Текст книги "Неправильный Дойл"

11

Пустые бутылки из-под шампанского валялись в траве, словно болванки снарядов. Свечи в белых бумажных пакетах, заполненных для устойчивости песком, выхватывали из темноты человек двадцать пять гостей: мужчины, соответственно случаю, были облачены в смокинги, женщины – в украшенные блестками вечерние платья, которые мягко сияли в трепещущем свете. Антикварная мебель зачем-то была расставлена в виде полосы препятствий по склону холма, теряясь в темноте за садом. Тут и там, освещая путь, стояли такие же свечи в пакетах. В качестве фона к этому странному действу из переносного CD-плеера звучала песня Коула Портера о том, что кокаин «не вставляет».

Так, засекаю время. – Это был голос Брекен. – Кто следующий?

Вперед вышел красивый молодой человек с необычайно густыми волосами, похожими на мех выдры. Он снял пиджак, протянул его одному из зрителей и встал в позу спринтера.

– Я готов, – сказал он.

– Это слалом, дорогуша, – сказала Брекен. – Ты обегаешь мебель, ничего не трогая. Собьешь хоть что-нибудь, и ты вне игры. Так, Джек, жди, пока скажу «один, два, три, пошел!».

Теперь она появилась, держа в руках секундомер. На ней было короткое серебристое платье, которое только подчеркивало, что под ним ничего нет. Дойл стоял на краю сада между лапами выстриженного из куста льва и смотрел на разворачивающийся перед ним спектакль. Эта сцена была в духе безумств пьяной Брекен. Иногда участники получали травмы, иногда нет, но реквизит страдал неизбежно. Дойл вспомнил, как однажды она организовала «охоту»[87]87
  «Мусорщик идет на охоту» (Scavenger hunt) – игра, участники которой должны найти и собрать определенные предметы (не покупая их) за ограниченное количество времени.


[Закрыть] в Центральном парке, изображая богатую наследницу из эксцентричной комедии.[88]88
  Разновидность социальной комедии в кинематографе 1930-х гг. Главными ее героями были странноватые типы, чудаки, чьи поступки, разговоры и образ жизни являлись своего рода протестом против общества в период Великой депрессии.


[Закрыть] Одним из предметов, которые нужно было достать, была каска конного полицейского. Двое ее друзей напали на полицейского, чтобы добыть эту каску, и потом провели десять месяцев в тюрьме.

– Один, два, три! Пошел!

Меховая Голова помчался вниз по склону, лавируя между мебелью, и исчез в темноте. Потом послышался сильный удар и громкое «черт!».

– Я думаю, он впечатался в твой расписной комод, Брекен, дорогая, – сказала женщина в красном платье.

– Он не пострадал? – спросил какой-то мужчина.

– Кому, на хрен, какая разница? – закричал кто-то. – Ублюдок дисквалифицирован!

Через мгновение Меховая Голова вскарабкался по склону и растянулся у ног Брекен.

– Время! – удалось ему выдавить, тяжело дыша. – Кто-нибудь, время!

Брекен поставила ногу на его поясницу и прижала его к земле.

– Ты, на хрен, дисквалифицирован. Ты снес мой расписной комод, идиот.

– Эта проклятая штука завалилась сама, я едва к ней притронулся. – Голос Меховой Головы приглушенно доносился из травы. В ответ на это заявление послышался смех.

– Это был редкий образец балтиморской окрашенной мебели, примерно тысяча семьсот девяносто пятого года, – сказала Брекен. – Он у нас в доме где-то с того же времени. Ненавижу окрашенную мебель, самая безобразная из всей мебели, но стоит не меньше пятидесяти тысяч.

– Пятьдесят тысяч долларов? – потрясенно повторил Меховая Голова. – За долбаный буфет с ящиками?

– Теперь он не стоит пятидесяти тысяч, – заметила женщина в красном платье.

– Я тебя предупреждала, Брекен, – сделала шаг вперед высокая женщина в черном. Ей, наверное, было около пятидесяти, но ей повезло – она выглядела лет на двадцать моложе, а может, все дело было в приглушенном свете. – Вот что случается, когда балуешься с дорогим антиквариатом.

– В жопу дорогой антиквариат, – сказала Брекен. – Давайте играть дальше! Кто следующий?

Женщина в черном легким движением скинула платье, обнажая белье в полоску, напоминающее окрас зебры, и узкое смуглое тело, где жира было не больше, чем на куске постного куриного мяса. По сигналу Брекен она помчалась по склону.

Дойл подождал антракта, потом перешагнул через линию бумажных пакетов со свечами и подошел к Брекен.

– Самый идиотский способ подготовки к ремонту, который я когда-либо видел, – прошептал он ей на ухо. Она обернулась и поцеловала его в губы. В ее дыхании Дойл почувствовал выпитый джин и еще что-то горькое – может, марихуану блондинки?

– Он пришел! – закричала она всем. – Я знала, что он придет! – Потом она снова его поцеловала и потерлась об него. Дойл почувствовал знакомое напряжение между ног.

– Осторожно, Брекен, – сказал он, отступая. – Перед тобой человек, у которого несколько месяцев не было секса. Я могу взорваться.

– Замечательно, малыш. – Брекен понизила голос до хриплого шепота: – Взорвешься в меня попозже.

Это обещание отдавалось звоном в ушах Дойла, пока она знакомила его с другими гостями – компанией скользких типов из Нью-Йорка с балов благотворительности, чьи имена и лица почти моментально исчезали из его сознания. Брекен все еще жила в этом городе девять месяцев в году, в роскошных апартаментах с окнами на Центральный парк, когда-то принадлежавших ее дяде, обанкротившемуся финансисту, который, однако, успел спасти тридцать миллионов долларов и виллу на Лазурном Берегу. Дойл не видел ни одного знакомого лица из прошлого и гадал, сколько жизней и друзей сменила, как змеиную кожу, Брекен за эти годы.

– Ты поднялась со времен китайского квартала, – сказал он, когда представление закончилось.

– Примерно на шестьдесят кварталов, – сказала Брекен. – Как твоя жена?

– Не знаю, – хмуро сказал Дойл и рассказал ей о разводе.

– Р-А-З-В-О-Д, – пропела Брекен. Потом она, пританцовывая, отошла, достала откуда-то бутылку шампанского и сунула ему в руки. – За тебя, – сказала она.

– Кстати, – сказал Дойл, – там одна из твоих подруг вырубилась прямо в холле на куче пальто.

– У меня больше нет ни друзей, ни подруг, – весело сказала Брекен. – Только знакомые.

Дойл встряхнул бутылку, содрал фольгу, выдернул пробку, выпил сначала одну половину бутылки, потом другую. И почувствовал себя неплохо.

Игра продолжалась. Все больше и больше бесценных предметов мебели разбивалось в темноте: имперский секретер, инкрустированный перламутром индийский комод, карточный столик, за которым когда-то джентльмены играли в вист и пикет.

– Дьявол! – сказала Брекен, надув губы. – Может, за этим столом Джордж Вашингтон подписал что-нибудь важное.

– Какой смысл глумиться над такой хорошей мебелью? – спросил Дойл. – Или я что-то пропустил?

Брекен отмахнулась.

– Милый, смысл в том, что мебель – это ерунда, – сказала она. – Груда старого дерева, если хочешь знать. И никто здесь не глумится, мы просто пытаемся немного развлечься. А вот земля – это действительно важно. Это мы сегодня и празднуем.

– Земля? – не понял Дойл.

Брекен повернулась к нему с ленивой улыбкой.

– Ну-ка принюхайся к ветру, глубже, глубже дыши. – Она указала Дойлу в темноту, куда-то на юго-запад, и он послушно наполнил легкие ночным воздухом. – Ну, – сказала Брекен, – что ты чувствуешь?

Дойл снова вдохнул.

– Навоз, – сказал он. – Удобрение.

Брекен захлопала в ладоши.

– Точно! – сказала она. – Как ты думаешь, что это значит?

– Что у тебя в лесу гадят коровы, – ответил Дойл.

– Нет, милый! Это значит, что «Сотня Диеринга» снова становится плантацией. У нас будет первый урожай со времен Гражданской войны. Угадай чего. Ну давай, угадывай!

– Понятия не имею, – сказал слегка удивленный Дойл.

– Клубники! – закричала Брекен, словно раскрыла великую тайну.

– Ладно, клубники, – сказал Дойл. – Но ты же всегда говорила, что «Сотня» проклята и здесь ничего нельзя вырастить.

– Не говори так, – сказала Брекен, нахмурившись. – Я суеверна.

– Один вопрос: как ты управляешься без рабов?

– У меня есть секретное оружие, – самодовольно ухмыльнулась Брекен. Потом она подставила лицо пахнущему навозом ветру. – Энрике! – закричала она. – Энрике!

Словно по волшебству, из темноты появился коренастый мексиканец в безупречном белом костюме.

– Заканчиваете игры, сеньора Брекен? – спросил он. – Хотите, чтобы я затащил мебель обратно?

Брекен помотала головой.

– Нет, нет, Энрике, – сказала она. – Я лишь хотела, чтобы ты познакомился с моим другом мистером Дойлом. У вас много общего.

Дойл посмотрел на мексиканца, тот посмотрел на Дойла, оба пытались понять, что между ними может быть общего. Толстые пальцы мексиканца были унизаны бирюзовыми и серебряными кольцами, серебряная бычья морда с бирюзовыми глазами свирепо сверкала в середине нелепого галстука боло.[89]89
  Ковбойский галстук в виде шнурка с декоративным зажимом.


[Закрыть] По мнению Дойла, зловещее, все в оспинах лицо мексиканца скрывало в себе много тайн. Внезапно он подумал о неглубоких могилах, появляющихся после сомнительных сделок в стиле «Тихуаны»,[90]90
  Мексиканский наркокартель.


[Закрыть] единственные свидетели которых – тусклые безмолвные звезды на черном куполе неба Соноры.

– Ладно, почему бы тебе самой не сказать, что у нас общего? – наконец сдался Дойл.

Мексиканец кивнул, он тоже хотел знать.

Брекен издала резкий, озорной смешок.

– Ваш «мачизм», дорогие мои! – сказала она, чмокнула Дойла в щеку и упорхнула, чтобы продолжить мебельные гонки.

Следующие несколько секунд Дойл с мексиканцем настороженно оглядывали друг друга, потом мексиканец махнул рукой в сторону мебели и сказал:

– Вы играете сегодня, сеньор?

– Нет, – помотал головой Дойл. – А вы?

– В Мексике столы для того, чтобы есть, – сказал мексиканец. – А стулья – они для того, чтобы сидеть. Но здесь, – он сделал непонятный жест, – сеньора Брекен любит играть. Она замечательная женщина. Это почетно для такой женщины – играть в такие игры со своей прекрасной мебелью.

– Может, да, а может, нет, – сказал Дойл.

– А, вы не одобряете, – печально улыбнулся мексиканец.

– Destruyendo meubles caras no es mi déportes,[91]91
  Крушить дорогую мебель – это развлечение не по мне (исп.).


[Закрыть] – сказал Дойл на кастильском.

– Вы говорите очень хорошо! – встревоженно сказал мексиканец, словно никогда не встречал американца, знающего какой-либо язык, кроме английского, и считал это своим преимуществом.

– Ау si, vivia en Malaga en Espana рог veinte afios…[92]92
  Ну да, я жил в Малаге, в Испании, двадцать лет… (исп.)


[Закрыть] – начал Дойл. И тут на игровом поле раздался громкий вопль, который заставил его отвлечься. Когда он повернулся обратно, мексиканец уже исчез.

12

Гробница полковника Броуди Диеринга находилась в роще скорбных кипарисов в дальнем углу сада. Вход охраняли сказочные, покрытые листвой создания: самшитовый грифон, химера, ужасный кракен, невероятным образом сотворенный из куста рододендрона. Сама гробница была образцом простоты – из выветрившегося белого мрамора, почти квадратная, с карнизами, поддерживаемыми ровными ионическими колоннами, – словно последнее пристанище какого-нибудь знатного римлянина на Аппиевой дороге.[93]93
  Аппиева дорога (лат. Via Appia) – древнейшая римская дорога, соединявшая Рим с портом Брундизий (совр. Бриндизи).


[Закрыть] Имени не было. Полустертое, еле разборчивое посвящение казалось скорее угрозой, чем обещанием: МЕРТВЫЕ ВОСКРЕСНУТ.[94]94
  «Мертвые воскреснут нетленными» (1-е Кор., 15: 52).


[Закрыть] По периметру уже появились черные бутоны тюльпанов.

Когда рассвет начал тускнеть на коньке дома, Брекен провела Дойла мимо подстриженных монстров к гробнице. Они шли босые и совершенно голые, не считая розового стеганого ватного одеяла, свернутого в рулон, которое Брекен несла под мышкой.

– Мне это совсем не нравится, – сказал Дойл. – Задница замерзла, и ноги окоченели.

– Заткнись, милый, – сказала Брекен, – собьешь настрой. – И она показала на ровную мраморную плиту, накрывающую гробницу. – Я хочу, чтобы ты трахнул меня вон там, прямо над мавзолеем этого ублюдка.

Дойл заколебался, потом ему в голову пришел самый простой вопрос:

– Зачем?

– Потому что я всегда хотела это сделать, – сказала Брекен. – С тех пор, как была маленькой девочкой.

– Ты была очень странной маленькой девочкой, – пробормотал Дойл, но почему-то эта идея начала ему нравиться.

Брекен бросила одеяло на землю, обхватила ногами основание ближайшей колонны, подтянулась и, цепляясь за фронтон, перебралась на верхнюю плиту. Дойл швырнул ей одеяло и вскарабкался следом. Кожа чувствовала ледяное прикосновение мрамора, от морозного воздуха его достоинство сморщилось. Зато с могилы полковника Диеринга открывался великолепный вид на дом, сад и поля. Глядя вниз, на склон холма, Дойл заметил обломки мебели, разбросанные на мокрой траве, последнего отъезжающего гостя и, в отдалении, сезонных рабочих, которые трудились на свежевспаханных полях, сажая клубнику, даже в такой ранний час.

Потом Брекен расстелила одеяло, они завернулись в него и прямо там, над разлагающимися останками полковника Броуди Диеринга, этого доблестного усмирителя индейцев, занимались любовью с неожиданной нежностью, которая напомнила скоротечную сладость студенческих дней: Брекен, с розой в волосах, изящно вальсирует на балу женского общества в семинарии, они крепко прижимаются друг к другу на веранде какого-то старинного дома при свете луны. Как в ней могли сочетаться чувствительность и грубость? То она лакает виски и швыряет туфли в вышибал, то льет горькие слезы над слоненком, покинутым матерью, после программы о дикой природе. В девятнадцать лет, при всей своей искушенности, даже Брекен сохранила определенную невинность, тайные закоулки души, еще не попавшие в жестокие тиски мира.

Через час над холмом поднялось бледно-желтое солнце, и они снова занялись любовью. Когда они отодвинулись друг от друга, Брекен вытащила откуда-то пачку «Кул ментоле» и закурила. Сигаретный дым медленно поднялся в небо.

– Откуда ты их взяла?

– Прямо из задницы, милый, – ответила Брекен, протягивая ему пачку. Потом добавила: – Да я шучу.

Но Дойл все равно отказался. Они немного помолчали, пока солнце согревало сад. Теперь ветер доносил до них сильный запах удобрений с клубничных полей.

– Что заставило тебя решиться на это? – наконец спросил Дойл.

– На что? – спросила Брекен, уголком рта выпуская дым в противоположную от него сторону.

– Посадить клубнику.

– Похоже, у меня не будет детей, – сказала она. – Я должна заставить хоть что-то расти.

– Ты все еще можешь родить, – сказал Дойл. – По крайней мере одного. Особенно теперь. Медицина…

– Только не я, – прервала его Брекен. – Слишком много абортов. Там все в шрамах. Я представляю, на что это похоже. – Она постучала костяшками пальцев по мрамору. – Как в гробнице этого ублюдка. Все черное от распада, с пятнами красной ржавчины.

Они погрузились в молчание, возможно, чтобы отдать дань нерожденным детям. Потом Брекен перекатилась на спину, ее соски заострились от морозного воздуха.

– Послушай меня внимательно, милый, – сказала она внезапно тусклым, безразличным тоном. – Я должна спросить тебя кое о чем. Я должна спросить, не продашь ли ты «Пиратский остров». Мне.

Дойл не совсем понял. Он попросил ее повторить.

– Ты все слышал, – сказала Брекен.

– Ты скажешь мне, кто тебя попросил? – тихо сказал Дойл.

Брекен помотала головой.

– Я не могу, – сказала она.

Дойл почувствовал, что начинает злиться.

– Так вот зачем все это.

– Нет, милый! Это все было для тебя и для меня, чтобы снова побыть детьми. – Брекен села и попыталась обнять его, но он ее оттолкнул.

– Оставь, – сказал Дойл. – И скажи Таракану, пусть засунет свое предложение в жопу.

Он резко отодвинулся и спрыгнул на мягкую почву в тюльпаны.

– Тимми, пожалуйста! – Брекен свесилась с края плиты.

Дойл неохотно повернулся и посмотрел вверх. Излишества вечера оставили на ее лице следы в виде тревожных красных ободков вокруг глаз. Она выглядела старой и источала похоть.

– Я не знаю никого по имени Таракан, – сказала она.

Дойл пристально посмотрел ей в глаза. Она моргнула и отвела взгляд. Он подумал, что, возможно, она солгала.

– Тогда кто? – спросил Дойл. В это утро он не был настроен на разгадывание загадок.

Брекен помотала головой.

– Я не могу тебе сказать, – сказала она испуганно. – Поверь, тебе лучше не знать. И послушай, это же не значит, что тебе некуда будет пойти. После продажи ты сможешь на некоторое время переехать ко мне, а потом мы вернемся в Нью-Йорк. Это будет снова как китайский ресторан. Ты действительно должен над этим крепко подумать, Тимми, потому что это скорее всего твой последний шанс продать «Пиратский остров» по-хорошему.

– Скажи, что ты знаешь, Брекен! – Теперь Дойл орал. – Меня пытались спалить, угрожали, чуть не убили; копы из службы считают, что я истязаю животных, констебль Смут думает, что я член ИРА, а ты, на хрен, играешь в молчанку! Это не гребаная игра, Брекен! Это очень серьезно. Что происходит?

Двумя пальцами Брекен провела по губам, словно застегивая их на молнию. Она была одновременно и капризной, и непоколебимой, и если что-то решила, значит, так тому и быть. Дойл знал, что она не заговорит. Она протянула руку.

– Помоги мне спуститься, – сказала она, пытаясь улыбнуться, – и я скажу тебе, кто здесь ни при чем.

– Сама как-нибудь справишься, – сказал Дойл, развернулся и зло зашагал через сад к дому, оставив Брекен сидеть наверху, на мраморной гробнице ее предка, голую и полную тайн.

13

Из-за дуба, дико размахивая руками, выпрыгнул мальчишка-мексиканец, прямо в том месте, где частная дорога Диерингов переходила с гравия в асфальт. Дойл резко крутанул руль, чтобы не сбить паренька, и бампером протаранил сорняки, выросшие до размера молодого деревца. Через секунду машина остановилась в кустах, в нескольких дюймах от глубокого оврага.

Мальчишка продрался сквозь кустарник к машине и начал царапать стекло, пока Дойл окончательно не пришел в себя и не опустил его. Мальчишке было лет двенадцать-тринадцать, тощий, щеки ввалились от голода. У него была смуглая кожа с красноватым оттенком, присущим уроженцам глухого Юга, где Мексика плавно перетекает в леса Гватемалы и где остатки племени майя прячутся у полупотухших вулканов под покровом джунглей.

– Рог favor – помогите! – кричал мальчишка, изо всех сил дергая ручку двери. – Вы, быстро, помогите! Vamonos![95]95
  Пожалуйста… Пойдемте! (исп.)


[Закрыть]

На нем была рваная футболка с надписью «Чикаго Бирс» и грязные штаны цвета хаки. И то и другое представляло собой весьма сомнительную защиту от утреннего холода. На нем не было ни куртки, ни носков, только старые летние ботинки, зашнурованные обычной капроновой веревкой.

– Calmate, vengo![96]96
  Успокойся, пойдем! (исп.)


[Закрыть]

Дойл выбрался из машины, мальчишка схватил его за руку и потащил через кустарник. Ветки хлестали по лицу, они с трудом спустились в овраг, перелезли через упавшие бревна, облепленные скользкими лишайниками. Вскоре они выбрались на узкую тропу, деревья начали редеть, и они вышли к вырубке. Ужасная вонь доносилась из устроенной прямо в канаве уборной – очевидное доказательство того, что перед ними был лагерь нелегалов. Жалкое скопление потрепанных палаток, навесов, сооруженных из деревянных ящиков и кусков утеплителя, старых грузовиков-пикапов с еле держащимися самодельными тентами. Выстиранная одежда, протертая до дыр, хлопала на веревке, привязанной к воткнутым в красную жижу палкам.

Мальчишка подвел Дойла к маленькой двухместной палатке с выцветшей вышитой лилией – эмблемой бойскаутов. Парусина истончилась и в некоторых местах порвалась, испытав на себе слишком много лагерных слетов и прочих, не совсем образовательных мероприятий.

«Будь готов»,[97]97
  Девиз бойскаутов.


[Закрыть] – прошептал себе Дойл, и мексиканский мальчишка откинул полог. Внутри, в затхлой темноте, лежал человек в состоянии крайнего истощения.

– Mi hermano, – сказал мальчишка. Слезы побежали ручейками, смывая грязь с его смуглого лица. – Esta enfermo, muy enfermo, entiende![98]98
  Мой брат… Он болен, очень болен, понимаете! (исп.)


[Закрыть]

– Oye, habla espafiol![99]99
  Да, я говорю по-испански (исп.).


[Закрыть] – сказал Дойл.

Глаза паренька округлились, и из его рта полился поток слов на грубом гватемальском диалекте, да с такой скоростью, что Дойл с трудом разобрал всю историю. Человек в палатке был братом мальчишки, они приехали из Мексики прошлой весной. Им обещали хорошую зарплату, чистую воду, пищу и одежду за работу на клубничных полях, но здесь их заставили жить как свиньи. Им не давали денег, почти не давали еды и говорили, что, если они сбегут или пожалуются властям, их изобьют и вышлют обратно в Мексику в цепях. Его брат болен уже много дней. Мальчик ходил к patron,[100]100
  Начальнику (исп.).


[Закрыть] чтобы прислали врача, но врач не приехал. Теперь его брат умирает. Закончив рассказ, мальчик стал рыдать.

Дойл положил руку ему на плечо.

– Va a estar bien, – сказал он спокойным голосом. – Ayudeme ponerlo en el carro.[101]101
  Все будет хорошо… Помоги мне отнести его в машину (исп.).


[Закрыть]

Мужчина застонал, когда они вытаскивали его из палатки. От него плохо пахло, он был настолько слаб, что не мог идти. Сзади на его дешевых полиэстеровых брюках были видны затвердевшие пятна черного цвета, говорившие о том, что он долго ходил под себя. Взяв его с обеих сторон под руки, Дойл и мальчишка сумели протащить больного по узкой тропе сквозь деревья. Сложнее всего было перейти овраг, где тропа заканчивалась, но их ноша была легкой – кожа да кости, – и наконец они добрались до «кадиллака» и положили несчастного на заднее сиденье. Дойл сел за руль, завел машину и выехал на дорогу. Большие колеса хрустели по папоротнику и упавшим веткам.

– Anda venga! – закричал Дойл. – Vamos![102]102
  Эй!.. Пойдем! (исп.)


[Закрыть]

Мальчик замотал головой, в его глазах сгустился страх.

– Yo no, – сказал он, – me van a pegar y ропегте en la cárcel![103]103
  Я нет… меня изобьют и посадят в тюрьму! (исп.)


[Закрыть]

Мальчик боялся полицейских и еще больше – быть высланным обратно в Мексику.

– Доктор, – указал он на брата. – Вы!

Он нырнул в гигантский папоротник и исчез в лесу, оставив Дойла с умирающим батраком, растянувшимся на заднем сиденье.