

3

«Мерседес» застрял в плотном движении на подъездной дороге, тянувшейся вдоль дамбы. Перед ними на полмили – рубиновые габаритные огни, непрерывным потоком двигающиеся к белому куполу «Арены солнечного побережья» Билокси. Длинные пальцы прожекторов бесстыдно скользили по темным кучевым облакам, нависающим, словно женские груди. Из-за облаков показался последний слабый луч солнца и тут же исчез. Пока «мерседес» медленно полз вперед, Дойлу удалось разглядеть надпись на огромном транспаранте, свисающем с опор прямо под куполом: НОЧЬ БОЯ.

– Кто дерется? – спросил Дойл, нарушая тишину.

– Эспозито и Флеминг, – сказал Фини. – Эспозито – спик,[152]152
  Spie (презр.) – мексиканец.


[Закрыть] Флеминг – ниггер. Значит, драка будет жаркой. Если Эспозито выиграет, то получит право выступать против Де Ла Хойи в Гардене через два месяца. Чего это я тут распинаюсь? Ты здесь не для того, чтобы смотреть бой, не забыл?

– Точно, – сказал Дойл.

Фини возился с климат-контролем, меняя температуру в салоне, и не заметил, что машина впереди внезапно остановилась. Он надавил на тормоз, шины завизжали по влажному асфальту. Машина дернулась и замерла в дюйме от бампера передней. Фини ударил кулаком по рулю и резко повернулся к Дойлу.

– Чего ты молчал, идиот? – закричал он.

– Я думал, ты за рулем, – спокойно сказал Дойл. Фини вытащил из-под куртки «ругер» и направил Дойлу в висок.

– Выметайся и шагай пешком, пока я не всадил пулю тебе в голову, ты, долбаный умничающий ублюдок!

Дойл вылез из машины, хлопнул дверью и пошел пешком.

Фини открыл окно.

– Бар на стадионе в вестибюле С, придурок, – крикнул он. – Через час.

Протискиваясь между машинами, Дойл брел по ужасной грязи к стадиону, возвышавшемуся над парковкой, точно огромный гриб. Мужчины и женщины в машинах, мимо которых он проходил, демонстрировали этническую принадлежность боксеров. Большинство были темнокожими, как Флеминг, и выглядели так, словно приехали на вечеринку в стиле 30-х годов. Сияние атласных отворотов, фетровые шляпы с узкими полями, массивные украшения и – что было просто невероятно – мех. Громкие звуки труб марьячи[153]153
  Марьячи – уличные мексиканские певцы и музыканты.


[Закрыть] раздавались из случайно попавшего сюда пикапа, украшенного мексиканским триколором. Через десять минут Дойл добрался до стадиона, отдал половинку билета человеку в красной спортивной куртке у турникета и поднялся на переполненном эскалаторе в вестибюль С. Там он нашел бар, точнее, ирландский паб под названием «Боксер», который был пуст, несмотря на скопление испытывающих жажду зрителей в вестибюле. На плакате, с внутренней стороны двери, были изображены два белых боксера со старомодными загнутыми усами в классической стойке девятнадцатого века: лицом друг к другу, кулаки сжаты, ноги расставлены.

Дойл прошел внутрь и сел у стойки. Бармен, мужчина с мясистым лицом и двойным подбородком, в белой рубашке с короткими рукавами и галстуке-бабочке, отложил в сторону программу скачек и подошел к нему. Еще до того, как он открыл рот, Дойл знал, что он ирландец.

– Что вам налить? – спросил бармен.

Дойл ответил, бармен налил порцию бурбона, медленно нацедил кружку «Гиннесса» через ложку с отверстиями и поставил все это на стойку.

– А где все? – спросил Дойл, оглядевшись вокруг. – Я думал, у вас сегодня прибыльный вечер.

– Это не те клиенты, которых здесь рады видеть, – сказал бармен. – Разодетые ниггеры и их телки не наша публика, если понятно, о чем я.

– А вы ожидали балетную тусовку?

Бармен нахмурился и вернулся к своим скачкам.

Через несколько минут вошел Фини и сел через два стула от Дойла.

– «Гиннесс», Шон, – сказал он бармену.

Бармен снова отложил программу и налил кружку пива.

– Ну что, встретил моего Дойла? – спросил Фини.

Бармен испуганно подпрыгнул и метнулся к чему-то под стойкой.

– Успокойся, парень, – засмеялся Фини. – Это другой Дойл. Тот Дойл наверху, в ложе Грека. Ну, по крайней мере, у нас такие сведения.

Бармен расслабился.

– И как вы собираетесь вытащить его оттуда? – Он протянул Фини кружку пива.

– Как мы достанем того Дойла, решать этому Дойду, – сказал Фини. Он сделал большой глоток, вытер рот тыльной стороной ладони и стал медленно поворачиваться на стуле, пока не оказался лицом к Дойлу. – Вот твои инструкции, тупица, – ухмыльнулся он. – Повторять не буду, так что слушай в оба. Все очень просто: ты поднимаешься в VIP-ложу в вестибюле F, забираешь Дойла из ложи Грека и приводишь в бар. Это трудная часть твоего задания. Мне все равно, как ты это сделаешь, единственное условие – ублюдок должен быть живым, потому что сначала мы хотим задать ему пару вопросов. А теперь легкая часть задания. За этой дверью, – он указал на металлическую огнестойкую дверь на дальней стене, – коридор. В конце коридора лифт. Ты садишься с Дойлом в лифт и нажимаешь кнопку SB, то есть подвальный этаж. Там стоит машина, припаркованная у дальней стены возле мусорных баков, и в ней жду я. Ты суешь его в багажник, и мы едем обратно в «Пески», где нас встречает Иисус с полным комплектом своих инструментов, налаженных и готовых к работе.

– Инструментов? – переспросил Дойл.

– Точно, – сказал Фини. – Орудий его ремесла. Бормашины. Электрические хреновины, которые прицепляют к мошонке бедняги, чтобы он получил небольшой, но ощутимый удар током. Хирургические пилы… в общем, понятно. Иисус – долбаный эксперт. Настоящий умелец, правда, Шон?

Бармен кивнул.

– Что-то вроде одаренного идиота,[154]154
  Idiot savant – умственно отсталый человек, проявляющий незаурядные способности в какой-либо ограниченной области.


[Закрыть] помешанного на пытках.

– А что будет потом? – спросил Дойл.

Фини усмехнулся, показав свои острые зубы.

– Потом мы зададим вопросы, получим ответы, которые проверим с помощью пары телефонных звонков, а когда все закончится, ты отвезешь его в одно место на заливе и прикончишь, как и задумано.

– Я? – спросил Дойл и судорожно сглотнул.

Фини сложил из большого и указательного пальцев пистолет.

– По-моему, лучше всего работает выстрел в затылок, – сказал он. – Но тебе, наверное, это уже известно, не так ли, Стрелок? Ты пустишь его поплавать, и мы вернемся в Делавэр.

– Отлично, – сказал Дойл. – По крайней мере, с доставкой на дом.

Бармен прокашлялся.

– Во всем этом есть одна загвоздка, – сказал он. – В ложе Грека сегодня список гостей, и они тщательно проверяют входящих, вот.

– Организация, – Фини поднял острый подбородок к потолку, словно обращаясь к кому-то, свисающему со звукоизолирующих плит. – Организация меня совершенно не волнует. Как я сказал, все в руках нашего друга Дойла. Этот человек известен, знаешь ли. С оружием управляется дьявольски быстро. Должен признаться, я видел его за работой. Помнишь беднягу Галлахера?

Бармен кивнул.

– Это наш приятель его прикончил.

Бармен мрачно взглянул на Дойла.

Дойл встал и схватился за край барной стойки, чтобы успокоить трясущиеся руки.

– Так как я его узнаю? – Он старался, чтобы голос звучал ровно и уверенно.

– Это просто, – сказал бармен. – Ты увидишь ирландца, грека и кучу негритят. Ирландца ты отличишь, это точно.

Фини сунул руку в карман куртки, снова вытащил пистолет, на этот раз «беретту» двадцать второго калибра, и осторожно положил на стойку.

– Тебе это может понадобиться, Стрелок, – сказал он.

Дойл посмотрел на пистолет, короткое дуло было направлено прямо на него. Он робко поднял его, взвесил в руке. Пистолет был легким и каким-то несерьезным – ничего общего с тяжелым и внушительным кольтом «уокер», который когда-то помог выиграть войну с Мексикой. Это было не оружие – просто злая маленькая смерть, изготовленная какими-то станками из металлического сплава, углерода и высокопрочного пластика. Орудие убийства, которое предпочитают наемные убийцы и трусы.

– Нет, спасибо, – сказал Дойл и положил пистолет обратно на стойку.

Фини и бармен переглянулись.

– И как же ты собираешься доставить сюда этого ублюдка? – спросил Фини.

– Вежливо попрошу.