Текст книги "Все нормальные люди"

– Ты чо, Кирилловны внук, что ли? Давненько ты к родной бабке-то не приезжал, она ж всё твою фотографию в кошельке носила, – раздался громкий голос продавщицы. – Давай выкладывай с тележки, под запись отоварю, потом принесёшь, но не больше двух недель чтобы…

Полная продавщица достала исписанную тетрадку и взяла авторучку. В её тетрадке в столбик были записаны фамилии односельчан, все больше мужские, с небольшими суммами, часть из которых были жирно зачеркнуты. «Наркоман, что ли, внук Кирилловны? – вдруг раздался сзади из очереди вопрошающий старушечий голос. – Али пропил всё? А так красиво одетый, но худобздей совсем. Точно, наркоманить к бабке приехал!».

Кирилл вспыхнул, оглянулся с ненавистью на старуху из очереди, на продавщицу, поглядел на мелочь в своей руке. Бросил мятую бумажную десятку и несколько монет на стойку кассы, взял хлеб из тележки и молча вышел из магазина. Вслед неслись обрывки споров про его хвостик «как у девки», внешний вид и что-то про отца, который был еще худее двадцать лет назад.

Дома между сыном и матерью вспыхнул новый скандал. Она утверждала, что на карте была значительная сумма, что он сам об этом знает, что вот исчезло всё на ровном месте и совершенно неожиданно, что это наверняка мошенники и что у неё нет ни копейки наличных денег. У Кирилла денег не было тоже. Сначала они пытались дозвониться отцу – безуспешно, он в заграничной командировке, даже сообщения не доходят. Затем Кирилл вырвал телефон из рук матери и сам пытался дозвониться до бабушки – абонент, в своем противорадикулитном санатории, оказался недоступен. Затем Кирилл, всячески демонстрируя свою независимость и раздражение матерью, решил обратиться к друзьям в социальных сетях, но его старенький смартфон выдал никогда не виданное: «Недостаточно средств, пополните баланс», а затем и вовсе отключился. Банальное, но такое острое и непривычное чувство голода внутри юноши боролось с его праведным гневом.

– Я всё понял! – кричал Кирилл на мать. – Вы это всё подстроили! И билетов обратных не купили, и дозвониться всем сразу не получается! Вы меня повоспитывать чувством голода решили, мам? По какому праву? Вы меня что, за идиота держите? Ты думаешь, я сейчас вот на колени упаду и скажу: мамочка я всё понял, дай мне ка-а-ашки?

– Какашки! – жёстко и совершенно непривычным тоном ответила мать. – Прекрати немедленно истерить, как впечатлительная барышня!

– Я барышня? Я? – громко крикнул сын, невольно вспоминая разговоры в магазине про его стянутые в хвостик волосы. – Ты знаешь, что такое автостоп? Это тебе не на твоей красненькой «Мазде» разъезжать на каблуках! Я-то доберусь до Москвы, а вы тут, в дыре этой, с отцом вместе дальше своей педагогикой занимайтесь, понятно?

Кирилл решительно направился к двери на улицу и принялся шнуровать кроссовки.

– Сбегаешь? А я что буду есть? – спросила мать без тени привычной жалости и опасений за единственного сыночку. – Хорошо, ты за неделю, возможно, доберёшься до Москвы, будешь выпрашивать еду у дальнобойщиков, спать на остановках. Если не прибьют где-нибудь на просторах великой родины, зайдёшь домой – и что будешь есть в Москве? У друзей будешь попрошайничать пока отец не вернётся?

– Работать буду – а попрошайничать не буду! – ответил сын, выпрямляясь. – Лучше одному жить и работать, чем такие дешёвые подставы с вашей стороны!

– Так и работай здесь, кто тебе не даёт, заработай и езжай!

– Да я видеть тебя не хочу после этих ваших шуточек!

– Поэтому меня можно оставить помирать с голоду? У меня тоже нет ни копейки. Или ты предлагаешь мне попробовать тоже поехать автостопом, наперегонки с тобой? Что-то мне подсказывает, что я быстрее доберусь до Москвы. Будешь потом гордится матерью, рассказывать, как я на трассах голосовала…

– Да пошли вы все!.. – тихо буркнул под нос Кирилл, шнуруя кроссовки. Он кипел от злости, будучи уверен в том, что всё подстроено специально. А ещё он определённо не узнавал собственную мать – она была жёсткой, решительной, разговаривала с ним так, как никогда в жизни не говорила. Он встал и вышел во двор, хлопнув дверью и надеясь этим жестом вывести, наконец, мать из равновесия, даже заставить ее плакать и просить у него, у сыночки, прощения за эти глупые шутки.

На улице тем временем уже вечерело. Выйти со двора молодой человек все-таки не решился. Не потому что боялся, а потому что слова матери о том, что он бросает её в такой ситуации и сбегает, больно резали по самолюбию. Но возвращаться в дом было еще стыднее. Кирилл присел на крыльцо, совершенно не понимая, чем себя здесь занять. В животе заурчало. Скромный самолётный ужин эконом-класса он проглотил еще вчера вечером, теперь организм всерьёз бунтовал и требовал еды. «А если я просто пожалуюсь этому, который по правам ребенка? – Кирилл вспомнил, как в школе им объясняли в пятом классе про их права и обязанности родителей, говорили про какую-то «горячую линию жалоб», и отец сурово нахмурился, когда услышал об этом от своего отпрыска за ужином. – О, здесь тоже наверняка есть такие же по правам ребенка! Они обязаны меня кормить!». Кирилл взял было свой разряженный телефон, но вдруг остановился и снова сунул его в карман: «Так мать тоже голодная, наверное, мы же с ней вместе не едим, несправедливо как-то получится. А может, в полицию обратиться? Ну, раз деньги-то с карточки украли?».

Этот вариант он тоже отмёл. Во-первых, потому что не знал, где тут искать полицию, во-вторых, стрёмно обращаться к ним за помощью, если сам сорвал глотку, выкрикивая «Мусора – позор России!». К тому же он теперь наверняка есть в их базе как административный правонарушитель.

Между тем над перелеском за огородом небо начало уже краснеть июльским сибирским закатом. Вдруг он почувствовал, что рядом на крыльцо усаживается мать. Просто садится с ним рядом, не обнимает, не говорит ласково, не льнёт к нему – молчит, кутаясь в какой-то бабушкин старинный платок. Но за то, что ему не пришлось самому возвращаться в дом, Кирилл был ей очень благодарен, хотя и пытался это всячески скрыть – настолько, что даже демонстративно отвернулся от матери.

– Чего, сыночка, решил посидеть на дорожку? Ночью до трассы пойдешь? Ну а что, многие в девяностые так и делали. Денег вдруг не стало, есть нечего, скинули балласт в виде семьи и детей – и вперёд, на большую дорогу, – с прежней твёрдостью в голосе, но без издёвки сказала Ольга Петровна.

– Причем тут девяностые, мама? Опять воспитываешь?

– Да при том! У твоего деда на книжке полторы тысячи лежало, у бабушки пятьсот – тех еще рублей, а это по тем временам целое состояние. Трое детей на руках, вот в этом самом доме, и вдруг ни сбережений, ни зарплат! Ну давай, скажи мне честно, надо было тогда деду сбежать автостопом? Что там тебе умные люди, которым ты доверяешь, по этому поводу советуют? Так же, как ты сейчас? Как-нибудь прокормятся сами? По-моему, у нас сейчас такая же ситуация, как у миллионов людей тогда, и тоже неожиданно, но только мы пережили и тебя родили, вырастили, а ты давай, иди своим путем, автостопом!

– Ну дед-то взрослый был, мама, работал! – всё ещё не веря в происходящее, пролепетал сын. – Неужели у тебя правда нету денег, и правда папа не переведёт?

– Правда! – жёстко сказала мать. – А ты чего, только на митингах взрослый, а потом опять маленький? Вилы в старой стайке, за баней, ведро там же, пойди на огород и подкопай картошки, кустов пять, выгребай всю, она сейчас мелкая еще, бегом марш! Я салат пока сделаю…

* * *

После свежей картошки с салатом из зелени на подсолнечном масле и чёрным хлебом Кирилл, успокоившись, лежал на отцовской кровати и обдумывал ситуацию. К сожалению, он вынужден был признаться самому себе, что в сложной форс-мажорной ситуации мать оказалась мудрее. Конечно же, нужно было сначала добыть денег на поезд, а лучше – на самолёт, а потом хлопать дверью. Ещё из головы не выходило – в чём он, конечно же, никогда не признался бы матери, – сравнение с началом девяностых годов. Не укладывалось в мозгу, как могло случиться так же, как у них сегодня, но по всей стране. С другой стороны, Кирилл доказывал себе, что именно эта встряска, наверное, жестокая, позволила многим умным людям воспользоваться шансом и получить от жизни всё и даже больше! Как отец воспользовался? В институт поступил? Ночным сторожем подрабатывал? Скукота и позор. С другой стороны, а что можно сделать здесь и в тысячах других городов и посёлков, если такая ситуация произошла? Бизнесом заняться! Точно, надо назло им всем доказать, надо придумать что-то с деньгами и свалить отсюда! Кирилл сладостно представил, как небрежным жестом с равнодушным лицом отдает матери билет на самолёт и показывает ей на ожидающее у ограды такси, как она удивлённо смотрит на него и с благодарностью бросается ему на шею. После хоть и постного, и позднего, но всё-таки ужина, мечталось легко и амбициозно.

«Надо завтра осмотреться, хорошо хоть огород бабуля сохранила, ведь сколько раз отец просил её высадить цветы вместо картошки и не работать на огороде, а пока у нас есть картошка – я точно придумаю, где взять деньги», – закончил вдохновляющие размышления Кирилл. Он пружинисто поднялся с кровати, только сейчас заметил турник из ржавой трубы, устроенный над дверью отцовской комнаты, подтянулся раз пять и вышел к матери. Она по-прежнему, несмотря на ночь, сидела за столом на кухне и рассматривала очередной альбом с фотографиями.

– Мам, а кстати, как тогда, в девяностые, зарабатывали, если ни у кого денег не было?

– Кто во что горазд, так и зарабатывали… – с сомнением глядя на сына и ожидая подвоха, или еще хуже – нового скандала, ответила Ольга Петровна. – Отца твоего, например, как спортивного парня в восемнадцать лет после чемпионата области по самбо, в бригаду звали: рэкет, вымогательство, крышевание. Другие скотину разводили – молоко своё, яйца, сыр, сметана, мясо, хотя это и очень нелегко физически, да и с кормами вечная проблема. Кто-то – «купи-продай», челноками до Китая или в цепочку продаж от оптового рынка. Крутились, в общем, как-то…

– Мам, я серьёзно, давай уже будем помогать друг другу. Я докажу вам, что всё нормально, и денег заработаю на обратную дорогу – сама же ещё за все свои нравоучения и нотации извиняться будешь. Сейчас, наверное, с этой властью будет сложнее что-то сделать, чем тогда, но я тебе докажу! Расскажи конкретно про Курское и Новосибирск, и про отца с дедом.

– Ну, садись, сыночка, я тебе сейчас чаю налью, расскажу всё, что знаю…

* * *

С самого утра Кирилл тщательно обследовал двор и дом бабушки. Июльское утро было великолепным – пахло травой, росой, рекой, хвоей и чем-то еще таким, что невозможно уловить в мегаполисе. Дом стоял на краю села, за огородом через небольшое поле начинался смешанный лес, в котором, как он смутно помнил из детства, должна была бежать небольшая, но с глубокими омутами речка.

Мать тоже с самого утра была на огороде. В старой отцовской рубахе в крупную клетку и в косынке она походила на деревенскую девчонку со старых фотографий. Пропалывала грядки, что-то делала в теплице с набирающими красноту помидорами, собирала в большой ковш смородину с кустов. Кириллу предстояло натаскать воды на огород в три большие двухсотлитровые бочки на вечерний полив. Он не ожидал, что эта работа будет настолько муторной: набирать в ведро из шланга воду со слабым напором и таскать ведра на огород. Поэтому он решил разделить эту задачу на несколько этапов и втайне надеялся все-таки найти в гараже, предбаннике или сарае длинный шланг, чтобы через окно протянуть его к бочкам.

На крыше гаража Кирилл нашёл неимоверное количество бутылок всевозможных разновидностей. Все они были без этикеток и аккуратно составлены рядами. В самом гараже за какими-то ящиками стоял старый велосипед. «Не скейт, но хоть что-то…» – подумал Кирилл и принялся искать насос, чтобы накачать шины. Бутылки оказались одним из коммерческих стартапов отца, когда они с соседом Ильнаром в седьмом классе по вечерам лазали по дачным стройкам, злачным местам и пристройкам ларьков и собирали бутылки, конкурируя периодически с местными бичами. Элементарные их подсчёты 1993 года показывали, что сдача в передвижной пункт приема стеклотары четырехсот бутылок позволит им к окончанию каникул купить себе по спортивному костюму «Адидас» на китайской барахолке, носить который мечтали все нормальные пацаны в то время. Стартап не удался, поскольку в Курское прекратила приезжать автолавка, принимающая стеклотару, свозить всё на велосипедах в город было нереально, а делиться с колхозным водителем означало получение прибыли, которой хватило бы на покупку только одного спортивного костюма, что, конечно же, было не по понятиям и не по-соседски.

Велосипед, к счастью, оказался в порядке, и Кирилл отправился в сторону леса, в том направлении, куда, со слов матери, отец ездил за грибами и ягодами на продажу. Точку сбыта юноша определил быстро – шикарные коттеджи вдалеке на горе, которые с удовольствием, по его мнению, купят прекрасные белые грибы – те представлялись ему такими же красавцами, как на картинках в Интернете. Оставалось только их найти. А после обеда, когда грибы с ягодами будут дома, он должен был скататься еще раз, чтобы попробовать добыть дикую малину (самая выгодная ягода для продажи), кедровую шишку и рыбу с помощью найденных в гараже корчаги и бамбуковой удочки деда. Вчерашняя уверенность в собственных силах не исчезла, и юноша с азартом крутил педали по грунтовой дороге прочь от села.

Очень хотелось есть, постоянно. После пяти без малого часов в лесу Кирилл был разочарован и зол на себя: добычей оказались четыре достаточно крупных боровика, найденные практически рядом, семейкой, и, сколько он не искал еще, – пусто. Зря проехал на отцовском старом облезлом велосипеде километров десять, не меньше. Малины – две горсти сам же и съел в лесу, и всё. Продавать хозяевам красивых коттеджей на горе было нечего. На обратном пути увидел шишки на кедре. Подтянулся, залез, стучал по стволу, прыгал на ветках – ни одна не упала. Ободрал до крови колено, порвал свою модную футболку, зацепившись за сучок и к тому же, что было большой неожиданностью, весь испачкался в смоле, которая хоть и вкусно пахла, однако не оттиралась и почти сразу превращалась в грязные пятна на руках, одежде и даже лице Кирилла.

Сообразил, наконец, что шишка ещё незрелая и крепко держится на ветках. Забрался на самую вершину, чтобы дотянуться до какой-шишки рукой и сорвать, да так высоко, что иногда, когда макушка сибирского исполина покачивалась вместе с молодым столичным человеком на ветру, – было, наверное, страшнее, чем с зацеперами гонять на вагонах электричек в Москве. Там, в компании экстремалов, адреналин радостный, вдвойне сладкий на публике и с прямыми трансляциями в соцсетях. А тут – один, непонятно где, в лесу, сорвёшься – и не найдут неделю… Да и тишина какая-то звенящая, природная – отсутствие голосов, звуков машин воспринималось совсем не так, как в большом городе. «Даже как-то потусторонне звучит такая тишина, – подумал Кирилл, дотягиваясь рукой и срывая очередную шишку на качающейся макушке кедра, – честно говоря, – очково как-то!» И тут же с грустью подумал, что если бы у него был сейчас его родной смартфон, то селфи и трансляция с макушки кедра однозначно стали бы хитом Инстаграма у его подписчиков. Очередной приступ прямо-таки физически ощущаемой ломки из-за отсутствия смартфона и Интернета мгновенно прервал особенно сильный порыв ветра, качнувший макушку дерева, да так, что под ногой раздался то ли скрип, то ли хруст ветки.

Сообразил, наконец, что шишка ещё незрелая и крепко держится на ветках. Забрался на самую вершину, чтобы до тянуться до какой шишки рукой и сорвать…

Кирилл собрал в траве под кедром штук двадцать сорванных шишек, которые были смолисты и тверды как дерево. Решил, что огромный мешок, который он оптимистично взял под грибы «на продажу», лучше заполнить хоть и несъедобной, но кедровой шишкой вместе с четырьмя боровиками, чем просто принести четыре жалких гриба и рассказ о горсти лесной малины. «Завтра пойду за рыбой, – подумал Кирилл, пристроив почти пустой мешок на багажник и усаживаясь на старенький велосипед «Урал». – Главное, не расстраиваться. Ах, как маму жаль… Она хоть что-нибудь ела сегодня?». После качания на макушке кедра он, наверное, впервые взаправду волновался за мать. Пустой молодой желудок будил самые страшные фантазии о страданиях родной мамочки, которую он и целовал-то по своей инициативе забыл когда. Вроде на её день рождения в прошлом году, на бегу, в щёку…

* * *

Мама разлила ароматный грибной суп по тарелкам и поставила их друг против друга за большой обеденный стол. Кирилл исходил слюной под разговоры о том, что питательного белка в грибном супе чуть ли не больше, чем в мясном, о том, как давно она не ела свежий грибной суп. Наконец она сказала: «Сыночка, ты не представляешь, как приятно, что ты настоящий кормилец семьи! Спасибо тебе, сыночка, очень вкусно!».

Кирилл положил ложку, покраснел, попытался понять волну новых чувств от услышанного – действительно новых, никогда его не посещавших ранее. Никогда в жизни не думал он, что всего четыре честно найденных в блужданиях по лесу до гудения уставших ног боровика так глубоко впечатлят его самого. Слова матери ввергли его в какую-то другую, первобытную, древнюю, но такую приятную мужскую реальность. Он накормил собственную мать. Таких чувств он никогда не испытывал, даже когда в Москве искренне волонтёрил для бездомных животных и стариков в домах престарелых. Помогать людям при наличии карманных денег и свободного от школы времени в его кругах было естественно, он тайно гордился своим доброхотством и всегда тонко, как ему самому казалось, использовал эти сакральные и убойные по нынешним временам факты в сетевых спорах с прислужниками ненавистной чиновничьей власти. Но в этот раз чувство было совсем другое, правильное и по-настоящему мужское, хотя его невозможно было объяснить словами даже самому себе. Кирилл поперхнулся и, пытаясь заполнить паузу, спросил:

– Мам, а чего ты шишки-то кедровые замочила в кастрюле? – А, точно! – спохватилась мать. – Сходи, пожалуйста, во двор, нарви травы – там под фундаментом мокрица, лучше её. Сейчас я нам такой деликатес сделаю – папа слюной изойдет, когда узнает…

Ольга Петровна сварила молочные шишки в кипятке, затем ловко вытащила чёрную от впитанной смолы траву из кастрюли и выложила на блюдо распаренные, с раскрывшимися чешуйками, без капли смолы, розовые молочные шишки. Кирилл впервые ел варёные орешки и не мог от них оторваться. Нежный вкус молочного ядра с привкусом и ароматом леса пленял. Мама быстро научила сына щёлкать орехи, «как белочка», а не как грызут семечки – «топориком», чтобы не перекусывать ядра. Параллельно мастер-классу по кедровым «скиллам», отношения с мамой незаметно перешли от споров и скандалов в совместное планирование программы выживания.

Сын выяснил, что большие деньги, настолько большие, что батя в его возрасте купил себе джинсы „Rifli”, золотое колечко маме, видеомагнитофон „Akai”, – он заработал в одиннадцатом классе и на первом курсе на продаже навоза городским дачникам, которые в девяностые годы изо всех сил и массово культивировали свои дачи как семейные овощные империи вкупе с мини-заводами по консервации. Что бывшие навозные кучи совхозного перегноя должны быть в паре километров, но проблема в тракторе. В итоге решили, что ближайшие дни они всё-таки посвятят огородничеству и собирательству в соответствии с принятыми ролями, чтобы создать себе запас еды. «В девяностые жить одним днём было абсолютно естественно, – не удержалась мама. – Никто и вправду не знал, что будет завтра, в чём повезёт, или что больно ударит».

Сын не стал отвечать, чтобы сохранить идиллию в душе. Хотел уже было встать и, захватив крупную шишку, распахнувшую лепестки в стороны и открывшую розовые, душистые орехи, уйти в отцовскую комнату, – как вдруг мать заплакала: горько, пытаясь сдержать слёзы и стыдливо закрывая ладонью глаза перед единственным сыном.

Как днём в лесу на макушке кедра, Кириллу стало страшно каким-то незнакомым страхом. Плачущую мать, да ещё без отца рядом, он ещё никогда в жизни не видел. Внутри что-то разверзлось, горячее, из самого глубокого детства, которое, казалось бы, никогда в жизни не проявилось в нём, если бы не это дурацкое и такое несовременное Курское. – Мам, ты чего? Да не переживай!

Ольга Петровна с силой выдохнула, словно выгоняя из себя боль и память, ладошкой погладила сына по голове, будто успокаивая, как в детстве: – Сыночка, прости меня! Ты же не знаешь ничего… Я виноватая перед тобой до смерти, спорила с отцом… – Мать снова надрывно, вздрагивая всем телом, заплакала, спрятав лицо в ладони.

Для семнадцатилетнего, в общем-то уже порядком циничного Кирилла происходящее выглядело, как минимум, светопреставлением: плачущая мать, темнота за окном, старый дом, вроде родной, но такой далекий от него, всё чужое вокруг… – Прекрати, мама! Я же с тобой! Я не дам тебя в обиду! – Кирилл впервые за много лет, но точно так же, как в далёком детстве, обнял мать и уткнулся в её родную, вкусно пахнущую шею и волосы.

– Кирилл, а я сделала аборт, я доказывала отцу, что нельзя в таких условиях рожать детей, что ещё рано, и что нам даже одного пока не вырастить, я сначала сделала аборт, потом не давала ему родить тебя, я была дура, дура, я не понимала ничего! Да и не разум это, просто страх, дикий страх… Тогда нельзя было представить, понимаешь? А достаточно было просто верить! У тебя должен был быть старший брат, рядом с тобой… И потом… Я про этот грех только сейчас поняла, всё поняла, ты моё наказание за него, ты моя надежда на спасение от этого, простите меня, и ты, и папа…

* * *

Дни летели незаметно – пять дней, неделя… Кирилл переживал и даже страдал, что не может рассказать отцу, хотя бы по телефону, как с каждым днем на его глазах происходит чудо: всё лучше и лучше клюет рыба, легче находятся грибы, бабушкины политые грядки и теплицы ежедневно увеличивают свои дары к их с матерью постному ужину, словно старинное сибирское Курское признавало в нем своего, родного и потихоньку раскрывало, в награду за упорство и пытливость, все свои богатства, словно было это не обычное село Курское, а остров Буян, на который их выбросило с матерью, и по воле Царевны-Лебеди, не так откровенно-чудесно, как у классика, но всё же ощутимо прибавляло им даров не по дням, а по часам, как минимум в том, что касалось хлеба насущного. Это воспринималось Кириллом как чудо, но на самом деле просто был конец июля. И от постной диеты желание поесть стало круглосуточным спутником.

Разумом он всё понимал, но, несмотря на безумное желание куска мяса, или хотя бы большой котлеты из «Макдоналдса», каждый день для него был как азартный вызов, новое приключение и счастье настоящего общения с мамой, кажется, большего, чем за все его прошедшие школьные годы.

Кажется, он был готов даже терпеть запах навоза, который всё еще неуловимо витал около давно пустой стайки, в которой и скотины-то давно, лет десять уже как не было. Кирилл даже мысленно представлял, вспоминая рассказы подвыпившего отца, как нужно разделывать борова, чтобы не испортить мясо желчью, или как рубить голову курице, обязательно отпуская ее побегать безголовой, чтобы из неё вышло как можно больше крови, как не бояться шипящего гусака и как по осени на омуте правильно ставить петли на рябчиков. Хлеб давно кончился, но Кирилл, вспоминая тетрадку продавщицы и очередь за спиной в сельском магазине, отвергал даже саму мысль снова пойти в деревенский супермаркет.

Единственное, что его волновало, была мать. После памятного разговора она целыми днями, как маленький трактор, возилась в огороде, смотрела старые альбомы с фотографиями, где они с папой были молодыми и весёлыми, даже счастливыми, как всегда воспринимались эти фотографии сыном, а по вечерам часами разговаривала с Кириллом, больше не вспоминая того вечера.

Однажды, Кирилл возвращался с очередной рыбалки, с саморучно изготовленным (по инструкции, найденной в в Интернете на материном телефоне) «куканом», и дедовой бамбуковой удочкой. Улов был хороший: с десяток ельчиков и пяток хороших чебаков – гарантированная уха и жарка. Вдруг у ближайшего к деревне омута он увидел весёлую компанию. Три молодых парня, по виду то ли трактористы, то ли фермеры-огородники местного разлива, расположились с утра пораньше на берегу, мимо которого пробегала тропинка, и пили водку.

Три раскрытые душистым нутром наружу банки тушёнки, наспех порезанное толстыми ломтями сало с широкими мясными прожилками, свежие огурцы и чёрный порезанный хлеб источали крайне аппетитный и душистый, метра на три вокруг, дух самодельной скатерти-самобранки на жухлой июльской траве верхнего Приобья.

Кирилл внутреннее собрался, почувствовав на себе взгляды компании, и прибавил шагу по тропинке. Сворачивать он даже не думал. Поравнявшись с культурно отдыхающими, услышал вопрос:

– Братан, ты гомик, что ли?

– Пошёл на хрен, быдло! – моментально ответил Кирилл, не прибавляя шага, но и не останавливаясь. Потом понял, что парни встали на ноги, и резко обернулся. К нему подходили двое, третий, полулёжа на траве, с интересом наблюдал за происходящим.

– Слышь, девочка, берега попутал? А в торец?

Крепкие, загорелые, в грязной одежде, слово только что с дорожных работ, жилистые парни, явно не отмеченные печатью интеллекта, дыша перегаром, обступили Кирилла. Любимого скейта с собой не было, удочкой не отмашешься.

– А чего, втроем-то на одного не ссыкотно? – спросил он, делая шаг назад.

– А тебе самому не ссыкотно? – спросил тот, что стоял прямо напротив него. – Чё, дерзкий, что ли, такой?

– Я ОМОНа не боялся, не то что гопоту деревенскую! – действительно дерзко и с нотками площадного пафоса от волнения ответил Кирилл.

– Я ж тебе не ОМОН, падла, ножом по горлу – и мясо в речку…

В ту же секунду около шеи Кирилла появился холодный нож. Лезвие слегка надавило на подбородок снизу.

Кириллу стало страшно. Он в первый раз физически почувствовал холод смерти. Ни ОМОНа, ни участкового, ни даже прохожих рядом не было. Ощущение глупого и бессмысленного конца заполонило его, сковало немотой и холодом…

– Откуда приехал, дачник? – спросил другой, жующий травинку парень, держа руки на поясе. – Да убери нож, Вовка, смотри, он как обделался, щас вонять начнёт на всю поляну.

Парень спрятал нож и заржал:

– Это тебе не языком понты колотить, на словах-то все борзые. К кому приехал?

Кирилл огляделся, желая увидеть какую-нибудь дрыну или камень, чтобы расплатиться за свой страх и стыд, но вокруг были только старые коровьи лепешки в траве и чёрные пятна старых кострищ других любителей пикников на речном берегу.

Но каково же было удивление молодого москвича, когда троица подвыпивших парней узнала, к кому он приехал, и чей он сын, и чей внук. Под разговоры и дружеские похлопывания по спине Кирилл оказался перед импровизированной скатертью-самобранкой на траве и словно очнулся, когда почувствовал, как, побулькивая, льётся водка в пластиковый стаканчик в его руке. Он даже представить себе не мог, что его деда, царствие ему небесное, и отца местные прекрасно помнят и даже превратили последнего в часть полумифической истории Курского в разделе «Период лихих девяностых». Геройские байки из личного опыта парней и их отцов, в том числе его, Кирилла, отца, вызывали то стыд, то удивление потомка. При этом авторитет деда был абсолютным настолько, что даже баек про него не было. «А ты чего – сын, а не знаешь про предков ничего? Совсем там в своей Москве зажрались! – сказал один из парней. – Давай, модник, выпьем за нашу деревню!».

Молодой организм, и так истосковавшийся по нормальной пище, на фоне выпитой водки громко заурчал, требуя еды. Кирилл был не в силах с ним спорить – отломил пододвинутый ему хлеб и принялся за сало, тушёнку, огурцы, без остановки запихивая куски в рот. На свежем воздухе и в его обстоятельствах нехитрая закуска казалась божественной. Но вскоре две мысли заставили Кирилла остановиться: первая, что он уплетает, а мама дома на веганской диете, а вторая, что парни о нём плохо подумают, если он прикончит всю их закуску. – А ты чего, правда, зарезал бы? – спросил жующий Кирилл, отодвигая от себя вкуснейший хлеб и глядя в глаза недавнему обидчику. – Вот был бы я левый, не из Курского, взял бы и зарезал бы?

– На, погляди, – местный достал из кармана штанов складник, раскрыл и бросил перед москвичом. – Это ж помидоры резать, да грибы в лесу, просто на морде у тебя такое высокомерие написано, будто на дерьмо смотришь, да еще быдлом назвал… Не бить же малолетку, чтобы потом менты затаскали, – так, пуганул… Ты с людьми-то будь по-человечески, тут вон куча дачников шляется, и никаких, этих, конфликтов.

– Вы же меня первые гомиком обозвали! – возразил Кирилл.

– А ты на себя в зеркало посмотри! Не, не, сейчас-то вижу, вон и бицуха нормальная, и шея крепкая… – примирительно добавил второй, постоянно жующий травинку.

– А то приехал тут, как король в свинарник, и незнакомых людей быдлом обзываешь… Мы вообще-то тоже люди, хоть и не в Москве живём. Кстати, вон, Саня, – собеседник показал на третьего, всё время молчащего, полулежащего на боку парня. – Он как раз в ОМОН после армии сейчас поступает. Давайте, парни, махнём по пять капель, пока Москва нашу закуску до конца не срубала…

Про закуску сказано было беззлобно, с улыбкой, все выпили, а Кирилл, начал собираться, несколько раз поблагодарив за угощение и ссылаясь на то, что дома ждут, а рыба на жаре стухнет. Но, что-то вспомнив, остановился и сказал:

– Парни, а есть какой трактор у вас, хотя бы маленький?

– Зачем? – удивился постоянно жующий травинку. – Есть, конечно! Тебе-то зачем?

– Да вот думаю на старой ферме перегноя нагрузить телегу, да продать дачникам… Денег надо… на карманные расходы, – слегка смутившись, пояснил Кирилл.

В ответ все трое парней по-доброму заржали.

– Кому он нужен-то в конце июля, Кирюха? – спросил парень с травинкой во рту. – Им и весной в наше время фиг чего загонишь, им легче в городе упакованный под любые причуды бросить в багажник, и всё. Да и то, они цветы разводят да газоны стригут, зачем им перегной? Огурцы теперь всё больше деревенские растят. Да и они тоже не купят. У тебя есть права на вождение? Давай к нам в бригаду на трактор, другой работы всем хватит, если не каждый день бухать…