Текст книги "В поисках императора"

– Более того, им было бы удобнее еще раньше вывести нас из игры, – заключала обычно Аликс.

Вот почему каждую ночь в спальне на первом этаже Ипатьевского дома Николаю приходилось выслушивать нескончаемые упреки жены, которые он выносил в полном молчании.

– Ты не должен был отдавать кавалерийскую бригаду Павлу, тебя должна была насторожить его мания походить на деда… Он себя почувствовал претендентом сразу же после заключения союза с французами! А все эти годы, проведенные во Франции и Швейцарии? Неужели ты ему веришь? Во Франции он встречался с социалистами, он уже там с ними сговорился…

Иногда ее бред словно вызывал призраков, и Николай видел всех своих родственников, таких же узников, только разбросанных по миру и России. Нет, никто из них не предавал его. То, как они жили прежде, закрывало им возможность войти в этот новый мир, так же как и его детям, даже если бы они стали вдруг маленькими-маленькими, как когда-то сказала Матильда. Где можно спрятаться от этого нового мира? Их мог спасти лишь ангел, только ангел, который прилетел бы и вырвал бы их из этой мрачной ночи в июле 1918 года, дабы перенести на сто или двести лет назад. Но время нельзя обратить вспять, даже в России. Цари умели лишь оставлять в неприкосновенности ее территориальные границы, лелеять их, смотреться в эти горы и равнины, как в зеркало своей безграничной власти! Царь и Россия были неразлучны, они любовались друг другом, как влюбленные, как новобрачные.

Только Богу было доступно остановить время, а ему, Николаю, – нет. И, находясь где-то на середине пути от его подданных до Господа, Николай смотрел на карту и не видел там, на бескрайних землях российских, того, чего так искали его добрейшие голубые глаза, отбросив мысли о спасительном путешествии во времени. Империя оказалась вечной только наполовину.

Та к думал царь Николай душным июльским вечером в Ипатьевском доме, когда нежные звуки вдруг отвлекли его от мрачных мыслей: «Что за ангел поет?.. Даже охранник улыбается… Это же Анастасия, моя маленькая Анастасия…» Словно нежная, мягкая и ласковая рука вдруг притронулась к сердцу каждого обитателя дома, растопила самые неприступные, ледяные стены.

Почему гувернантка вдруг перестала шить, а великие княжны отложили чтение? А вот и доктор с Алексеем появились в комнате… И это глубокое молчание внизу, в комнатах охраны. Запела Анастасия… Казалось, вся ее жизнь – в этой песне, в ней она и девочка, и мать, и бабушка одновременно. Мелодия трепетала, заставляя саму смерть расчувствоваться и отступить подобно тому, как петушиный крик заставляет исчезнуть ночную нечисть.

– Спой, Анастасия, спой еще! – просил Алеша, вытирая слезы. Но Анастасия вышла из комнаты, как будто никого не видела, и не слышала, и спряталась в спальне сестер, обхватив себя руками за плечи, – маленькое белое пятнышко в несмываемой черноте ночи.

Глава девятая

Солдаты затерявшегося в Сибири полка были большей частью молоды, и вот уже почти два года они обходились без женщин. С какой бы темы ни начинался разговор между ними, кончался он всегда одним и тем же: воспоминаниями о женах, подружках, случайных знакомствах. Имена оставленных дома женщин вызывали острые приступы желания, будили воображение и вызывали к жизни призраков, неотступных и почти телесных в таинственных таежных сумерках, когда разнообразные шорохи и звуки, издаваемые лесными обитателями, сливались в хор, поющий славу силе, плоти и молодости.

Ночью дежурные офицеры, обходившие лагерь, слышали, как солдаты во сне шептали, вздыхали, даже всхлипывали. Удушливые путы вожделения, не находившего себе выхода, мучили их спящие тела. Та кие же сны приходили и к офицерам, когда они растягивались наконец в постели, чувствуя смертельную усталость после обхода. Если остановиться в темноте и прислушаться к этому непрерывному плеску ночных звуков, то кажется, что там, в лесу, и здесь, в лагере, шорохи перекликаются, переплетаются и переполняются общей, единой силой, словно под зеленым покровом бьется единое сердце земли.

«Дьявол – это женщина…» – вздыхал князь Ипсиланти, глядя на двадцать офицеров, которые обедали вместе с ним и рассказывали, не придавая своим словам слишком большого значения и перебрасываясь шутками, о волнении, царившем в полку, о странном поведении многих прежде спокойных солдат, которые бросались теперь в драку из-за пустяка, об этой нервной лихорадке (такой диагноз поставил полковой врач), превращавшей в пытку сны и самых уравновешенных, и самых беспокойных. Князь, хорошо разбиравшийся в людях, отметил про себя, что никто из офицеров не осмелился заговорить о настоящей причине происходящего. Да и с каких это пор солдаты могли роптать на отсутствие женщин в армии, а офицеры – оправдывать подобные разговоры? Но эти бедняги давно уже не были солдатами, они не воевали, а брели и брели по бескрайней Сибири… И все же он не мог их оправдывать, не мог и не хотел. Пусть все идет так, как предписывают правила, как и должно идти.

– Господа офицеры, подумаем о более серьезных вещах. Видеть всех вас за моим столом – это не только удовольствие, но и возможность напомнить вам, что всего несколько недель осталось до дня рождения Его Императорского Высочества царевича Алексея Николаевича. Как вы знаете, наш царь оказал нам честь, присвоив наследнику престола звание шефа Преображенского полка, и мы не можем оставить подобную дату без надлежащих церемоний. Если, как я надеюсь, мы быстро доберемся до нашего государя в Тобольске, – в этом месте медленный и глухой голос князя стал резким и настойчивым, а фигуры за столом вдруг всколыхнулись и напряглись, прислушиваясь к тому, что говорил начальник, – я бы хотел в этот торжественный день пригласить царевича на обед в наш полк, но сначала надо будет провести войсковой парад и смотр боевой выучки полка, которая, несмотря на все трудности, не утеряна нашими солдатами. Я решил, что завтра утром, отделение за отделением, рота за ротой, мы начнем выполнять специальную программу по боевой и строевой подготовке к параду тридцатого июля. Мы будем тренироваться неделю, а потом разделимся на две колонны. Одна из них, под командованием господина Хабалова, пойдет через тайгу, а другая, под моим началом, двинется в обход тайги с запада ради соединения в Тобольске.

Ипсиланти, не дав никому возможности ответить, встал и направился к карте, которую приказал повесить прямо у обеденного стола. Его объяснения, как обычно краткие и емкие, не должны были, казалось, вызывать вопросов, но как только он замолк, стало понятно, что они появятся и что князь об этом знает. Медленным и тяжелым шагом он вернулся к столу, неторопливо наполнил серебряный бокал.

Первым высказался Хабалов:

– Благодарю вас, ваше высокопревосходительство, за высокую честь, которая мне оказана назначением командовать половиной Преображенского. Но как можно даже думать о том, чтобы идти напрямик через тайгу? Все знают, что без проводника это верная смерть. Комары, болота, бездорожье, звери, наконец!

– Хабалов, когда в семьдесят восьмом году у меня под началом было только тридцать шесть человек моего взвода и турки отпустили нас в пустыню, уверенные, что мы умрем, они не приняли в расчет бесконечного терпенья русского солдата, его умения приспосабливаться. Вы видите, что я до сих пор жив, и только три человека умерло тогда во время перехода. Вам не кажется, что после того, что мы пережили в пустыне, тайга не должна пугать нас? Наверное, вы хотели спросить у меня о другом: почему я сам не хочу командовать этим переходом через тайгу? Поверьте, страха я не чувствую. Я всего лишь не могу себе этого позволить, я должен прийти к царю непременно и знаю, что могу рассчитывать на вашу преданность и самоотверженность.

– Но, ваше превосходительство, здесь больше никто не знает, где мы находимся, кто мы теперь, что происходит в мире… Война, беспорядки в Петрограде, царь в Тобольске… Да правда ли все это? – это был Гудериан, в минуты волнения грассировавший более обычного. В его голосе было недоверие, которое не ускользнуло от Ипсиланти.

– Может быть, для вас уже не является правдой то, что должно ей быть, Гудериан? Это уже не первый раз, когда я замечаю ваши сомнения!

– Захотят ли солдаты еще раз пойти за нами? – Карель поднялся с места, голос его дрожал, а обведенные бессонными кругами глаза блестели. Он казался совершенно больным. Ходили слухи, что он все чаще прибегает к помощи полкового врача, его волшебного докторского саквояжа, где был и морфий. Но Ипсиланти испытывал уважение к страданиям Кареля, он знал, что на этого человека можно положиться. Князь беспокоился лишь о том, что Карель слишком молод для командующего батальоном и по ночам его должна бить та же лихорадка, что и многих солдат.

– Может быть, вы хотели спросить, способны ли вы сами еще подчиняться приказу?.. – Ипсиланти выговорил это почти шепотом, опустив голову. Он знал, какое серьезное обвинение бросает в лицо офицеру и дворянину.

И на самом деле, Карель тут же сорвался с места и с разъяренным лицом сделал несколько шагов навстречу князю. Вокруг все пришло в движение, офицеры кинулись к нему, чтобы остановить, а он плетью повис на их руках, потеряв сознание. Карелю сделали укол, и несколько минут спустя он уже сидел на прежнем месте, как будто ничего и не случилось. Среди сотрапезников завязался спор о том, как нужно организовать поход через тайгу, но уже почти без участия самого князя.

Ипсиланти смотрел на них, медленно переводил взгляд черных глаз с одного на другого… Видел он совсем не этот стол и совсем не этих людей, а того солдата, убежавшего в лес. Вот он смотрится в зеркало, а вот раздевается и, совершенно свободный и счастливый, уходит в тайгу. На самом деле этот голый солдат – не просто сумасшедший, это весь его Преображенский полк, а может, и более того. Вся Россия в эту минуту, нагая и потерянная, похожа на солдата, который больше не хочет держать ружья. Пожалуй, в вестях, которые принесли им евреи, было немало правды. В глубине души князь сам боялся этого прибытия в Тобольск, боялся той реальности, которая предстанет перед их глазами и от которой уже нельзя будет спрятаться. Тогда многим покажется, что было бы лучше вечно плутать в безлюдном лесу, как в библейские времена иудеи плутали в поисках земли обетованной, и умереть, как Моисей, так и не добравшись до нее. Если в России больше нет царя, то кому он, князь Александр Илларионович Ипсиланти, служит? Перед кем выказывает свою доблесть, ум, опыт? Если на самом деле счастье – это верно служить человеку или идее, если так страшно – никому и ничему не принадлежать, какая у него получится жизнь в этом завтра, где не будет империи, в новой России – как тот солдат, нагих и свободных, брошенных на произвол желаний собственной плоти, алчущей пищи, одежды, тепла; во вселенной, населенной просто телами, у которых равные права и равные требования? Он хотел умереть в старой России и готовился к этому: решение разделить полк пришло к нему именно поэтому. И если он хотел сохранить достоинство, умирая, у него уже почти не оставалось для этого времени.

– Господа офицеры, прошу немного тишины! По-моему, я выразился достаточно ясно, и если у вас нет иных возражений, завтра в десять часов жду вас с детальным планом действий на неделю. А теперь, надеюсь, вы присоединитесь ко мне, чтобы выпить за здоровье нашего императора…

Поднявшись со стула, который тотчас же был унесен Алексеем, он обвел взглядом тех, кто был на войне рядом с ним пять долгих лет. Он видел, что некоторые колеблются, оглядываются по сторонам, ищут в глазах товарищей ответы на свои вопросы, а потом медленно встают и поднимают в конце концов бокалы, у кого наполненные наполовину, а у кого и совсем пустые, словно сосуды со своей верой.

– Налейте полковнику Гудериану, майору Степано́вичу, врачу, капитану Карелю… Мне кажется, их бокалы пусты… – громко сказал Ипсиланти Алексею.

Кто знает, кто из них первым предаст его и бросится грабить запасы съестного в обозе? А кто останется верен и не прикоснется к ворованному? Нужно было предвидеть их реакцию и направить самых слабых в тайгу, а самых сильных удержать при себе, чтобы дать им иную смерть. Поэтому он должен разделить свой полк.

Но решимость князя была поколеблена непредвиденным событием. Следующей ночью тигр, ворвавшись в полковую «конюшню» – эскадрон св. Георгия, задрал и покалечил многих лошадей. Был ранен и Фетонт, белый конь князя. Добить его пришлось самому Ипсиланти; разбуженный посреди ночи шумом и криками, он, бросившись на место происшествия, увидел своего коня истекающего кровью. В лагере творилось что-то неописуемое. Казалось, тигр привел с собой из тайги тысячу маленьких бесов, разбудивших в солдатах, для которых вот уже два года ствол ружья служил лишь подпоркой во время передышек, жажду крови и убийства. Они разделились по взводам, по командам и прочесывали тайгу. Многие говорили, что видели тигра и даже преследовали его несколько мгновений. Кто-то с содроганием вспоминал два желтых горящих глаза, вспыхивающих, как угли, все дальше и дальше в зарослях, но никому так и не удалось настигнуть его. Раненые кони ржали, и казалось, это плачут и кричат люди. Солдаты утирали слезы, глядя на муки верных животных, которым ничем нельзя было помочь. Зверь растерзал троих и искалечил по меньшей мере с десяток лошадей, и никто не понимал, по какой причине.

Среди солдат первого батальона был один то ли нанаец, то ли бурят, такой неразговорчивый, что никогда и голоса его толком никто не слышал. Многие офицеры, считая его немым, отправляли на самую черную работу. Та к он и тянул свою солдатскую лямку при кухонных котлах. В ту ночь он, одним из первых бросившись к раненым лошадям, понял, что произошло. Мешая русские слова с какими-то своими, азиатскими, он бросился объяснять, что это дело «амбы» – по всей видимости, так назывался тигр на его тарабарском языке – и что он знает, как найти «амбу» в лесу и как поймать ее, если найдет себе помощников. Он родился в маленьком племени, в стойбище на берегу озера, большого-большого, как море, он тайгу знает, хорошо знает, как ходить, как зверя забивать, как силки ставить. Нельзя бояться, не надо бояться, повторял маленький вдруг преобразившийся таежный охотник, он знает, как «заходить тайга», как «выходить тайга», пусть проверяют, он покажет, как «жить тайга».

Кайджар, так его звали, сразу же решил доказать, что говорит правду. Спросив разрешения у своего капитана, около полудня он ушел в тайгу, взяв рюкзак с провизией, ружье и лук, который к неподдельному изумлению товарищей вырыл из какой-то потайной ямки около своей палатки. Он обещал вернуться к заходу солнца, но прежде – три раза крикнуть, как кричит лось во время гона. Его словно прорвало, он хотел рассказать капитану обо всех обычаях своего племени, а тот слушал его невнимательно, глядя поверх головы маленького таежного человечка в синюю глубину леса. И правда, императорская армия так же непостижима и многоголоса, как сама Россия… Кайджар, бессловесный и прежде ко всему безразличный, которого не знали кем и считать – немым или умственно отсталым, вдруг превратился в древнего азиатского охотника, знатока обычаев, поверий, шаманских талисманов. В кайджаровом взводе только и разговоров было о том, куда он направился, а к вечеру напряжение возросло настолько, что ни о чем другом никто уже и не думал. Вернется ли этот таежный смельчак или исчезнет, как тронувшийся товарищ их Петруха? Чтобы не прослушать трех обещанных лосиных криков, все старались поменьше разговаривать и побольше молчать…

Солнце уже почти село, когда три длинных, вибрирующих, резких звука донеслись из леса, вызвав такую бурю восторга, какую не вызывали и самые большие победы. Это были лосиные, то есть Кайджаровы, крики, и сам он, такой же энергичный, как и утром, вскоре появился из сумрака чащи. Кайджар – и кто бы только мог подумать, что он такой ловкий, – нес за плечами добычу: неведомых птиц с большими переливающимися крыльями, своим блеском напоминавшими павлиньи, тушку горностая и, в небольшой самодельной клетке, маленькую рыжую лисицу, которая тявкала и скалилась, как собака.

В толпе, встречавшей охотника, стоял и Ипсиланти, которого в радостной суматохе не заметили, да он и не старался обратить на себя внимание. Он слушал рассказ этого таежного человека, жуткую смесь знакомых русских слов со странными звуками его родного языка, и думал о том, что так гортанно и отрывисто говорит сама эта земля, таинственная и полная очарования, другая половина России, где ружья и сабли служили не символами власти и верности, а лишь несовершенными орудиями охоты. Что приготовила она им, спасение или погибель? Воспоминание о любимом Фетонте, истерзанном клыками тигра, о смертельной муке, застывшей в глазах коня, и о том, как он, Ипсиланти, заряжал пистолет, чтобы прекратить агонию, вернуло князю привычную уверенность, он протиснулся вперед и обратился к Кайджару:

– Эта «амба», где она сейчас? Сможешь поймать ее? Сто рублей серебром, если принесешь мне ее шкуру, рядовой Кайджар!

Как только Кайджар увидел полковника Ипсиланти, который был на голову выше всех солдат, выражение его лица тут же изменилось, он бросил на землю клетку с лисицей и вытянулся по стойке смирно. Получилось это у него как-то нескладно, его выгибало то вправо, то влево, будто кто-то пытался завернуть его винтом вокруг своей оси. Теперь маленький узкоглазый человечек снова казался немым, как и прежде, когда тигр еще не появлялся из тайги, и Ипсиланти пришлось дважды повторить свой вопрос, который был переведен Кайджару тремя солдатами из Якутии, знавшими язык его народа. Видимо, появление полковника нагнало на Кайджара такого страху, что требовалось какое-то время, чтобы он смог прийти в себя. Князь уж было повернулся, чтобы уйти – он устал от этого ничего не понимавшего дурачка, – но тут Кайджар ожил. Да, он готов ловить «амбу», но это трудно, очень трудно, потому что эта «амба» редкая, очень злая «амба», может «бежать тайга долго, как ветер бежать», то там, то здесь появляться, будто не одна «амба», а много. Но Кайджар – хороший охотник, амба его не обманет, он знает, что она одна в лесу. Одному ему идти нельзя, еще надо людей, десять людей, ловких, как он сам.

– А где их взять? Здесь только три твоих земляка! – раздражаясь, ответил князь.

Но Кайджар закивал головой, показывая, что если полковник разрешит, он сам найдет людей, подходящих для таежной охоты. И действительно, за два дня он набрал не шесть, а целых двадцать солдат из разных батальонов, незнакомых между собой, которых он считал достаточно ловкими. Он наблюдал за ними во время учений, стрельб, езды на лошадях, в бросках и на привале. Смотрел, как двигались их руки, когда они ножом строгали лучину для растопки костра, как они ползли, прижимаясь к земле, чтобы их не заметил враг, как принюхивались к таежным запахам, как уничтожали за собой следы, как умели подделывать голоса зверей и птиц, чтобы перекликаться в лесу, как тщательно прикапывали мочу, опорожнившись. Не зная их имен и званий, он смог бы выделить их в самой плотной толпе. Они были такими же прирожденными охотниками, как и он сам.

Жестокая бойня, устроенная в лагере тигром, которого, если признаться начистоту, никто собственными глазами и не видел, многих солдат заставила задуматься о том, что же это такое на самом деле – тайга. Свою долю внес и Кайджар вместе с тремя якутскими помощниками, и новоиспеченные охотники, неожиданные таланты которых так долго скрывались под армейской формой. Их рассказы у костра о приключениях, о добыче, которая им досталась, медленно, но неизбежно меняли представления солдат о тайге. Теперь она уже не была просто непроходимой чащей, она стала миром, где можно есть, ходить, спать, искать приключений, да таких, что тот, кто не бывал здесь, и вообразить себе не может. Тайга была полна неожиданностей: однажды Кайджар наткнулся в лесу на селение, обитатели которого жили в таких примитивных хижинах, которых в России уже давно не видали. Жители встретили его, одетого в форму Преображенского полка, как какое-то неведомое, но могучее и прекрасное божество, которого надо бояться, как тигра. Они сложили к его ногам еду и приношения, умоляя не причинять им зла и уйти туда, откуда пришел, не тронув их женщин, которых предусмотрительно спрятали в хижинах.

Ипсиланти все понимал. Напряженный труд не давал ему задуматься над абсурдностью происходящего, а тигр и охотники Кайджара делали возможным то, что прежде казалось ему самоубийством: углубиться в тайгу и пересечь ее ради Тобольска. Россия неисчерпаема, у нее много ипостасей, так что можно затеряться в одной из них, продолжая все еще находиться в империи, и даже если его солдаты пойдут в тайгу, они останутся солдатами Преображенского, сохранят форму, оружие, выучку. Ипсиланти приказал солдатам учиться жить в тайге и обходиться тем, что она предлагает, прежде чем будет решено, кто из них последует за Хабаловым, а кто за ним самим. В полку, как он и предвидел, начался какой-то особый подъем, пробудилась жажда приключений, любопытство к этому новому миру, и князь позволил Кайджару организовать экспедицию для поимки тигра.