Текст книги "К отцу своему, к жнецам"

45

1 августа

Досточтимому и боголюбезному господину Евсевию Иерониму, пресвитеру Вифлеемскому, Р., смиренный священник ***ский, – о Христе радоваться

Я писал тебе, что все, кто мог, отправились из замка на вчерашний праздник в монастырь святого Германа, место, среди прочих обителей особою ущедренное благодатью, как бы среди сияющих на небе светил неким особым сиянием отмеченное, ибо и звезда от звезды, по слову Апостола, разнствует во славе. В оной обители множество мужей, из коих иные не только от знатной крови, но от высоты королевского истока происходят, презирают богатство, почести отметают, попирают гордыню, сластолюбие укрощают, и, полюбив бедность, побеждают мир, не желая иного вождя иметь себе, ни за чьею триумфальной колесницей ступать, кроме одного Христа Спасителя. Не только все мирское, но и себя самих себе покоряют, трудом своих рук, псалмопением, молитвою непрестанной и неослабевающим плачем или прежней жизни пятна измывают, или умножить великость своих заслуг стремятся в прекрасном состязании; все зримое отвергая, в любви к незримому воспламеняются. Образец блаженного Германа непрестанно у них пред очами; обычай у них – его празднество в неукоснительном содержать почитании и мелодиями песнопений, длительностью чтений, многочисленных свеч возжжением и, что всего превосходнее, особым благоговением и щедрым слез пролитием со всем небесным синклитом торжествовать, с ангелами сослужа, с горними хорами сликовствуя. В сию обитель с самого навечерия текут люди, дабы приветствовать святого, видеть предстателя своего небесную славу и радостного волнения быть причастниками. Паломников из разных мест, знатных и ничтожных, старцев и детей, мужей и жен смешивает в едином сонме благочестивая пылкость: идут издалека, взяв супруг и чад с собою, полны желания скорее свершить поприще. Ежегодно в этот день полны людьми окрестные равнины, закипает обитель движением и гулом, словно Аристеева неусыпная келья; клубится во храме христианская стая, отовсюду слетевшаяся и принесшая с собою фимиам молитв, многоценные ароматы воздыханий, бальзамическую росу слез, дабы возгнести жар любви и обновить, словно Феникса, сердечное усердие и приверженность. Пол цветами усеян, убран порог плетеницами, алтарь увенчан густым пламенем светильников, восковые свечи ночь наполняют сиянием дня, а день, украшенный небесной честью, сугубится светом несметных огней.

В сей-то медвяной реке канула и растворилась, я мню, бесследно малая капля желчи. Рассказывают, что господин наш, приметив некоего селянина, среди прочих пробиравшегося в храм, накинулся на него и, наземь опрокинув, обрушил бы нещадный гнев на человека, ему незнакомого и к тому же отягощенного сухою левою рукою, если бы близкие и слуги его не успели его удержать. Сам же он, словно опомнившись, был поражен приметным смущением и, отошед от несчастного, велел дать ему денег – ошеломленному, на земле сидящему и потирающему горло единственной рукою, никак не ждавшему нынче научиться, как близко ходят гнев и милость, да еще заработать на этой науке. По великому множеству собравшихся и по быстроте, с какою это дело началось и кончилось, оно не омрачило праздника, но повод пересудам дало немалый. Нет в замке человека, который не знал бы в точности, отчего это вышло: видел ли его прежде наш господин, спутал ли с кем, был ли прогневлен какой-нибудь оплошностью или поражен душевным недугом, вынесенным из заморского странствия, – с таким-то шумом смотрят у нас на чужие дела. Я же думаю, что людям, в чьих руках власть над многими, попускает Бог совершать такие и большие грехи, дабы собственной виной научились, сколь милосерды должны они быть, наказывая других. Несомненно, что стыд может научить милости, как никакое преспеяние в добродетели не может.

46

2 августа

Досточтимому и боголюбезному господину Евсевию Иерониму, пресвитеру Вифлеемскому, Р., смиренный священник ***ский, – о Христе радоваться

Был у меня драгоценный мой рассказчик, от которого я столь много славного уповаю узнать, пусть оно и скрыто в его рассказе, как золотой мед в дупле сурового дуба, говоря словами поэтов. Его повесть, как ты помнишь, выбралась из моря и стоит теперь на чужом берегу, оглядываясь по сторонам; вот что он поведал мне ныне, а я бережно передаю тебе.

Как вы слышали, корабли английского короля подошли к Кипру, но в навечерие св. Марка их настигла буря, и три корабля разбились и погибли прямо перед портом, что называется Лимазон. Из людей немногие были выброшены волнами на землю, остальные же потонули. Тогда на берегу нашли мертвое тело одного из доверенных людей короля, по имени Роже Моша, у которого на шее висела королевская печать, и какой-то человек взял ее и принес продавать в войско, и пилигримы дивились, как это море ее отдало. А люди, жившие на этом острове, вышли навстречу тем, кого вынесло волнами, притворно скорбя и соболезнуя им в их бедствиях, и проводили их в соседнюю крепостцу, где те могли бы отдохнуть. Тех же, кому посчастливилось выбраться при оружии, они обирали донага и помещали под охрану, чтобы тем не пришло на мысль завоевать себе остров. Англичане, слыша, что их люди выброшены на берег нагими, послали им с кораблей одежды и всего потребного, но греки разделили все между собою, пилигримам же не давали выйти из крепости, пока об этом деле не будет донесено императору. Все это вышло потому, что Бог щадит нечестивца, дабы исполнилась мера его греха. Ибо тогда умерли один за другим многие, кто мог бы принести отраду Святой земле, как германский император, и английский король, отец нынешнего, и сицилийский король, но были живы и здравствовали люди, от которых никто не видел добра, и одним из них был этот император Кипра, о котором мы говорим, по имени Курсак. Не будь его, Святая земля получала бы помощь с Кипра, как прежде; но он водворился в этих краях, отняв власть, принадлежавшую константинопольскому императору, и заключил договор с сарацинами, во всем следуя за Иудой и Ганелоном. Когда же на его остров заносило пилигримов, он брал их в плен и требовал выкуп, делая эти места ненавистными христианам. И на этот раз, слыша, что подле его берегов стоят суда, он обрадовался этому, как празднику, и решил оставить всех, кто высадится, без единого медяка; но все кончилось не по его желанию. Греки, бывшие в крепости, призвали баронов этого края, чтобы решить, как поступить с пилигримами – нельзя ли их перебить обманом: это дошло до заключенных в крепости, и они решили, что лучше попытать счастья в бою, чем мучиться от голода и ждать своей судьбы, и стали против греков с великой отвагой, хотя почти не имели оружия. На кораблях же услышали об этом и не стерпели, что добрые воины гибнут таким позорным образом; многие сумели высадиться, хотя греки стреляли в них из луков и арбалетов, и, соединившись с теми, кто бился подле крепости, они разогнали греков и заняли порт.

В тот же день к вечеру явился туда упомянутый император греков Курсак. И пилигримы принесли ему свои жалобы, он же обещал им всяческое удовлетворение и выдал четырех заложников. Сам же он втайне от пилигримов велел отовсюду собираться своим войскам. А назавтра он пришел в порт, где уже несколько дней стоял корабль с королевой Сицилии и с невестой английского короля, дочерью короля Наварры, не решавшимися сойти на берег, и начал говорить к ним как человек мирный, ни в чем не затевающий зла. Он всячески уговаривал их сойти, обещая, что они будут приняты честно и не претерпят никакой обиды, они же опасались ему довериться. Тогда император ушел и вернулся назавтра с обильными дарами, дабы почтить королеву Сицилии, и послал ей хлеб, баранину и вино с кипрских виноградников, лучше которых нет на свете; но эта дама, весьма мудрая и проницательная, велела благодарить за подношения и осталась на корабле. На третий день, это был день Господень, император явился снова и выказал все свое красноречие, побуждая их покинуть корабль; тогда дамы, уже давно пребывавшие среди волн и боявшиеся дальше перечить императору, обещали, что завтра сделают по его желанию и выйдут на берег. Выслушав это, император ушел весьма обрадованный. И когда эти две дамы, дав обещание, которое страшились исполнить, сидели опечаленные, беседуя о том, как им быть, вдруг на море показались два корабля, шедшие прямо к ним, а пока королева вглядывалась в них, за ними показалось еще великое множество судов, больших и прекрасных; тогда она воскликнула: «Нет сомнения, Бог прямиком ведет сюда моего брата Ричарда». Это было чистой правдой, ибо вскоре весь флот короля Англии приблизился к Лимазону. Когда король известился обо всем, что здесь было, он отправил двух послов к императору, дабы мирно просить, чтобы за все обиды было дано возмещение и пилигримам вернули их добро, император же встретил послов с пренебрежением и вылил на их головы все поношения, какие смог выдумать, ибо привык, что ему все сходит с рук, и надеялся, что так будет и впредь. Тогда король велел своим людям вооружаться, ибо в нем разгорелся прекрасный гнев против того, кто кичится своими грехами, и он отнюдь не думал себя сдерживать. Они выполнили этот приказ в мгновение ока и поплыли к берегу, который греки защищали, как могли: ибо они приволокли отовсюду двери, снятые с домов, бочки, жерди, скамьи, лестницы, щиты, обломки кораблей, заброшенных от ветхости, всякую домашнюю утварь и, словом сказать, донага раздели город, чтобы удержать порт. А император с приближенными объезжал берег в драгоценных и многоцветных одеждах, на боевых конях и прекрасных мулах, с пышными знаменами, колышущимися на ветру, а его люди подняли страшный крик и вой, видя приближение пилигримов, и за каждой выставленной доской у них был лучник или арбалетчик, наши же гребли против них в утлых лодках, к тому же были утомлены долгим плаваньем и вынуждены биться пешими в тяжелых доспехах, в чужой стране, где они ничего не знали и никому не могли довериться; но Бог судит, на чьей стороне правда. Сперва наши арбалетчики завязали перестрелку с их людьми, так что воздух помрачился от стрел, и многие погибли с обеих сторон, но греки подались и дали нашим высадиться; и когда король выпрыгнул на берег, а следом за ним все пилигримы, они ободрились и сказали друг другу: «Теперь-то уж мы постучимся к ним в двери». Тут пошло доброе сражение уже не на дротах и стрелах, но на мечах, и было совершено много славных подвигов перед глазами короля. Наш господин оказал несравненную доблесть, жестоко досадуя на греков, из-за чьего коварства и вероотступничества пилигримы имеют столько препятствий на пути и никак не могут исполнить своих обетов. И надо вам сказать, что греки не вытерпели долго, но бросили свои корабли и показали хребет. Тогда наши вторглись в город и разошлись по его окрестностям. Король, видя бегство императора с его богатыми знаменами и стягами, вскочил на какую-то лошадь и пустился ему вслед, громким криком призывая его помериться один на один, тот же, словно соглашаясь, погнал коня еще быстрее и победил в резвости. После этого король, видя, что город принадлежит ему, пригласил дам сойти с корабля, что они сделали весьма охотно, и поместил их в прекрасное жилье, дабы они отдохнули от морских тягостей. Сам он расположился на ночь в своих шатрах и велел вывести коней с судов, император же, не зная об этом, не питал большого страха и устроился на ночлег всего в пяти милях оттуда. Поутру, около девятого часа, король со своими людьми сел на коня и неподалеку в масличной роще нашел отряд греков с их славными знаменами, который, едва завидев людей короля Англии, пустился прочь, наши же скакали не быстро, жалея коней, кои целый месяц терпели море; и вскоре они увидели лощину, где император отдыхал со всем своим войском, и сказали королю: «Прекрасный сеньор, давайте отпустим эту закуску, которая убегает, раз уж мы нашли весь обед поданным в этой долине». Король не заставил себя долго уговаривать, и они пришпорили коней и ударили на греческий стан, где люди в большинстве еще спали; и они пронеслись там, рубя веревки и валя шатры и павильоны, и поднялся такой вопль, что этого нельзя передать. Король же копьем вышиб из седла императора, когда тот ездил среди своих людей, укоряя их и понукая на битву; однако император оправился и успел бежать на другом коне, оставив в этой долине, где он думал найти покой и защиту от гнева, много своих рыцарей убитыми и подарив королю свой золотой шатер, свое знамя, пышное и богато расшитое, и целую груду одежд, ибо он более стыдился иметь нечистую одежду, чем нечистую душу. Пилигримы преследовали греков две мили, а потом умерили шаг и вернулись. Воистину, это был богатый обед, поскольку в помянутой долине им досталось множество шелковых одежд, золотых и серебряных сосудов, коней и мулов, и скота, и шлемов, и панцирей, и другого оружия, слишком хорошего для людей, которые им владели прежде, так что каждая душа насытилась полученной добычей. После этого король велел объявить через глашатая, что те, кто желает мира, могут входить и выходить свободно, те же, кто почитает короля своим врагом, пусть опасаются попасть ему в руки, ибо кто считает его врагом, тому он охотно явит себя таковым. Император же, весьма смущенный и опечаленный, бежал в сильную крепость, называемую Никосией, и затворился там.

На третий день после этого приплыли на Кипр три корабля, в коих находились Ги, король Иерусалимский, и Жоффруа, его брат, и Онфруа, сеньор Торона, и Раймунд, князь Антиохийский, и его сын, граф Триполи, и другие знатные люди из Палестины, дабы стать людьми короля Англии, и клялись ему в верности против всех людей; король принял их с отменной учтивостью и даровал королю Иерусалимскому две тысячи марок серебра, 20 чаш стоимостью в сто марок и много иного, зная, что его дела были не очень хороши. Тогда и жители этой страны начали переходить на сторону короля Англии, ибо он во всем оказал себя великим и доблестным победителем, и клялись ему в верности. Видя, какое счастье на стороне короля, император Курсак счел за лучшее отправить ему послов, прося мира и обещая дать 20 тысяч марок золота в возмещение ущерба, а также освободить пленных пилигримов с их добром и самому отправиться в Иерусалимскую землю, дабы послужить там Богу, с сотней рыцарей, четырьмя сотнями тюркоплей и пятью сотнями пеших в добром оружии, а сверх того, впредь держать свою власть от короля Англии, а в обеспечение верности давал в залог свою дочь, которая была его единственною наследницей, и несколько сильных крепостей; и знайте, что он не сулил бы так много, если бы собирался это исполнить.

47

6 августа

Досточтимому и боголюбезному господину Евсевию Иерониму, пресвитеру Вифлеемскому, Р., смиренный священник ***ский, – о Христе радоваться

«Сладостен свет, и отрадно очам видеть солнце». Ныне Солнце правды неизреченно блещет; ныне предваряет Иисус утешением скорбь, предваряет лекарством недуг, предваряет сладостью горечь, предваряет преславным преображением позор смерти крестной. Берет с Собою немногих, ведет в место пустынное, являет им нечто высшее человеческого разума, наполняет их сердца благоговением, затворяет им уста запрещением. Являет Господь славу Свою ученикам, утверждая их в вере в Его божественность и могущество, дабы в час страстей Его ведали, что не по необходимости, но по воле Он страдает. Являет славу, дабы воспламенить их души вожделением таковой славы. Являет славу, дабы сделать учеников твердыми и истинными ее свидетелями, согласно сказанному: «При устах двух или трех свидетелей станет всякий глагол».

«И просветилось лицо Его, как солнце, ризы же его стали белы, как снег». Лицо означает душу, ризы – тело. Уместно душа, сотворенная по образу и подобию Божьему, нарицается лицом Божиим, ибо через нее Господь нами и в нас познается. Итак, лицо Иисуса Христа, а равно и лица святых, в воскресении просветятся, как солнце, то есть как Бог, ибо в воскресении душа каждого, по мере своей, будет чиста, как чист Бог, права, как прав Бог, свята, как свят Бог, лучезарна, как Бог лучезарен. Ризы же, то есть тела, станут белы, как снег. Под снегом понимается чистота, которая блюдется по милости небесной через остужение и обуздание плоти. Потому тела святых станут как снег, непорочностью блистая, ибо в воскресении не женятся, ни посягают, но пребывают чисты, как ангелы Божьи.

«И вот, облако светлое осенило их». Не в рукотворном обитает Бог, не в том, что изобретено человеческим разумом, и не являет себя в языческих родословиях и бесконечных вопросах, посему велит вырубить рощу вокруг алтаря, то есть мглистую дебрь уловок и софизмов, – нет, но светлым облаком священного Писания Он окружается и из него глаголет. Это-то облако освежает нас в жару искушения, указуя лекарство; осеняет в тесноте гонения, обещая воздаяние; орошает в пору засухи, угрожая карою; светло осеняет оно мир, темный тройною тьмою: тьмою греха, тьмою невежества, тьмою немощи. О сем облаке говорит Псалмопевец: «Осенил над главою моею в день брани», то есть во всей жизни нашей. Итак, пойдем за учениками, не ученым басням следуя, но свидетельству апостольскому; увидим славу, власть и божественную природу Иисуса Христа, предвозвещенную пророками; услышим от Него: «Не бойтесь», что значит: пусть боятся те, кто не верует истине, обманываемый пустыми призраками: вы же, послушные Сыну Божьему, причастные тайнам Его, отложите страх, войдите в радость Господа вашего, воссияйте, как солнце, в царстве небесном. В день брани ратуем верно, да в день торжества примем себе мздою небо, где праведник, с Господом сочетавшись, возвеличится и прославится вовеки, аминь.

48

9 августа

Досточтимому и боголюбезному господину Евсевию Иерониму, пресвитеру Вифлеемскому, Р., смиренный священник ***ский, – о Христе радоваться

Тот человек, чьи рассказы я тебе уже не раз передавал, снова спустился ради меня в кладовую своей памяти и достал из нее много удивительного о делах, происходивших с пилигримами; и хотя бы это было подано в простой глиняной посуде, но ты, памятуя, что в ней содержится лучшее кипрское вино, думаю, будешь снисходителен и к глине.

Итак, император Курсак, как вы слышали, пообещал королю Англии то и то, и более того, и это было бы прекрасное обещание, будь оно дано с чистым намерением. Королю пришлись по нраву эти речи, и тогда император греков перед лицом короля Иерусалимского, и князя Антиохийского, и множества знати клялся в верности королю Англии и его наследникам как своим прямым сеньорам против всех людей и обещал, что будет блюсти оговоренные условия верно и безукоризненно, по доброй совести и без дурной мысли. После завтрака, когда король отдыхал в своем шатре, а воины, коим поручено было охранять императора, уснули, тот тайком покинул стан, ибо раскаялся в обещаниях, которые дал королю. Тогда тот собрал войско и вверил его Ги, королю Иерусалимскому, и другим князьям, дабы они последовали за императором и пленили его, если смогут, а сам намерился обойти со своими галеями остров и везде поставить стражу, дабы император не ушел из его рук. Он обошел остров, занял все гавани и во всех крепостях поставил свою стражу, изгнав отовсюду греков и эрменов, кои бежали от него в горы, и, сотворив все, как намеревался, воротился в Лимазон. Что касается короля Иерусалимского и других, то они добились немногого.

В месяце мае, в день святых Нерея, Ахиллея и Панкратия, был заключен брак между королем Англии и дочерью короля Наваррского, и в тот же день королева была коронована рукою епископа Эврё, в присутствии епископа Апамейского и епископа Ошского и пред лицом многих баронов и вельмож. Король отпраздновал свадьбу в Лимазоне, где был дворец императора Курсака, построенный на возвышенном месте и имеющий несметное множество покоев и чертогов. Поскольку императору хотелось иметь больше тайных покоев для дел, о которых никому не полагалось знать, он не имел времени позаботиться о надлежащем виде, и бывало так, что одни залы блистали мрамором и золотом, а в других было дешевое дерево и глина, которые годятся только для убогих хижин; но императора это ничуть не смущало и не вводило в стыд. К воротам дворца вел мост, поднимающийся на цепях, над воротами же было написано: «Впускаю немногих». А вокруг дворца был сад, где росли прекрасные яблони, кипарисы, пальмы, платаны, вязы, увитые виноградом, и много других деревьев, собранных отовсюду и лелеемых с великим прилежанием, и люди говорили, что этот сад был бы еще лучше, коли бы был разбит в другом месте, а не здесь, где у него нет защиты от холодных ветров. Говорят, там часто гибли все цветы и оставалось лишь голое место и терновник, но потом все расцветало пышнее прежнего. Кроме того, там обитали совы, которые выли по ночам и из-за которых благородные птицы там пели редко, хотя нет лучшей отрады, чем искусная песнь. И король вступил в это место, дабы справить там свой праздник, и все, что можно было исправить за такое короткое время, было исправлено. Там горело столько факелов, что они превращали ночь в день, и несметные плетеницы украшали дом, и двери были перевиты миртом, как это здесь принято; и земля была устлана багряными и шафранными тканями, а посреди сада стоял фонтан, украшенный жемчугами, в коем струилось сладкое вино, и другой, в котором было пиво. Там была груша с серебряными плодами, а под ней рыцарь в черных латах с обнаженным мечом, и каждый, кто хотел сорвать себе грушу, должен был вступить с ним в поединок; и иные соглашались, и было там нанесено и получено много крепких ударов. Столько было там чудесного, что всякий, кто видел это, говорил, что никогда уже не увидит ничего подобного.

Отпраздновав свою свадьбу, король с войском двинулся к Никосии, а император, взяв семьсот лучников и арбалетчиков, устроил засаду у него на пути, а когда увидел короля, пустил в него отравленной стрелой, но по воле Божией она ударила впустую и лишь разожгла в короле неутихающий гнев. Тогда император бежал и укрылся в крепости, называемой Главой святого Андрея, король же завладел Никосией, где они взяли великую добычу. Горожане оказали королю всяческий почет, король же отнесся к ним благосклонно и лишь повелел обрить бороды в знак перемены господина. Тогда на императора, который сидел запершись в сказанной крепости, напала такая ярость, что он не пощадил никого из пилигримов, попавшихся ему в руки, но кому велел вырвать глаз, кому отсечь нос, кому руку или ногу, таким образом утешая свою скорбь. Тем временем король принял оммаж у греческих баронов, кои перешли к нему, оставив императора. Затем он разделил войско на три части, чтобы осадить три сильные крепости, Бюффаван, Шерине и Дидим, и вскоре поднял над ними свои знамена. Стоило людям короля подойти к крепости Шерине, дочь императора Курсака, которую тот любил и лелеял больше всего на свете, вышла навстречу королю и с поклоном сказала ему: «Сир, я открою перед вами двери и дам вам тайные сокровища»; и она отдала королю казну своего отца, хранившуюся в этой крепости, и выказала такую учтивость и благоразумие, что совершенно умирила гнев короля. Завоевав эти крепости, он вернулся в Никосию.

Когда император известился о том, как обошлась с ним единственная дочь, что люди отступают от него, как песок под ногами, что уже нет крепости, которая бы принадлежала ему, и что бедствия обступили его со всех сторон, он рассудил за лучшее явиться к королю и предаться его милости, ибо уже отчаялся в своей удаче. Он отрядил послов, чтобы склонить короля к мягкости, и сам вышел из крепости вслед за ними, с потупленным взором и в жалкой одежде, и, явившись к королю, пал ему в ноги, говоря, что предается его милосердию, не прося себе ни земли, ни замка, и признает короля своим господином, лишь бы тот не надевал на него железных цепей. Король, слыша это, поднял его и посадил рядом с собою. А когда пришла его дочь, император с великой радостью обнял ее и пролил много слез. Это случилось в пятницу перед Пятидесятницей. Король же велел заковать императора не в железные цепи, но в серебряные.

Таким образом король за 15 дней завладел Кипром, как вы слышали, и поручил его блюсти своим людям, ибо он нашел все башни укрепленными, а крепости полными сокровищ и припасов, оставил в них охрану, вверил власть над островом двум своим рыцарям, Ричарду Камвиллу и Роберту Тернхему, и уладил все дела, после чего всем казалось, что не пройдет и двух недель, как они будут в Палестине, дабы приступить к тому, зачем отправились. А король Ричард, который имел не один случай убедиться в доблести нашего господина, в один из дней, когда все собирались в дорогу, подошел к нему и, взяв за руку и называя по имени, сказал, что он, король, был бы рад, если бы тот оказал ему любезность и задержался еще на этом острове: «Ибо, – говорил он, – вы видите, что я оставляю тут куда меньше людей, чем следовало бы, вы же один стоите многих». После этого и Ги, король Иерусалимский, видя, что король так благосклонен к нашему господину, подарил ему богатые дары и говорил ласковые речи, и у многих английских рыцарей он стал поводом для пересудов и зависти, меж тем как сам он, видя такой поворот дела, не знал, как ему ступить, и был в великом смущении. Тогда его друзья, желая дать добрый совет, сказали ему, что граф Ги обошелся с ним, как с мертвым, увезя с собою его людей и не ожидая от него никакой службы на этом свете, и что он исполнит свои обеты через два месяца или три, а покамест ему не следует отказываться от этой чести и навлекать на себя неудовольствие величайшего из королей; так они говорили не раз и не два и склонили его сердце к тому, что казалось им благоразумным. Вот так вышло, что когда король Англии со всеми своими кораблями в день мученика Бонифация оставил Кипр и направился к Святой земле, наш господин остался там с теми из своих людей, кто не покинул его на Сицилии.