Текст книги "Рома едет"

Перуанский автостоп как-то сразу не задался. Пожалуй, это первая страна в мире, где я чувствую вину перед каждым встречным водителем за то, что не могу дать ему денег за проезд. Более того, я даже чувствую вину перед местными жителями, что так же не могу подать им копеечку-другую.

Каждый встречный мужик тычет в нас пальцем и с воинственной гримасой орет на всю улицу: «Гри-и-ингос!» Местные таращатся на нас, как ведьмы на инквизиторов. Даже улыбка не помогает. Что-то намертво стало клином в мозгах здешнего населения. От этого наше полуторанедельное путешествие по горным деревушкам полнится средневековой холодной злобой.

Все вокруг словно под воздействием какой-то особой социальной радиации. Мы видим только длинную горную грунтовку и неприветливых грязных людей, редкими зубами жующих жилистое мясо. Они хрустят хрящами и смотрят на меня с презрением. Они считают меня виновным в том, что их лица, одежда и будущее покрыты грязью. Им кажется, что город их засран потому, что у меня белая кожа. У них для меня на все двойная цена, но от этого их хижины не становятся стройнее. Вся страна – сплошная декорация к фильму «Трудно быть богом».

Я не хочу видеть этих людей. Я скольжу мимо них взглядом. Я раздражен до такой степени, что готов дать в нос первому встречному, если его не устроит цвет моего лица. Обидно, но даже от удара под дых им не понять, что я на том же дне, что и они. Я проснусь на горе и пойду срать в кусты, а подотрусь салфеткой, которую стянул в ближайшей забегаловке. По большому счету сейчас мы отличаемся только тем, что я, по крайней мере, пользуюсь бумагой.

Я не понимаю, как можно относиться с уважением к человеку, у которого прямо на входе в дом уже неделю стынет огромная куча собачьего дерьма. Как можно понять и простить водителя, остановившегося посреди деревни, чтобы поссать на чей-то забор, вместо того чтобы сделать это через двести метров в лесу. Я дважды ездил по местным резервациям на автобусах и с уверенностью говорю, что лучше буду плестись пешком под проливным дождем, чем еще раз сяду в эту пропахшую мочой стальную коробку на колесах, в которой на полной громкости ревет издевательская песня про «corazón».

Мы поглощаем ночи в храмах, полицейских участках и пожарных станциях. Как только нам выпадает возможность зашиться в укромный уголок, немытые уже неделю, утомленные аттракционами горных серпантинов, мы сразу прячемся от реальности за книжками, делаем вид, будто не замечаем этого маленького зябкого мира. Я злюсь на себя за злобу на этих людей, но ничего не могу с собой поделать.

Через десять дней скитаний по горным дорогам мы внезапно понимаем, что с такими темпами доберемся до Куско только через месяц. Вопреки желаниям приходится возвращаться на Панамериканское шоссе, что идет по побережью, и ехать в Лиму. Делать этот крюк очень не хочется, но вырывать с боем по сто километров в день больше нет сил.

Лима предстает перед нами гигантской клоакой, огромным городом, утонувшем в смоге и нечистотах. Половина зданий построена из фанеры и картона. Столица напоминает один большой гараж, пол в котором по щиколотку залит отработанным маслом. Двери нашего автобуса распахиваются, и прямо перед нами на тротуаре лежит истлевший от алкоголя мужик в болотце собственной блевотины. Едем дальше. Маршрут заканчивается у какого-то торгового центра, и мы сразу же прячемся внутри здания.

Как же круто оказаться среди витрин с китайскими шмотками! Похоже, что местные люди тоже ходят сюда, как на праздник: все приодеты, смакуют мороженко, прицениваются к новым телевизорам. Наверное, когда будущий мэр решит изменить этот город к лучшему, ему проще будет снести все на хер и построить заново.

Мы прекрасно понимаем, что выбраться из Лимы автостопом будет невозможно, поэтому тратим последние деньги на автобус до соседнего города. Перу становится для нас серьезным испытанием.

По приезде в Куско мы сразу же устраиваемся на подработку в хостел. Это, пожалуй, самая дешевая дыра в городе – всего два с половиной бакса за ночь. Бесплатный ночлег и обед мы отрабатываем тем, что шесть часов в день встречаем постояльцев и выжимаем соки для посетителей кафе. Казалось бы, ничего сложного, если бы не перуанский подход к ведению бизнеса.

Первое правило кафе Let’s go Bananas! с девизом «Лучшие фреши в городе!»: никогда не клади достаточно фруктов в соковыжималку, или, как формулируют его аборигены, «мало фруктов много не бывает». И вот, вместо того чтобы радовать посетителей действительно вкусными напитками, мы в течение двух недель в промышленных масштабах изготавливаем водянистую жижу с легким, а-ля дежавю, привкусом фруктов.

Второе правило хостела: выруби в здании на полдня воду и свали все на городские службы. Благодаря этому важному правилу толчки в заведении под завязку забиты дерьмом, однако, «жировочка» в конце месяца выходит на пару копеечек меньше, чем у конкурентов.

Ну и, конечно, третье правило: самое важное в кафе – это музыка, насрать на постояльцев! Во исполнение последнего пункта босс притянул со свалки две тяжеленные и офигительно скрипучие колонки, из которых днями напролет мы выжимаем абсолютный максимум все теми же песнями про «corazón».

Словом, две недели в Куско, самом туристическом городе Перу, трудно назвать приятными каникулами. Мы так и не съездили на Мачу-Пикчу – билеты туда стоили непомерно дорого. Мы не отправились на Инка-трек по той же причине. Если честно, больше всего в течение этих двух недель нам хотелось поскорее свалить из этой помойки. Но, прежде чем выпустить нас за границу, Перу все-таки приносит нам свои извинения.

На церемонию айяуаски мы записались в специальном ретрит-центре неподалеку от Куско. Айяуаска – это натуральный напиток, сваренный из Banisteriopsis caapi, или «Лозы духов», и Diplopterys cabrerana, или чалипонга. Шаманы Южной Америки испокон веков используют этот отвар для ритуального расширения сознания. Иногда в смесь добавляют другие специфические растения, но классическая «темная айяуаска» готовится именно из двух вышеперечисленных ингредиентов. Основным действующим веществом напитка выступает диметилтриптамин – один из самых сильных из известных психоделиков. Церемония употребления айяуаски проходит ночью, так как во время психоделического трипа дневной свет кажется настолько интенсивным, что его просто невозможно стерпеть.

Группа из пятнадцати человек собирается в помещении, по форме напоминающем монгольскую юрту. Шаман по очереди раздает напиток всем участникам ритуала – примерно по двести миллиграммов каждому. На вкус айяуаска чем-то напоминает брагу или квас. Психоделическое путешествие начинается примерно через двадцать минут и длится около шести часов. Через какое-то время после приема начинаются приступы тошноты, но в целом процесс употребления переносится достаточно легко.

Во время церемонии шаман играет на музыкальных инструментах и поет песни – по сути, именно эти гармонии и выступают проводником в иные миры. Под воздействием напитка человек становится невероятно восприимчивым к звукам. А вот способность распознавать язык может временно притупиться. Подопытный скорее воспринимает интонацию, нежели само высказывание, оттого путешествия приобретает некий животный, первозданный оттенок.

В какой-то степени это ограничивает спектр восприятия, так как под воздействием айяуаски рациональные рассуждения теряют всякий смысл, но, с другой стороны, ты зверем врываешься в гущу дикой природы, обретаешь атрибуты первобытного существа, встречаешься со своим естеством. Ты проникаешь в генетическое нутро, исследуешь свою подлинную прошивку, созерцаешь границу между сознательным и подсознательным.

Многие из тех, кто пробовал айяуаску, рассказывают о пережитом опыте смерти, путешествиях в иные измерения, выходе за пределы собственного тела и общении с потусторонними существами. Трип может сопровождается как приятными, так и тяжелыми переживаниями. Подобрать нужные слова для описания полученного опыта всегда непросто. Через пять часов путешествия мозг возвращается в реальность, а в теле остается легкая усталость.

Ежедневно тысячи людей по всей Южной Америке принимают айяуаску в поисках ответов на вечные вопросы, бьющиеся внутри двуногих человеческих клеток. Многих путешествие к истокам бытия меняет навсегда.

Я начинаю отчетливо слышать женские стоны. В темноте мне сложно понять, реальность это или уже галлюцинация. Вдруг до меня доходит, что это голос моей матери. Ее вздохи вперемешку с шелестом листвы повторяются все чаще. Откуда-то появляется звонкий металлических звук. Затем – голоса птиц и вой ветра. Все закручивается в единый поток – шум, в котором все труднее разобрать отдельные составляющие. От этого гула никуда не деться, он обволакивает меня. Я съеживаюсь и сжимаю челюсти. Становится страшно.

Вдруг я начинаю уменьшаться и падать внутрь себя. Мое тело все быстрее и быстрее сжимается до размера песчинки. Я становлюсь бесконечно маленьким, но при этом чувствую внутри себя невероятную силу, будто вся жизненная энергия скопилась в моем микроскопическом существе. Звук постепенно исчезает, и я остаюсь в липкой теплоте наедине с самим собой. Кажется, я переживаю момент своего зачатия.

Через некоторое время я начинаю видеть свет. Какие-то яркие абстрактные формы, словно перед моими глазами трубка калейдоскопа. Картинки начинают увлекать меня, становится весело. Я – ребенок, играющий с формами и цветами, складывающий картинки в такт монолитному звуку джунглей. Сейчас этот звук уже не пугает, а наоборот – убаюкивает и защищает.

В этот момент я попадаю в пустоту – не страшную, но и не привлекательную – в абсолютную нейтральную пустоту, в которой нет ни грамма интенсивности. Ни звука, ни света, ни запаха. Ни жизни, ни смерти. Ничего. Ни-че-го.

Некоторое время спустя я понимаю, что ветер шуршит по крыше. Может, даже капает дождь. Я оглядываюсь в темноте. Шаман зажигает фонарь и подготавливает музыкальные инструменты. Вдруг перед ним появляется ребенок, а сам он обретает библейский лик. Шаман указывает мальчику на что-то, и тот послушно кивает. Я отворачиваюсь – вокруг абсолютно ничего не видно, я блуждаю взглядом по полутеням, пока снова не натыкаюсь на шамана. Он смотрит мне прямо в глаза. Я закрываю веки.

Передо мной всплывают кадры моего детства – бабушки и дедушки, тети и дяди. Давно скончавшийся сосед. Деревня, корова, лес. Старшая сестра достает рыбу из пруда и улыбается. Мое сердце бьется бойко, оно стучит в ребра, как поршень нового мотора. Я дышу так, будто кроме воздуха мне больше ничего и не нужно.

Время ускоряется, я проношусь через школьные годы. Драки. Озверевшие учительницы младших классов молотят в барабаны и машут пионерскими флагами. Рычат и тужатся. Я прячусь под парту и опять оказываюсь в пустоте.

Всеми птичьими голосами звенит будильник. Я решаюсь на побег. Деревья начинают расти прямо в университетской аудитории. Студенты – все, от ящериц до диких кабанов. Я падаю в реку и цепляюсь за плывущее бревно, все они падают за мной, но тонут в бурном течении. Я больше не держусь за бревно руками. Ведь я – вода.

В моей груди полно силы – хоть прутья гни, хоть вагоны разгружай. Я дышу уверенно, мне ничто не мешает. Я бреду по джунглям и городам. Вокруг полно опасностей, но и я не промах. Мне бывает страшно, но нож наточен. Прыгни на меня из чащи тигр – я сам вцеплюсь ему в горло. Мимо несутся велосипеды с китайцами, табуны монгольских овец, босоногие мулаты с мачете. Они то улыбаются мне, то норовят атаковать. Обнаженные женщины с красивыми телами приглашают к себе в хижины, пьяные мужики с беззубыми улыбками косятся на меня красными глазами. Я пробиваюсь все глубже и глубже.

Время все ускоряется. Отрывки моей дороги всплывают перед глазами. Все несется кубарем, не успеваю даже толком рассмотреть. Я будто откуда-то сверху созерцаю весь этот водоворот.

Я дышу ровно. Мне спокойно. Во мне по-прежнему полно силы, которую я не трачу понапрасну. Оля говорит, что она беременна. Мы нянчим ребенка, и кажется, что новая жизнь становится моей точкой опоры. Все внутри меня перекручивается. Я сам для себя перестаю быть важным.

Тем временем, я впервые замечаю, что стало труднее дышать. Это очень странное ощущение, когда тебе приходится прилагать пусть небольшие, но усилия, чтобы жить. И еще одно странное ощущение, которого я раньше никогда не замечал: земля – магнит. Она притягивает меня. Пока я с легкостью могу этому сопротивляться, но чувствую, что настанет час, когда противостояние станет куда более серьезным. Картинки все летят и летят перед глазами. Китайцы все несутся.

Я почти не двигаюсь. Картинки меняются только за окном. Мыслей становится намного меньше. Меня иногда подхватывает и несет куда-то, но потом я неизменно нахожу себя морщинистым стариком, сидящим в старом кресле. Дыхание? Да, дышать – это работа. И я работаю. Сижу в кресле и работаю. Дышу. Дышу. Дышу. Не дышу.

Я не дышу и больше не сижу в кресле. Я больше не я. Дождем праношусь по планете. Пеплом выстреливаю в небо. Ветром гну деревья на горе. Волной качаю лодку в море.

Глава 16. Рома в Боливии и Аргентине

К границе с Боливией мы подбираемся поздно ночью. Стоит собачий холод. Ветер поднимает в воздух смесь песка с пластиковым мусором, который кучами лежит вдоль обочины дороги. Непрерывный поток челноков в пуховиках тянет через границу на ручных каталках мешки с картошкой, ящики с пивом и другие предметы первой необходимости. Все это подсвечивается огромными прожекторами с нестерпимо ярким холодным светом. Такое ощущение, будто мы оказались на съемочной площадке, и кто-то невидимой камерой снимает кино про Монголию посреди Южной Америки.

По пути к пограничному пункту странный мужик в военной форме накидывается на нас и тащит к себе в камору для проверки содержимого рюкзаков. Все слишком кинематографично, поэтому мы не сопротивляемся.

В маленькой комнатке тепло и уютно. Два коренастых засаленых мужичка просят нас открыть рюкзаки. Мы быстро демонстрируем весь наш нехитрый скарб и, по просьбе работников перехода, несколько минут ловко жонглируем булавами на прощание. Нам быстро штампуют паспорта, и мы первым делом отправляемся на поиски валютного обменника. Оказывается, что он есть только на перуанской стороне. Делать нечего, наперекор всем местным законам, мы пулей летим назад на перуанскую сторону, где сливаем наши последние соли.

Обладая хотя бы небольшим желанием, практически любую границу Южной Америки можно пересечь нелегально. Для этого даже не потребуется жертвенно брести через горы, можно просто насквозь пройти пограничный переход ни разу не предъявив паспорт.

Сразу за переходом нас встречает зомби-армия боливийских таксистов. Мы проламываем паутину их рук, и по головам доходим до спасительного лотка, где укутанная свитерами щекастая женщина готовит дешманские бургеры. Мы так голодны, что берем сразу пять штук.

Пока я делаю заказ, к Оле подходит опрятного вида перуанец и на английском интересуется, не хотим ли мы взять такси до Ла-Паса вскладчину. Оля вежливо отвечает, что такси для нас дороговатое удовольствие, и мужик отваливает. Но не успеваем мы заточить по первому бургеру, как он возвращается и говорит, что очень спешит и готов подкинуть нас до города за хорошую беседу. Сопротивляться бессмысленно, мы прыгаем в добитую белую тойоту-универсал, а в багажник нашего автомобиля заползает гигантская боливийская женщина в национальном наряде.

Добрый попутчик оказывается физиком-радиологом по образованию. В Ла-Пасе у него своя собственная медицинская клиника, в которой он лечит рак. Запас английских слов у него быстро иссякает, так что до самого города я улавливаю только обрывки испанских фраз и мирно доедаю теткины бургеры за двоих. Потом Оля расскажет мне, что они говорили в основном о чудаковатом президенте Боливии и местной добыче газа – и то и другое уже много лет не делает страну богаче.

Тем временем, водила влетает в Ла-Пас – наверное, самый живой город Боливии. Пробившись через четыре красных светофора и пробку из людей на городском рынке, мы попадаем в центр города. Физик остается доволен беседой, мы обмениваемся мэйлами и выпрыгиваем из тачки.

Ла-Пас нам сразу нравится. На улицах творится полная неразбериха. Прямо с тротуаров торгаши продают всякий допотопный хлам. Люди в офисных костюмах в перемешку с горцами в национальных нарядах снуют по узким улочкам города. Правила дорожного движения напрочь игнорируются всеми участниками. Общественную транспортировку обеспечивают старые автобусы марки Dodge, которые могли бы потягаться по древности с автобусом на Аляске. На улицах можно встретить людей, сидящих за механическими печатными машинками, они оказывают услуги по набору текста. Архитектура города – микс из зданий в стиле барокко, соцмодерна и бессистемной индейской застройки. Вода в Ла-Пасе кипит при температуре 88 градусов по Цельсию. Короче, местечко что надо.

Мы быстро пробиваем, где расположены самые опасные районы города и направляемся прямиком в это пекло в надежде снять максимально дешевый отель. Но на пути нам попадается какой-то гринго-хостел, и мы поддаемся на провокацию. Сегодня будем плескаться в горячей воде, спать на чистых простынях и пользоваться интернетом.

Ла-Пас – отменная дыра, здесь однозначно можно хорошо повеселится. Но мы так нажрались пыли, пока добирались до этого города, что выходить на полноценную охоту нам жутко не хочется. Мелкими перебежками по городу мы сербаем кофе в кафешках и перекусываем в злачняках.

Следующим утром прыгаем в автобус до города Потоси – благо автобусы тут дешевле некуда. Боливийский общественный транспорт оказывается уже привычным куском говна. В салоне нестерпимо воняет немытыми телами, прямо в проходе навалена гора сумок, из всех щелей свищет ветер и на радость почтенной публике где-то на последних рядах упрямо орет грудной ребенок. Ночная поездка обещает быть разухабистой. Мы прячемся в наушники и спальники. Оля утыкается мне в подмышку и быстро отрубается. А мне везет – я не умею спать сидя.

В Потоси добираемся на рассвете. Стоит знакомый горным жителям утренний дубак. Мы находим единственную рабочую забегаловку на вокзале и берем по чашке теплого кофе.

Потоси – один из самых высокогорных городов планеты. Когда-то давно, благодаря гигантскому месторождению серебра, он также был один из самых богатых промышленных центров мира. Испанцы в свое время вывезли отсюда столько драгоценного металла, что это решило все их финансовые проблемы на пару сотен лет вперед. Можно сказать, что именно благодаря этому городу им удалось построить такую мощную империю. Следы былой славы Потоси видны невооруженным взглядом – невероятное количество католических церквей, огромные богатые дома, монетный двор и пустые шахты куда не посмотри.

Кидаем кости в какой-то дешевой дыре с одним душем на этаж. Совсем недалеко от нас пролегает железная дорога, и мы тут же отправляемся на разведку. У нас давно теплится идея прокатится по Боливии на товарняке. Но увы, узловая станция самого могущественного местного города выглядит хуже, чем вокзал в Осиповичах. Всего одна ветка путей и два кармана-отстойника. Судя по расписанию поездов, раза два в неделю отсюда уезжают пассажирский состав, товарняки ходят чуть ли не реже. Решаем не ждать у моря погоды.

Через сутки мы уже рвем стопом к самому огромному солончаку в мире. Автостоп в Боливии достаточно хороший: машин мало, поэтому останавливаются все. Кроме того, так ты доберешься гарантировано быстрее автобуса, который высаживает пассажиров у каждого столба. Мы несемся через горную пустыню, которая так сильно напоминает Монголию, что в голове всплывают нелепые остатки монгольского языка: «Би бууз хүч баина!» – я так хочу пельменей!

В кузове пикапа очень холодно, на ходу мы профессионально впрыгиваем в теплую одежду. Всю дорогу едем мимо шахт. Водила то и дело подбирает новых попутчиков.

В Уюни, городок на краю соленой пустыни, мы въезжаем с отрядом местной детворы. Когда машина останавливается, ребятня бежит расплачиваться за проезд. Мы понимаем, что если сейчас дадим денег водителю, ночевать придется под звездами. Оля пытается объяснить ему, что мы очень бедные грингос, но ничего не выходит. Тогда, я протягиваю мужику сто беларусских рублей, из тех, что вожу в кошельке на сувениры:

– Это беларусские доллары! – уверенно говорю я.

– Ого! Никогда таких не видел, – водила крутит купюру в руках. – А сколько это?

– Нуу, – делаю вид, будто прикидываю в уме. – Как пятнадцать американских, примерно.

– Ладно. Пойдет.

Мы расстаемся с водилой и бодро топаем в город. Выясняется, что Уюни состоит всего из трех улиц и делать в нем откровенно нечего. Мы селимся в отеле-стройке за четыре бакса ночь. В заведении нет душа, зато есть стол, так что я сажусь и заканчиваю перуанский текст. В перерывах между изложением той или иной мысли я бегаю на угол дома за новым бургером – как ни странно, здесь это самая популярная и дешевая уличная еда.