Текст книги "Неправильный Дойл"

8

Через полчаса пробка была позади, а еще через двадцать минут они неслись по 49-му шоссе к Хаттисбергу. У Сосье, по указанию Дойла, Дойл свернул на ухабистую, обсаженную деревьями дорогу в национальный парк Де-Сото. Минут через двадцать машина съехала с парковой дороги на довольно узкую колею, окруженную огромными сучковатыми стволами виргинских дубов. С веток, словно ведьмины волосы, свисал бородатый мох.

– Это место ничем не хуже других, парень, – сказал Дойл.

Дойл остановил «мерседес», его фары поймали блеск воды в просвете между деревьями. Оба Дойла вышли из машины, открыли багажник и вытащили беднягу Фини на дорогу. Дойл вынул кляп, и Фини стал яростно отплевываться.

– Эта чертова тряпка была вся в бензине, – выдохнул он. – Вы сволочи, чуть меня не задушили.

– Жаль, что чуть, – сказал Дойл. – Если бы решение принимал я, ты был бы уже мертв, но, – он ткнул большим пальцем в Дойла, – ты же знаешь этих американцев. Мягкосердечные eejits.[157]157
  Идиоты (ирл.).


[Закрыть]

Лежа в грязи, Фини посмотрел на Дойла и испугался того, что увидел в его взгляде. Он опустил голову, закрыл глаза и начал тихо молиться.

– Проклятье, ну и жалок же он, – сказал Дойл. – В последнюю минуту ублюдок стал религиозным. Просто невыносимо.

Но другой Дойл присел на корточки, развязал кабели и помог дрожащему Фини подняться.

– Что вы со мной сделаете? – хныча, спросил Фини.

– Совершенно ничего, – сказал Дойл.

Позади него Дойл с досады выругался.

– Теперь снимай обувь и штаны, – сказал Дойл.

Фини колебался, потом увидел, что Дойл не шутит, и его штаны в мгновение слетели с ног. Наконец он выпрямился, стоя на грязной дороге без штанов, в одних носках.

– Трусы тоже, – сказал Дойл.

– Нет, – возразил Фини. – Имей совесть, к чертям собачьим!

Дойл сделал угрожающий жест, Фини снял трусы и натянул низ рубашки на голый зад.

Дойл швырнул обувь, штаны и трусы Фини в багажник и захлопнул его. Потом сел обратно в машину и закрыл дверь. Другой Дойл сделал то же самое. Фини крутился на месте, испуганно таращась на темные силуэты деревьев.

– Эй! – крикнул он. – Вы не можете взять и бросить меня здесь полуголого в этом сраном лесу!

Дойл приоткрыл окно с пассажирского сиденья.

– Запомни, парень, мох растет с северной стороны деревьев. И все реки впадают в проклятый океан в конце концов. И берегись медведей, иначе они откусят твою маленькую штучку.

Дойл дал задний ход и поехал по дороге, но Фини бежал за ними следом, отчаянно размахивая руками. Дойл остановился, Фини подошел со стороны водителя, еле переводя дух.

– Я должен знать, что случится с Иисусом, – сказал он.

Дойл задумался.

– Полагаю, он просто устанет смотреть телевизор в мотеле и уедет домой, – сказал он.

Фини замотал головой.

– У бедного ублюдка мозги как у ребенка…

– Да, злобного ребенка, – прервал его Дойл.

– Он просто будет сидеть, уставившись в телик, пока кто-нибудь не придет и не вытащит его, – сказал Фини в отчаянии. – Он не знает, как достать еду, не умеет толком говорить, черт! Да он сдохнет!

– Пусть подыхает. – Дойл поднял стекло и быстро поехал к парковой дороге. Фары освещали брошенного в лесу Фини, голого по пояс, не считая носков, прикрывающегося руками, пока он не исчез в темноте за толстыми зловещими стволами деревьев.

Они снова вырулили на шоссе 49 и двинулись на юг, к Билокси, Дойл повернулся к Дойлу на пассажирском сиденье и сказал, куда собирается поехать.

9

На западе зеленой дымкой показались огни Нового Орлеана. Машина пересекла Миссисипи по широкому современному мосту, на котором было светло, как днем. «Блаупункт» поймал радиостанцию каджунов[158]158
  Каджуны – потомки переселившихся в Луизиану франкоканадцев.


[Закрыть] в какой-то глуши среди болот, и сквозь ночные помехи послышалось счастливое царапанье аккордеона и скрипки. Дойл откинулся на пассажирском сиденье, вытащил из кармана гуайяберы еще одну мятую сигарету и приоткрыл окно.

Дойл на секунду отвлекся от дороги и внимательно посмотрел на спокойный профиль ирландца.

– Скажи мне, – сказал он, – как получилось, что ты связался с О'Марой?

Теперь они ехали над низиной: справа и слева в тумане проплывали обветшалые одноэтажные домики, запруды и деревья с едва проклевывающейся листвой. Потом вдруг началось католическое кладбище, потянулись ряды старинных надгробий, на которых, блестя в лунном свете, возвышались мраморные ангелы.

– Раньше я был азартным игроком, – сказал Дойл, выдыхая дым в окно. – Еще в Дублине, несколько лет назад. Но, мне кажется, азартным – это сильно сказано. Скорее мелким понтером, профессиональным мошенником, но всегда это было связано с картами и лошадьми. Потом я познакомился с О'Марой, потому что все в этой сфере рано или поздно знакомятся с О'Марой. Я приехал в Штаты, то есть, можно сказать, совершил вынужденную посадку на планету этого ублюдка, и он предложил мне работу. Работая на него, я начал становиться кем-то другим, кем-то, кто мне совсем не нравился.

– Кем это?

– Я имею в виду – грязным, отвратительным доносчиком, мелким бандитом, базукой. Честно говоря, мне всегда нравилось слово «базука», – ухмыльнулся Дойл. – В нем есть что-то военное, ты не находишь?

– Так, ты был отвратительной базукой, – сказал Дойл. – Как долго?

– Пять лет работал на этого крысиного ублюдка, – угрюмо сказал Дойл.

– Пять лет – долгий срок, – сказал Дойл. – Значит, было не слишком отвратительно.

– Скажем так, – сказал Дойл, – ты знаешь «Виски в кувшине»?

Дойл на минуту задумался. Это была известная старинная ирландская песня. Дядя Бак, бывало, каждый год ставил ее в исполнении группы «Чифтейнс» на День святого Патрика.

– Ты имеешь в виду песню, да?

– Ну да. – Дойл прокашлялся и запел приятным тенором: – «Некоторые проводят жизнь в стучащих колесами каретах, некоторые – играя в хоккей на траве или в кегли, а я – в ячменном соке, соблазняя белокурых красоток ясным ранним утром…» – Он резко замолчал. – Такая вот философия. Три способа существования, красиво, твою мать, если задуматься. Что касается меня, я всегда был в стучащих колесами каретах, всегда хотел быть там, где что-то происходит, что-то быстрое и опасное, а там, где был О'Мара, игра всегда оказывалась быстрой и опасной. Для шика – обеды с губернатором, стрельбы в меру, чтобы не потерять навык, и женщины – красивые женщины, – чтобы развлечься, когда скучно. Кстати, мне кажется, это и есть твоя проблема, мой друг. – Он оценивающе посмотрел на Дойла. – Последнее относится к тебе, не так ли? Скажем так – виски и женщины. Неприятности, которые всегда ходят парой.

Вопреки желанию Дойл усмехнулся.

– Возможно, – признал он.

– Но потом игра стала жесткой, – продолжил Дойл. – Старый Фрукт занялся каким-то грязным бизнесом, и я обнаружил, что по долгу службы делаю вещи, которые делать не хочу. Вещи, от которых выворачивает наизнанку. И тогда я не смог смотреть на себя в зеркало. В конце концов все это стало для меня слишком. И как только появилась возможность, я взял кое-какие деньги и свалил. С тех пор О'Мара гоняется за мной.

– Как насчет того, чтобы просто вернуть деньги? – спросил Дойл.

В этот момент слева мимо них с ревом пронесся грузовик с цыплятами, оставив за собой хвост из коричневых перьев.

– Денег уже нет, – сказал Дойл, когда грузовик оказался далеко впереди. – Потрачены. Роскошная жизнь, неразумные вложения.

– О какой сумме здесь речь? – спросил Дойл.

– Не важно, – сказал Дойл. – Достаточной, чтобы я просыпался среди ночи, когда снится, сколько у меня было денег.

Через Кеннер они выехали на шоссе Эйрлайн: в зеленом небе над аэропортом Мойсант горели посадочные огни кружащих самолетов. Еще немного, и рассвет позолотит коричневую реку, и в городе начнется новое туманное утро. Дойл притормозил у въезда на пандус терминала и двинулся по стрелке с надписью «Отправление». Он остановился на краю парковки и, в знак особого расположения, вышел и открыл дверь для ирландца.

– Да вы джентльмен, сэр, – сказал Дойл. Он вылез на тротуар и потянулся, гуайябера раздувалась от теплого ночного ветра. Он полез в карман за очередной сигаретой. Казалось, он не торопился попасть туда, куда собирался.

– Грек расстроится, – сказал Дойл.

– Жаль бедного Грека, – сказал Дойл. – Он хороший человек, но немного грустный, потому что к нему приближается «старый тиран».

– Какой еще «старый тиран»?

– Смерть, друг мой, смерть. – Дойл мрачно усмехнулся, словно хорошо был знаком с этим призраком. – У него какие-то проблемы с кишками, не знаю, что именно, но долго он не протянет. Максимум год-два.

– Бедняга, – сказал Дойл.

Дойл пожал плечами:

– Ну…

– Так куда ты едешь? – спросил Дойл.

– Куда угодно, подальше от О'Мары, – сказал Дойл. – Туда, где быстрая игра и высокие ставки. – Он похлопал по заднему карману брюк. – Всегда таскаю с собой паспорт. На этот раз махну, наверное, на восток. Макао, Сингапур, Бангкок.

Дойл был поражен.

– Восток, вот так? – спросил он. – Без багажа, без зубной пасты. Просто в яркой рубашке и потертых брюках?

Дойл усмехнулся:

– Я всегда путешествую налегке, братишка.

И Дойл позавидовал ему, его легкости, его способности лететь с ветром на другой край света и чувствовать себя как дома там, где приземлится. Когда-то он тоже так мог, но все это в прошлом. Сейчас он думал о «Пиратском острове», об отмелях Восточного побережья, мечтал оказаться там, чтобы почувствовать под ногами свою родную песчаную почву и услышать знакомое шуршание болотной травы на океанском ветру.

– Послушай, – сказал ирландец, внезапно став серьезным, – у меня есть кое-что для тебя. Маленький секрет, который может добавить тебе карту в игре со Старым Фруктом. Ты знаешь об этой чертовой контрабанде ядовитого газа, да?

– О фреоне? – переспросил Дойл.

– Да-да, об этом дерьме, – сказал Дойл. – Ты знаешь, как он доставляет его в страну из Китая?

– Нет, – сказал Дойл, внимательно слушая.

– Долбаный Старый Фрукт купил разоренную баночную фабрику где-то в Виргинии. Я думаю, там производили какую-нибудь сладкую шипучку, которая зубы портит.

– «Королевская синяя кола», – сказал Дойл. – Фабрика в Эйнсли.

– Ну вот, в ней-то все дело, – сказал Дойл. – Короче, Старый Фрукт начинает снова делать колу, продает по дешевке, несет убытки, но… вот она, гениальная идея. Половина банок идут пустыми в Китай, где у него другая баночная фабрика, а обратно возвращаются, наполненные этим ядовитым газом. Он умный Старый Фрукт, это точно, только где он, на хрен, хранит свои драгоценные банки с ядовитым газом, а?

Дойл знал где, но промолчал.

– В бетонном бункере, в подвале своего долбаного замка в Делавэре. Другими словами, прямо в собственном чертовом доме. В прежние деньки, когда я был там на подхвате, я часто говорил ему: «Ты должен найти другое место для своего ядовитого газа», но он только смеялся. «Кто посмеет тронуть короля?» – говорил мне заносчивый ублюдок.

Дойл серьезно кивнул.

– Спасибо за информацию.

– Ладно, – сказал Дойл, и они пожали друг другу руки.

С шипением открылись двери, они услышали треск громкоговорителей, из которых неслись срочные, неразборчивые объявления о первых утренних вылетах. В последнюю секунду Дойл остановился и обернулся.

– Кстати, как тебя зовут, братишка? – спросил он. Дойл усмехнулся.

– Дойл, – сказал он. – Тим Дойл.

У ирландца от удивления отвалилась челюсть.

– Что, серьезно?

– Ага, – ответил Дойл.

Дойл иронично хмыкнул:

– Тогда удачи, братишка Дойл.

Потом он повернулся и исчез в ярком свете терминала.

10

Дойл проехал полконтинента, охваченный бешеной яростью, прокручивая в голове все возможности. Он пересекал широкие реки и мелкие ручейки, через которые тем не менее были проложены мосты; краски вокруг становились то бурыми, то зелеными, мелькали города и пригороды, остатки ферм, брошенных частниками, и прекрасно обработанные поля крупных компаний. Он промчался на пределе скорости через три-четыре штата, пока «Блаупункт» терпеливо искал радиостанции, на которых не было бы деревенских трелей или сообщений с ферм. Все на этой дороге было одинаковым: пятна фар и рев проносящихся мимо грузовиков, и внедорожники, и легковушки, и заправки. И однообразные забегаловки из яркого пластика, где продавалась жирная еда, которую американцы предпочитают в дороге.

К девяти утра Дойл устал, ему захотелось почувствовать во рту сладкий вкус бурбона. Позже, проезжая по Теннесси – последнему штату перед домом, – он снова подумал о выпивке, на этот раз с веточкой мяты и льдом, и ощутил смертельную, тупую слабость во всем теле. Последний раз он спал тридцать шесть часов назад на пляже между дюнами и мотелем. Но каким-то образом ему удалось справиться с усталостью, его мысли полетели впереди «мерседеса», и, когда с гор, словно занавес, спустились сумерки, он уже был в Виргинии. Машина ринулась вверх через холмы, потом снова в низину, затем по огромному мосту на полуостров и, наконец, по шоссе 13, неузнанная, мимо старых забытых могил окнонтококов, птицеферм и помидорных полей в округ Вассатиг. Он слышал, как стучит сердце, ощущал прилив крови во всем теле, до самых кончиков пальцев, – начиналась самая трудная в его жизни игра.

11

«Вождь Похатан» крепко стоял на якоре, как баржа в безветренную ночь. Дойл прошел по причалу к желтой хижине, покачивающейся над темными водами бухты. За темной ширмой раздался знакомый щелчок, у двери появился напряженный старик, посмотрел на Доила, отставил ружье и отодвинул щеколду. Дойл зашел на крыльцо.

– Раз ты пришел в такой поздний час, значит, у тебя неприятности, – сказал капитан Пит.

– Точно, – сказал Дойл.

Капитан Пит поднял руку и дотронулся до сувенирных медалей на фуражке.

– Ладно, выкладывай.

Дойл вкратце рассказал. Старик махнул рукой, приглашая его в свой по-военному опрятный домик, и подвел к стальной двери, на которой висел внушительных размеров замок с секретом. Он медленно набрал нужную комбинацию цифр, замок упал, он потянул дверь, включил свет, и они вошли в комнату без окон, стены которой были увешаны старинным огнестрельным оружием. Тут были сотни экспонатов – в девятнадцатом веке этого было бы достаточно, чтобы вооружить небольшую армию. Они стояли на стеллажах, висели на деревянных гвоздях, лежали рядами на узких, покрытых войлоком полках. В комнате пахло свежим маслом и старым лаком, со зловещей, почти дьявольской примесью серы. На полу стоял влагопоглотитель, который щелкал, как счетчик Гейгера.

Дойл присвистнул.

– Ничего себе арсенал.

– Да уж, в самом деле, – гордо сказал капитан Пит. – Это самая полная коллекция подобного рода в штате Виргиния, если не считать музей Национальной стрелковой ассоциации в округе Фэрфакс. Здесь есть все: от самых истоков, – он показал на роскошный, инкрустированный слоновой костью аркебуз с колесцовым замком,[159]159
  Ударно-спусковой механизм, в котором порох поджигался искрами, получаемыми трением вращающегося колесика о кусок пирита. Колесико приводилось в действие заводным пружинным механизмом. Применялся преимущественно в пистолетах в XVI–XVII вв.


[Закрыть] около тысяча шестьсот двадцатого года, – до эпохи патронов, начало которой, для краткости, обозначим тысяча восемьсот пятидесятым годом. По моим скромным прикидкам, если продать всю коллекцию на аукционе, то она потянет на три сотни тысяч, а может, и больше. По крайней мере, так написано в страховом полисе. Но я никогда не продам. – Он повторил с нажимом: – Я никогда не продам. Теперь ты понимаешь, почему я ночи напролет сижу тут со своим дробовиком. Меня знают коллекционеры по всей стране. А коллекционеры – странные птицы. Стоит кому-нибудь ночью подогнать грузовик к причалу, и мне конец.

– Теперь я все понял, – сказал Дойл.

– Естественно, к некоторым из этих штук я не дам тебе прикоснуться – это уникальное музейное оружие, стрелять из него будет кощунством. Но все равно здесь есть из чего выбрать. Просто обозначь свои предпочтения.

Дойл огляделся в замешательстве. Гравированные барабаны револьверов Кольта и длинные стволы первоклассных кентуккийских ружей тускло отливали вороненой сталью.

– Что-то более или менее современное, – сказал он. – И маленькое.

Капитан Пит кивнул, соображая. Он без особых колебаний остановился на полицейском кольте образца 1861 года, переделанном под современные патроны, – прекрасно сбалансированном оружии, которое, в отличие от «беретты» Фини, сразу легло в руку Дойла.

– Любимец рейнджеров, – сказал капитан Пит. – Легко вынимается и сразу стреляет, хорош для сложных мишеней. – Он протянул коробку с патронами.

Они вышли из домика и двинулись по причалу к дороге.

– Это твоя машина? – спросил капитан Пит, когда увидел черный «мерседес».

– Теперь да, – сказал Дойл, сунув полицейский кольт за пояс.

– Не отстрели достоинство, – встревоженно сказал капитан Пит. – Жаль, что у меня нет для него кобуры. Может, я мог бы приспособить… – высокий скорбный крик гагары где-то на другом берегу сбил его с мысли, – …из чего-то типа…

Дойл жестом оборвал его.

– Я могу еще что-нибудь сделать? – настаивал капитан Пит.

– Нет, – сказал Дойл, поворачиваясь к машине.

– Как насчет молитвы? – Он поднял руку и потрогал фуражку.

Дойл вспомнил, как перед самой смертью Финстер молился, чтобы насилию пришел конец, после того как всю жизнь прибегал к насилию ради собственных целей, и помотал головой.

– Не сейчас, – сказал он. – Может, позже.

12

Когда наконец Дойл добрался до «Пиратского острова», было около трех ночи. На автоответчике за барной стойкой мигал сигнал сообщения. Он прослушал его и набрал продиктованный номер, в трубке послышались гудки, потом он услышал женский голос.

– Что тебе нужно? – напряженно спросил Дойл.

Брекен колебалась.

– Это мой мобильный, – сказала она. – Не могу сейчас разговаривать. Мне нужно добраться до места получше. Перезвони в пять. – И она повесила трубку.

Дойл не собирался перезванивать, но не смог удержаться.

– Как она была? – спросила Брекен, когда сняла трубку.

– Кто?

– Мина, дорогуша, – сказала Брекен. Дойл слышал, как она курит на другом конце провода, делая тихие паузы, чтобы выдохнуть дым. – Я хочу, чтобы ты знал: теперь мы квиты. Я швырнула под тебя эту потаскушку, и вот мы мирно беседуем по телефону.

Дойл ничего не понял и честно в этом признался.

– Я два дня рассыпалась в похвалах, рассказывая этой суке, как шикарно ты трахаешься и все такое. Я знала, что рано или поздно она захочет удостовериться. А еще я знала, что после этого она вытащит тебя из папочкиного дерьмового списка, просто чтобы утереть мне нос, и потому, что она чувствительная маленькая сучка, мягкая, как устрица под твердой раковиной. Я, видишь ли, знаю Мину давно – она всегда хочет иметь то, что есть у меня… – (Дымная пауза.) – Так что надеюсь, ты оценил мою маленькую шалость. Потому что она спасла твою задницу.

Дойл не знал, что сказать. Эта история казалась настолько невероятной, что была похожа на правду. Хотя, опять же, Брекен могла, как обычно, отмазывать себя от всего случившегося.

– Спасибо, – выдавил он спокойным тоном, в котором слышалась неуверенность.

– И тебе того же, – сказала Брекен. – Увидимся в следующей жизни.

– Подожди, – сказал Дойл за полсекунды до того, как она повесила трубку. – Что ты теперь собираешься делать?

Брекен выпустила клуб дыма.

– Уеду в Мексику с Энрике, если тебе интересно.

– Ты шутишь, – сказал Дойл.

– А почему бы и нет? Он совершенно меня боготворит. Говорит, что я белая богиня. Я напоминаю ему Риту Хэйворт, которая, по иронии судьбы, была наполовину мексиканкой. Короче, меня тошнит от этой страны. Проблема Америки в том, что здесь слишком много раздражающих маленьких законов. И если я буду околачиваться поблизости, один из них упадет прямо мне на голову. Я говорила с бюрократами из Службы иммиграции, пока лицо не посинело. Я объясняла, что не имела ни малейшего понятия о том, что происходит, а они кормили меня старой песней о том, что «незнание не является оправданием», как будто я опять за партой в начальной школе. Это грозит мне пятью годами, в любом случае, так сказал адвокат. Ну а за пять лет в тюрьме, дорогуша, я могу вообще умереть. В Мексике порядки попроще, то есть там больше пространства для уклонения от закона – достаточно просто заплатить кому-нибудь из правительства, и закон отменят.

– А что будет с «Сотней»? – Это было единственное, что пришло Дойлу на ум.

– «Сотня» может гнить дальше, – сказала Брекен. – Двери и окна – настежь, в холле хозяйничают ветер и дождь. Я всегда ненавидела это старое гнездо. Слишком много истории, гнусной в основном. Пока-пока, дорогуша!

– Подожди…

Она повесила трубку.

Дойл тяжело оперся о морозильник и представил Брекен, живущую в каком-то грязном мексиканском городке на границе за толстыми стенами укрепленного поселения, ставшую игрушкой неотесанных мужиков, представил их смуглые руки на ее бледной, прохладной коже. Она начала падение еще во времена учебы в колледже – с той самой ночи в «Сигма ню», когда они познакомились, когда, скинув одежду, голая и восхитительно пьяная, она бросилась с каминной полки в танцевальном зале в первые попавшиеся руки, случайно оказавшиеся руками Дойла. И он подумал – ведь она с тех пор так и падает, и не дай ей бог достать до самого дна. В известном смысле Брекен просто следовала траектории, заданной много лет назад, когда в один прекрасный день полковник Броуди Диеринг пригнал первую партию африканских рабов с одного из своих кораблей в эту дикую местность. Их руками он собирался расчистить ее и со временем получить урожай, применяя в качестве основного стимула плеть.

Дойл на секунду поднес трубку к сердцу, как человек, снимающий шляпу в дань уважения покойному, потом аккуратно положил ее на рычаг, пошел наверх в свою комнату, залез между простынями и проспал следующие четырнадцать часов.