Текст книги "Аттила, Бич Божий"

Ближе к полудню – сработал солдатский инстинкт – Гай обнаружил за собой преследование. Обернувшись, он увидел в пятидесяти шагах от себя огромного, с длинными лапами и вытянутой мордой, волка. До смерти голодное животное ощетинилось, оскалило пасть и зарычало, выставив напоказ острые, с большущими клыками, зубы.

На какой-то миг Гай оцепенел от ужаса. О чем думал волк, старый вояка прекрасно догадывался, а как отбить нападение, он и представить себе не мог. Гай Валерий находился далеко от поселений; и под рукой у него не было никакого оружия, даже палки. Кроме того, он был стар и, вследствие своего возраста, слаб. Наверняка волк чувствовал это инстинктивно, что придавало зверюге уверенности и делало его еще более агрессивным. И все-таки что-то делать было просто необходимо; выход есть всегда, даже из самых отчаянных ситуаций, – этому он научился за долгие годы военных кампаний. Внезапно Гая осенило: он вовсе не безоружен – покрытые травой горные вершины состояли в основном из гранитных пород, и на земле можно было обнаружить камни любых размеров. Правда, даже если ему удастся поднять самый тяжелый камень и с его помощью попытаться противостоять дикому волку, вряд ли можно рассчитывать на успех. А что если закидать зверя камнями помельче?.. Думай Гай, думай. Есть! Высыпав содержимое сумки на землю, Гай быстро наполнил ее камнями и, схватив за ручки, прикинул на вес. Сойдет! Теперь у него было полноценное оружие – не хуже гладиаторской боевой цепи.

Волк напал внезапно. Маневрируя, он подбирался к Гаю все ближе и ближе. Гай взмахнул тяжелой сумкой, но промазал. Огромные клыки впились в бедро старика, но Гаю удалось вырваться. Нанеси волк, не снижая темпа, удар передними лапами, Гай получил бы гораздо более серьезные повреждения. Но нет: волк напал еще пару раз, и все время – со стороны. Он не сомневался, что его зубы все-таки достигнут цели. Каждую атаку Гай пытался отбить своим необычным оружием, но в силу того, что им было очень трудно управлять, нанести эффективный удар никак не мог.

Тем не менее Гай понимал, что если сможет продержаться еще немного, забудет о боли и потере крови, то получит шанс выжить. Волк по-прежнему пытался отыскать его слабое место, проверял реакцию. Рано или поздно зверь мог нанести решающий удар. Гай уже более искусно орудовал сумкой с камнями; оставалось только дождаться подходящего момента.

На четвертой-пятой атаке находившийся всего в нескольких шагах от Гая волк прыгнул на старика, обнажив все зубы, с явным намерением убить. Но Гай уже был к этому готов. Раскрутив сумку вокруг головы, он выбрал идеальный момент для удара. Огромный зверь еще находился в полете, когда наполненная камнями сумка ударила волка в голову. Раненое животное упало на землю. Замахнувшись вновь, Гай раздробил череп волка, словно глиняный горшок. Зверь еще какие-то мгновенья бился в судорогах, а затем затих – навсегда.

Гаю стало плохо: в глазах потемнело, закружилась голова. Не сдавайся, повторял он себе, собери волю в кулак и найди в себе силы закончить начатое. Раны сильно кровоточили. Оторвав кусок ткани от своей туники, Гай наложил на ногу пару повязок и остановил кровотечение. Высыпав из сумки камни, покидал в нее разбросанную по земле еду. Несмотря на то что желудок отказывался принимать пищу, Гай заставил себя съесть краюху хлеба, пытаясь хоть немного восполнить силы. Затем, забыв про боль, продолжил путешествие, стараясь постоянно увеличивать темп, – время поджимало.

На заходе солнца он добрался до Хелленталя. В полумраке, цепляясь за выступы скалы, сумел спуститься на дно лощины. Гай был слишком слаб и холодной ночи под открытым небом мог не перенести. Сил не было даже на то, чтобы даже собрать веток и развести огонь, поэтому, дрожа от холода под тонким плащом, он продремал несколько часов в кромешной тьме.

Утром Гай что было сил двинул на запад, через Хелленталь. Название этой горной впадины переводилось с германского как Адская Лощина, и она оправдывала свое имя на все сто. С обеих сторон на Гая смотрели вселяющие ужас каменные глыбы. Ущелье становилось все уже и уже, одновременно с этим увеличивалось и число не поддающихся описанию утесов, которые, казалось, не подчинялись ни одному закону природы. Вдруг, совершенно неожиданно, мрачный пейзаж сменился красивейшим видом: ущелье стало намного шире, устрашающие каменные утесы исчезли, уступив место зеленым склонам, на которых росли буковые рощи и всевозможные цветы. Повсюду слышался стрекот кузнечиков и щебет птиц. «Гиммельрейх, – вспомнил Гай, – Небесное Царство».

Остаток дня прошел как в полусне. Гаю казалось, что он перешагнул какую-то черту; он больше не чувствовал ни боли, ни усталости. Пройдя болотистую местность Тодтмос – Болото Мертвецов, – он добрался до Альбталь, одинокой долины, на которой, вплотную к гранитным плитам, рядами росли ели и буки. Местами Альб выглядел спокойной рекой, но там, где ущелье изгибалось и имелись крутые горные выступы, образовывались водовороты, и воды реки каскадами брызг разбивались о скалы. В подобных участках ущелья Гаю приходилось непросто: с трудом цепляясь за поросшие мхом скользкие скалы и свисающие ветки деревьев, он практически полз вдоль нависавших над ним берегов реки. Внезапно через крошечный просвет в деревьях он увидел вяло текущую, но величественную реку Рейн. Обрамляли ее покрытые густой растительностью склоны, за которыми, чуть дальше, Гай знал это наверняка, начиналась провинция Максима Секванор.

Обессиленный, прошел старик последние отделявшие его от Рейна мили. В полдень он был уже на берегу. Там его подобрала имперская лодка, полная используемых в строительстве камней и древесины, которые везли в Феликс Арбор, крепость, стоящую на берегу озера Бриганция, чуть западнее Сполицина. На закате лодка причалила к первому из римских поселений, утром медленно – пришлось плыть против течения – добралась до Бриганции. Еще через несколько часов Гай оказался в Сполицине. На причале парочка солдат подхватили вконец ослабленного ветерана под руки и препроводили к командиру. Гай едва ворочал языком и практически потерял рассудок, но, тем не менее, смог поведать о готовящемся в Галлии восстании.

Затем старик попросил командира гарнизона об одолжении: послать гонца на Виллу Фортуната предупредить его сына, Тита, об опасности. После того как командир дал ему слово, что так и сделает, Гай взял две вощеные дощечки, написал письмо Титу, скрепил таблички и отдал их посыльному. Гарнизонный врач подоспел к истекавшему кровью Гаю через полчаса, но помощь его была уже не нужна. Прощаясь с Римом, Гай Валерий Руфин прошептал слова из поэмы Намациана: «Te canimus semperque, sinent dum fata, canemus: hospes nemo potest immemor esse tui»[35]35
  «Тебя пою и буду петь вечно, покуда жив; можно ли быть счастливым, забыв тебя» (Клавдий Рутилий Намациан «О моем возвращении», 417).


[Закрыть].

Глава 24

Выносливый в воинских трудах, особенно [удачно] родился он для Римской империи: ведь это он после громадных побоищ принудил заносчивое варварство свавов и франков служить ей.

Иордан об Аэции. О происхождении и деяниях гетов. Getica. 551 г.

«Непобедимый Вечный Рим, Спасение мира»гласила гравировка на монете, которую в ожидании своих командиров перекатывал с пальца на палец Аэций, находившийся в палатке главнокомандующего в Провинции. На аверсе монеты был изображен облачившийся в доспехи император Валентиниан, на реверсе – крылатая фигура, символизирующая победу. (Формально то был ангел, но скрытая символика представлялась очевидной.) Глядя на выгравированную на монете надпись, Аэций улыбнулся. Неужели эти тупицы procuratores, контролирующие чеканку монет в Риме, Милане и Равенне, действительно думают, что люди поверят в подобную глупость?

Постепенно в палатке Аэция собрались все командиры. Когда все уселись, полководец занял свое место рядом с картой Галлии, лежавшей на столе перед собравшимися.

– Плохие новости, господа, – оживленно начал свою речь Аэций. – Только что прибыл наш агент из Реции. Похоже, Галлии придется вести войну на трех фронтах. Первый – Арморика. – Указкой он очертил приличных размеров территорию на северо-западе Галлии. – Багауды восстали не только против крупных землевладельцев, но и против всей римской власти. Второй фронт – места поселений бургундов. – Аэций провел указкой вдоль верхней части реки Рейн. – Они намереваются прорваться через границу и напасть на территорию Белгики. Третий фронт организовали наши друзья визиготы. – Указка слегка коснулась юго-восточной части Галлии. – Снова взялись за старое. Хотят расширить свою территорию на восток. Похоже, их цель – Нарбоннская Галлия. Мне продолжать, или будут вопросы?

– Откуда вам всё это известно? – спросил командующий германской конницей.

− От старого легата Руфина; вероятно, некоторые из вас его помнят. Он тайно присутствовал на собрании бургундских лидеров и слышал то, что я вам только что поведал, из уст их короля, а затем, преодолев пешим ходом более ста миль, предупредил гарнизон форта Сполицин в Реции. По дороге на него напал волк и, получив смертельную рану, Руфин умер. Господа, Римская империя всегда будет в долгу перед этим храбрым человеком. Теперь, когда нам известно, как обстоят дела, самое время принять необходимые меры.

– А именно? – полюбопытствовал один из молодых protectores.

– Вот об этом я и собирался вам рассказать. Вы наверняка думаете, что наша армия не сможет подавить три восстания одновременно, так как сражающееся на трех фронтах войско обречено на поражение.

– А разве это не так? – перебил Аэция один из пожилых командиров. – Скажу откровенно. Мы не знаем, как с ними справиться. Будь багауды одни, нам бы не составило труда победить толпу крестьян и рабов. Но эти их проклятые союзники, бургунды и визиготы, – совсем другое дело. Полагаю, нам следует попросить перемирия и пообещать им те земли, которые они хотят.

– Может, мне дадут сначала закончить? – спокойно сказал Аэций. – Нашей армии не придется сражаться в одиночку. Подкрепление уже в пути и будет здесь со дня на день.

– Итальянские гвардейцы, полагаю, – усмехнулся его оппонент. – Они нам очень пригодятся. Солдаты, которые учувствуют в парадах и полируют свое снаряжение вместо того, чтобы идти воевать.

Аэций раздраженно взмахнул руками.

– Быстро же ты все забываешь, – вздохнул он. – Кто дважды помог нам во время гражданской войны в Италии? Гунны, мой друг, гунны. В те годы ими верховодил Руа. Сейчас же у них новый правитель – Аттила, и он присягнул нам на верность. Его слову можно верить… Вот как мы поступим. Марк, мой бывалый ветеран, помнишь ли ты, как сдерживал гуннов, пока я разведывал линию фронта Аспара?

Седовласый командир ударился в воспоминания:

– Аспар, сын Ардавура, аланский полководец, который вмешался в наши дела с Иоанном. Такое не забывается. Эти гунны – славные воины, правда, трудно поддаются контролю.

– На этот раз для тебя найдется работа попроще. Визиготы, храни их господь, решив приступить к осаде Нарбо-Мартия, оказали нам огромную услугу, – вы ведь знаете, как беспомощны бывают варвары, когда дело доходит до осады больших городов. Надеюсь, тебе не составит труда сдержать их натиск, пока не подоспеет помощь от гуннов?

– Абсолютно никакого, господин, – сказал Марк, потирая руки. – Несколько молниеносных налетов на продовольственные обозы – и мы даже сможем сами окружить их. Можно блокировать их и изнурять голодом, если получится создать земляные укрепления вокруг их лагеря. Так поступил Стилихон, сражаясь против Радогаста и его готов во Флоренции. Я знаю, я был там.

– Отлично. С визиготами разобрались. Теперь, что касается багаудов. Литорий, тебе я поручаю самое важное задание – прикрывать наш отход после битвы. То, что тебе придется подавлять восстание обычных бандитов, никак не ударит по твоему достоинству?

– Конечно, нет, господин, – ответил Литорий. – Я не Красс, который запятнал свою репутацию, проиграв Спартаку и его армии рабов.

– Великолепно. Тебе потребуется много воинов. Восстание охватит огромную территорию, почти четверть Галлии. Когда Марк произведет отбор, возьмешь половину от оставшейся армии, и я тебе пришлю еще половину войска гуннов. Когда разгромишь багаудов, поможешь Марку совладать с визиготами. Мы же с Авитом пойдем против бургундов силами оставшихся войск гуннов и Римской империи. Такие вот дела, господа, – закончил Аэций, окинув собравшихся взглядом. – Полагаю, мы со всем разобрались. Приготовления начать немедленно. Выходим завтра.

«Форт Сполицин, провинция Вторая Реция, диоцез Италии [написал Тит в “Liber Rufinorum”]. Год консулов Флавия Феодосия и Флавия Плацидия Валентиниана, Августа, их пятнадцатое и четвертое консульство соответственно, VIII июньские календы.

Я был на вилле Фортуната, когда пришло письмо от отца, где говорилось о восстании бургундов et cetera. Опасаясь за Клотильду и Марка, я оседлал коня и помчался в Сполицин (за те годы, что я там не был, крепость немного изменилась), куда от нашего поселения вёл прямой путь. Прибыв на место, я узнал, что Гай Валерий скончался вскоре после того, как написал мне письмо, и был похоронен на располагавшемся за фортом солдатском кладбище. Утешает лишь то, что он отдал свою жизнь за Рим. Я оставил командиру форта немного денег, попросив поставить надгробный камень с надписью:

ЗДЕСЬ ПОХОРОНЕН ГАЙ ВАЛЕРИЙ РУФИН,

ЛЕГАТ ПЕРВОГО ЛЕГИОНА.

ОН ЛЮБИЛ РИМ И СЛАВНО ЕМУ СЛУЖИЛ

В своем письме Гай просил меня подумать о поступлении на службу Аэцию, так как тот, по мнению моего почившего отца, является единственным, кто сможет справиться с нынешним кризисом. Я думал, что больше никогда не помирюсь с Аэцием, но недаром говорят: tempora mutantur[36]36
  «Времена меняются» (лат.).


[Закрыть]. Просьбу отца я выполню, другое дело – примет ли Аэций меня обратно.

Завтра, по долине Верхнего Рейна, поскачу в поселение бургундов. Дорога должна быть еще в порядке, хотя Рим и перестал следить за ее состоянием. Дневник этот оставляю здесь, в Сполицине, – там, куда я направляюсь, вряд ли у меня будет время что-либо писать».

Стоя на вершине холма, два брата королевских кровей наблюдали за тем, как конница гуннов приближалась к Галлии.

– Брат мой, надеюсь, дело того стоит, – прохрипел Бледа. − Ты только что отдал десятую часть всей нашей армии. И ради чего? Лишь для того, чтобы улучшить отношения с Римом.

Аттила не считал нужным объяснять свои цели неучу и глупцу Бледе. По размерам своим империя гуннов сравнима была с римской. Территория ее простиралась от Скандии до Каспийского моря. Впервые эта земля объединила тевтонские племена и степных кочевников. Чем не великое достижение? Вот бы еще достичь той стабильности, которая была у Греции и Рима! Империя гуннов может распасться и исчезнуть так же быстро, как и появилась. Аттила жаждал большего, нежели властвовать и грабить. Главным для него было величие его народа. Он хотел, чтобы в будущем старики вспоминали Аттилу не как Гейзериха, жестокого тирана временного королевства в Африке, а как Александра или Цезаря, чье наследие живет и по сей день. Поэтому он и решил помочь Аэцию – необходимо было завоевать дружбу с Римом. (Аттила понимал, что добиться этого будет нелегко, так как после битвы на Мораве его имя стало синонимом ужаса и беспощадности.)

Он никогда бы не признал того, что Бледа отчасти был прав. Совет, да и все гунны, будут ждать вознаграждения за ту помощь, которую они оказали Аэцию. В прошлом такие заслуги хорошо поощрялись. Но сейчас, когда всему Западу угрожает опасность, какие могут быть гарантии? И все же Аттила надеялся, что у него они имеются.

Внезапно ему вспомнились слова прорицателя Ву-Цзы. «Я вижу бегущего через равнину дикого осла и парящего над ним орла. Вместе они нападают на кабана и обращают его в бегство». Пророк описал свое видение, и Аттила только что понял значение этих слов. Дикий осел – войско гуннов, орел – армия римлян, а кабан был самой популярной эмблемой германцев, символизировавшей бесстрашие и свирепость. Иными словами, гунны и римляне объединятся в борьбе против германцев, что уже и начало происходить. Страх и ужас вселились в короля. Что же значит вторая часть предсказания? Аттила оборвал нить своих рассуждений. Он сам будет вершить свою судьбу.

* * *

Тит обнаружил свою деревню полупустой. Под предводительством Вадомира, отца Клотильды, все годные к военной службе мужчины присоединились к войску короля Гундогара, которое, с целью завоевания новых территорий, ушло на север. Ходили слухи об их сражениях с римлянами, но были ли то обычные стычки или настоящие битвы, выяснить ему так и не удалось. Радость Тита оттого, что он вновь увидел Клотильду и Марка, была омрачена тем фактом, что в случае поражения бургундов, их деревня могла подвергнуться нападениям со стороны бандитов. Предавшись ночью страстной любви, которая после долгой разлуки сделалась еще более сильной, Марк поделился своими страхами с Клотильдой.

– Уйдем со мной, – сказал он вдруг. – Я, ты и Марк – втроем мы без труда доберемся до оккупированной римлянами Галлии. Моя лошадь выдержит вас обоих; мы сможем попеременно ехать верхом.

– Как я могу оставить семью и мой народ во время такой опасности? – присев на укрывавшие ложе меха, Клотильда нежно провела рукой по лицу мужа. – Любимый, сердце подсказывает мне поступить так, как говоришь ты, но…

– Но тебе не позволяет это сделать твоя совесть, – продолжил Тит. – Понимаю, − сказал он печально. − По крайней мере, думаю, что понимаю.

Тусклый свет тлеющего огня позволил ему рассмотреть Клотильду получше. Ее невозмутимое и спокойное после любовных утех лицо, обрамленное витками светлых волос, никогда еще не казалось ему столь красивым. Сердце его переполняла страстная любовь и дикое желание защитить ее и их ребенка.

– Как мой муж, ты можешь приказать мне, что делать, и я буду обязана повиноваться, – сказала она. – Но тогда это будет уже не тот Тит, которого я знала, любила и за которого вышла замуж.

– Не знаю, как я буду жить, если с тобой случится что-нибудь плохое, – со скорбью в голосе сказал Тит. Он прекрасно понимал, что если они сбегут, то Клотильда сначала перестанет его уважать, а затем и вовсе разлюбит. – Что мне делать? – вскричал он, но адресовал этот крик скорее себе самому, нежели ей.

– Любимый, а что бы сделал на твоем месте Гай Валерий? – нежно шепнула Клотильда, целуя мужа в лоб.

Все сомнения и противоречия развеялись в один миг. Гай остался бы, и Тит тоже должен это сделать. Так бы поступил любой римлянин.

– Моему народу нужен лидер, – сказала Клотильда, по-видимому, почувствовав резкую перемену в настроении мужа. – Ты можешь стать нашим лидером, дорогой. Оставшиеся мужчины стары и слабы; к тому же, германцы по природе своей жестоки и агрессивны. Без вожака, способного их контролировать, они рассорятся между собой и не будут знать, как отразить нападение. Когда придут римляне, наши мужчины будут с ними сражаться, но в конечном счете все равно погибнут. А там дойдет очередь и до женщин с детьми. Но ты, мой милый, молод и силен. Ты служил в римской армии и знаешь, как ведут бой римляне. Ты должен убедить жителей деревни принять твой план, даже если для этого тебе придется пойти против всех. Если нас атакует римская армия, то ты, будучи римлянином, сможешь мирно обсудить с ними условия капитуляции. Если же то будут сражающиеся под римскими знаменами франки или аланы, нам всем не поздоровится.

– Но франки похожи на германцев. Наверняка они пощадят деревню.

– Вряд ли. Между германскими племенами нет крепких приятельских отношений. Когда-то все мы, высокие, светловолосые, голубоглазые люди, говорящие на различных вариантах одного языка, верили в одних и тех же жестоких богов, но все это осталось в далеком прошлом. Для франков бургунды являются почти такими же чужаками, как и римляне. А союзные войска – какое племя бы то ни было – известны своей бесконтрольностью. Поверь, если придут франки, то убийства и насилие злым роком опустится на нашу деревню. Если придут аланы, которых и вовсе-то сложно назвать германским народом, то подобной судьбы мы тем более не избежим. Но не будем больше об этом. Пора спать, любовь моя. Но прежде, давай помолимся Иисусу, общему для нас Богу, и да поможет он тебе с честью пройти те испытания, которые ждут тебя впереди.

* * *

Тит обвел взглядом людей, собравшихся на пустыре перед кирхой. То были старики, женщины и дети. Кто-то смотрел на него с недоверием, кто-то и вовсе не обращал внимания.

– Меня зовут Тит Валерий Руфин, – сказал он по-германски. – Спасибо, что согласились меня выслушать. Думаю, все знают, что я муж Клотильды, дочери Вадомира.

– А также римлянин, – проворчал старик с седой бородой. – Я сражался против Грациана и первого Феодосия и хорошо усвоил один очень важный урок – никогда не доверяй римлянам. Оба этих императора нарушили договор, подписанный с нашим народом. Вот почему я говорю, что римляне – нация предателей. Почему мы должны слушать тебя, одного из них?

– Да, я римлянин, – ответил Тит, стараясь говорить дружелюбно. – Таковым я родился. Но сейчас передо мной стоит задача защитить свою семью и, если вы предоставите мне такую возможность, то и вас тоже. Дадите мне шанс попытаться?

Тит почувствовал, что после сказанных им слов настроения толпы изменились. Начались перешептывания. Ему даже показалось, что дядя Клотильды приводит доводы в пользу мужа племянницы. Седобородый старик заговорил снова, но на сей раз его голос звучал уже менее враждебно.

– Хорошо, римлянин, говори, что нам делать.

– Мы должны превратить палисад в первую линию обороны. Полагаю, все оружие забрали покинувшие деревню воины, поэтому будем импровизировать. Косы, вилы, секачи, топоры, кувалды – вполне эффективное оружие, особенно вилы. Это работа для мужчин, поэтому мне хотелось бы, чтобы вы взяли ее на себя, – сказал он, обращаясь к седобородому. – Хорошо?

Тот ехидно улыбнулся, но кивнул.

– Если враг преодолеет первую линию, – продолжил Тит, – будем отступать к самому крепкому зданию в деревне – кирхе. Соломенная крыша – ее слабое место, поэтому женщины и девушки должны наполнить водой котлы, ведра и кадки – все, в чем можно хранить воду. Клотильда, займешься этим? – Муж и жена обменялись взглядами, полными доверия и любви. – Теперь, что касается мальчиков и девочек, – в руке у Тита появилась блестящая монета. – Этот tremissis достанется тому, кто до заката соберет самую большую груду камней.

Он посмотрел на толпу и почувствовал, как вдруг стал близким всем этим грубым, но, при ближайшем рассмотрении, приятным людям. Седоволосые старики в накидках из шкур и домотканой одежде, женщины в платьях без рукавов, светловолосые босые детишки с перепачканными лицами – все они доверили ему свою защиту. То была крошечная армия, и он, Тит, стал ее командиром. Маленькое стадо – и он его пастырь.

– Ну же, все вместе, – улыбнулся он. – Начинаем!

* * *

Их атаковали внезапно, после нескольких дней томительного ожидания. Вдоль линии леса стояли расставленные им дозорные. Незадолго до полудня один из них прибежал с новостями: к деревне приближался отряд всадников.

Услышав звуки горна, все дозорные и прочие жители деревни поспешно собрались у кирхи.

– Вы все знаете, что делать, – спокойно сказал Тит. – Мужчины и юноши старше двенадцати должны занять свои позиции у частокола. Остальные укроются в кирхе. Если снесут ограждения, мы к вам присоединимся.

Бросив взгляд на опустевшие поля (скот был загнан на территорию деревни), Тит понял, почему у него так сильно билось сердце. Возможно, совсем скоро он будет вынужден сражаться за собственную жизнь против своих собратьев-римлян. Что подвигло его на это? Сделав над собой усилие, Тит выбросил эти мысли из головы. Он, как любой нормальный мужчина, должен защищать свою семью, и он ее защитит – чего бы это ни стоило. В этом-то и было все дело.

Тит впервые командовал сражением: внезапно он осознал то огромное чувство ответственности, которое на нём лежало. Не самонадеянно ли было убеждать этих людей в том, что он лидер? Его военный опыт ограничивался двумя небольшими битвами, в которых он, по правде говоря, даже не принимал участия. Сомневаться было уже поздно. Кроме того, Клотильда, похоже, действительно в него верила.

Частокол укрепили. Врытые в землю десятифутовые бревна, за которыми была видна земляная боевая платформа, создавали внушительного вида барьер. Единственным слабым местом конструкции был ее большой периметр, контроль которого из-за нехватки воинов мог оказаться затруднительным. Все, что он мог сделать – это расставлять защитников в определенных местах предполагаемой атаки. Благодаря простой и хорошо отработанной системе горновых сигналов, контроль за перемещениями врага представлялся вполне возможным. Коснувшись амулета с выбитыми на нем греческими литерами «Хи – Ро», много лет назад подаренного ему иподиаконом равеннского собора, Тит прочитал слова молитвы.

Вдали, у кромки леса, где еще несколько минут назад виднелись очертания деревьев, появилась группа всадников порядка двухсот человек. Когда они приблизились, Тит пристально вгляделся в их фигуры: коренастые, сильные мужчины с желтоватой кожей и узкими вдавленными глазами, с лицами, лишенными всякого волосяного покрова; из оружия – одни лишь луки. То были не римляне, то были гунны.

* * *

– Всем прижаться к изгороди! – закричал Тит, и приказ его быстро распространился по кольцу защитников. Гунны сменили шаг на легкий галоп. Они выстроились в одну широкую линию, а затем, разлетевшись по сторонам, начали описывать вокруг палисада круги, извергая град стрел. Если бы обороняющиеся не послушались совета Тита прижаться телами к стене из столбов, то они б не избежали увечий, так как почти все стрелы долетали до барьера. Один из жителей деревни все же попытался выглянуть из-за частокола, но, сраженный стрелой, тут же упал замертво.

Первая атака завершилась. Гунны перегруппировались и разбились на несколько отрядов, каждый из которых занял определенную позицию вокруг частокола. Половина отряда, перекинув через плечо верёвки с петлями на конце, приблизилась к ограде, другая натянула тетиву на луках, обеспечив тем самым прикрытие. Несколько гуннов сумели накинуть петли на верхушки кольев, из которых состоял частокол. Конец каждой петли был крепко привязан к задней части седла лошади, которая пыталась, сдвинувшись с места, вырвать кол из земли.

За оградой кучками были рассыпаны камни, которыми Тит со своими людьми закидывал гуннов, заставляя тех держаться на расстоянии. Но когда число погибших достигло пяти человек, а раненых – трех, Тит понял, что нужно отступать к кирхе. Уводя раненых, защищавшиеся поспешили в огромную хижину, присоединившись к уже находившимся там женщинам и детям. Закрывавшую вход в кирху шкуру решено было убрать: она ограничивала обзор.

Выбрав с десяток самых крепких мужчин, Тит с секачом в руке встал с ними у входа. Вскоре он увидел, что гунны проделали брешь в изгороди и, пролезая в нее, направляются к кирхе.

Кучка пеших гуннов с обнаженными клинками ворвалась в здание. Тит забыл обо всём: он видел лишь то, что происходило прямо перед ним. На него бежал, размахивая мечом, кривоногий, широкогрудый гунн. Тит почувствовал тошнотворную вонь немытого тела и грязной одежды; глаза варвара, полные злобы и ярости, смотрели прямо в глаза Тита, который отскочил назад, увеличив тем самым расстояние до противника. Догадавшись о том, что задумал противник, гунн двинулся на него, но было уже поздно. Неловко размахнувшись от плеча, Тит вонзил лезвие в шею варвара. Яркая артериальная кровь фонтаном забила из раны, и, выпустив меч из рук, гунн снопом свалился на землю.

Охваченный безумием битвы, Тит размахивал секачом налево и направо, прорубая себе дорогу к выходу. Варвары отступили. Тяжело дыша, Тит и еще пять выживших воинов с различными ранениями стояли в проходе. Взглянув вниз, Тит увидел глубокую рану на своем бедре; о мелких порезах и ссадинах он предпочел даже и не думать. Тела мертвых и умирающих гуннов загородили вход в хижину – бесстрашие германцев и их умение вести ближний бой сделали свое дело. Седобородый старик, еще недавно сомневавшийся в компетенции Тита, приветствовал его одобрительным кивком.

– Для римлянина ты дерешься очень даже недурственно, – пробормотал он.

Умирающих гуннов было решено добить. Пока женщины ухаживали за ранеными бургундами, количество защищавших вход в кирху воинов пополнилось. Ценой нескольких жизней поселенцам удалось отбить еще одну атаку гуннов. Тит, ослабший от потери крови, отдавал себе отчет в том, что численный перевес – на стороне гуннов, и рано или поздно их штурм увенчается успехом.

Но гунны, больше не желая терять воинов, решили сменить тактику, начав выпускать огненные стрелы, которые, одна за другой, падали на соломенную крышу. Та же, хоть была обильно полита водой, кое-где начала тлеть. Когда стропила уже были в дыму, люди по лестнице и через брешь в соломенном покрытии стали передавать сосуды с водой добровольцам, которые, забираясь на крышу, выливали жидкость в огонь, и тот постепенно угасал. Однако, несмотря на все усилия, крыша все же загорелась, и все попытки потушить ее оказывались тщетными. Хижина быстро заполнилась дымом, и горящая солома начала падать внутрь. Иного выхода, как покинуть хижину и постараться выстоять до конца, у поселенцев не осталось.

Умирать нужно вместе, решил Тит и огляделся в поисках Клотильды и Марка. Не успел он выкрикнуть имя жены, как вниз, с крыши, рухнула стропильная балка с большим тлеющим куском соломы.

– Тит! – услышал он знакомый голос.

Она лежала прямо под упавшей балкой. Марк пытался потушить пламя своей туникой; Тит бросился ему на помощь и сбил огонь. Вместе с сыном он попытался сдвинуть огромное бревно, но то не поддавалось. В отчаянии он звал на помощь, но в хижине остались лишь они втроем. Доносившиеся снаружи крики перекрывали треск горевших соломы и бревен. Поселенцы попали под обстрел.

Затем вдруг Тит услышал чистый, пронзительный звук трубы. Ошибки быть не могло. То трубила lituus римской конницы. Вновь обретя надежду на спасение, Тит стал громко звать на помощь.

В хижину вошли двое, и сердце Тита забилось сильней, но то были не римляне, а гунны. Один из варваров бросился к нему, другой, с оголенным мечом, – к Марку. Издав мучительный крик, Тит рванулся к занесшему над головой его сына меч варвару, но налетел на свисавшую с потолка горящую балку. Оглушенный внезапным ударом, он погрузился в темноту.

* * *

Открыв глаза, Тит ощутил пульсирующую боль в голове. Он лежал в палатке, на одной из стоявших в ряд походных кроватей. Он попытался вспомнить, что произошло. Нападение гуннов на деревню, последний отчаянный отпор в кирхе, Клотильда, попавшая под стропильную балку в горящей хижине… Тит привстал и, не обращая внимания на жуткую головную боль, в отчаянии позвал санитара.