Текст книги "Джентльмен с Медвежьей Речки"

– На Медвежьей Речке еще найдутся люди, способные встать на защиту поруганной старости! А до этого англичанина-убийцы я все равно доберусь, даже если потом мне уже больше ничего не придется совершить в жизни. Ты еще сильно пожалеешь, что водил с ним компанию, дубина ты стоеросовая!

Я вернулся к насмерть перепуганному Пемброку, похоже, всерьез ожидавшему, что вот сейчас из кустов выскочит целое племя индейцев и отберет у него скальп. Я раздраженно сказал недотепе:

– Пошли. Завтра я отвезу вас куда подальше, и вы сможете свободно палить во все стороны, не опасаясь угодить в призового борова или древнего бандита с упрямством осла. Когда дядюшка Джеппард заходится настолько, что начинает швыряться деньгами, самое время хорошенько смазать винчестеры и затянуть пояс с парой добрых кольтов.

– При чем здесь кольты? – спрашивает он. – Где индейцы?

– Да не было никаких индейцев, черт бы вас всех побрал! На Медвежьей Речке о них не слыхали самое малое лет пять или шесть. Они… а, черт! Дюжина чертей! Вперед! Становится жарко! В следующий раз, как приметите что-то необычное, не торопитесь с пальбой, а лучше позовите меня. И запомните: чем больше в мишени будет сходства с волосатым дикарем, тем скорее перед вами один из достойнейших граждан Медвежьей Речки!

Уже совсем стемнело, когда, мы вышли к дому дядюшки Сола. Пемброк взглянул вверх на тропу, ведущую к селению, и воскликнул:

– Мой Бог! Это что же – политический митинг? Посмотрите – натурально факельное шествие!

Я тоже посмотрел и говорю:

– А ну, живо! Спрячьтесь в дом, да не высовывайтесь!

Парень аж побелел весь, однако возразил:

– Если существует опасность, я настаиваю на…

– Настаивайте хоть на водке, хоть на виски, – говорю, – но оставайтесь в доме. Я сам все улажу. Дядюшка Сол, пригляди-ка за ним.

Дядюшка Сол был человеком дела. Крепко сжав зубами трубку, он положил одну руку Пемброку на холку, другой взялся за штаны пониже талии и зашвырнул англичанина в дом. Потом закрыл дверь и сел на крылечко.

– Лучше бы ты, дядюшка Сол, оставался в стороне, – предложил я ему.

– У тебя есть недостаток, Брекенридж, – ответил он, – туго соображаешь. Но ты приходишься сыном моей любимой сестре. И потом, я не забыл того колченогого мула, которого в тысяча восемьсот шестьдесят девятом году Джеппард подсунул мне под видом здорового, да еще и содрал за него три шкуры. Пусть приходят!

И они пришли и расположились все перед домом: сыновья Джеппарда – Джек, Бак, Исайя и Джошуа, а еще Пол Каунти. Кроме этих пришли Эрат Элкинс и целый выводок, Гордонов, и куча Бакнеров и Полаков. Все приходились мне какой-никакой родней, кроме Джоэла Брэкстона, который затесался сам по себе.

Но этот тоже имел на меня зуб, потому как строил свои планы относительно мисс Маргарет. Некоторые из парней держали факелы, а Пол Каунти Гримз – так тот даже веревку с готовой петлей. Дядюшки Джеппарда среди них я так и не заметил.

– Куда это вы с лассо на ночь глядя? – строго спросил я и загородил собою тропку.

– Говори, где этот негодяй? – выкрикнул Пол Каунти, воинственно крутя над головой веревкой. – Подавай сюда заморского громилу, который стреляет по беконным свиньям и беззащитным старикам!

– И что вы с ним сделаете? – спрашиваю.

– А мы его повесим! – заорали они, искренне веселясь.

Дядюшка Сол выбил пепел из трубки, встал и не спеша потянулся – точь-в-точь старый дуб с корявыми узловатыми ветвями. Он презрительно усмехнулся в черную бороду, как фыркает матерый волк, и нехотя произнес:

– А где же мой двоюродный братец Джеппард? Почему он сам за себя не скажет?

– Когда мы уходили, он доставал из шкуры двадцатую дробину, – пояснил Джим Гордон. – Обещался скоро быть. Брекенридж, нам не хотелось бы с тобой связываться, но без англичанина мы не уйдем.

– Так вот, – говорю я этой своре, – вы его не получите. Мне его препоручил Билл Глэнтон, и я обязан вернуть все в целости – и голову, и руки, и…

– И охота тебе тратить время на болтовню, Брекенридж! – мягко упрекнул меня дядюшка Сол. – Ты, что ли, не знаешь, что убеждать в чем-то отпрысков торговца хворыми мулами – дело дохлое?

– Что же ты предлагаешь, старик? – осклабился Пол Каунти.

Дядюшка Сол одарил его благожелательной улыбкой и душевно произнес:

– Попробую обойтись нравоучением, а начну вот с чего… – и с этими словами он так лихо врезал Полу Каунти в челюсть, что тот перелетел через дворик и, удачно угодив головой в дождевую бочку, остался лежать там среди обломков, пока его не привели в чувство несколько часов спустя. Уж если дядюшка Сол встает на тропу войны, остановить его нет никакой возможности. Только он отделался от Пола Каунти, как, издав боевой клич, подпрыгнул футов на пять, а когда вернулся на землю, держал в каждой руке по шее: в левой – Исайи Гримза, в правой – Джоэла Брэкстона. Как видно, под рукой у него не оказалось доброй метелки, так он почистил двор этими двумя. Это послужило сигналом. Сколько ни ищи, в целом свете не найдешь другой потасовки, в которой увечь наносились бы с такой легкостью и охотой, как при выяснении отношений между родственниками на Медвежьей Речке. Пол Каунти еще не врезался в свою бочку, а Джек Гримз уже ткнул мне в лицо дулом кольта. Он выстрелил, но я успел шлепнуть ладонью по его руке, и пуля, пролетев мимо, прострелила ухо Джиму Гордону. Опасаясь, что своей легкомысленной стрельбой Джек, чего доброго, заденет еще кого-нибудь, я легонечко сунул ему кулаком, уж не помню куда, и никак не ожидал, что от такого пустячка, его челюсть съедет набок. Да только Джим, всерьез решив, что в несчастье, с ухом, кроме меня, винить некого, испустил сумасшедший вопль, вскинул дробовик и пальнул сразу из обоих стволов. Я нагнулся как раз вовремя, чтобы уберечь голову, зато принял большую часть заряда себе в плечо. Остаток изрешетил штаны Стива Кирби напротив задницы. Всегда обидно, когда на тебя с пеной у рта наваливаются твои же родичи, но я пытался держать себя в руках, а потому ограничился тем, что забрал у Джима ружье и разбил приклад в щепки об его же голову.

А тем временем Джоэл Гордон и Бак Гримз, выбрав каждый по ноге, вцепились в меня мертвой хваткой, всеми силами стараясь повалить на землю. Джош Гримз повис на правой руке, двоюродный братец Пекос Бакнер молотил со спины по голове, а спереди, с кривым ножом, подбирался Эрат Элкинс. Я нагнулся и достал левой рукой до шеи Бака Гримза. Затем, махнув правой, отделался от Эрата Элкинса. Правда, до того мне пришлось приподнять с земли липучего Джоша и крепким ударом спровадить подальше, а иначе он ни за что бы не согласился отпустить мою руку. Так что Элкинсу не очень-то и досталось: благополучно пролетев между заборными жердями, он приземлился на грядке с морковкой.

И тут я замечаю, что моя левая нога уже не занята – оказывается, Бак Гримз уже потерял сознание. Я выпустил его шею и стал лягаться вновь обретенной ногой направо и налево, вперед-назад, и не моя беда, что шпора запуталась в усах дядюшки Джонатана Полака и выдрала добрую их половину.

После того как я стряхнул с руки Джима и управился с Эратом, я отобрал у Пекоса топор – тот размахивал им с такой небрежностью, что запросто мог поранить кого-нибудь, и я просто в толк не возьму, с чего это Пекос так настроен сейчас против меня – ведь черепушку-то он проломил себе сам, ударившись о дерево. Я так полагаю, что если ты наметил перелететь, скажем, из одного конца двора в другой, так не худо бы сперва научиться облетать препятствия. И, кстати, не упорствуй Джоэл Гордон в желании искусать мою ногу, он не оставил бы свои зубы в голенище моего сапога.

У меня руки были связаны мыслью, как бы не зашибить кого из родственников, а те, напротив, вконец обезумели от желания меня пришить, так что, несмотря на всю осторожность, число увечий нарастало с быстротой лавины. Одно это отрезвило бы любого, но только не жителей Медвежьей Речки.

Больших упрямцев не сыскать во всем свете! Трое или четверо снова налипли мне на ноги, словно не знали, что таким способом меня не свалить. А тем временем Эрат Элкинс, отдохнув на морковной грядке, снова пошел на меня с ножом.

Тогда я понял – как ни крути, а придется применить силу, и начал с того, что сгреб Эрата Элкинса в братские объятия – вот почему у того вмялись пять или шесть ребер, после чего он перестал со мной разговаривать. Честное слово, не встречал второго парня, который так глубоко таил бы обиду на житейские пустяки.

А вот если бы он перестал дуться и пораскинул скудным умишком, то сразу оценил бы, насколько по-родственному мягко я с ним обошелся. И впрямь – урони я его под ноги, его непременно затоптали бы, потому как я раздавал удары ногой без разбора всем желающим. Вот почему, слегка подержав, я осторожно выбросил Эрата из толпы, и он врет всякий раз, когда утверждает, будто я нарочно швырнул его на вилы Озарка Гримза – мне вообще недосуг было разглядывать инвентарь, который они с собой притащили.

И в этот самый момент кто-то отсек мне топором ухо. Вот уж когда я не выдержал и начал понемногу выходить из себя. Вдобавок четверо или пятеро родичей лягали, кусали и дубасили меня все скопом и этим своим недостойным поведением вконец истощили мой природный запас мягкости и самообладания.

Диким ревом, сорвавшим листья с ближних осинок, я выразил им свое недовольство и пошел махать руками, точно мельница. Через минуту мои невоспитанные родичи усеяли двор, как хурма устилает землю после внезапных заморозков. Затем я вцепился в лодыжки Джоша Гримза и принялся лупить им по головам тех ненормальных, кто еще держался на ногах, а Джош орал так, что со стороны подумать – так вроде с ним непотребно обращаются. И вот, когда двор принял вид настоящего поля боя, дверь дома вдруг распахнулась и целый потоп кипятка вылился на головы враждующих сторон!

На мою шею пришелся примерно галлон, и я не обратил на него особого внимания, зато прочие мгновенно приостановили военные действия и начали кататься по земле, и вопить, и ругаться, а дядюшка Сол, поднявшись среди кучи Бакнеров и Гримзов, возмущенно проревел:

– Женщина! Что ты себе позволяешь?!

В дверях дома с огромным чайником в руке стояла тетушка Завалла Гарфильд.

– Да прекратите вы изничтожать друг друга, идиоты вы этакие, – сказала она. – Англичанина давно уже и след простыл, Стоило начаться драке, как он выбежал через заднюю дверь, оседлал свою лошадку – и был таков! А сейчас, олухи, дети и внуки олухов, угомонитесь вы, наконец, или мне повторить?.. Господи Боже! Что это там за свет?

Со стороны поселка доносились крики, и мне показалось, что для нескольких факелов зарево что-то слишком уж сильное. И тут из леса выбегает Медина Кирби, одна из девчонок Билла, завывая на бегу, точно дикая индианка.

– Наш дом горит! – разобрал я в промежутках между воплями. – В окно влетела шальная пуля и угодила в масляную лампу мисс Маргарет!

С отчаянным криком я оставил поле битвы и помчался к дому Билла, следом бросились все, кто еще был в состоянии передвигаться. За время драки неоднократно разгоралась бешеная пальба, и, должно быть, одна из пуль долетела до окна комнаты мисс Маргарет. Семья Кирби успела вытащить во двор большую часть пожитков, кто-то таскал с Речки воду, но когда я прибежал, крыша дома пылала огромным костром.

– Где мисс Маргарет?! – рявкнул я.

– Ой, она там – внутри! – заверещала миссис Кирби. – С потолка упала балка и легла как раз поперек двери в ее комнату! Мы не смогли ее открыть и…

Я схватил спасенное из огня одеяло, окунул его в бочку с водой и, подхватив под мышку, нырнул в огонь. Из главной комнаты на половину учительницы вела только одна дверь, заблокированная огромным брусом. Возиться с ним было некогда, и поскольку я слишком хорошо знал, что для моих плеч любое окно покажется узким, то наклонил голову и со всей силы протаранил стену. Несколько бревен сдвинулись с места, образовав достаточно широкую дыру, чтобы можно было пролезть в комнату.

Комната была вся полна дыма, и я чуть не ослеп от слез, однако разглядел неясную фигуру, ощупью пробиравшуюся к окну. С потолка, оторвался язык пламени, и огонь, кровожадно урча, лизнул мне голову, за шиворот просыпалось с ведро горящих угольев, но этого даже не почувствовал. Дым стоял такой, что хоть топор вешай. Ободрав кожу об головешки кровати, я схватил мисс Маргарет и, завернув в одеяло, поднял на руки. Как ни странно, мисс Маргарет оказала бешеное сопротивление: она норовила, лягнуть меня ногой, извивалась угрем, и хотя голос под одеялом звучал невнятно, я разобрал несколько таких словечек, каких меньше всего ожидал услышать от школьной учительницы. Правда, при истерике бывает всякое. Похоже, она уже начала привыкать к сапогам и даже нацепила шпоры – я это понял после первых же пинков.

К этому времени пламя охватило всю комнату сверху донизу; потолок прогибался все сильнее, и вздумай я пробираться обратно тем же ходом, то непременно превратил бы в жаркое и себя, и девушку. Я снова нагнул голову и мощным ударом проложил путь сквозь пылающую наружную стену, опалив при этом остатки волос, ресницы и брови. Обожженный, пошатывающийся, с драгоценно ношей на руках, я вышел прямо из огня и упал на руки милых родственников.

– Спасена! – прохрипел я, задыхаясь. – Снимите одеяло! Вы спасены, мисс Маргарет!

– Чтоб ты… – донесся из-под одеяла глухой голос мисс Маргарет.

Дядюшка Сол запустил руку в сверток и резко выдернул обратно.

– Черт меня задери! – Он был явно обескуражен. – Если это школьная учительница, то со времени последней встречи она отрастила изрядные усищи!

Он сорвал одеяло, и нашим глазам предстала физиономия дядюшки Джеппарда Гримза с ополовиненными усами! Я аж взвыл с досады:

– За каким чертом ты туда полез, облезлый койот?!

– Я пришел свершить суд Линча, тупоголовый осел! – огрызнулся он. – А когда увидел, что горит Биллов дом, то влез в окно, чтобы спасти мисс Маргарет. В комнате ее не было, зато я нашел записку. И только нацелился обратно в окно, как ты, полоумный маньяк, сграбастал меня в одеяло.

– Где записка?! – взревел я дурным голосом. – Медина! Поди сюда, прочти!

В записке оказалось следующее:

«Дорогой Брекенридж. Мне очень жаль, но я не могу дольше оставаться на Медвежьей Речке. Меня всегда смущали здешние нравы, а ваше желание непременно на мне жениться переполнило чашу. Я всегда видела от вас только хорошее, но выйти замуж за гризли – это уж слишком. Если сможете, пожалуйста, простите меня. Сейчас, когда я пишу эти строки, со мной рядом находится мистер Дж. Пемброк Пембертон. Мы любим друг друга и, чтобы избежать неприятностей, выберемся через окно в задней стене дома, а потом уедем на его лошади. Передайте мой сердечный привет детям. Медовый месяц мы думаем провести в Европе.

С уважением, Маргарет Девон».

– Ну, что ты на это скажешь? – дядюшку Джеппарда так и распирало злорадство.

– Где мой конь?! – заревел я, быстро теряя остатки разума. – Я догоню их и покажу кое-кому, как обходиться со мной по-подлому! Я сниму с него скальп, даже если придется отправиться в Европу или к черту на рога! Прочь с дороги!

Я уже расшвырял половину толпы, как вдруг по медвежьей хватке почувствовал, что на мне повис сам дядюшка Сол.

– Ну, ну, Брекенридж, – принялся он меня увещевать, стараясь пристроить также и ноги, болтавшиеся в разные стороны. – Не стоит им мешать, оставь их в покое. Девчонка сама сделала выбор, а ты…

– Отцепись от меня! – рыкнул я и стряхнул его, как спелое яблоко с дерева. – Никто не сможет меня остановить! Моя жизнь не будет стоить и цента, когда вся история дойдет до Глории Макгроу, а потому я просто обязан вытряхнуть душу из шкуры вероломного британца! Дорогу оскорбленной чести! Да, и принесите мне мое ухо!

Глава 13
Как Медвежья Речка вышла из берегов

Не помню, сколько миль промчался я той ночью, пока красная пелена перед глазами не начала понемногу рассеиваться, и я смог, наконец, оглядеться. Я знал, что все это время, не сворачивая, гнал по дороге в Бизоний Хвост. А еще я знал, что кроме как в Бизоний Хвост беглецам податься было некуда, и что, невзирая на фору во времени, по тропе Капитан Кидд догнал бы их в два счета. Но по мере того как исчезала пелена, ко мне постепенно возвращался рассудок. Это походило на пробуждение от ночного кошмара. Я придержал коня на гребне холма. Дальше тропа спускалась в лощину, вновь поднималась и терялась за гребнем другого холма. Начинало светать, и в серой дымке легкого тумана не было слышно ни звука. Я посмотрел на тропу – в пыли четко виднелись следы подков пемброковой лошади. След был совсем свежий – нас разделяло не более трех-четырех миль, и я мог бы словить их в течение часа.

Но я подумал: «А чего ради я так стараюсь? Или у меня в голове совсем уже не осталось мозгов? В конце концов, девчонка имеет право выскочить за кого ей вздумается, и если у нее хватило ума выбрать не меня, а Пемброка, не стоит становиться у них на пути. Я не посмел бы коснуться и волоса на ее голове, а вот собираюсь резануть по сердцу, убив ее избранника. Ну и скотина же я в таком случае!» От этих мыслей мне стало до того стыдно и до того жалко себя – хоть волком вой!

– А, катитесь вы! Благословляю! – с чувством напутствовал я вероломную парочку и потряс им вслед кулаком. Потом повернул Капитана Кидда и поехал восвояси.

Я не собирался надолго оставаться дома и ждать, пока Глория Макгроу затеет меня свежевать, но надо было переменить одежду. От той, что еще на мне болталась, после драки и пожара остались одни обгоревшие лохмотья. Ко всему прочему, я потерял шляпу, а дробь, засевшая в плече, то и дело давала о себе знать осиными укусами.

Проехав с милю, я пересек дорогу, ведущую из Лапы Кугуара к Ручью Гризли.

Хотелось пить и есть, и я свернул к таверне, выстроенной недавно на берегу Мустангова потока в полсотне ярдов от перекрестка.

Солнце еще не взошло, когда я натянул поводья у коновязи, слез с седла и вошел в таверну. При виде меня бармен дико вскрикнул, попятился и, упав спиной прямо в лохань с водой и пустыми бутылкам и, громкими воплями начал звать на помощь. Я увидел, как к двери бара подошел какой-то человек и пристально посмотрел на меня. Что-то в его обличье показалось мне знакомым, но признал я его не сразу.

– Заткнись и живо вылезай из лохани, – нетерпеливо сказал я бармену. – Чего вылупился? Ну да, я это! Дай-ка выпить чего-нибудь.

– Извини, Б-брекенридж, – почти не запинаясь, ответил тот, поднимая грузное тело из хлябей лоханных. – Теперь-то я тебя узнал. Только человек я нервный, и ты не представляешь, даже, как сильно ты меня напугал: вдруг появляешься в дверях, а у самого обгорели и волосы, и брови, и ресницы, и вся одежда, да еще шкура черная от сажи. Какого черта ты…

– Хватит судачить о моей внешности, лучше поскорее налей виски, – рыкнул я на него, будучи не в настроении для легкомысленной болтовни. – И растолкай повара, да скажи ему – пусть нажарит побольше яичницы с бетоном.

Бармен поставил на стол бутылку виски, а после просунул голову в кухонную дверь и гаркнул:

– Нарежь свежего бекона да набей на сковородку побольше яиц! Брекенридж Элкинс требует корма!

Потом повернулся, и я спросил его:

– Кто это выглядывал вон из той двери?

– Ах, тот, – говорит. – Да это чуть ли не такая же знаменитость, как и ты, – Дикий Билл Донован. Не доводилось встречаться?

– А как же, – усмехнулся я, наливая в стакан. – Он пробовал хапнуть у меня Капитана Кидда еще в мою бытность теленком. Пришлось помочалить его как следует, прежде чем парень внял голосу разума.

– Из всех, кого я видел, – говорит бармен, – этот – единственный, кто не уступит тебе в размерах. Хотя у него не такая широкая грудь и руки будут чуть покороче. Давай-ка я за ним схожу: вы поболтаете друг с другом, припомните добрые старые времена, а может, и…

– Не болтай ерунды, – проворчал я. – Грязный койот, которого ты мне навяливаешь в компанию, годится разве что для доброй порции тумаков.

От таких слов бармен, похоже, порядком струхнул. Он снова отгородился от меня стойкой и принялся старательно начищать рукавом пивные кружки, пока я с мрачным достоинством на лице и рваниной на теле поглощал свой завтрак. Мне все-таки пришлось оторваться от еды и попросить задать корма Капитану Кидду. Не менее трех слуг со всех ног кинулись исполнять поручение. Не решаясь подвести к кормушке самого Капитана, они, засыпав побольше овса, додумались поднести ее к морде коня – вот почему копытом в брюхо досталось лишь одному. Когда моего коня берутся обихаживать люди мелкие, у них все получается на удивление нескладно.

Пока я кончал с завтраком, эти работнички вкапывали поглубже столбы новой коновязи и перетаскивали к ней кормушку, а когда закончили, я отвел к ней уже порядком изголодавшегося Капитана. Потом вернулся к бармену и говорю:

– Знаешь, у меня нет с собой денег, чтобы заплатить за себя и за Капитана Кидда, но сегодня вечером, в крайности ближе к полуночи, я загляну в Бизоний Хвост, раздобуду там деньжат и перешлю тебе. Сейчас я вконец разбит, но быть разбитым подолгу не в моих правилах.

– Хорошо, – говорит он, а сам глаз не сводит с моего опаленного черепа и эдак сокрушенно покачивает головой. – Если бы ты только знал, Брекенридж, до чего престранно ты выглядишь со своим лысым кумполом и…

– Заткнись! – рявкнул я. – Мы, Элкинсы, очень болезненно переносим недостатки во внешности. – Это неудобство временное, и с ним придется смириться. Сделай одолжение – чтобы я об этом больше не слышал. А если какой-нибудь вонючий хорек вроде тебя рискнет проехаться насчет моих ожогов, я пущу ему пулю в лоб, чтобы впредь он учился держать язык за зубами. Запомнил?

Я намотал на голову остатки рубашки, взобрался на Капитана Кидда и отправился домой.

На Медвежью Речку прибыл где-то около полудня. Вся семья сбежалась ко мне, и каждому нашлась работа: кто выковыривал дробины из-под шкуры, кто смазывал ожоги, а братец Бакнер с помощью испытанного средства – сапожной дратвы – приладил на место ухо. Прочие исполняли всякую мелкую работу. Мамаша заставила всех братьев поделиться одеждой и, подгоняя под меня, немного наставила рукава и штанины.

– Хотя вряд ли тебе ее хватит надолго, – посетовала она. – Никто на Медвежьей Речке не относится к своей одежде с такой небрежностью, как ты, сынок. Если ее не сожгут прямо на тебе, так наверняка изрежут ножом, в крайнем случае – изрешетят дробью.

– Мальчики – всегда мальчики, мамочка, – успокоил ее папаша. – Просто наш Брекенридж полон жизни, кровь его играет, а душа то и дело взбрыкивает. Или я не прав, сынок?

– Судя по хриплому дыханию, – подала голос сестрица Элеонора, – душа в нем, кажется, добрыкалась.

– Как раз сейчас меня одолела тоска и напрасные сожаления, – мрачно ответил я. – Культура и образование на Медвежьей Речке приказали долго жить, а вместе с ними и моя вера в людей. У себя на груди я пригрел змею с британским выговором, которая меня же и ужалила. Все, хватит! Я по горло сыт плодами просвещения и сердечной тоской! Пусть Медвежья Речка возвращается к невежеству и кукурузной водке, мне же остается одно: зализывать саднящие раны безответной любви!

– Что ты намерен делать? – сдвинув брови, спросил папаша, на которого моя речь произвела впечатление.

– Поеду в Бизоний Хвост. Не оставаться же дома, чтобы Глория Макгроу всякий раз доводила меня до помешательства своими насмешками. Удивительно, что она до сих пор не заглянула поиздеваться надо мной.

– У тебя же нет денег.

– Не беда, – говорю, – заработаю. Неважно как, но деньги достану. Уеду немедленно. Не хочу ждать, пока Глория навалится на меня со своим сарказмом.

И как только смыл с себя копоть, так сразу и отправился в Бизоний Хвост, одолжив у Гарфильда стетсоновскую шляпу. А чтобы, мой лысый кумпол не пугал людей, нахлобучил ее на голову поглубже.

Закат застал меня в нескольких милях от таверны, где я завтракал, и не успел еще погаснуть последний луч, как меня окликнул какой-то субъект весьма необычной наружности.

Это был долговязый, неуклюжий парень ростом с меня, но весом не более ста фунтов. Руки высовывались из рукавов фута на три, из воротника торчала журавлиная шея с огромным кадыком, а над головой вместо нормальной стетсоновской шляпы возвышалась черная труба. На плечах незнакомца висело длиннополое пальто, штанины болтались пониже башмаков, но что меня сразило, так это его посадка: стремена были так коротки, что он, раскачиваясь, сидел в седле буквой N – колени едва не задевали плеч! Вообще, более странной личности я в жизни не встречал. Заметив его, Капитан Кидд издал презрительное фырканье и пожелал лягнуть престарелого гнедого в брюхо, однако я не позволил.

Но вот костлявое привидение, открыло рот:

– Не вы ли будете, – заговорило оно, – Брекенридж Элкинс – гроза медведей и кугуаров в обширных просторах гор Гумбольдта?

– Ну, Брекенридж Элкинс, – ответил я с подозрением на подвох.

– Значит, угадал! – ухмыльнулся тот. – Я проделал длинный путь ради этой встречи, Элкинс. Послушайте-ка, мой рыкающий гризли с горных хребтов: на небе может сиять только одно солнце, и только один чемпион может быть в штате Невада. Это я!

– Да неужто? – огрызнулся я, издалека почуяв запах схватки. – Должен вам сказать, мистер, что насчет одного солнца и чемпиона я понимаю точно так же. Для крупных ставок вы слишком уж сухопары и долговязы, но я не намерен отказывать вам в драке, раз вы явились за этим издалека. Слезайте с лошади, и я с превеликим удовольствием сделаю из вас отбивную! Нет ничего приятнее, чем вспахать несколько акров родной земли носом заезжего нахала, засеять его костями, а потроха развесить гирляндами по окрестным вершинам. Я к вашим услугам, мистер!

А он и отвечает:

– Вы ошибаетесь, мой язвительный друг. Я не имею в виду физический бой. Бесспорно, в драке вас не одолеть. Нет-нет, мистер Элкинс, поберегите вашу энергию для окрестных медведей и медвежатников. Мой вызов совершенно иного сорта! Напрягите память, мой великолепный орангутанг, у славы длинные ноги. Я Джадкинс Бездонное Брюхо, и мой талант в том, что я пью, не пьянея. От дубрав виргинского побережья залива, – продолжал ораторствовать он, – до прожаренных на солнце бочек, из того же дуба в Монтане я еще не встречал никого, кто в поединке со мной не упился бы вдрызг за время от восхода до заката. Меня вызывали на состязание знаменитейшие пьяницы гор и прерий, и все они, пропитавшись ромом, кончали бесславным поражением. И вот как-то раз, за много миль отсюда, я услышал ваше имя. Люди судачили о том влиянии, какое вы имеете на жителей округа, например, с какой легкостью меняете им черты характеров и физиономий, но сильнее всего они восхваляли ваши успехи по части истребления кукурузной водки. Итак, я пришел, чтобы бросить к вашим ногам перчатку.

– Ах, так, – говорю я, начиная прозревать. – Значит, вам хочется устроить поединок, кто кого перепьет?

– Хочется – слишком слабо сказано, мой увесистый друг, – ответила эта жердина в цилиндре. – Я требую поединка!

– Тогда вперед, в Бизоний Хвост, – предложил я. – Там, постоянно околачиваются достойные джентльмены, готовые ставить по крупному.

– К черту презренный металл! – скривился на мою мысль Джадкинс. – Я – виртуоз стакана, мой массивный друг, и я плюю на деньги. Незапятнанная репутация – вот что волнует меня превыше всего.

– Ну, тогда – я впервые столкнулся с таким щепетильным подходом к столь заурядному делу, как выпивка, – здесь рядом, на Мустанговом потоке, есть таверна. Может быть, там…

– Чтоб ей сгореть! – отрезал он. – Мой объемный друг, я презираю низкопробные забегаловки и дешевые таверны, где высокое искусство пития обращают в вульгарный балаган. Есть тут неподалеку одно местечко, где найдется все необходимое. За мной!

Он свернул с тропы, и примерно с милю я продирался за его лошадью сквозь кусты, пока мы не выехали к небольшой пещере в утесе, узкий вход в которую прикрывали густые заросли. Он забрался в пещеру и тут же вылез, сжимая в руке горлышко галлонового кувшина с водкой.

– У меня в этой пещерке припрятан добрый запасец горячительного, – довольно объявил он. – Это надежное укромное местечко, куда никто не заглядывает. Здесь нам никто не помешает выяснить отношения, мой мускулистый самец с головой в кулачок!

– А на что будем, спорить? – спросил я, рассматривая свой кулачище. – У меня с собой ни цента. Вообще-то, я собирался в Бизоний Хвост поискать там какую-нибудь поденщину, чтобы сколотить деньжат на начальную ставку в покере, но…

– А как насчет того, чтобы продать гигантское животное, на котором вы ездите? – И он метнул в меня пронзительный взгляд.

– Ни за что! – воскликнул я и для вящей убедительности показал ему предмет, с которым он сравнивал мою голову.

– А я и не настаиваю, – ответил тот. – Черт с ними, со ставками. Пусть это будет дело чести, славы и ничего более! Да свершится воля Божья!

И мы начали. Сначала он сделал глоток, потом я, потом снова он, и едва я приложился к горлышку в четвертый раз, как кувшин показал дно и ему пришлось снова лезть в дыру. Так же быстро мы покончили и со вторым кувшином, и с третьим. Запасы Джадкинса, похоже, были неисчерпаемы. После десятого кувшина я проникся уверенностью, что он доставил их сюда не иначе как с помощью каравана вьючных мулов. Я никогда прежде не видел, чтобы человек лакал водку в таких количествах, как лакал ее этот обтянутый кожей скелет. Я не спускал с него глаз, но всякий раз, сделав глоток, он опускал кувшин, и по бегающему вверх-вниз кадыку я убеждался – игра ведется честно. По мере того как мы закачивали в себя все больше и больше жидкости, его живот раздувался и в конце концов достиг совершенно немыслимых размеров. Вид его на фоне общей крайней худобы вызывал смех. Пальто на животе натянулось до предела. Еще кувшин – и во все стороны пулями брызнули пуговицы. Я вам не стану говорить, сколько мы выпили, все равно не поверите; скажу лишь, что к полуночи полянка перед пещерой сплошь была усеяна пустой посудой, а руки Джадкинса до того натрудились, что он едва шевелил пальцами. Луна, поляна, деревья – все уже вертелось вокруг меня в дикой пляске, а мой соперник даже не спотыкался. Правда, вид у Бездонного Брюха был бледный и изнуренный, а однажды до меня долетело: «Никогда бы не поверил, если бы не видел собственными глазами!», но все это мало помогало делу – он продолжал дуть водку, будто простую воду. Разумеется, я от него не отставал, потому как не мог же я допустить, чтобы какой-то проходимец, само воплощение нелепости, заткнул бы меня за пояс по части честного единоборства. Его живот раздувался все сильнее, и я уже не на шутку стал опасаться, что вот сейчас тот лопнет и окатит меня с головы до ног водкой или что там еще могло быть.