Текст книги "Аттила, Бич Божий"

Глава 41

Император Феодосий упал с лошади, повредив позвоночник.

Феофан Исповедник. Хронография. 810 – 814 гг.

Феодосий любил объезжать крупных и горячих лошадей – словно в качестве компенсации за неэффективное управление империей. Казалось, тем самым он хотел продемонстрировать своим подданным, что она все же существует – пусть одна, но довольно опасная, – та сфера деятельности, в которой он достиг вершин мастерства. В двадцать шестой день месяца, названного в честь Юлия Цезаря, в год, когда был заключен Третий Мир Анатолия, император в сопровождении конюшего совершал верховую прогулку по берегу реки Лик, недалеко от столицы. Прогнав, как обычно, своего гнедого жеребца галопом, Феодосий спешился и передал поводья слуге, приказав тому немного прогулять животное и возвращаться. Оставив господина у реки, конюший отправился исполнять приказание, но перед тем как возвратить скакуна императору, произвел с седлом некие манипуляции.

Вскочив на коня, Феодосий вдруг обнаружил, что тот не желает его слушаться. Любимый жеребец норовил взбрыкнуть и то и дело вставал на дыбы, стараясь сбросить седока. Отчаянные попытки императора успокоить животное закончились безуспешно; Феодосий вылетел из седла и неловко упал на прибрежные камни. Он попытался подняться, но ноги отказывались повиноваться. «Кажется, я сломал позвоночник», – прошептал император конюшему. Тот же, перед тем как отправиться за помощью, незаметно вытащил из-под седла небольшую багряно-красную колючку невысокого кустарника, известного в народе как «карающий куст».

* * *

Узнав о несчастье, Аспар сразу же сообщил о случившемся Маркиану, сенатору и прославленному ветерану армии, после чего поспешил к ложу находившегося при смерти императора. Феодосий умер через два дня, на пятидесятом году жизни и сорок третьем году своего правления. Через месяц Маркиан, отставной офицер, беззаветно служивший Аспару на протяжении долгих девятнадцати лет, человек скромный и честный, примерил на себя императорский пурпур.

Первым делом новый, решительно отказавшийся от слабой политики предшественника император передал – через своего посланника Аполлония – вежливое, но недвусмысленное сообщение Аттиле: платить дань гуннам Восток больше не будет.

Глава 42

Персидский царь Сапор […], нарушив условия договора с Иовианом, стал налагать свою руку на Армению, чтобы подчинить ее своей власти, как будто обязательность условий договора была уничтожена[51]51
  Договор этот делил Армению между Римом и Персией; Сапор (Шапур II) был «царем царей» династии Сасанидов.


[Закрыть].

Аммиан Марцеллин. Деяния. 395 г.

Дувший с горы Арарат ветер пронизывал насквозь. Дрожа от холода, укрывшийся в темной узкой теснине на границе между Римской империей и Персидской Арменией Юлиан плотнее запахнул полы плаща и подул на окостеневшие пальцы. По меньшей мере, в сотый уже раз после выезда из Антиохии помянул он нехорошим словом тот день, когда согласился выполнить это опасное задание. Конечно, будучи действующим офицером восточной римской армии и продолжателем длинной военной семейной традиции (в родственниках, хоть и дальних, у Юлиана числился выдающийся солдат и историк Аммиан Марцеллин), отказаться от этой миссии он не мог. Мысленно Юлиан вернулся на двадцать дней назад, когда и состоялась судьбоносная для него встреча с Аспаром, могущественным полководцем Восточной империи, человеком, стоявшим за восшествием на престол нынешнего императора, Маркиана.

* * *

В дом военачальника в Антиохии, втором городе Восточной империи, Юлиан входил с волнением и тревогой. Антиохиец по рождению и воспитанию (как и его знаменитый предок Аммиан), Юлиан не без основания полагал, что родной ему город по праву называют Антиохией Великолепной и Жемчужиной Востока. Проведенный cursor’ом, или посыльным, через обычную вереницу залов в украшенный колоннами сад, он заметил в дальнем его углу средних лет мужчину в повседневной солдатской форме: льняной тунике с круглыми нашивками цвета индиго на рукавах и плечах, широком военном поясе и круглой шапке-«таблетке». Человек этот не носил каких-либо знаков различия, но от него исходило такое ощущение силы, что Юлиан понял: перед ним – важная шишка. Подойдя ближе, он узнал утонченные орлиные черты на смуглом лице; они принадлежали Аспару, великому полководцу и герою битвы на реке Ут, в которой Юлиану и самому довелось принять участие.

– Приветствую тебя, молодой Юлиан, – сказал Аспар с улыбкой. – Вижу, ты уже оправился от полученного в сражении с гуннами ранения. Неприятные раны, скажу я тебе, оставляют эти стрелы. Могут и инфекцию занести… Но не будем о грустном. Полагаю, тебе интересно, зачем ты здесь оказался. Речь идет о шпионской миссии в Армении. Мне нужен человек молодой и надежный, уверенно чувствующий себя в седле и не боящийся опасности. Желательно, холостой. Будучи отмеченным наградами за доблесть трибуном, candidatus лучшего полка константинопольской scholae, к тому же, парнем неженатым, ты как нельзя лучше удовлетворяешь всем этим требованиям.

– Весьма польщен, господин, – ответил Юлиан, и кровь в его жилах побежала быстрее. – Но… не сомневаюсь, что среди наших офицеров есть люди гораздо более квалифицированные, чем я.

– Дешево же ты, юноша, себя ценишь, – отрывисто сказал Аспар. – Я редко ошибаюсь в людях. Перечисленные мной качества встречаются не у многих. По крайней мере, полный их набор.

– Вы сказали, господин, что ищете холостяка. Из этого я делаю вывод, что миссия будет опасной.

– Определенный риск есть, не отрицаю. Но перед тем как ты решишь, соглашаться на это задание или нет – а ты волен поступать так, как тебе вздумается, – позволь мне объяснить, в чем оно заключается. – Приказав рабу принести вина, Аспар предложил Юлиану присесть на каменную скамью, с которой открывался чудесный вид на долину реки Оронт, усеянную виноградниками и фруктовыми деревьями; вдали виднелся высокий шпиль горы Казий.

– Что тебе известно об Армении? – спросил полководец, наливая вина.

– Не очень много, господин, – признался Юлиан. – Это гористое плато между Понтом Эвксинским и Каспийским морем, населенное крутыми нравом людьми. Когда-то, если я не ошибаюсь, Армения являлась независимым царством, а лет шестьдесят назад ее территория была разделена на две части; одну из них контролирует Рим, другую – Персия.

– Отлично сказано, мой друг, – похвалил Юлиана Аспар, – коротко и верно. Важно и то, что армяне – христиане как минимум со времени обращения в эту веру Константина. Могущественные державы Востока и Запада всегда сражались за их землю, еще до Дария и Александра. Что это – нейтральная зона или оспариваемая территория, – решай сам. Нынешний Великий Царь Персии, Йезигерд II, готовит, согласно поступаемым из этого региона сообщениям, наступательную военную операцию. Вероятно, он собирается вторгнуться в Восточную Армению – введет прямое правление из Ктесифона и заменит христианство зороастризмом, официальной религией Персии.

– Зачем ему это?

– Обычное дело – новые завоевания должны принести ему еще большую славу. Рим и сам знает множество подобных примеров: Юлий Цезарь в Галлии, Клавдий I в Британии, Траян в Дакии, Септимий Север в Каледонии; могу продолжать долго. Если Йезигерд достигнет желаемого, он может обратить свой взор уже на Западную – римскую – Армению. А это, конечно же, будет представлять собой не только вызов, но и военную угрозу для Восточной империи. Но, похоже, Йезигерд допустил один небольшой просчет, который может оказаться его ахиллесовой пятой.

– Какой, господин?

– Ему не следовало склонять армянский народ к обращению в зороастрийскую веру. Армяне – люди гордые, упрямые и свободолюбивые; ничто на свете не заставит их отказаться от христианства.

– Особенно, если они получат помощь Рима? – невинно предложил Юлиан. – Неофициально, конечно же.

– Точно, – улыбнулся Аспар. – Неофициально. Нас не должны заподозрить в нарушении условий договора о разделе армянских территорий. Кстати, некий Вардан Мамиканян, при поддержке уважаемых мужей Восточной Армении, организовал движение сопротивления Великому Царю, которое сам же и возглавил. Для нас же крайне желательно, чтобы Персия оказалась вовлеченной в долгую войну против нерегулярной армии фанатиков, войну, которая, к тому же, проходила бы в крайне неприятных для персов условиях гористой местности. Йезигерду тогда пришлось бы забыть об амбициозных планах по возобновлению давнего противостояния с Римом. И забыть надолго. Нам подобный вариант развития событий сыграл бы только на руку, – ведь еще неизвестно, на которую из римских империй намеревается напасть Аттила. Впрочем, не все так просто; существует одна проблема – «Томос» папы Льва.

– «Томос» папы Льва?

– Не так-то просто это объяснить, – сказал Аспар, подливая вина в кубки, – но я все же попытаюсь. Папа римский Лев выпустил трактат, в котором говорится о двойственной сущности Иисуса Христа. Папа утверждает, что Иисус, по натуре своей, является как человеком, так и Богом. В Западной империи с подобным мнением согласно большинство населения, здесь же, на Востоке, все обстоит не так однозначно. У нас многие верят, и верят страстно, что у Христа есть лишь одна – божественная – сущность. Такие люди называют себя евтихианцами, по имени архимандрита Евтихия, проповедующего это учение.

– Господин, я не понимаю…

– Потерпи еще немного, молодой Юлиан, – остановил его Аспар, улыбнувшись. – Во избежание вредоносной ереси, раскалывающей религиозную веру во всем римском мире и ведущей к еще большему разладу между двумя империями, планируется вынести обе эти точки зрения на рассмотрение большого собрания священнослужителей, которое пройдет либо в Никее, либо в Халкедоне. Скорее всего, в Халкедоне: город этот расположен прямо напротив столицы, на другом берегу Боспора, и проведение там Вселенского Собора явится своего рода знаком уважения, выказанным новому императору, Маркиану. Собор решит, чью позицию – евтихианцев или поборников двойственной сущности Иисуса – следует считать истинной. То из убеждений, у которого окажется больше сторонников, будет объявлено догмой и принято христианами по всему миру; не согласных же с ним придадут анафеме. К несчастью для Востока, и в особенности для поддерживающего евтихианцев патриарха Александрийского, все указывает на то, что аргументы папы Льва превалируют, – его взгляды разделяет наш новый император. Тебе, наверное, так и хочется спросить: какое, черт возьми, все это имеет отношение к Армении? Объясняю. Армянский народ – крайне консервативен и глубоко верит в то, что у Иисуса есть лишь одна – божественная – натура. Поэтому, если Восточная империя откажется от своей евтихианской позиции, армяне вряд ли захотят заключать с нами тайный союз.

Юлиану показалось, что он ослышался.

– Но это нелепо! – воскликнул он, с трудом подавив желание рассмеяться.

– Будем считать, что я этого не слышал. Ты ведь из языческой семьи, не так ли?

– Да. Мы относимся к тем немногим, кто все еще поклоняется старым богам. Естественно, стараясь не привлекать к этому внимания.

– Раз ты язычник, значит, можешь взглянуть на сложившуюся ситуацию беспристрастно, – задумчиво проговорил Аспар. – Как и я. Будучи арианином, я способен смотреть на вещи с позиций, выходящих за рамки ортодоксальной нормы. – Он покачал головой. – А ведь во времена Валентиниана I до подобных… крайностей не доходило. Что случилось с доброй старой римской терпимостью?.. Но я отвлекся. Если римско-армянскому союзу суждено случиться, то заключен он должен быть до того, как состоится конференция – по приведенным мной причинам. Тут-то ты и выходишь на сцену.

* * *

Вот почему Юлиан томился теперь в продуваемой холодными ветрами лощине за тысячи миль от дома в ожидании проводника-армянина, который должен был прийти к границе с персидской стороны Армении. Миссия его заключалась в следующем: установить контакт с Варданом Мамиканяном, заверить его в римской поддержке (тайной), разузнать все, что можно, о второстепенных дорогах, безопасных каналах связи, численности и дислокации персидской и армянской армий и по возвращении доложить обо всем Аспару.

Мерцающий сумрак возвестил о приближении рассвета; покрытые снегом гребни окружающих гор озарились румянцем. Откуда-то сверху посыпались камни. «должно быть, провод-ник», – подумал Юлиан. Пару минут спустя из пасмурной дымки вынырнул всадник – приземистый смуглый парень.

– Похоже, ты – тот римлянин, которого я должен здесь встретить, – проворчал он на сносном греческом. – Езжай за мной; я провожу тебя к господину Мамиканяну.

Запрыгнув в седло, Юлиан последовал за проводником по узкой каменистой тропе. Пару раз им пришлось спешиться и провести лошадей через ручьи глубиной в метр-полтора. Через несколько часов изнурительной ходьбы по горам и ущельям они достигли вершины: то тут, то там пробивались из-под снега, вперемежку с яркими пятнами росших в расщелинах тюльпанов, усыпанные гравием горные породы. Вокруг них разворачивалось волнообразное море заснеженных гор; вдали, на горизонте, виднелись конусы двух потухших вулканов, Малого и Большого Арарата. Спустившись по покрытым кустами тамариска и тюльпанами склонам, они вышли к широкой долине реки Аракс, где, на зеленом лугу, мирно щипали траву стада коз и овец. Повернув на восток, они двинулись вниз по течению реки – после тяжелого горного перехода спокойная, размеренная езда показалась Юлиану истинным удовольствием.

В полдень путники остановились в небольшой деревушке, староста которой проводил их в свой дом, построенный, как и прочие местные жилища, под землей, и столь просторный, что в нем обитали не только люди, но и овцы, козы, коровы и куры. Плотно перекусив мясом молодого барашка, телятиной и ячменным хлебом, выпив – через соломинку, из общей чаши – крепкого вина, они, предупрежденные хозяином дома о том, что в районе были замечены персидские патрули, вновь пустились в дорогу. Проскакав несколько миль, повернули на север и по каменистой долине направились к окруженному горами озеру Севан, – там, в двух днях пути, как сказал Юлиану проводник, находилась вотчина Вардана Мамиканяна.

Не успели они спешиться на ночной привал, как вдруг проводник застыл на месте и указал на сверкавшие в последних лучах солнца горные склоны, – те, что прилегали к равнине с запада. Юлиан прищурился: высоко в горах, то появляясь, то исчезая, мерцал слабый огонек.

– Армяне? – с надеждой спросил он.

– Персы, – проворчал проводник. – Нужно убираться отсюда, римлянин.

Вновь запрыгнув в седло, Юлиан пришпорил коня и помчался вслед за проводником. Оглянувшись назад, он увидел несколько стремительно спускавшихся вниз по холму светящихся точек. Изредка бросая взгляд через плечо, Юлиан с облегчением отмечал, что с каждой минутой они отрываются от отягощенных оружием и доспехами преследователей все дальше и дальше. Он уже начал расслабляться, как вдруг услышал громкий треск; его лошадь с грохотом повалилась на землю, выбросив его из седла. С трудом поднявшись на ноги, Юлиан с ужасом увидел, что передняя нога коня неестественно вывернута в сторону – судя по всему, животное угодило копытом между двумя лежавшими на дороге камнями. Ускакавший вперед проводник повернул было назад, но Юлиан остановил его жестом, говорившим: спасайся, мол, хоть ты, мне уже не поможешь. Окинув римлянина полным сожаления и тревоги взглядом, проводник пришпорил коня и исчез за уступом холма. Юлиан остался один. Он понимал: пленение и допрос неизбежны.

* * *

В приемном покое дворца в Дастагерде, крупном городе и бывшей столице Персии, сурена – второе лицо в государстве после Великого Царя, – коротая время в ожидании начала первого из назначенных на этот день приемов, читал свою любимую книгу – «Книгу законов стран», научный труд, написанный более двухсот лет назад неким Бардайсаном, христианским философом из находившегося под протекторатом Рима Озроенского царства, располагавшегося между Евфратом и Месопотамией. До чего ж проницательный был человек, подумал сурена. То, о чем писал Бардайсан, оставалось актуальным и теперь, два столетия спустя.

Концепция его была столь проста, что казалась очевидной; то, что лишь немногие мировые мыслители и правители признавали ее ценность, выглядело весьма странным. Суть ее заключалась в следующем: мир (по крайней мере, тот, что заключен между океанами на западе и востоке) от Каледонии до Чосона, включающий в себя Рим и Персию, империю Гуптов в Северной Индии, степные ханства и Китай, окольцован узким ободком цивилизации. В центральной Азии этот обод, пусть и крайне тонкий, сохранил свою целостность и нерушимость (свидетели тому – города, стоящие на Великом шелковом пути, такие как Урумчи и Самарканд, и высеченные в скалах горной долины Бамиан колоссальные статуи Будды)[52]52
  К сожалению, в начале 2001 г. по решению реакционного правительства талибов Афганистана статуи Будды в Бамиане были уничтожены.


[Закрыть]. В пределах этого кольца впервые появлялось и расцветало лучшее из задуманного и сделанного человеком: земледелие и города, письмо – без которого не было бы общения и накопления знаний, искусство и архитектура, инженерная мысль, математика, музыка, астрономия, философия и законоведение, теории демократии и естественной справедливости, великие религии et cetera, et cetera.

Однако, несмотря на его крайнюю важность, обод этот ломок и непрочен; его существованию угрожают дикие народы на севере и юге; германцы на болотах и в лесах запада; кочевые орды туркменов и гуннов в степях; свирепые мавры, берберы и арабы в южных пустынях. Сейчас золотая цепь Бардайсана близка к разлому в Западной Римской империи, где варвары грозят разрушить основы правления и общества. Но вместо того чтобы попытаться понять, перенять и укрепить культуры друг друга, тем самым защитив цивилизацию и позволив ей развиваться, великие империи, похоже, вознамерились и дальше вести взаимоуничтожающие войны или следовать политике бесполезной изоляции. Вот почему сурена был решительно настроен против всего того, что могло нарушить хрупкий мир между Восточной Римской империей и Персией – особенно против задуманной царем безрассудной армянской авантюры.

* * *

Все утро и большую часть дня сурена провел за встречами с осведомителями, доставлявшими информацию из самых отдаленных уголков земли: шкиперами, водившими суда в Тапробану и Паралию[53]53
  Цейлон (Шри-Ланка) и Малабар.


[Закрыть], хозяевами караванов, доставлявших шелка из Китая или фимиам из Сабы[54]54
  Йемен.


[Закрыть], торговцами слоновой костью и камедным деревом из Аксума и Нубии[55]55
  Эфиопия и Северный Судан.


[Закрыть]. То была работа, которую он любил; она позволяла ему всегда быть в курсе того, что происходило за пределами Персии. Подобным сведениям не было цены; благодаря ним сурене удавалось проводить эффективные переговоры с дипломатами и посланниками из других государств и давать Великому Царю разумные советы относительно внешней политики. Впрочем, больше всего его интересовало то, что происходило в Римской империи – потому, что две ее части формировали огромное единое торговое пространство с собственным внутренним рынком и общими деньгами, сводя тем самым к минимуму необходимость во внешней торговле и контактах.

* * *

Слуга уже зажег в приемном покое масляные лампы, и сурена собирался уходить, когда возникший в дверях канцелярист сказал, отвесив низкий поклон:

– Только что доставили пленного. Приказать, чтобы его провели к вам?

– Нет-нет, – раздражительно ответил сурена. – Это может потерпеть до завтра.

– Осмелюсь предположить, что вы пожелаете допросить его сегодня, – настаивал чиновник. – Этот человек – римлянин.

– Вот как? Что ж ты сразу-то не сказал? Конечно, я хочу его видеть. Пусть его сейчас же приведут сюда.

Введенный суреной в Большой зал дастагердского дворца Юлиан (раскрывший лишь свое имя и военное звание) открыл рот от удивления. Стены зала украшали сверкающие римские трофеи – оружие и доспехи, более трехсот штандартов и орлов.

– Эти достались нам после сражения при Каррах, где мы сокрушили войско Красса; произошло это пятьсот лет назад, – сказал сурена на превосходном греческом, указывая на ближайшие знамена. – Это – штандарты армии Валентиниана, капитулировавшей перед нами в Эдессе тремя столетиями позже. А вот эти принадлежали бежавшим с поля боя легионам твоего тезки Юлиана; случилось это всего восемьдесят лет назад, когда некоторые из ныне живущих были еще младенцами. Догадываешься, зачем я показываю тебе все эти вещи?

«Вряд ли он хочет унизить меня напоминаниями о более чем скромных достижениях Рима в боях против персидских царей», – подумал Юлиан. Этот галантный советник, решил он, судя по всему, принадлежит к высшей персидской касте, представители которой чтят храбрость, правду и честь в не меньшей степени, чем римляне, да и обходится он со мной вежливо и предупредительно.

– Честно говоря, нет, господин, – ответил он.

– Я хотел, чтобы на этом наглядном примере ты понял всю бесполезность войны между нашими двумя великими народами, – продолжал сурена. – Что дал Риму и Персии, великим цивилизованным державам, этот многовековой конфликт? Смерти бессчетных тысяч молодых людей, разрушение красивейших городов, превращенные в пустыни плодородные земли, казна, опустошенная дорогостоящими войнами, – вот оно, наше наследство. Это противостояние ни йоты не дало ни одной из сторон; от него – одни лишь потери. Риму и Персии следует быть союзниками, а не врагами; стань мы таковыми, мы бы несметно обогатили друг друга.

– Согласен с каждым вашим словом, господин, – осторожно сказал Юлиан, впечатленный очевидной искренностью советника, но понимавший, что когда-нибудь тот забудет о любезностях и устроит пленному пристрастный допрос. Долго ждать не пришлось.

– Что же ты тогда делаешь посреди персидской Армении? – в голосе сурены зазвучали резкие нотки.

Этот человек способен распознать любую ложь, решил Юлиан и ничего не ответил.

– Твое молчание говорит само за себя, – твердо произнес сурена. – Ты шпион, как я и думал. – Он окинул Юлиана оценивающим взглядом. – Ты откроешь мне все подробности своей миссии, – продолжал он спокойным тоном. – Кроме того, расскажешь все, что знаешь о состоянии обеих римских империй, действенности и готовности их армий, их сильных и слабых сторонах, амбициях и планах правителей и военачальников.

– Я мало что знаю о политике Рима, и вряд ли в этом смысле буду вам полезен. Кроме того, я бы предал доверившихся мне людей, расскажи я вам то немногое, что знаю, или сообщи хоть какую-то информацию касательно своего пребывания в Армении; ведь все, что мне известно, может быть использовано против моей страны.

– Благородные слова. Нечто похожее, наверное, говорил и ваш Регул. Но поверь мне, ты, в конце концов, расскажешь мне все. Либо добровольно, либо… – Он нахмурил брови. – Я весьма расстроюсь, если придется подвергнуть столь отважного молодого человека, как ты, пыткам. Они… очень эффективны. Выбор – за тобой. Но, чтобы помочь его сделать, я тебе кое-что покажу. Следуй за мной.

* * *

Небольшая процессия – сурена, Юлиан, трое стражей с факелами, тюремщик и кастелян – спустилась по грязной и сырой лестнице мрачной дастагердской государственной тюрьмы и, прошествовав по длинному коридору, остановилась у зарешеченной камеры, каких в подземелье было не меньше дюжины. Тюремщик отпер и широко распахнул дверь, и взору Юлиана предстала не убогая дыра, какую он ожидал увидеть, а освещенная масляными лампами просторная комната, увешанная богатыми коврами и обставленная мягкими диванами, на одном из которых лежал мужчина в дорогом, хоть и слегка грязном, шелковом платье. Узник зашевелился и уже через мгновение принял сидячие положение.

– Он из знатной семьи и содержится в условиях, соответствующих его положению, – сказал сурена. – Даже оковы его – серебряные.

– Какое преступление он совершил?

– Отрекся от зороастризма и стал христианином – наряду со многими другими персами, – ответил советник. – Что касается низших каст общества – воинов, бюрократов, простого народа, – то Великий Царь предпочитает не обращать внимания на то, что некоторые их представители принимают христианство. Люди же знатные, те, кто должен во всем служить примером остальным, по его мнению, должны быть лишены подобной свободы выбора. Их отказ от государственной религии, Beh Den, Истинной Веры, считается преступлением, караемым смертной казнью. На самом деле, полагая, что армяне достойны того, чтобы исповедовать веру Зороастра, Великий Царь оказывает им любезность. Родственники этого человека, которые, как мы полагаем, тоже приняли христианство, теперь где-то скрываются. Где именно, он, будучи человеком благородным, говорить нам отказался. – На мгновение на лице сурены отразилось сострадание. – Как бы то ни было, желание Великого Царя есть закон, и закону этому мы должны подчиняться. Каким бы неприятным те из нас, кто вынужден приводить приговоры в исполнение, его ни находили, – добавил он вполголоса.

Коротко переговорив с кастеляном, сурена вновь повернулся к Юлиану.

– Похоже, обычные допросы в данном случае оказались неэффективными; заключенный продолжает упрямиться. Что ж, видимо, пришло время применить иные методы.

* * *

Обнаженное тело узника покоилось на приподнятой каменной плите в центре комнаты пыток. Заключенный лежал лицом вниз, его распростертые в стороны конечности были крепко связаны ремнями. Позади плиты нерешительно топтались на месте двое слуг в грязных набедренных повязках. За столом, у стены, сидел писец, готовый записать любое высказывание арестанта. Подойдя к заключенному, сурена что-то сказал ему на фарси. Ответом советнику было молчание, и сурена приказал начинать пытку.

Один из слуг ножом сделал большой надрез на спине заключенного, который задергался в конвульсиях, но не произнес ни слова. Тогда кровоточащую рану расширили и при помощи зажимов закрепили в открытом положении. Воспользовавшись щипцами, второй слуга вынул из стоявшей в углу печи раскаленный тигель и залил расплавленный металл в рану. Нечеловеческий крик забившегося в агонии пленника оглашал комнату лишь несколько секунд, по истечении которых тело заключенного обмякло.

– Они используют медь, которая плавится при большей, нежели свинец, температуре, и, соответственно, вызывает более сильную агонию, – пояснил сурена Юлиану, на лице которого все еще отражался неописуемый ужас. – Чуть позже пытка будет продолжена. В конце концов этот упрямец заговорит – на этот счет у меня нет никаких сомнений. Будешь и дальше хранить молчание, – мрачно добавил он, – окажешься на его месте. Пойдем, мы видели достаточно.

– Подумай о себе, парень, – сказал сурена Юлиану, когда они вышли из тюрьмы. – Ты сам видел, что бывает с теми, кто отказывается говорить. В сотрудничестве с нами нет ничего постыдного. В крайнем случае, пока мы будем разбираться с армянами, ты можешь оставаться со мной в моем имении в долине реки Карун, и не как узник, а как почитаемый гость. Будем охотиться – у меня там есть и ястребы, и гончие, – прохладными вечерами слушать музыку лиры и флейты, попивать вино, охлажденное снегом, привезенным с предгорий Санганака. – Он смерил Юлиана пристальным взглядом. – Соглашайся.

Юлиан почувствовал непреодолимое желание принять предложение сурены. Открыв рот, он хотел сказать, что согласен, но прошептал другое:

– Не могу.

Разочарованно покачав головой, сурена кивнул стражникам, и те схватили Юлиана за руки.

– Тогда я ничего не могу для тебя сделать, – проговорил он. – Ты глупец, римлянин, но глупец храбрый. – Круто повернувшись, он быстро зашагал к тюремным воротам.

* * *

Йезигерд II совершал обычную конную прогулку по огромному зверинцу Беклаль у Ктесифона, своей столицы; вокруг стайками кружили лани, зебры и страусы. Персия должна вернуть себе былое величие, подумал Йезигерд, проскакав мимо мирно щипавших травку животных. Он, Великий Царь, воскресит в народной памяти славные дни Дария и Кира, Камбиза и двух Шапуров. Армения, в этом плане, выглядит подходящей испытательной площадкой для его армии. Он введет войска в ту часть Армении, которая находится под протекторатом Персии, а если люди этого ренегата Вардана попытаются оказать сопротивление, они будут безжалостно подавлены. Христианство будет растоптано; он заставит армянский народ принять истинную веру. А затем его доблестная армия вторгнется в Западную Армению. Рим (Восточный Рим, то есть), естественно, этому воспротивится. Ну и пусть. Он, Йезигерд II, с удовольствием примет брошенный римлянами вызов. Возможно, пришло время двум этим великим державам окончательно выяснить, кто из них сильнее. Политику в отношении Рима он выработает уже сегодня, – после того как заслушает доклад своего главного советника о том, как обстоят дела в обеих римских империях. Уверенный в скором успехе, Йезигерд повернул коня к Ктесифону.

* * *

Войдя в Таки-Кисра, царский дворец в Ктесифоне, через украшавшую фасад огромную центральную арку[56]56
  По сей день является самой большой из украшающих фасады зданий арок в мире. Незадолго до ввода американских войск в Ирак в 2003 г. развалившийся фасад дворца был реконструирован Иракским департаментом древностей.


[Закрыть], сурена прошел в приемный покой, где его ожидал Великий Царь.

Йезигерд сидел на богато убранном троне; одетый в воинские доспехи, царь опирался на прямо стоявший между его ног обнаженный меч. За царским престолом, на более низком возвышении, стояли еще три кресла: для императора Китая, великого кагана, правителя кочевых племен центральной Азии, и римского императора – отголоски тех времен, когда эти властелины являлись ко двору Царя Царей в качестве вассалов. Сейчас, похоже, не лучший момент для того, чтобы попытаться убедить царя отказаться от вторжения в Армению, решил сурена, завидев агрессивную позу Йезигерда. Низко поклонившись, он сказал:

– Великий Царь, в соответствии с вашими требованиями, я принес вам доклад о Риме.

Йезигерд нахмурил брови.

– Мы не видим документов. Где твои записи, твой меморандум?

– Здесь, господин, – ответил сурена, постучав себе по лбу. – В пергаментах или папирусах я не нуждаюсь. С младых лет я научился обходиться без их помощи. Все, что я узнаю из письменных или устных источников, остается в моей памяти.

– Мы впечатлены. Продолжай.

– Из двух христианских римских империй, – начал сурена, – одна точно не будет нам мешать – Западная. Она слаба, казна ее опустела, половина ее территорий отдана белокурым варварам, пришедшим из-за Рейна и Данубия. Лишь гений великого полководца, Аэция, удерживает Запад на краю пропасти. Доставить нам беспокойство может лишь наш сосед, Восточная империя.

– Но мы можем заставить Восток нас бояться? – откликнулся Йезигерд с надеждой.

– Вряд ли у нас это получится, господин. Новый восточный император, Маркиан, занял гораздо более жесткую позицию в отношении гуннов, чем его слабый предшественник, и Бич Божий, как зовут Аттилу римляне, судя по всему, собирается обратить свой взор на Запад. Теперь, когда Восток задышал свободнее, дело может вновь, после девятилетней паузы, вылиться в нашу с ним войну. И зачинателями этой войны станем мы, Великий Царь.