Текст книги "Волшебник Хуливуда"

– Что вы сказали?

Внезапная перемена предмета беседы смутила ее еще больше.

– Я размышлял об этом и пришел вот к какому выводу. Это секс, потому что только он придает человеческому телу подлинную жизнь. Это смерть, потому что она представляет собой конечный пункт для каждого из нас. И это отражение в природе высших сил, которые управляют нами и порой являются нам.

– То есть Бог, – пробормотала она.

– Ну, это всего лишь одно из имен, которые мы даем таинственной высшей силе. Но есть и другие имена.

– Какие же?

– Некоторые считают своим повелителем и предметом своего поклонения Сатану.

Подавшись вперед, он прикоснулся кончиком пальца к ее телу, к верхней точке ложбинки между грудями.

– Я мог бы помочь вам, если кто-то и впрямь практикует против вас злые чары. – Палец согнулся в крючок и затеребил вырез блузки. – Я волшебник не из последних.

Она едва заметно пожала плечами. При этом с них соскользнула блузка и обнажились груди.

– Полагаю, нам, следовало бы сделать несколько настоящих снимков. Сфотографировать вас такой, как вы есть.

– Нет, – сказала она, однако послушно поднялась с места, когда он взял ее руки в свои, и позволила ему раздеть себя. При этом она дрожала всем телом. И вот на ней не осталось ничего, кроме ожерелья, представляющего собой крошечные скуль-птурки из слоновой кости, и сандалий.

Он сделал тридцать шесть снимков, разместив ее сперва на полу в квадрате света, падающего из дверей французской веранды, потом стоящей на цыпочках, потом на боку и, наконец, лежа на диване.

Он заставлял ее принимать угодные ему позы. Заставлял сгибать колени и раздвигать ноги, выставлять вперед лобок и поддерживать его обеими руками. Он преодолевал ее нежелание в поисках поз, в которых ее подавленное естество предстало бы в наиболее извращенном, противоестественном и постыдном виде.

Ее глаза сверкали. Она часто облизывалась, проводя по губам языком так, словно они были обожжены. Она то бледнела, то краснела – в зависимости от позы и связанных с ней ощущений.

Какое-то врем спустя он разделся и сам. Встал на низкий сундучок и потребовал, чтобы она подошла к нему спиной и, протянув руки назад, поласкала. Затем развернул ее лицом к себе, а сам отвернулся, нагнулся и потребовал, чтобы она поцеловала его в анус.

Он едва не расхохотался, когда она издала первый всхлип восторга. Во всем его сатанизме было нечто бесконечно потешное.

Искусно разыграв вспышку безумия, она уклонилась от вагинального акта. Теперь она уже увидела то, что ей необходимо было увидеть, – зловещую мету, которую оставляет дьявол на телах колдунов и ведьм, причем в самых укромных местах. Ту самую мету, о которой поведал ей помощник похитителей, – родимое пятно в форме паука цвета спелой ежевики с внутренней стороны одной из ягодиц у входа в анус, – восьминогого паука, четыре ноги которого были разведены во все стороны.

Лаббок и Джексон доставили Риальто в голливудский участок и заперли в камеру, вопреки беспрестанным воплям задержанного о том, что он не является наемным убийцей.

С какой стати, тщетно вопрошал он, было бы идти на столь страшный риск – ведь убийцу непременно обрызгало бы зараженной кровью?.. И этот, как они там сказали, вальвулотом! И вирусы умирающего!.. С какой стати было ему идти на верную смерть?

– Ладно, допустим, я действительно наемный убийца, – орал Риальто. – Что, правда, невозможно по определению. Всякий скажет вам, что я падаю в обморок при одном виде крови. Даже когда порежусь во время бритья…

– Пользуйся электробритвой, – вставил Лаббок.

– … но хорошо, допустим, что все так оно и есть. Так неужели же, осознавая смертельный риск заражения, я не принял бы мер предосторожности?

– Каких, например?

И оба детектива уставились на Риальто так, словно им и впрямь было страшно интересно послушать.

– Послушайте, да такой больной – он же наверняка был слаб, как котенок. Он бы и пальцем не шевельнул, если бы его начали душить подушкой. А, что скажете?

Лаббок с наигранным отчаянием посмотрел на напарника.

– Подумать только! А вот мне бы такое в голову не пришло.

– Ничего удивительного. Такие мысли приходят в голову только наемным убийцам, – ответил Джексон.

– Но этот старик даже до такого своевременно не допер, – сказал Лаббок. – А вот человек погиб. А в горле у него застряло лезвие. А этот был с ним наедине в палате, да еще утверждает, что успел поговорить перед смертью.

– Я не утверждал, что я успел с ним поговорить. Мы так и не поговорили.

Заперев Риальто в камере, детективы вернулись к себе в офис малость передохнуть. Было около полуночи, у обоих выдался трудный день.

– Ты ведь не веришь, что этого сукиного сына грохнул Риальто? – спросил Лаббок.

– Конечно, не верю. Риальто и мухи не обидит, – ответил Джексон. – Но раз так, то остаются сиделка Бакет и/или неизвестный, неизвестная или неизвестные.

Глава девятнадцатая

Свистун готовился отойти ко сну.

Движение по фривею меж тем все никак не ослабевало. Было времечко, когда на снижение уровня шума можно было рассчитывать часов в семь-восемь вечера. Но теперь поток легковых и грузовых машин стал круглосуточным, разве что – с часовым перерывом между тремя и четырьмя утра.

Свистун давно привык к этому шуму, он прикидывался, будто слышит прибой, потому что живет на берегу Тихого океана.

Кто-то постучал в дверь. Посетители бывали у него редко, без предварительной договоренности – и того реже, а уж о том, чтобы прийти без предупреждения в полночь…

– Ведьмы решили поздравить меня с Хэллоуи-ном, – пробормотал он, в вязаных шлепанцах поспешая к двери.

На пороге стояла Мэри. Вид у нее был жалкий и растерянный.

– Прошу прощения… такой час… я пыталась позвонить…

– Да ладно.

– Но у вас все время было занято. Должно быть, ничего страшного… но у меня были посетители… двое детективов… одного звали Лаббок… он воспользовался моей уборной…

– Заходите же.

Свистун взял ее за руку, пытаясь пресечь поток жалких слов и никому не нужных объяснений.

– Второго звали Джексон. Он говорил со мной, пока Лаббок находился в ванной. Он исчез туда надолго.

– Позвольте ваше пальто, – сказал Свистун.

– Не думаю, что ему на самом деле приспичило в уборную. Просто решил порыться в моих вещах.

– А ордер они предъявили?

– Сказал только, что у него мочевой пузырь вот-вот лопнет.

– Хотите кофе? Присядьте, а я сейчас сварю.

– Только не кофе. А то мне потом будет не уснуть.

– Бокал вина?

– Вы же не пьете.

– Люди приносят вино и не допивают до дна. Могу найти вам бокал вина или, может быть, стаканчик коньяку.

– А мне надо было потребовать у них ордер?

– Я ведь не знаю, зачем они к вам прибыли.

– Да, ладно, выпью уж кофе. Все равно сегодня, наверное, не усну.

– Вот и присядьте. Это займет пару минут. Растворимый, если вы не против?

– Да, конечно же, растворимый.

Свистун прошел на кухню вскипятить воду в мик-роволновке. Мэри крикнула ему из гостиной:

– А пари я, похоже, выиграла.

– Что?

– У вас тут самый настоящий свинарник. – Сахарин или сахар?

– Ни того, ни другого.

Он вернулся в гостиную с двумя чашками. Она, опершись на письменный стол, стояла у раздвижных дверей. Увидев его, она широко развела руками, чтобы показать, в каком бардаке он живет. На губах у нее играла веселая ухмылка.

У Свистуна и впрямь был самый настоящий бардак: газеты, журналы, нестиранные носки и объедки, оставшиеся от пары ужинов наедине с телевизором, были разбросаны повсюду. Луиза опять огорчила и разочаровала его. Предполагалось, что она будет заходить каждую среду – а сегодня как раз среда – и устраивать основательную – часика на четыре – утреннюю уборку, но было совершенно ясно, что нынче она сюда и не заглянула.

– Надо было нам спорить не просто так, а на что-нибудь, – сказал Свистун, подавая ей чашку.

Мэри отвернулась к стеклянным дверям.

– Зато вид отсюда красивый.

– Раньше он был еще лучше.

Зайдя сзади, он приобнял ее за плечи.

– Но-но, – сказала она.

– Так вы расскажете, что привело вас сюда?

– Два детектива из отдела по расследованию убийств…

– Да, я знаю. Лаббок и Джексон.

– Прибыли допросить меня.

– Допросить о чем?

– О смерти Кении Гоча.

– А с каких это пор детективы из убойного отдела расспрашивают о больных, умерших в хосписе от неизлечимой болезни?

– Кении Гоч умер не от саркомы. Ему перерезали горло.

– Но какого черта кому-то могло понадобиться убивать и без того практически мертвого человека? – воскликнул Свистун, однако это было с его стороны чисто машинальной реакцией. – Чтобы он не исповедался никому ни в чем, что затрагивало бы интересы третьих лиц, – ответил он на собственный вопрос. – Гоч вам в чем-нибудь исповедовался?

– Только в том, что раскаивается в собственной жизни. Ближе к концу ему стало казаться, что СПИД это кара Божья.

– Знакомая песенка! Ее поют все импотенты и старые девы, поджимая губы и сокрушенно качая головами при виде того, как живут другие. А если взглянуть на вещи прямо, нам всем приходится расплачиваться за то, что мы на этом свете живем.

– Вы о первородном грехе?

– Да называйте как хотите. Ну и что Лаббок и Джексон?

– Они начали расспрашивать о вашем друге. О том, как и зачем он туда попал. То есть, в палату. А вам известно, зачем?

– По просьбе родственника покойного Гоча. По просьбе Эба Форстмена.

– А что это была за просьба?

– Гоч исповедался Форстмену кое в чем. Но не до конца. У Риальто есть лицензия частного детектива. Как и у меня. Вот Форстмен и подумал, что, может, профессионалу Кении расскажет больше.

– И как, по-вашему, рассказал?

– Риальто утверждает, что нет.

Он взял ее за плечо и она вздрогнула, словно испугавшись.

Они подошли к дивану и сели.

– И это все, чего хотели от вас детективы?

– Еще они делали намеки.

– Что за намеки?

– Говорили о медицинских работниках, которые помогают безнадежным больным отойти в мир иной.

– Имея в виду вас?

– Меня или кого-нибудь еще из сотрудников хосписа. Но да, конечно, меня. Это-то меня и напугало. Поэтому я к вам и помчалась. Хотя и сама не понимаю, чем вы можете мне помочь.

– Может быть, вы подумали, не помогу, так утешу?

– Может быть, и так.

– Ну, и что с нами происходит? – спросил он.

– Я о таком читала, но мне всегда казалось, что это сказки или, в лучшем случае, такая диковина, что и мечтать не стоит.

– Что именно?

– Я бы не сказала: любовь с первого взгляда. Что-то другое. Моментальная взаимоприязнь.

– И что мы будем с этим делать?

– Правила игры переменились, Свистун. Мы для этого слишком взрослые люди.

Подавшись вперед, она поцеловала его в угол рта. И тут же, прежде чем он успел превратить это в нечто большее, отпрянула.

В первую очередь он постарался избавиться от подворачивающихся им обоим под руку чашек. Дело оказалось сложным, зато руки наконец оказались свободными.

– У меня и постель не прибрана, – сказал он.

– Ты ведь не против презерватива? – спросила она.

В тишине, наступившей после разведки и первого, оказавшегося вполне удачным, сражения, они лежали рядышком на спине, прислушиваясь к стуку собственных сердец и к шуму машин за окном.

– Похоже на звук прибоя, – сказала она.

– Мне тоже так кажется.

– Тебе было хорошо?

– Что?

– Ты мне ничего не сказал.

– А я никогда не говорю и не спрашиваю об этом.

– Даже о том, не слишком ли быстро вертится земля?

– Только если мне кажется, что произошло землетрясение.

А на самом деле Свистуну было так хорошо, тепло и уютно, что хотелось расплакаться.

– Ты помнишь человека из закусочной? – внезапно спросил Свистун.

Он не видел, но отлично представлял себе, как она наморщила лоб, припоминая.

– Помню. Домоправительница из дома Кении Гоча описала именно того человека, которого я видела в закусочной.

– Ну и?

– Ну и что? Хотя погоди-ка. Я поняла. Увидев в закусочной мужчину с черной косичкой и алой ленточкой, я вспомнила, что он попадался мне на глаза и раньше. Но не смогла вспомнить, когда и где.

– А сейчас припоминаешь?

– В хосписе. Я прошла мимо него по коридору рано утром. И решила, что он пришел кого-нибудь проведать.

– Рано утром?

– Если кто-нибудь из пациентов при смерти и есть время вызвать родных или близких друзей, мы так и поступаем, происходит ли это в приемные часы или в неприемные. Я увидела его в коридоре хосписа, а потом в ресторане и, прежде чем узнала, мне пришло в голову, что для человека совершенно естественно навестить кого-нибудь с утра, а потом завернуть в ближайшую закусочную. Должно быть, я подумала об этом полубессознательно – подумала и сразу же забыла. А тебе ведь тоже не кажется, что он зашел навестить умирающего, не правда ли?

– Мне кажется, что именно он это и сделал. А потом вернулся за вещами Гоча.

– Господи, мир совсем сошел с ума, – вздохнула Мэри.

Где-то в глубине ночи Свистуну приснилось – или почудилось, что приснилось, – будто женский голос нежно напевает ему на ухо:

 
"… и чудеса его любви,
и чудеса его любви,
и чудеса, и чудеса его любви".
 

Напевали это на мотив какой-то рождественской песенки, но какой именно, он так и не вспомнил.

Глава двадцатая

– Я никогда не утверждал, что разговаривал с Кении Гочем, – объяснил Риальто Айзеку Канаа-ну, усевшись с ним по разные стороны стола в одном из следственных кабинетов голливудского участка.

Канаан подал в голливудский участок запрос о том, чтобы некоего Майка Риальто задержали без предъявления обвинения, пока у самого Канаана не появится шанс побеседовать с ним; но тут детектив к собственному изумлению узнал, что Риальто уже пользуется гостеприимством одной из здешних камер предварительного заключения.

Риальто вызвали на допрос в шесть утра, едва растолкав. Ночь он провел на трех наваленных друг на дружку тюремных матрасах и на его одежду перешел запах пропитавшей их рвоты.

– Если ты не разговаривал с Кении Гочем, то о чем же ты тогда рассказал Лаббоку и Джексону?

– Я сказал им, что, когда вошел в палату, Кенни Гоч – человек, которого я даже не знаю и которого посетил только в порядке одолжения другу, – лежал на боку, свернувшись в клубок…

– В позе эмбриона?

– … подтянув колени… верно, в этой самой позе. Насколько я понимаю, люди принимают ее перед смертью.

– Но не всегда из них при этом фонтанирует кровь. Я хочу сказать, у них не всегда оказывается перерезанным горло.

– Да, я знаю. Это я знаю. Вполне может быть, что он как раз в эти мгновения испускал дух. Я ведь не знал, что у него в горле лезвие. Лежит отвернувшись и не шевелится, – только и всего.

– И ты перевернул его на спину?

– Строго говоря, даже не перевернул. Я прикоснулся к его плечу. Потеребил его немного: вдруг, думаю, проснется. Он издал какой-то звук. Вот я и решил, что, может, стоит помочь ему перевернуться на спину. И я этак осторожно потряс его за плечо и потянул на себя, а он взял, да и перевернулся. Повернулся ко мне лицом…

– Выходит, он был еще жив.

– Нет, погоди. Этого я как раз не знаю. Ты хоть понимаешь, о чем я тебе толкую? В ногах у него валялась подушка, она могла послужить рычагом, так что достаточно было легкого прикосновения, чтобы он перевернулся. А когда он перекатился на спину, я решил, что он смотрит, кто я такой. Потому что глаза у него были полуоткрыты. Ну, и как бы ты поступил на моем месте? Я хочу сказать: не дожидаться же было, пока он моргнет или что-нибудь в этом роде.

Риальто понесло, и он сам понимал это. Но он так невероятно обрадовался, увидев Канаана, не только знакомого, но, можно сказать, и приятеля, что его понесло – и теперь он уже не мог остановиться. Канаан с безучастным видом, но вроде бы предельно внимательно слушал его, время от времени кивал, хмыкал или вставлял словечко, чтобы подбодрить его, но Риальто не требовалось и этого. Единственное, о чем он мечтал, было то, что Канаан не задаст вопроса, на который ему, Риальто, не хотелось отвечать – относительно истории, о которой Свистун посоветовал ему начисто забыть.

– Я и не думал о том, жив он или мертв. Просто хотел сделать то, ради чего туда пришел…

– Поздороваться в порядке одолжения другу?

– … и поскорее убраться. Сущая правда.

– Послушай, Майк, вот как раз насчет этого… Ну хорошо, продолжай.

– Насчет чего?

– Я сказал: продолжай. Продолжай.

– Он издал какой-то звук. Я подумал, будто он хочет мне что-то сказать.

– А он дышал?

– Не знаю.

– Может быть, этот звук означал, что его легкие наполняются кровью?

Риальто часто заморгал и стер рукой пот с лица.

Именно так утирался Уолли Бири, подумал Канаан, и тут же ему в голову пришла другая мысль: интересно, много ли случайных прохожих вспомнят что-нибудь про Уолли Бири? Много ли из них знают, кто это был такой?

– И ты вновь дотронулся до него?

– Я поднес ухо к его губам, потому что решил, что заговорит он очень тихо…

– Допустим.

– … и тут его вырвало.

– Ты прикоснулся к ному в момент, когда легкие всасывали воздух…

– … вырвало на меня, на лицо, на шею…

– … когда он перевернулся и на смену воздуху пришла кровь и достаточно было только дотронуться до него, чтобы и то, и другое брызнуло наружу.

– Именно это я и говорю. Возможно, когда я вошел в палату, он был уже мертв.

Подобная возможность и ее обнаружение невероятно обрадовали Риальто.

– Могло быть и так, – согласился Канаан. – Когда ты вошел в палату, он мог быть уже мертв или вот-вот должен был умереть.

– Это-то я и пытался втолковать Лаббоку и Джексону.

Риальто облегченно вздохнул. Кавалерия бросилась в контратаку. Через десять, самое позднее, через пятнадцать минут его отсюда выпустят.

– А могло быть и так, что сиделка нагнулась над ним и зарезала, пока ты стоял, заляпанный кровью Гоча и испуганный до смерти.

– Хотелось бы мне ухватиться за эту мысль, Айзек, – возразил Риальто. – Сам знаешь, как мне хотелось бы согласиться с тобой, но начистоту, так начистоту. Должен сказать тебе, что я не спускал с нее глаз и что она просто не могла этого сделать. После моего прихода в палату, разумеется.

– Если детективы решат, что убил не ты, то главной подозреваемой сразу же станет сиделка.

– Если ей предъявят какие-нибудь обвинения, я скажу, что глаз с нее не спускал. Да и что еще мне сказать?

Канаан кивнул, подобно старому ребе. Кивал он, впрочем, на протяжении всего рассказа Риальто.

– Лишь одно меня немного беспокоит, Майк.

– Что? Что?

– Ты объяснил, что заехал в хоспис навестить этого парня, с которым не был даже знаком, потому что какой-то твой друг…

– Старый друг. Закадычный! Мы с ним играем в покер в Гардене!

– … попросил тебя заехать. И это не кажется мне типичным для тебя поступком. Понимаешь, к чему я веду?

– Ты думаешь, что я лгу.

– Я думаю, что ты не рассказываешь мне всей правды, а это, согласись, совершенно другое дело. А теперь изволь-ка рассказать мне, о чем вы со Свистуном и с Боско беседовали, когда я вошел, а ты тут же сказал, что плохо себя чувствуешь, и смылся. И почему ты прибыл в хоспис поговорить с Кении Гочем?

– Ты же понимаешь, что решение оставить все в тайне от тебя принято не мной. – Риальто внезапно решил капитулировать. – Это Свистун. Он сказал: лучше оставить все как есть.

– Это справедливо по отношению практически ко всему на свете, – заметил Канаан. – И я наверняка не озлюсь на человека, который по той или иной причине решил скрыть от меня дурные новости, но, конечно, я их все равно узнаю, раньше или позже, и если ты решишь рассказать мне все, что тебе известно по этому поводу, – и окажешь мне тем самым большую услугу, – тогда и я перед тобой в долгу не останусь.

– Мой друг Эб Форстмен…

– Из Гардены.

– … родственник, а вернее, свояк Кении Гоча, сказал мне, что он беспокоится и не знает, как ему быть, потому что Кении сказал ему однажды во время визита в хоспис. А Эб и сам-то его едва знал и ездил туда только по просьбе жены…

– Ну, и что же Кении Гоч сказал Эбу Форстме-ну?

Канаан был сейчас воплощенным терпением.

– Сказал, что ему известно, кто украл маленькую дочурку твоего брата…

Канаан выпрямился в кресле, как будто приходя в себя после пропущенного удара.

– … и сделал с ней то самое перед тем, как ее убили…

На глаза Канаану навернулись слезы. Слезы горя и слезы ярости, подумал Риальто.

– И где найти этого Эба Форстмена?

– Он не знает имени человека, о котором упомянул Кении Гоч. Тот ему этого так и не сказал. Вот почему я приехал в хоспис. Мне хотелось посмотреть, можно ли из этого что-нибудь сварганить. Посмотреть, не в горячке ли парень, не заговаривается ли, – а уж потом сообщать тебе. А если я ничего не выясню, то и не сообщать.

– Адрес и телефон Эба Форстмена, если они у тебя, конечно, есть.

– Ладно.

– И то же самое насчет Кении Гоча.

– Этого я не знаю.

– Ладно. Никаких проблем. Ставлю доллар против цента, что этот парень окажется в картотеке. Кеннет Гоч или Гарриэт Ларю в алом платье и в сандалиях из крокодиловой кожи.

Встав, он положил руки в карманы, словно спрятав туда пару пистолетов.

– Ну, а больше ты, Майк, мне ничего не расскажешь?

Риальто полез в задний карман и достал открытку и конверт. Прятать их больше не имело смысла. Если кто-нибудь и поможет ему, то только Айзек Канаан. Поэтому и необходимо настроить его в свою пользу. Передав детективу открытку, он пояснил:

– Это было у Кении Гоча под подушкой. Я увидел это, пока сидел в палате, дожидаясь, когда он проснется. Просто стало интересно, сам знаешь, как это бывает, вот я и достал из-под подушки, а он тут же облевал меня своей кровью и я машинально спрятал это в карман.

Канаан осмотрел конверт, а затем прочитал текст открытки.

– Спасибо, – сказал он. – Я перед тобой в долгу…

– И велик ли этот долг?

Разгадать ход мыслей Риальто было нетрудно.

– Не думаю, что Лаббок и Джексон всерьез считают тебя наемным убийцей. Просто хотят, чтобы ты хорошенько попыхтел.

– Но мне это совсем не нравится.

– Посмотрю, что можно будет сделать, – сказал Канаан. – Но ведь, сам понимаешь, не все от меня зависит.