Текст книги "Все нормальные люди"

Эта жестокая правда

Как, уважаемый читатель, мыслимо узнать правду, когда все вокруг только и делают, что врут? Врут напропалую и всем подряд: близким родственникам, собственным детям и незнакомым прохожим, начальству, само собой, и подчинённым. Про друзей и коллег даже и говорить нечего – сплошное мелкое враньё и передёргивание!

Можно было бы и закрыть глаза на такое распространённое бытовое явление, особенно когда врут из стеснения, ложных комплексов, безобидного тщеславия, из ожидания, что именно это конкретное враньё от тебя только и хотят услышать. В конце концов, со спокойной совестью врут, когда думают, что «во благо», или из жалости. Но жите, закрыть глаза, когда врут под видом самой что ни есть правды, пользы и добра? И так ловко свои личные мещанские или наполеоновские интересы выдают за истину и заботу о других, что и терпеть это, кажется, совершенно невозможно. Слава богу, что распознать всю глубину и повсеместность вранья неподготовленному человеку часто бывает почти невозможно, иначе бы всякий раз приключалось то, что приключилось в одном городе, аккурат две недели назад на высоком собрании.

Что там произошло? А то, что после одного инцидента все вдруг поняли, что от правды надо держаться подальше, иначе вся жизнь вокруг вмиг может измениться до неузнаваемости, и такой кавардак начнётся, что только хуже всем будет.

Дело обстояло так. В одном из центральных Домов культуры города, в рабочее время после обеденного перерыва, аккурат перед началом избирательной кампании по всенародным выборам градоначальника, собрались разнообразные политические деятели и авторитетные граждане различных общественных и профессиональных организаций.

Собрание тщательно и долго готовилось в кулуарах и кофейнях в различных точках города. Все участники, несмотря на тайную ненависть друг к другу, объединились ради одной цели: свергнуть еще более ненавистного градоначальника, который, по мнению объединённой оппозиции, был ужасным, вороватым, авторитарным и, самое главное, самым жадным правителем за всю историю города.

На мероприятие позвали свои независимые средства массовой информации, публично в течение целой недели приглашали градоначальника прийти не на «тусовку проплаченных подхалимов», а на «открытый разговор с народом». За спиной ведущего мероприятия висел огромный транспарант с надписью: «ВРЕМЯ ПРАВДЫ! ХВАТИТ ВЛАСТИ ВРАТЬ!». Под этими же лозунгами, для привлечения внимания широкой общественности к мероприятию, в течение месяца в различных точках города стояли пикеты и проходили митинги против коррупции и за срочное повышение заработной платы всем простым горожанам. Надо сказать, что в нашем городе народ жил вполне себе обыкновенный, поэтому никто и ничего против таких лозунгов возразить не имел, но и в реалистичность заявлений оппозиции верили не сильно. Даже наоборот – прохожие посмеивались и советовали пикетчикам дописать к лозунгам классическое: «Каждой бабе – по мужику!».

Вся надежда была на мероприятие, на котором после открытой, прямо в глаза, критики градоначальника, если бы тот пришёл, – что само по себе было бы, по мнению организаторов, настоящей изюминкой, – все здоровые политические и общественные силы должны были учредить блок «Правда города» и с этого начать свою предвыборную кампанию.

Градоначальник, хоть и опоздал, но явился. Со своими независимыми журналистами. Сел в зрительный зал, поскольку за прямоугольным круглым столом его именной таблички не было и все места были заняты, а на каждой из табличек с именами участников крупным шрифтом наискосок было пропечатано красным цветом слово «Правда!».

Напряжение физически ощущалось в зале, как грозою пахнет в воздухе задолго до первого удара грома.

И вот ведущий, женоподобный лощёный мужчина, слегка волнуясь, берёт микрофон и слегка дрожащим от волнения голосом начинает: «Дорогие земляки, родные! Невозможно жить без Правды! Городу нужна правда, и мы сегодня назовем вещи своими именами, зададим вопросы, глядя в глаза, только вместе и только правду…». Выступающий кашлянул, открыл бутылочку с водой новой марки «Кристалл», которую буквально только-только начали выпускать в регионе в рамках программы по привлечению инвестиций, налил полстаканчика и выпил.

В эту непредвиденную паузу в помещении было разлито предвкушение скандала, и только слышен был бешеный стук журналистских пальцев по клавишам редакционных ноутбуков. Выступающий ещё глотнул воды и… изменился в лице, покраснел, потёр уши, судорожно ослабил узел галстука и даже прикрыл рот ладонями, словно пытаясь помешать себе заговорить. Но, нехотя, морщась, начал:

– Понимаете, сограждане, три моих пионерских оздоровительных лагеря имеют штат в семьдесят человек, они находятся далеко от города, и все сотрудники получают сущие копейки без всяких индексаций уже лет восемь – всё равно местным деваться некуда, а мне нужно младшей дочке дом построить, третий уже. Недвижимость, знаете, – хорошее вложение. Я и цены на путёвки каждый год повышаю, и фирму-прокладку создал, чтобы вторая бухгалтерия была, но всё равно, так себе дойная корова, хочется больше… А вот если бы я сел на городской бюджет, я бы даже и ремонт сделал в своих личных лагерях отдыха…

У сидящих за столом глаза стали как блюдца, рты открылись, и у многих участников руки сами невольно потянулись к бутылочкам с водой. Онемевшие журналисты переглядывались друг с другом, словно пытаясь удостовериться в том, что им не померещилось сказанное.

– Для меня эти выборы ещё важнее! – со слезами на глазах, ёрзая на стуле и пытаясь занять руки недопитым пластиковым стаканчиком, вдруг произнёс другой деятель, бывший депутат. – Моя кредитная схема не сработала, ведь как я сделал – залез в госпрограмму, взял миллиард льготного кредита на парк развлечений, половину сразу себе, на самолёт, виллу, яхту, а с остального отчитываюсь потихонечку, пыль в глаза пускаю. Пока я был депутатом, они ко мне боялись домогаться, а сейчас замучили проверками. Чем мне помог градоначальник? Да ничем – сам в сторону, а мне дело шьют!

– А я! А я, коллеги! – перебила выступающего полная, в интеллигентских очках, коротко стриженая председательница одного из общественных городских фондов. – Я просто ненавижу эту власть, с детства! Я их всех ненавижу, это свинячье болото, русскую грязь, пьяное быдло на улицах! Дикость и слезливость, наглость и рабское лизоблюдство, тьфу!.. Я бесплатно готова разрушать это уродливое государство, где бы ни находилась и кем бы ни была! Но, конечно, я делаю это не бесплатно!

В помещении собрания проходило что-то невообразимое, невиданное. Каждое слово грохотало громом в абсолютной тишине и без всяких микрофонов оглушало каждого присутствующего.

– А я хочу… я хочу, чтобы закрыли новый сетевой супермаркет в моём микрорайоне! – перебивая всех и пытаясь зажать собственный рот ладонями, загудел руководитель одной из бизнес-ассоциаций города. – Проклятый градоначальник дал землю прощелыгам, моим конкурентам, у меня половина продавцов сбежало к ним в магазин, убытки, цены держу из последних сил, и не договориться с этими уродами, чувствуют, что под крышей и демпингуют, суки! Моего человека из земельного комитета вычислили и выкинули на улицу. У-у-у, как я ненавижу власть!

Ведущий оппозиционного собрания с раскрасневшимся лицом уже открыто махал руками в сторону выступающих, как бы показывая, что не нужно ничего говорить, что-то пошло не так. Но представление продолжалось, словно сидящих за столом дергала за ниточки, как марионеток, какая-то неведомая сила, заставляя произносить речь.

Градоначальник сориентировался быстрее всех и теперь с довольным видом, держа в одной руке смартфон в режиме аудиозаписи, другой, активно жестикулировал и громко шипел журналистам: «Записывайте, записывайте – и на все сайты!». Опытный политический волк понял, что благодаря какой-то неведомой причине он оказался на коне, схватил Бога за бороду, всех скопом прижал к ногтю и, главное, надо брать быка за рога и добивать, добивать, добивать! Он вальяжно встал, подошёл к ведущему, взял у него микрофон и повернулся к журналистам и прочим обалдевшим зрителям, сидевшим с открытыми ртами. Микрофон ведущий успел отключить, но градоначальник не растерялся и начал как можно громче, с пафосом кричать:

– Земляки, братья! Мы с вами только что действительно услышали всю правду про этих негодяев, рвущихся во власть!

В зале было жарко, кричать было тяжело, голос градоначальника сорвался, в сухом горле застрял кашель. Градоначальник быстро, чтобы не терять внимание аудитории, налил себе в стаканчик воды «Кристалл», залпом выпил и продолжил, на глазах меняясь в лице:

– Ведь работаю? Вокруг же одни хапуги, лентяи, интриганы, каждый улыбается, а на самом деле хочет подставить! Я вот всем утверждаю план работы. План не выполнен – минус все премии и надбавки, и так пока не выполнишь план! Хорошо, выполнил план, на тебе премию и надбавки, но раз выполняешь – план надо повысить, и я утверждаю новый план. Тот опять не выполняет. Понимаете? Зато премиальный фонд каждый месяц остается в моём личном распоряжении…

Теперь уже красный, с бегающими глазами, пытающийся прикрыть свой рот ладонью градоначальник второй рукой яростно махал оператору, чтобы тот выключил камеру.

Чего только ещё не узнали бы люди от градоначальника, если бы его громким и высоким голосом не перебила молодая журналистка одного из солидных изданий с микрофоном и бутылочкой «Кристалла» в руках:

– Да вы себя-то видели? Вы все себя видели? Уроды! Мне ваши рожи самодовольные каждый день уже хуже горькой редьки! Строите из себя великих, каждому позаигрывать надо, сальный комплиментик отвесить, а серьёзных отношений от вас не дождёшься! Хоть бы один отвёл в сторону и выдал наличными! Будто в мою зарплату ваши заигрывания включены! Скряги напыщенные! Если бы не редактор-козёл, я бы такое про вас всех написала! С таким удовольствием!

Журналистку перебил оператор, оператора перебила директриса ДК, директрису перебил приглашенный общественник, а его, в свою очередь, перебила пришедшая на шум гардеробщица. И каждому, уважаемый читатель, было что сказать про себя и свою жизнь правдивого!

Неизвестно, сколько бы это еще продолжалось, но вдруг в самом дальнем углу встал с места увешанный знаками отличия отставной подполковник, который прежде, разморенный солнцем, ярко светившим в окно, мирно посапывал почти с самого начала собрания. Да как рявкнет командирским голосом: «Ма-а-а-алчать! Смирна-а-а-а! Слушай мою команду! Градоначальником буду я! Р-р-р-разойдись!». И все уныло поплелись к выходу…

Только бутылочки воды «Кристалл» да пластиковые стаканчики остались беспорядочно стоять на столах. Потом говорили, что вода то ли оказалась из каких-то мухоморных таёжных мест, то ли заговорённая, только больше бутылочек этой марки никто нигде не видел.

Разговоров было после этого собрания – на весь город. Общественность, поражённая открывшейся картиной, активно спорила. Одни говорили, что все мы на самом деле живём в чём-то ненастоящем и лживом, а есть правдивая, настоящая жизнь. Другие говорили, что обычная наша повседневность и есть реальность, а ставшие общеизвестными факты – это не правда, а выплеск подсознания, и говорить, мол, что это и есть правда, это всё равно, что говорить, будто сны и видения – это и есть реальная жизнь. Третьи говорили, что человек – натура ветреная и в нём есть рядом с правдой – неправда, и сам он порой отличить их не в состоянии, а значит правда, сказанная из-за какой-то там странной водички против самого себя, юридической силы не имеет и правдой не является. Четвёртые кричали, что случившаяся на собрании правда – это всего лишь новая предвыборная политтехнологическая хитрость тайных сил по выдвижению в градоначальники тёмной лошадки – отставного подполковника, а как же хитрость может быть правдой? Вы уж выберите, пожалуйста: или хитрость, или правда! Пятые снисходительно улыбались и говорили о том, что вся эта история подозрительно похожа на фольклор и сказку, а сказка, несмотря на все свои намёки, как известно – ложь, то есть прямая противоположность правде.

Только бутылочки воды «Кристалл» да пластиковые стаканчики остались беспорядочно стоять на столах. Потом говорили, что вода то ли оказалась из каких то мухоморных таёжных мест, то ли заговорённая, только больше бутылочек этой марки никто нигде не видел.

Короче, голову сломать можно было от этих разговоров. Даже та часть населения, которая всегда искренне верила и правде, и вранью, совсем запуталась и потеряла всякие ориентиры в жизни. Так и получается, уважаемый читатель, что от массовых вспышек правды никто не застрахован, и последствия от этого стихийного бедствия могут быть самыми печальными для всего общества.

И только маленькие дети озабоченных происшествием горожан как ни в чём не бывало строили в песочницах песчаные замки, гоняли на самокатах, менялись куклами и бесконечно любили своих родителей.

Косточка

– Давеча у меня история приключилась, так до сих пор не знаю: то ли Богу свечку ставить, то ли в цирке выступать, то ли самому Путину жаловаться, ёшкин бурундук…

Пожилой, в седых кудрях, толстый таксист закряхтел и продолжил, не обращая внимания на отсутствие реакции со стороны пассажира, словно тот манекен какой, и говорит водитель исключительно самому себе:

– Как-то баба моя, я ж с ней тридцать пять лет прожил, выкидывает коленце – мол, жрать не могу, еда горькая. Я-то ей, натурально, отвечаю: мёда ложку слопай, сладко будет. А она мне чего, думаешь? И мёд, говорит, тоже горький, сил нету! И огурцы солёные – горькие, и даже собственные слюни, говорит, горчат. И главное, так серьёзно говорит, искренние слёзы в глазах стоят. Я мёд попробовал, огурец откусил – всё нормально: мед сладкий, огурец соленый. Ах ты, говорю, баба-дура, чего удумала, симулировать, значит, решила, чтобы в деревню на картошку не ехать, знаю, мол, тебя, козу драную, за столько лет жизни. Плачет, божится, и, главное, вообще есть перестала. Голодной спать легла, и утром не емши за хлебом пошла.

Таксист со скрежетом переключил передачу старенькой «Волги» и надавил на газ, выезжая на свободный проспект без автомобильных пробок. В открытое окно шумно ворвались встречные потоки воздуха, таксист равнодушно глянул на пассажира и громко продолжил, заглушая и потоки воздуха, и шум двигателя «Волги», и шансон из автомагнитолы:

– Я на следующий день как на иголках – до обеда пробыл на смене и бросил таксовать. Хоть и стерва, но всё равно ж, своя баба, тридцать пять лет прожили, детей подняли, как тут не волноваться. Захожу домой, а она лежит на диване, рот открыла как полумёртвая да в потолок глазами уставилась. Раз ей – ложечку мёда под нос и в глаза смотрю, чтоб не врала. Сладкий, спрашиваю, мёд? Нет, ёшкин бурундук, растуды её в качель, горький, говорит, и всё тут. Ну, раз так, поднимайся, отвечаю, поехали к врачам, наверное, у тебя из живота какая-нибудь гадость поднимается.

Два часа её по врачам таскал, по платным, чтобы не стоять в очереди, кучу денег угрохал! Температуры нету, здоровая как лошадь, чуть кушетку у врача не проломила. Весь живот ей просветили со всех сторон – как у молодой антилопы, хоть сено жуй – всё переварит! Врач говорит: или симуляция какая, или это, как там, психиатрическое внушение какое, или расстройство. Укол поставил и отправил с богом. Я уже злой весь такой, на взводе. Посадил её в машину, отломил булку, ешь, кочерга старая, или я тебе сейчас сам её в рот запихаю. А она знай талдычит своё, с искренними слезами на глазах: «Горькая, сил нету, сам, Петенька, откушай, тебе ещё на работу ехать, а ежели я хоть кусочек проглочу, то вот точно наблюю здесь и машинку твою запачкаю». То ли злиться, то ли молится – как так баба в один день такой дурой стала? Я по газам и в дурдом её, ну, чтобы психическое обследование сделали. Промурыжили её там около часу – никакого толку, все рефлексы хорошие, дальтонизма нету, на все тесты правильно отвечает, хоть в космос её отправляй. Возможная нервическая усталость, говорят психиатры, небольшая, вы с ней поласковей, а если что, мы её через трубку покормить можем…

Я её домой, раз она в полном психическом порядке оказалась. Всю ночь не спал, думал, что делать, целый план на следующий день составил, а она знай себе всю ночь рядом лежит с открытым ртом да в потолок глаза пялит…

В машине повисла пауза – таксист, словно от воспоминаний пережитого, нахмурился, поджал губы и замолчал, уставившись на дорогу.

Наконец с пассажирского сиденья тишину нарушил голос молодого клиента: «А дальше-то, дальше что произошло? Расскажите, пожалуйста!»

Таксист кашлянул, трогаясь от светофора, мотнул головой, словно стряхивая с себя воспоминания, и продолжил:

– Что, что… На следующий день я её свозил сначала на иглотерапию, к своему знакомому, Пашке Бехтекову, мы в гаражах с ним по пятницам постоянно водку пили. Не помогает. К бабке свозил, знахарке, за Попадейкиным живет, может, знаете. Не помогает, ещё, говорит, горше во рту стало. Положил я её на диван в потолок смотреть после обеда, гляжу на неё и прямо вот заметил, как она худеет на глазах. Давай себе всякие дурные мысли гонять. Вспоминал, сколько без еды человек протянет и сколько чего надо будет на похороны покупать. И такая тоска меня взяла, что предстоит мне в таком неудобственном возрасте бобылем становиться, что и сказать нельзя. А ещё больше тоска взяла, что понял я вдруг, как никогда за тридцать пять лет не понимал, что не жить мне без моей Любани, и что сволочь я такой, обижал её всю жизнь да матерился, чего уж греха таить, на неё так, что, наверное, даже у чертей уши вяли. Такой стыд меня взял и горе, что решил я вместе с ней помирать, все одно без неё жизни мне никакой не будет. Лёг рядом с ней на диван и давай тоже в потолок глаза пялить, да смерти ждать.

– И чего? Померла жена? – Пассажир уже не отворачивал головы от таксиста, напряженно ожидая окончания истории.

Машина скрипнула тормозами около подъезда многоэтажки.

– С вас сто сорок пять рублей по счётчику, молодой человек, – сурово сказал пожилой таксист. – А с Любкой ничего не случилось, до сих пор здоровая баба. Дочка пришла, а мы лежим как два тюленя на диване посреди дня. Посмотрела матери рот хорошенько, а там, оказывается, косточка рыбная, маленькая такая, впилась около нёба да загнила. Как начнёт Любка чего жевать, так сразу горечь от этого нарыва и появлялась. Делов-то было на три минуты, вытащить да рот прополоскать.

Такой стыд меня взял и горе, что ре шил я вместе с ней помирать, все одно без неё жизни мне никакой не будет. Лёг рядом с ней на диван и давай тоже в по толок глаза пялить, да смерти ждать.

Но зато, хоть про умственные способности баб я мнение своё нисколько не изменил, но на Любку свою больше не ругаюсь, ну её к лешему с такими заворотами…

Сыночка

Посвящается детям детей 90 х

– Прекрати на меня орать, мама! Ты оскорбляешь моё человеческое достоинство!

– Тогда дождись отца и разговаривай с ним! Как ты смеешь так разговаривать с матерью! Мы с отцом в твоё достоинство вкладывались с рождения! Кирюше – то, Кирюше – это! Кирилл! У тебя одиннадцатый класс, сыночка, впереди поступление, а ты подвергаешь себя опасности!

– Вы не вкладывали, а расплачивались за своё спокойствие! Вы же не родители, вы словно обязательные налоги на меня платите, как банкомат: стипендию выдали, в школе на учебники скинулись, на ролики разорились, телефон не хуже, чем у других – и всё! С чувством выполненного долга на свою дачу, шашлыки жарить и с соседями про то, кто чего купил, разговаривать!

– Сыночка, ты же даже не голосуешь ещё, зачем тебе эти незаконные митинги, я запрещаю тебе ходить туда! Слышишь, за-пре-ща-ю!

– Да что же вы за люди такие! Сами с отцом обсуждаете эту долбанную власть, то начальникам кости моете, то олигархам, а встать за свои права – сразу в кусты! Хорошо, вы трусливые, я не против, вам ваши несчастные тачки, дача с шашлыками и Турция «всё включено» важнее собственного достоинства! А я так не хочу! Мы хотим жить в нормальной стране, где есть перспективы и возможности, а не смотреть, как чиновники жрут в три рыла за счёт моих налогов!

– В ненормальной стране ты как раз и не жил, Кирюша! За какой твой счёт чиновники жрут в три рыла?! Ты же ещё ни одного дня в жизни не работал!

– Ну, за ваш счет, какая разница? Все, мам, дай пройти, а то ещё и меня наши трусом называть будут! Вы свой шанс упустили в девяностые, все возможности были, а теперь сидите от зарплаты до зарплаты, да ещё меня учите! Я бы на вашем месте в те годы свободы такие стартапы запустил бы!..

– Боже мой, сыночка! Какие возможности? Вспомни, тебе же отец недавно рассказывал про свободу и возможности, ты же этого всего не видел!

– Мама! Мало ли что он мне с пивом перед телевизором рассказывал! Почему я ему должен верить, а не другим, образованным и авторитетным, он что, Господь Бог всезнающий? Почему я вообще вам должен верить? Почему ты веришь, что Гитлер напал на Сталина и главный праздник – это День Победы? Ты же тоже войну не видела своими глазами! А есть вообще мнение других ученых, что нашей стране всего лет триста, а раньше была другая цивилизация, следы которой скрывают! Не веришь, да? Не веришь? А почему я должен вам верить? За нашу и твою свободу, мама, вот почему я всё равно пойду, пропусти меня! Господи, как же с вами всё сложно!..

Этот эмоциональный и, надо сказать, далеко не первый разговор сына с матерью состоялся в Москве, в коридоре трехкомнатной квартиры средней доступности, зато с подземной автостоянкой. Мать и сын привычно и страстно играли свои роли, меняя маски, антураж и пафос театральных диалогов.

Сын Кирилл, с длинными волосами, собранными сзади в хвост, с рюкзачком за спиной и любимым скейтом в руках, худой и высокий, как и полагается юноше активного образа жизни, продрался сквозь руки матери к двери, чтобы исчезнуть за ней в направлении митинга оппозиции. На митинге этой самой оппозиции ожидалось много весёлого адреналина, поскольку с ОМОНом всегда было весело.

Дверь захлопнулась, точно рухнул занавес в конце очередного акта бесконечного спектакля.

Выскочивший из подъезда Кирилл, уже без печати благородных жестов и высоких слов на лице, тут же забыл о разговоре с такой скучной, излишне заботливой и домашней матерью, и, достав смартфон, принялся в очередной раз рассматривать на ходу собственные фото и видео в социальных сетях с прошлых митингов, где он, Кирилл, в собственных глазах был похож на Чегевару и вообще такого, продвинутого европейского революционера.

Мать Кирилла Ольга Петровна, невысокая, стройная, белокурая женщина с хорошим маникюром, доктор районной поликлиники тоже превратилась в обычную уставшую женщину, скорее вызывающую жалость, чем восхищение столичным лоском. Она продолжала стоять в коридоре перед захлопнутой сыном дверью и о чём-то напряжённо думала. Даже не о чём-то – как раз понятно, о чём. О сыне: как рожала его, как муж работал на трёх подработках и никак не мог обеспечить младенца достаточным количеством модных тогда памперсов, за что регулярно по ночам стирал детским гипоалергенным мылом ворох накопившихся, запачканных естественной детской неожиданностью, пелёнок. Сын же в семейных разговорах совершенно не разделял её воспоминаний о лихих девяностых, показывал их с отцом фотографии весёлой студенческой жизни в те самые годы и смеялся, и обвинял маму в неустойчивости к лживой официальной пропаганде.

Мать взяла свой смартфон, зашла в Инстаграм на страницу сына и принялась просматривать ролики, которые он выкладывал. Вот интервью сыночки молоденькой журналистке перед стеной омоновцев на столичном бульваре. Ольга Петровна прибавила громкость. На видео её Кирилл, с горящими глазами и скейтом под мышкой, нёс какую-то несвязную белиберду из лозунгов, обвинений «псов режима» и разоблачений имперской власти. Журналистка подбадривала его кивками и успевала улыбаться в сторону десятков коллег, снимавших интервью на свои смартфоны. «Боже мой! Какую чушь они несут! Что журналистка, что мой балбес, Боже мой! – вслух размышляла мать, пересматривая ролик. – А ведь у него по физике и химии один пятёрки! Я, возможно, и дура, но столько лайков за откровенную чушь и невежество! И всё в сети! А полицию зачем обзывать? Что же делать?..».

План созрел неожиданно, со всей ясностью, в полностью завершённом виде на всех этапах от начала до конца. Ольга Петровна прошла в комнату, набрала мужу, затем свекрови на их с супругом малую родину в Новосибирской области, затем в банк, затем своей подруге и старосте в студенческой группе Мединститута. Еще раз всё взвесила – план был готов. Домашняя, интеллигентная, с хорошим маникюром и личным авто женщина превратилась в человека другой эпохи, глаза московского доктора районной поликлиники светились решимостью и какой-то спортивной злостью.

* * *

Мать и сын вышли из здания аэропорта «Толмачёво» по прибытии рейсом Москва – Новосибирск авиакомпании «Сибирь». «Другой воздух, более резкий, что ли…» – сказал Кирилл, вдыхая полной грудью сибирское утро и, глядя на окружающие пространства стекла и бетона, пожалел об оставленном в Москве скейте. «Родина, – ответила Ольга Петровна с искренней улыбкой на лице. – Я счастлива. Никогда в молодости не думала, что буду счастлива, приезжая в Сибирь».

Через два часа они вышли из такси перед добротным деревянным домом с высокими воротами, ограждавшими просторный двор, с почерневшим кружевом оконных наличников и высоким самодельным флюгером на коньке крыши в виде самолётика с крутящимся на ветру пропеллером. Дом находился в большом старинном селе Курское Новосибирского района Новосибирской области, которое из-за близости к мегаполису стало напоминать скорее небольшой городок с многочисленными новыми улицами новостроек в виде коттеджей и загородных домов самых всевозможных архитектурных решений, материалов и цветов.

Дом принадлежал бабушке Кирилла, которая жила в нём одна после смерти деда. В этом же доме вырос и отец Кирилла, во дворе этого дома была и свадьба родителей Кирилла в далёком 1998 году.

Ольга Петровна привычным движением достала ключ из почтового ящика и отомкнула калитку.

– Заходи, сыночка! Приехали! – бодро сказала мать, беря сына под руку.

– А где бабушка? – удивлённо спросил Кирилл. – Раньше всегда ждала и бежала встречать нас, – вспомнил детские впечатления внучок.

– В санатории. На спину всю зиму жаловалась, я договорилась насчёт санатория, папа путёвку оплатил еще весной, поэтому так совпало… Ну проходи, проходи…

Кирилла впервые начали терзать смутные сомнения, которые он никак не мог переформулировать в мысли и вопросы. После его задержания на московском митинге и долгих семейных разборок он согласился поехать к бабушке. Мог бы и не соглашаться, но, во-первых, родителей все-таки было жаль, во-вторых, он заодно выпросил у матери обещание купить новый смартфон, так как его главное политическое оружие в суматохе задержаний упало на асфальт и было грубо раздавлено ботинком омоновца. В-третьих, самое главное, что безмерно удивило молодого человека, – родители торжественно поклялись, что после поездки к бабушке, у которой он, кстати, и правда не был уже года четыре, никогда не будут вмешиваться в его общественно-политическую жизнь и более того – вообще не будут вмешиваться в его решения. «Хоть школу бросай, твоё дело! – сказал очень серьёзно хмурый отец. – Взрослый, значит взрослый, но после поездки в Курское».

Единственное, о чём, проходя в дом и прислушиваясь к своим подозрениям, спросил сын, так это про билеты на обратную дорогу. Получив ответ об отсутствии обратных билетов и о том, что, мол, когда захотим, тогда и купим, Кирилл встревожился еще больше. Это совсем не было похоже на его рассудительную и всегда страхующуюся от всех на свете «пожарных случаев» мать.

Впрочем, как только они оказались в доме, Кирилл заглянул в хлебницу, откуда бабушка всегда доставала внучку конфету, и его смутные сомнения развеялись. На плите зашипел поставленный чайник… С конфетой за щекой юноша ушел в отцовскую комнату и принялся изучать её содержимое.

В углу неприметно висела почерневшая икона Николая Угодника, на полу лежал круглый самодельный половик, связанный из разноцветных ленточек ткани, на стене над кроватью – старый и пёстрый персидский ковер, на противоположной стене – пожелтевший плакат с Сильвестром Сталлоне, накачанным, с решительным взглядом на фоне афганских всадников и советских вертолётов. На полке стоял допотопный видеомагнитофон «Акай» под большим телевизором той же марки, и целая стопка видеокассет. «„Адвокат дьявола” – прочитал Кирилл вытащенную наугад кассету. – Прикольный фильмец, молодец папаша! Та-а-ак, а это что? „Девять с половиной недель” – можно понять». Затем он пробежался по полкам с книгами, наугад достал одну – «Красные дьяволята». Страницы пожелтели, кое-где слиплись, в нескольких местах остались следы от капель варенья, уголки некоторых страниц загнуты. Кирилл лёг на кровать с книгой и погрузился чтение. Чтение бумажной книги было непривычным для него делом, но сам собой возник вопрос: как в одной комнате и в детской голове отца совмещались Николай Угодник, герой боевиков, сюжеты про гражданскую войну и голливудский «Адвокат дьявола»? Этот вопрос пересилил желание привычно зайти в социальные сети и предаться, лёжа на кровати, бесконечному пролистыванию бесконечной ленты, да еще и на старом, еле живом смартфоне.

Минут через тридцать, не найдя ответа на вопрос и не увлёкшись приключениями «красных дьяволят», московский гость, в силу своего быстрорастущего организма, очень сильно захотел кушать. Отложил книгу, встал с кровати, подошёл к зеркалу и внимательно принялся рассматривать собственную физиономию.

– Мам! – громко крикнул Кирилл, не отрываясь от зеркала. – А у отца тоже были прыщики? Мам, я вообще-то есть хочу, как слон, с самолёта же ничего не ели.

Мать сидела на кухне с кружкой чая и рассматривала старый альбом с фотографиями. На столе лежала банковская карточка.

– Сходи в магазин, сын, у бабушки пустой холодильник. Обязательно хлеба, яиц и молока, остальное по твоему усмотрению, да крупы тоже какой-нибудь, и макароны…

Голодного Кирилла не нужно было просить дважды. Он быстро надел кроссовки и отправился в магазин, куда в детстве ходил с бабушкой за мороженым и газировкой. Однако в сельском магазине, который уже ничем не отличался от какой-нибудь московской сетевой «Пятёрочки», набрав с голодных глаз целую тележку продуктов, уже на кассе он неожиданно был проинформирован о том, что на карте недостаточно средств, вообще нет средств. Вертя перед глазами карту Сбербанка под любопытным, с прищуром, взглядом полной продавщицы и взглядами недлинной очереди покупателей сзади, Кирилл передёрнул плечами, убрал в карман модных, зауженных, словно галифе, джинсов карту и принялся выгребать собственную мелочь из своих карманных денег.