Текст книги "Весы Лингамены"

Дарима нажала на пустой кружочек, который тут же загорелся зелёным.

– Ну вот, – удовлетворённо отметила она, – теперь дело за малым!

Я лишь молча поразился смелости подруги. Оставивший сообщение теперь был оповещён о том, что его собираются навестить.

Мы вошли в светлую круглую комнату. Освещение, казалось, лилось равномерно и отовсюду, хотя видимого источника света нигде явно не наблюдалось. На стенах висели многочисленные рисунки животных, картины природы и виды каких-то поселений, своим бытом напоминавших уклад жизни 19-го века. В комнате ничего не было, кроме круглой кровати, на которой сейчас сидел светленький мальчик и с интересом рассматривал стоящих на пороге его дома людей. Картину завершал дежуривший у двери колёсный робот модели М-387, отличающийся симпатичной «мордашкой» и добродушным, шутливым «нравом». Он создавался специально для этого города.

– Здравствуй! – приветливо произнесла Дарима. – Мы гости в этом городе. Увидели твоё объявление, решили – почему бы не зайти? Меня зовут Дарима. А это – мой друг Минжур.

Я посмотрел на Дариму и удовлетворённо отметил, что, несмотря на несколько принуждённые интонации, выражение лица у неё было самое что ни на есть соответствующее данной ситуации, а не притворно-игривое, которое, казалось бы, следует составить в общении с больным пружинной эпидемией.

– Здравствуйте! А я – Текано!

Чистые, небесного цвета глаза мальчишки с неприкрытым любопытством изучали нас. Всё его прелестное, хотя и немного нескладное существо – светлые волосы, тонкие ручки, прямая линия плотно сжатых, ещё детских губ, – всё, казалось, вступало в мучительное, невообразимое противоречие с окружающей действительностью этого ужасного места. Казалось, мальчику бы жить да радоваться. Дарима поспешила заполнить возникшую паузу, хотя, странное дело, я не чувствовал ни малейшего напряжения. Всю дорогу сюда я только и думал, с чего нам начать, но как только я увидел этого ангелочка, всё волнение куда-то улетучилось.

– Мы живём в северном полушарии и работаем в Институте Кармоведения, – начала моя спутница. Похоже, она интуитивно поняла то же, что и я: бессмысленно прикидываться случайными зеваками, заглянувшими в Механический город. Мы ездили по миру не в поисках развлечений, а в надежде ощутить свежее дуновение ветерка в своих застоявшихся представлениях.

– И, честно говоря, мы так давно никуда не выезжали, – добавил я, – что уже плохо стали представлять, что в мире творится. Совсем погрязли в своих расчётах.

– А чем занимается ваш институт? – удивлённо спросил Текано. – Что это за кармоведение такое? Оно имеет отношение к кармикам?

Мы вкратце объяснили Текано, чем занимаемся.

Тут лицо его впервые потеряло приветливое выражение, он нахмурился.

– Я знал одну семью кармиков в городе, где я жил, – сказал он. – Но мне всегда казалось, что они исповедуют что-то древнее и давно отжившее. А ваш институт, выходит, хочет придумать… ну, то есть дать людям такое подобие местных «пружин», только одну и на всю жизнь?

Вопрос, конечно, был поставлен в лоб и звучал из уст подростка, не достигшего ещё и 18-ти лет. Но отчего-то именно на такие вопросы отвечать всегда архисложно. Ведь в мире взрослых всё обтекаемо и само собой подразумевается, и, по большому счёту, можно ничего вслух не озвучивать, так как всем и так всё ясно: одна кучка поведенческих стереотипов уравновешивает другую равновеликую кучку, и вся эта шатко-валкая конструкция угловатых условностей и нелепых тождеств всех устраивает, находясь в неком скрупулёзном равновесии.

– О, – подняла голову Дарима, – сравнение просто поэтическое! И как-нибудь, если захочешь, я отвечу на все твои вопросы и расскажу о дхарме подробнее. Но пока поведай нам что-нибудь о себе и своей жизни здесь. Ты ведь хотел пообщаться, как мы поняли, и нам очень интересно выслушать тебя.

В глазах Текано мелькнула радость, он немного воспрянул.

– Я здесь уже несколько месяцев. Быть может, это не так много по сравнению с теми, кто торчит тут годами. Началось всё… Так что же, это всю жизнь надо рассказывать? – прервал он сам себя.

Я удобно устроился на полу и предложил ему говорить лишь то, что кажется ему важным. А мы будем вникать. Дарима примостилась рядом со мной, и мы приготовились слушать.

– Мне сейчас 17 лет, – начал рассказ юноша. – До 14-ти я рос обыкновенным мальчиком, играл со сверстниками, хотел стать космонавтом, исследовать дальние миры, – Текано невесело усмехнулся и продолжил:

– Но уже в 15 я начал постигать, что ничего не знаю о природе нашей реальности, не знаю, как она устроена и кем – я уж не говорю зачем. В то время как мои сверстники забавлялись с «машинками желаний», устраивая всякие соревнования, кто больше и быстрее выдумает и создаст на них всякой разнообразной бесполезной дребедени, я жаждал понять, что заставляет их делать это. Более того, я хотел осознать, в чём же смысл пребывания на планете, когда труд перестал быть главной действующей силой, толкающей колесницу жизни.

– Как рано ты задался такими вопросами, – удивлённо проронила Дарима. – Но прошу, продолжай.

– И тогда я впервые подумал – а какой смысл лететь к дальним мирам, когда я понятия не имею, зачем существует мой собственный, родной? Что мне искать в несусветной дали от родины, когда главные вопросы назрели ядовитым прыщом и грозят прорваться уже здесь, на земле!

Мы слушали, затаив дыхание. Просто не укладывалось, что всё это с такой ясностью могло существовать в уме 15-тилетнего подростка.

– С тех пор мечты о межзвёздных путешествиях покинули моё взрослеющее воображение, и всё моё существо заняли вопросы, о которых я сейчас вкратце говорил.

Так я равноудалился и от сверстников, и от былых поползновений к далёким туманностям. Сочтя вопрос «зачем» трудноразрешимым, хотя и главенствующим, я в первую очередь задался вопросом «как», то есть занялся мировым переустройством. Я знаю, на эту тему написано множество книг, и с некоторыми я был поверхностно знаком. Но все они были созданы давно и не могли отражать реалии нашего времени.

– А что ты хотел изменить? – аккуратно спросил я.

– Ну, меня совсем не устраивала роль человека в современном мире. Было такое ощущение, что человек разумный с тысячелетней историей войн, взлётов, падений, открытий и освоения космоса превратился вдруг в некое диванное существо, основной и почти единственной функцией жизнедеятельности которого является подача звуковых команд неизменно стоящей рядом машине желаний. Машина желаний плюс Человек Диванный – это звучит гордо!

Мы сочувственно смотрели на Текано. Сколько всего успел впитать и переварить этот юноша за столь малое время. Иным недюжинным умам для этого требовались многие десятилетия…

– Как будто мы от человека разумного, от первобытных костров и охоты на мамонтов совершили такую большую прогулку во времени – через первобытно-общинный строй, через рабовладельческий, феодальный, демократический, через стирание политических границ, – и пришли к Человеку Диванному, который по сравнению с людьми каменного века – бог, но при всей своей «божественности» только потребляет, но уже ничего не производит, да и попросту вообще ничего не делает. В уме я рисовал себе картины нового мира, где каждый будет трудиться – умственно или физически. Я прозревал города из камня и дерева, сложенные руками мастеров, я видел поля с пшеницей и картофелем, которые возделывали люди. Мой мир состоял из учёных, исследующих природу всего, из художников, рисующих, открывающих нам сакральные горизонты бытия. Мой мир был из поэтов и тружеников всех фронтов. Диванным тунеядцам там не было места!

– Скажи, Текано, а себе какое-то место ты отвёл в своём прекрасном мире? – осторожно поинтересовалась Дарима.

– Ты очень прозорлива. К 17-ти годам я уже несколько переболел моими прекрасными мечтаниями, и жаждал делать дело. Я начал рисовать. Я рисовал свой новый мир. Но как я ни старался, мои способности не позволяли мне изобразить всё таким, каким мне это виделось. Получалось лишь бледное подобие! – Текано недвусмысленно окинул взглядом стены с рисунками. – Эскизы, наброски вместо полотен!

– Вот уже и почти вся моя история, – проговорил Текано каким-то глухим, вмиг угасшим голосом. – С тех пор, как я осознал, что мне никогда не стать великим художником, никогда и близко не создать таких шедевров, как у бессмертных живописцев прошлого, все мои младенческие размалёвки нового миропорядка стали рушиться и осыпаться как карточный домик от сквозняка из форточки в мир реальный… Я быстро растаял как масляная фигурка на солнце, и за несколько месяцев от меня осталась только бесформенная лужица немощи и полного неверия. Я хотел ещё… я… ой, простите, слабею… – Текано утомлённо прикрыл веки. – Мне б немного отдохнуть…

– Текано!.. – вырвалось у испугавшейся за мальчика Даримы.

Стоявший наготове около двери М-387 мгновенно замигал красной лампочкой и быстро поехал к Текано. Обогнув нас, всё еще сидящих на полу, он подъехал к мальчику, и, выдвинув щупальца, аккуратно взял его неподвижную руку и сделал «пружинный» укол. Затем робот развернулся к нам.

– Текано хорошо бы отдохнуть до завтра, – сообщил он нам. – Он потратил слишком много сил на беседу, и сегодня я ввёл ему «пружинку» раньше обычного.

Мы поднялись.

– М-387, – сказал я, выходя из комнаты, – передай, пожалуйста, Текано, что мы навестим его завтра в это же время.

– Конечно. До свидания, – проговорил приятный голос, и М-387 три раза мигнул нам зелёной лампочкой на прощанье.

– Какой удивительный юноша! – воскликнул я, когда мы вышли. – Чистый и беспомощный. Как бы ему помочь?

– Я знаю как, – загадочно осветила меня улыбкой Дарима. – Но пока оставлю это при себе, я думаю, скоро у тебя представится возможность всё увидеть самому.

Меж тем на улице уже темнело, мы связались с Креем Зоннером и спросили, где можно остановиться. Общаться уже ни с кем не хотелось, и мы проследовали в указанный нам гостевой дом. Немного молча посидев друг с другом за чаем, мы начали готовиться ко сну.

– Дари, – тихо прошептал я, когда мы выключили свет. – У этого парня гигантский потенциал, надеюсь, нам удастся что-то сделать.

– Да. Просто он потерял себя, и в его богатом чернозёме нерастраченных возможностей так и не проклюнулось рациональное зерно созидания…

Я собрался уж было засыпать и перевернулся на другой бок, но тут в голове моей начали проступать очертания одной мысли. У меня всё не укладывалось в мозгу: такой сознательный, такой решительный, столь многое хотел сделать, но оказался в городе немощных инвалидов, за которыми ухаживают роботы. Наконец, я не выдержал:

– Дари, Дари, – позвал я, – ты не спишь?

– Да нет, мой друг, ещё нет…

– Ты не знаешь, а Пружинная Эпидемия хорошо изучена? – облёк я в слова долго вертевшееся в уме. – Что там по этому поводу говорил Крей?

– Он говорил только, что она неизлечима. Но самое главное сейчас не это. Самое главное, что Текано не болен!

– Как же это?! – я даже подскочил на кровати. – Мы же сами видели…

– Да, Крей говорил, что болезнь прогрызает человека до костей, но хоть я и видела других больных только издали и не могу в точности сравнивать, у меня возникла уверенность, что Текано можно вытащить. У него эта зараза ещё только на начальной стадии – он охотно пускает к себе чужих и рассказывает сокровенное первым встречным. Остальные здесь уже вообще не способны ни на какие контакты. Так что у нас ещё есть шанс помочь ему.

– Расскажи же! – попросил я ещё раз.

– Сейчас пора спать, – Дарима крепко сжала мою ладонь. – Завтра мы обязательно навестим его.

И вот мы снова в знакомой комнате.

– Здравствуйте, Минжур и Дарима! – радостно произнёс Текано и поднялся нам навстречу. А я уж думал, вы больше не заглянете после такого.

– Ну что ты, Текано! – Дарима подошла к мальчику и взяла его за руки.

– Я в прошлый раз слишком много говорил, а вы всё больше молчали… Расскажите мне, пожалуйста, о ваших экспериментах, – попросил вдруг юноша. – Вот если бы я знал о таком Институте как ваш, то, может, тоже выбрал бы себе путь учёного, и кто знает тогда, как бы сложилась моя жизнь.

– Наш институт лишь доказывает наличие причинности, но не разрабатывает и не выкапывает ничего принципиально нового, – объяснил я вкратце. – Да и ведь в прошлый раз ты говорил, что знал семью кармиков и ничего хорошего об этом сказать не можешь.

– Говорил, – согласился Текано. – Но всё это больше от собственного невежества, мне в то время всё это представлялось какими-то древними культами.

– А сейчас? – спросила Дарима.

– Хех, – выдохнул Текано, – поверьте, мне всё ещё много чего интересно, в том числе и это. Но заинтересованность моя длится теперь несколько минут, а затем всё куда-то утекает, растворяется, пропадает… Как мне страстно хочется заинтересоваться, захотеть так, чтобы уже не терять этого желания! Я перестал верить в ад и рай, потому что понял, что нигде не может быть хуже, чем здесь, в этом теле…

– О, малыш! Я могу показать тебе путь, который приведёт тебя к полному освобождению от страданий, – сказала Дарима проникновенно. – Хочешь, я расскажу тебе о нём? Но встанешь ли ты на него, зависит только от тебя самого.

– О, я жажду этого больше всего на свете! – воскликнул Текано и судорожно сжал ладонь Даримы, которая всё ещё держала его руки.

– И я заодно послушаю, – сказал я, – придвигаясь ближе к остальным.

– Примерно 3700 лет назад в одном из древнеиндийских княжеств в роду шакьев жил принц Сиддхартха, который по воле его отца, раджи Шуддходаны, до 29-ти лет не выходил за пределы родного дворца. Так любящий отец хотел оградить будущего короля от всего того, что неизменно делает несчастным любого. Он мечтал уберечь юношу от суровой правды жизни, давая взамен все привилегии царской власти – гарем из пятисот наложниц, любые богатства и развлечения, игры и состязания со сверстниками… Но однажды Сиддхартха, не ведающий о болезнях и смерти, случайно выбрался за пределы отцовского дворца. Там он встретил больного, увидел жалкого нищего, созерцал отсутствующий взгляд погружённого в себя отшельника, и, наконец, нашёл на дороге мёртвого человека. И когда он понял, в каком далёком от реальной жизни коконе находился все эти годы, то бросил беспечную жизнь во дворце и сделался скитальцем-искателем истины…

Долго ещё рассказывала Дарима об учении Дхармы и его основателе, а Текано внимательно слушал, изредка задавая вопросы. Видно было, что он очень заинтересовался. Никто из нас не обратил внимания, сколько прошло времени с начала рассказа, поэтому мы совсем забыли про то, что может случиться с мальчиком.

– Ой, – вдруг растерянно промолвил он. – Я хочу пойти по его следам, но… темнеет в глазах… я больше не хочу! – при этих словах мальчик отчаянно схватил нас за руки, в глазах его на миг отразилось столько муки, что я невольно дёрнулся.

Но вот тело мальчика обмякло, а руки свесились вниз. И снова заспешил на помощь бессменный М-387 и проделал обычную процедуру. Теперь Текано лежал неподвижно как каменная статуя.

Дарима осторожно выпустила ладонь мальчика. В уголках её расширившихся глаз набухли слезинки. Она поднялась и, отойдя на несколько шагов, стала, скрестив руки на груди.

– Посмотри, только посмотри на него, – запричитала она в слезах. – Он же словно воплощение всех страданий нашего мира. И если все достижения современной цивилизации в итоге ведут к этому, то грош им цена!

Я ещё не успел на это отреагировать, как лицо Даримы вновь изменилось. Было понятно, что сейчас она переживает сильнейший эмоциональный всплеск, и почти физически можно было наблюдать, как засветилось её лицо.

– Namo Ratna Trayaya…1818
  Начало мантры Авалокитешвары, являющегося воплощением сострадания всех будд.


[Закрыть] – царапнули безмолвную поверхность мироздания древние как свет слова.

Тут даже М-387 прекратил возиться у кровати Текано и уставился на поющую женщину. Как бы он ни решил, что ей тоже требуется помощь! Я положил руку на голову робота и, приложив палец к губам, тихонько прошипел: «тс-с-с!»

– Мы подождём его пробуждения здесь, – обратилась Дарима к роботу, когда дочитала до конца.

– Хорошо, – ответил М-387. – Разрешите поинтересоваться – что пела Дарима? Я перебрал в памяти все слова на всех существовавших языках, но не обнаружил ничего идентичного.

– Это из учения Дхармы, мой металлический друг, – сказал я, – мягко похлопав М-387 по плечу. – Не обижайся, но вот тебе это точно ни к чему. Роботы, по-моему, единственные существа на этой планете, которым дхарма совсем ни к чему1919
  Минжур, разумеется, подшутил над роботом, т.к. последнего никак нельзя отнести к «существам».


[Закрыть].

Бежали дни, а мы всё никак не уезжали из Механического Города. Мы каждый день навещали Текано, и сами не заметили, как сильно привязались к нему. А юноша, тем временем, быстро шёл на поправку. Ещё пару дней приступы продолжались, затем они стали происходить всё реже, и вот, наконец, наш новый друг твёрдо встал на ноги и сказал:

– Ну вот, теперь я, кажется, полностью здоров и готов приступить к изучению дхармы по-настоящему!

И вот он весь стоял перед нами – нескладный мальчик с щуплыми руками, длинной шеей и большой головой с выделяющимися лобными долями. Он являл собой слишком явное превосходство интеллекта над инстинктами, которыми всё ещё жило большинство людей. Поэтому он и не смог жить как обычный человек и оказался в городе духовных инвалидов. Но сейчас надежда, подаренная Даримой, желание выздороветь и вылечить весь мир оказались в нём столь сильны, что Текано уже превозмог свой недуг.

Собственно, брать ли его с собой, мы с Даримой даже не обсуждали. Лишь в самом начале, когда приступы «пружинности» ещё повторялись, у нас состоялся небольшой разговор.

– Давай позовём его с собой, – предложила Дарима.

– Мне тоже хотелось бы. Но это – ответственный шаг, – ответил я неуверенно. – Если болезнь вернётся, не станет ли ему ещё хуже?

– Все мы на одной и той же узкой дорожке. У нас с тобой тоже рано или поздно может возникнуть подобная болезнь, если… У всех нас только один путь – увидеть свет.

И вот, наконец, через полтора месяца после знакомства с Механическим Городом №227, мы втроём покидали сиё скопище смутного недоразумения.

– Я слышал, – сказал Текано, вглядываясь в иллюминаторы, – что где-то в тайге обитает счастливая коммуна людей, ушедших из городов и порвавших с цивилизацией. Живущих натуральным хозяйством и охотой – в точности как люди прошлых эпох. Они не развращены, не опустошены всем этим призрачным многообразием однотипного, оказавшимся на деле лишь великолепной бутафорией, трёхмерной пустышкой. Раньше я думал – как же они не понимают, что всё бесполезно? Что через несколько десятилетий их жизнь закончится и перед лицом вечности все их труды всё одно ничтожны? А теперь думаю – как хорошо было бы уединиться так и изучать дхарму.

– Я тоже слышала про это поселение, – улыбнулась Дарима. – И я даже знаю людей, которые отправлялись искать его. Но все они возвращались с пустыми руками, разочарованные. Так что большая вероятность, что этот город – просто легенда. Но ты можешь уехать в любую точку мира и изучать дхарму даже в гордом одиночестве.

– Ты моя учительница, – Текано прижался к Дариме и положил ей голову на плечо. – И Минжур мой друг. Куда же я без вас поеду?

Вимана продолжала набирать высоту. Очертания Механического города истончались, неспешно уплывая за пределы видимости. Беззаботное, полудетское личико Текано теперь было совершенно умиротворённо, он спал. И я подумал – это ведь несложная арифметика: если каждый 10000-й житель Земли найдёт путь увезти отсюда хотя бы одного человека, дать ему шанс на новую жизнь? Для этого нужен всего один из десяти тысяч, имеющий силы и способности сделать это. Так Механические города бы опустели. Но всё это, понятно, мечты. То, что удалось Дариме, видимо, исключение, лишь подтверждающее правило.

Но долго любоваться идиллической картиной и вынашивать Текановские планы совершенствования мира мне не удалось. Тревожно запиликала связь, и взволнованный, хриплый голос Гелугвия наполнил рубку:

– Ящер! Он появился, – быстро проговорил он. – Давайте ходу, вы нужны тут!

Мезозойский Ящер расправляет перепонки

Когда мы вошли, он был уже там. Высокий темноволосый мужчина, которого мы мельком видели на экранах кристалловизоров в тот памятный день, когда всё изменилось. Ящер. Это был он, собственной персоной. Да, он сам явился в институт и сейчас находился прямо в нашей рабочей комнате, сидя на стуле в центре зала. Впрочем, мы были предупреждены.

На звук наших шагов Ящер обернулся, и я впервые встретился с ним взглядом.

– Вы, верно, Минжур и Дарима? – спросил он. – Здравствуйте.

Текано, который попросился с нами, Ящер едва заметил, слегка кивнув ему.

– Да, – ответили мы с Даримой одновременно.

– А ты, похоже, тот самый Ящер, – добавила Дарима, стараясь не сильно интонировать.

– Да, так меня прозвали в этих стенах… Мы вас ждали, чтобы начать.

Я вопросительно посмотрел на окружающих. Что тут ещё можно начинать? Штольм поспешил объясниться:

– Ящер сообщил, что собирается навестить нас, и мы поспешили позвать отсутствующих сотрудников, чтобы все были в сборе.

– Итак, – взял слово Гелугвий, – все уже поняли, что это Ящер. А Ящеру представили каждого из нас. Можем приступать к делу.

Все смотрели на незваного гостя. Лицо его с выдающимися скулами и чёрными усиками над упрямой складкой тонких губ сейчас являло собой выражение напряжённого ожидания.

– Меня зовут… – начал он и осёкся. – В прошлом у меня было имя, данное мне при рождении, но после известных событий оно потеряло всякое значение, и я хочу навсегда забыть о нём. Теперь меня зовут Ящер. И мне вполне нравится, как меня прозвали ваши корифеи, – тут Ящер слегка кивнул Штольму и Гелугвию, которые, впрочем, внешне никак не прореагировали на эти слова.

– Я даже не знаю толком, с чего бы начать. У нас ведь явно много вопросов друг к другу. Особенно, я думаю, у вас ко мне. Но объясниться нам необходимо. Давайте, сначала я выскажу свои соображения насчёт города и Эксперимента в целом, и в этом контексте постараюсь объяснить и свой поступок. А вы, уж конечно, изложите мне в процессе общения всё, что сочтёте нужным. А после этого пусть меня подробно допросят кристалловизоры.

При упоминании «допроса» мы несколько стушевались. Да, Ящер проник под Колпак, он фактически сорвал нам весь Эксперимент. Но допрашивать его с помощью «честных машинок», это уже, извините, та же «святая инквизиция», разве что сильно пропитанная гуманностью 32-го века, но сути своей от этого не растерявшая. Как я уже рассказывал, доискиваться правды с помощью кристалловизоров перестали уже вскоре после их изобретения…

– Я настаиваю, – твёрдо сказал Ящер, видя наше замешательство. – Это не оставит тёмных пятен в моей истории.

– Да мы, в общем-то, и не сомневаемся, что твои действия мотивированы высокими целями, иначе бы ты и не пришёл сегодня, – сказал Штольм. – Вот только способы достижения этих целей ты избрал… ммм… несколько странные. Ну да ладно, ждём твоего рассказа. А после, если желаешь, дадим слово и «честным машинкам».

Ящер медленно, одного за другим, осмотрел собравшихся. Было видно, что ему приготовились внимать умные, серьёзные люди. И он заговорил:

– Верно сказано про цели. Однако, разрушение – отнюдь не мой излюбленный способ их достижения, как может сперва показаться. Да, я знаю, что меня даже сравнивают в этом с прошлым подобным возмутителем спокойствия, пытавшимся вмешаться в судьбы мира. Но я не чувствую с ним никакой связи. Он только разрушал, ничего не предлагая взамен. Я же пришёл строить новый мир, мир мечты и процветания.

– Где-то я это уже слышала2020
  Дарима тонко намекает, что у каждого оратора нынче – новый цветущий мир, как на лекции у Минжура.


[Закрыть], – негромко проговорила Дарима.

Ящер пока не придал значения этому комментарию и продолжил:

– Помните, тот ведь тоже хотел улучшить мир? Он решил, что для этого нужно остановить прогресс и уничтожить всё, что, по его мнению, уводит человечество ещё дальше от «золотого века». И я хочу привнести в мир свежую струю, но зачем топтать не глядя? Да, я сорвал вам эксперимент, но взамен я обязуюсь организовать на месте нынешнего поселения город, который будет жить исключительно ручным трудом.

Лица слушавших в этот момент претерпели серию незначительных мимических движений, кто-то тяжко вздохнул. Но Ящер пока не останавливался.

– Я считаю, – убеждённо говорил он, – что даже в случае достижения вами 99 единиц кармопроцента что-то изменилось бы лишь в ваших собственных жизнях. И сказать вам, что? Вы бы просто стали искать себе новое занятие. Чтобы не помереть со скуки. Поверьте, ни один человек не станет жить, опираясь лишь на сухой расчёт и пусть даже неопровержимое доказательство существования причинно-следственной связи, – если только он не пришёл к этому доказательству исключительно на основе личного эмпирического опыта.

Чего вы ожидали в случае «победы науки»? Что половина человечества тут же бросится безудержно ликовать, или, паче чаяния, «пружинная эпидемия» мгновенно закончится? Вам не изменить человека одним лишь обоснованием того, что любое действие имеет как предопределяющую его причину, так и само является причиной, определяющей дальнейшие действия. Вдохните в него радость, дайте ему стоящее дело, покажите ему пути для развития и совершенствования! Вот тогда, может быть…

Ящер осёкся, шумно вздохнув. Пришла пора и нам вступить в разговор.

– Выходит, всё это ты сможешь предложить людям в новом городе? – подался вперёд Гелугвий. – Полагаешь, большая часть человечества при первой же возможности бросит «волшебные машинки», чтобы увязнуть в тяжелом рутинном труде, выращивая себе пропитание на огороде? И кто же кроме тебя будет трудиться на грядках?

– Я буду трудиться! – подал тут голос Текано, и Ящер впервые с удивлением отметил присутствие в комнате светленького мальчика, которого он раньше едва ли удостоил взглядом, полагая, что это ребенок одного из сотрудников, приглашённый на интересное представление.

Теперь Ящер, конечно, обратил самое пристальное внимание на юношу.

– Прости, а кто ты? – спросил он удивлённо. – Сын кого-то из присутствующих?

– Можно и так сказать, – ответил Текано, польщённый вниманием Ящера. – Минжур с Даримой нашли меня в Механическом Городе №227, оделили надеждой, и я возродился. Но, может, обо всём этом после?

– Да, обязательно поговорим, – продолжил Ящер, скрывая радость. – Ну вот, Гелугвий, за примером далеко ходить не надо. Мы наплодили Механических Городов, и численность их перманентно растёт. Ни для кого не секрет, что появляться они стали вскорости после свалившихся на наши головы «волшебных машинок». Так что же это, позвольте на минуточку, технический прогресс нашей цивилизации неуклонно ведёт к закату её жизнедеятельности и дальнейшему вымиранию человеческого вида?

– Ведут не сами «машинки», а неготовность человека развиваться и работать над собой, – отвлечённо бросила Дарима, привычно смотря в окно.

– О, да! – подхватил Ящер. – И, таким образом, безобидная поначалу «волшебная машинка» превращается из нашего помощника в нашего грозного властелина.

– Хм, как и предсказывал Сумеречный… – проговорил Штольм, и, поймав на себе недоумённые взгляды, поспешил добавить: – Но об этом чуть позже. А пока что скажи нам, пожалуйста, Ящер, вот что. Твои устремления улучшить мир нам понятны, да и вряд ли сейчас кто-то будет желать обратное. Но что ж ты начал с разрушения чужого, а не с создания своего, принципиально нового, альтернативного имеющемуся? Почему выбрал такие радикальные методы? Места, что ли, мало на земле? Можно же было построить город хоть рядом с нашим поселением, но вне Колпака. И никому бы не помешал…

– Всё так, и вы со своей стороны, понятное дело, правы, – ответил Ящер. – Но дело ещё в том, что под Колпаком собрались сознательные люди, готовые отдать жизни во имя преобразования мира. Вот только вы направили их, уж извините, на заранее тупиковый путь… и ничего не ведающих детей туда же затянули…

– Я согласен, – сказал я, – что не уведомить детей об истинном положении дел во имя Эксперимента – моральная задачка высшей категории сложности, попахивающая не очень свежо. Я и сам, чего теперь скрывать, недавно порывался немедленно прекратить Эксперимент… Но скажи-ка нам, Ящер, почему ты так уверен, что лучше всех знаешь, что делать? И даже как распорядиться имеющимися людскими ресурсами? Почему запросто позволяешь себе перечёркнуть труды пяти десятков лет?

– Да почему же сразу перечеркнуть? – попытался парировать Ящер. – Я обещаю взяться за создание нового города. К нам потянутся люди, задыхающиеся в духовной пустоте современного мира. Кстати, Эксперимент ведь можно продолжать и «без отрыва от производства». Представляете, сколько новой кармы там появится?!

Тут, несмотря на серьёзность ситуации, все кроме Текано засмеялись.

– А что вы смеётесь? – немного опешил Ящер. – Да, может, я не очень понимаю, что такое карма. Но я прочитал значение этого слова. Карма – это действие, это движение. Так что новый город ещё принесёт вам, учёным, много материала для изучения!

– Ну что вы, ну сами подумайте, – продолжил Ящер. – Я ведь организую для вас нечто гораздо более привлекательное, чем возможность проводить исследования в искусственной, замкнутой среде, куда даже птицы не залетают! Я усовершенствую идею мира под Колпаком Неймара! Это будет и новый экспериментальный город и новая площадка для изучения одновременно! Никто из поселян ведь, думаю, не откажется помочь учёным, тем более что тут всего-то требуется быть естественным…

– Быть естественным? – перебил Гелугвий. – Ты полагаешь, всё человечество в едином порыве возрадуется возможности просто так отбросить полторы-две тысячи лет собственного развития? А от электричества ты тоже намерен отказаться? И от колеса? И снова станешь рыть землянки как наши далёкие предки?

– Мировая история говорит, – добавил Штольм к словам коллеги, – что пути назад нет. Ты что же, хочешь отказом от «машинок желаний» снова загнать всех на деревья?

– Это как раз сами «машинки желаний» загоняют людей в Механические Города! – торжественно произнёс Ящер.

Гелугвий пожал плечами, а Штольм уныло уставился на собеседника.

– Ну а ты можешь хотя бы в общих чертах сказать, что там будет? – спросил последний. – Про ручной труд мы уже поняли.

– Это будет тот же город, только поле Колпака мы отключим, чтобы туда мог попасть любой желающий. И не через туннели, как я… А изучать карму на искусственном островке жизни – по-моему, это нелепость. У нас есть единый мир, и от каждой частицы зависят все остальные частицы. Поэтому даже далёкому от проблем кармоведения человеку ясно, что если изучать – то всё сразу.

Бывалого Штольма не так просто было пронять какими-либо словами.