Текст книги "Аттила, Бич Божий"

Не расслабиться окончательно Титу не позволила лошадь, которая вдруг остановилась, а затем пошла спотыкаясь. Спешившись, Тит осмотрел ее ноги, но никаких повреждений не обнаружил. Но тут взгляд его привлек лежавший на земле сверкающий кусок металла: то была solea ferrea, широкая железная подкова. Проверив копыта скакуна, он определил, что найденная подкова слетела с копыта передней правой ноги коня; кроме того, та, которой было подковано копыто задней правой ноги, шаталось во все стороны. «Удивительно, – подумал Тит, – как она не отвалилась еще раньше». Проклиная имперского кузнеца, Тит начал снимать с лошади седло и сбрую. Карта его была бита. Рисковать здоровьем коня не имело смысла; теперь преследователи в любом случае настигли бы его. Пешком он тоже далеко от них не ушел бы; посреди покрытой лишь травой равнины, в отсутствии леса, в котором можно было бы укрыться, он походил на помещенного в загон молодого бычка. Спрятав седло и сбрую в кустах (напрасный поступок, вздохнул Тит), он оставил лошадь пастись на лугу, а сам, прихватив переметную суму, в которой лежало ценное послание, зашагал, за неимением другой альтернативы, в направлении Луки.

Пройдя километров, наверное, пять, он вышел к странному месту, настоящему «городу», который составляли десятки конусообразных курганов. Этрусские захоронения тысячелетней давности? Чувствуя себя загнанным в нору зверьком, Тит спустился по тоннелю в одну из гробниц. В качестве укрытия она не годилась. Стоит преследователям заметить его лошадь, как они поймут, что всадник далеко уйти не мог. Хорошо еще, что вход в гробницу узок и им придется спускаться в нее по одному. Придется сражаться до последнего…

Все, конец красивым мечтам, горько подумал юноша: мало того, что он задание провалил, так еще и погибнет от рук неизвестных убийц. Нужно хотя бы позаботиться о том, чтобы письмо Бонифация командиру гарнизона Луки им не досталось. Вынув из сумы запечатанный свиток пергамента, Тит порвал его на крошечные кусочки и, не без труда, начал их проглатывать, один за другим. Когда последний из них скрылся во рту, Тит подошел ко входу в тоннель и упал духом: пятеро всадников стремительно приближались к захоронениям. Когда они оказались на расстоянии ста шагов, Тит смог наконец их рассмотреть: солдаты, главный – настоящий великан.

Пятеро против одного: несмотря на все его боевые навыки, ему не устоять. По крайней мере, попробую прикончить одного-двух, решил Тит. Вытащив меч из ножен (как agens in rebus, он получил униформу и оружие), Руфин-младший спустился на метр ниже. Пока ждал, разглядел странные рисунки на стенах: танцующие девочки, борцы, музыканты, души мертвых, уносимые добрыми или злыми духами.

Снаружи раздались шаги. Затем невидимые преследователи засыпали Тита градом вопросов о цели его путешествия. Подавив искушение поторговаться за свою жизнь, Тит упорно хранил молчание. Если пришло время умереть, он умрет достойно.

Наступила долгая пауза. Затем один из стоявших наверху громко рассмеялся, и знакомый голос произнес:

– Игра окончена, Тит. Можешь выходить.

Голова Тита пошла кругом, когда он увидел улыбающееся лицо Бонифация.

– Отличная работа, Тит Валерий, – сказал комит. – А тебя и не догнать: шустрый ты оказался парень. Что ж, теперь все можем возвращаться домой.

– Но… моя миссия, господин? Сообщения?

– С первой частью своего задания ты справился блестяще, вторая же была лишь уловкой.

– Значит, и подковы моя лошадь потеряла благодаря вам? – Тит почувствовал, как внутри закипает гнев.

– Ты прав: над ними, скажем так, «поработали» во время твоей остановки в Плаценции. – Бонифаций пожал плечами и сконфуженно улыбнулся. – Второе послание было строго секретным. Надеюсь, ты его не читал? Или все же прочел?

– Конечно же, нет.

– Ну если бы прочел, то ознакомился бы с одной из поэм Катулла. Какова, кстати, ее судьба?

– Я ее съел.

На какую-то долю секунды на лице Бонифация отразилось замешательство, затем он разразился громким смехом; не отставали от комита и четверо его спутников. Ярость и негодование, зревшие внутри Тита, мгновенно рассеялись, и он нашел в себе силы выдавить кислую улыбку. Когда Бонифаций взялся проверить его сумку, Руфин-младший уже не улыбался, но понимал, что действия полководца вызваны не прихотью, а жесткой необходимость.

В порыве, напомнившем Титу жест Аэция, спасенного им от неминуемой смерти, Бонифаций схватил молодого Руфина за руку и крепко ее пожал.

– Не сердись на меня, мой юный друг, – сказал он. – В моем положении я должен быть уверен, что могу доверять тем, кто мне служит. Я рад, что ты прошел это небольшое испытание с честью, как и подобает настоящему agens.

Глава 15

Перед сражением Аэций запасся длинным копьем.

Марцеллин Комит[16]16
  Не путать с Аммианом Марцеллином, солдатом и историком IV в.


[Закрыть]. Хроника. V в.

– Встречаемся у Плаценции. – Аэций постучал кончиком жезла по карте, на которой красным цветом был обведен северный конец Виа Эмилиа. – Я с визиготами и римским контингентом пойду по Юлианской дороге, вдоль побережья, к Никее, затем поверну на северо-восток, к Плаценции. Ты, Литорий, направишься к северу от Арелата, пройдешь по Роданской долине к Лугдуну и там будешь дожидаться франкских и бургундских федератов. Соединившись с ними, двинешь на восток, к перевалу через гору Матрона и Аугуста-Тауринор. Дорога там хорошая, хотя и второстепенная. Привал сделаешь в Друанции, на вершине Коттианских Альп. У Плаценции мы должны оказаться не позднее июньских ид. Передохнем, когда выйдем туда. Что ж, господа, полагаю, это – все. У кого есть вопросы?

С минуту офицеры – римляне и несколько германцев – молчали. Наконец один из них осмелился подать голос:

– Правда ли, господин, что вино в Италии лучше того, что мы пьем здесь, в Галлии?

– Абсолютная правда. Лучше – и намного, – заверил подчиненного Аэций под одобрительный смех собравшихся. – Если это все, возвращайтесь на свои посты. Выходим через час.

После того как офицеры ушли, Аэций с удовольствием опустился на складной стул. Боже, как он устал! Эти варвары любого бы вымотали, будь то даже Александр или Цезарь. Не то чтобы их трудно было победить; за исключением разгрома Арминием легионов Вара, случившегося еще во времена правления Августа – единственного ожесточенного боя, выигранного готами у Рима, – остается Адрианополь, да и прошло с тех пор уже пятьдесят четыре года. Впрочем, и тогда римляне потерпели неудачу лишь из-за того, что восточный император не захотел дожидаться, пока ему на помощь придет западная армия Грациана. Ах да, есть еще совсем свежее, африканское, поражение. Ну тут все и так понятно – произошло оно исключительно «благодаря» запаниковавшему Бонифацию, который сначала позвал вандалов в Африку, а затем потерял самообладание. Если ему действительно не хотелось служить Риму, следовало совершить достойный поступок – насадить себя на собственный меч, лишь только узнав о том, что его отзывают в Италию. Да, германцы ужасно отважны, но вот терпения и дисциплины им явно недостает. При правильном руководстве и хорошем снабжении римские войска будут бить их раз за разом. Если за счет чего-то германцы и могут подавить римлян, то только благодаря своей неукротимой энергии, способности быстро восстанавливать силы и неизменной агрессивности. Взять, к примеру, порядком надоевших мне визиготов. Пожелали стать частью Рима, но, словно неуправляемые дети, взбунтовались, едва услышав выдвинутые римлянами условия. Тем не менее под командованием римских офицеров из них получаются великолепные солдаты. Они-то и помогут мне покончить с Бонифацием. Как долго я ждал этого момента!

– Вы выглядите уставшим, господин, – прозвучавший за спиной голос прервал размышления Аэция. – Вам нужно немного отдохнуть.

– Литорий, ты все еще здесь? А я и не заметил. – Аэций принял из рук своего офицера протянутую ему чашу вина. – Благодарю. У тебя ко мне какое-то дело?

– Могу я быть откровенным с вами, господин?

– Когда мне говорят такое, я уже знаю, что услышу то, что не хотел бы слышать, – тяжело вздохнул Аэций. – Конечно, говори, раз должен.

Литорий, правая рука Аэция, присел на полевой стул рядом с полководцем.

– Я беспокоюсь о вас, господин. Так больше продолжаться не может – вы скоро совсем выбьетесь из сил. Вы и так многого добились: варвары в Галлии под контролем, в гражданскую войну в Италии мы не лезем…

– Я тронут, – фыркнул Аэций. – Сейчас, ежели хочешь, заплачу. И что, по-твоему, я должен делать? Протянуть Бонифацию руку братской любви?

– Что-то вроде этого, господин, – настоятельно произнес Литорий. – Почему бы и нет? Вместе вы сможете излечить самые запущенные болезни Рима.

– Ты говоришь как Тит, мой бывший помощник, – криво улыбнулся Аэций. – Идти на мировую с Бонифацием уже поздно. Возможно, когда-то мы и смогли бы поработать вместе, но после Африки… – Он покачал головой. – Он винит меня в том, что все пошло не так, и вряд ли когда-либо поверит мне снова. Они с Плацидией не успокоятся, пока не уничтожат меня. А этого, кстати, и не случится.

– Очень на это надеюсь, господин. По крайней мере, план хороший. Но когда вы разберетесь с Бонифацием, я буду на коленях умолять вас замедлить поступь. Вы нужны Риму.

– Не думаю, что Плацидия с этим согласна, – сухо ответил Аэций. Осушив чашу до дна, он поднялся на ноги и похлопал Литория по плечу. – Ты становишься похожим на старую маму-курицу, друг мой. Ценю твою заботу, но после Бонифация мне придется заняться Галлией, очистить Испанию от свевов, возвратить Африку, а когда-нибудь, возможно, и Британию. Впрочем, если федераты в Галлии вновь начнут нам досаждать, я обращусь за помощью к моим друзьям гуннам, они их вмиг приструнят…

– Гунны… а не выйдет ли так, что они сами станут угрозой для Рима? – произнес Литорий с сомнением.

– Вряд ли. Это просто кучка первобытных пастухов. Против вымуштрованных римских войск, поддерживаемых федератами, у них не будет ни единого шанса. Вперед, мой друг, пора двигаться в путь.

* * *

Стройными рядами, по шесть человек в каждом, в начищенных до блеска шлемах и сверкающих на июньском солнце латах, с бесстрашно развевающимися на ветру штандартами, шагали по Виа Эмилиа римляне из личной охраны Аэция. За ними, не придавая значения боевому порядку, топали рекруты-визиготы, светловолосые гиганты без доспехов, вооруженные лишь копьями и круглыми щитами. В авангарде, ведомая Аэцием и его офицерами, ехала, стараясь придерживаться травянистой обочины широкой мощеной дороги, конница. Переправившись по каменному мосту через небольшой Рубикон, войско прошло еще пару километров и остановилось близ речушки Узо, у припавшей к земле каменной колонны – пятого миллиария от Аримина. На противоположном берегу Узо разбили свой лагерь солдаты Бонифация – остатки участвовавшей в африканской кампании западной римской армии и гвардейские части. Вдоль дальней от Аэция обочины Виа Эмилиа тянулся унылый пейзаж: заросли тростника – к северу, болотистая равнина – к югу.

– Гляди-ка, Литорий, а вон и Бонифаций в своих нелепых древних доспехах, – посмеиваясь, воскликнул Аэций. – Долговязый парень рядом с ним – его зять Себастиан. А вот и – клянусь всеми святыми – молодой Тит Руфин, неблагодарный изменник. Жаль, не арестовал я его и не предал военному трибуналу, когда была такая возможность…

– Теперь понятно, почему Бонифация называют «сражающимся полководцем», – заметил Литорий. – Вид у него такой, словно он сам готов ринуться в бой. – Он улыбнулся. – Ближе лучше не подходить, господин. Его длинное копье выглядит довольно устрашающе.

Заиграли трубы, и глашатай Бонифация сорвался с места, натянув поводья в нескольких шагах от Аэция и его свиты. Раскрутив свиток, он продекламировал:

– Бонифаций, Комит Африки, Патриций, Магистр Конницы и Пехоты – от имени Августа Валентиниана Третьего, Благороднейшего из Живущих, дважды Консула, и Самой Благочестивой Императрицы-Матери, Августы Галлы Плацидии – шлет привет Аэцию, Комиту, Магистру Конницы Всея Галлии и желает осведомиться, каковы будут ваши пожелания касательно…

– Сколько помню Бонифация, всегда он был сторонником надлежащих процедур, – улыбнулся Аэций, качая головой. – Что ж, пришло время слегка его удивить. – Подмигнув Литорию, полководец подал сигнал трубачу. Но не успел тот даже поднести горн к губам, как заросли тростника озарились сотнями огней: пока глашатай читал свою речь, некоторые из людей Аэция пробрались к обочине дороги и теперь забрасывали высокие сухие кусты пылающими факелами…

* * *

«Написано в Аримине, в код консульства Аэция и Валерия, II июл. ноны[17]17
  6 июля 432 г.


[Закрыть]. Тит Валерий приветствует Гая Валерия Руфина.

Многоуважаемый отец, пишу тебе в спешке и печали, передам письмо с человеком, который отправляется этой ночью в Галлию. К тому времени, как ты будешь читать эти строки, я и сам уже буду ехать к вам, так как оставаться в Италии, ввиду затаенной на меня Августой злобы, уже небезопасно. Бонифаций мертв, погиб в бою (некоторые говорят, что от руки самого Аэция), прошедшем вчера в окрестностях Аримина. Он должен был встретиться здесь с Аэцием, но тот решил устроить Бонифацию засаду; тем не менее, прознав о его намерениях, мы смогли обернуть полученную информацию в свою пользу. (Как ты знаешь из моих предыдущих писем, я послушался твоего совета и, уйдя от Аэция, служу теперь Бонифацию.)

В том месте, где должна была состояться встреча (неподалеку от судьбоносного Рубикона), к дороге примыкают огромные заросли тростника. Рядом прорыты дренажные каналы, cuniculi – потенциальное прикрытие для армии, которая легко может затаиться в высоких тростниковых кустах. Мы узнали, что ночью, накануне встречи, Аэций приказал своим федератам выдвинуться на позиции в cuniculi, и в нужный момент забросать высохший за жаркие летние недели тростник факелами. Более страшного зрелища, отец, мне видеть не доводилось: в считаные секунды огонь объял всю равнину, и прятавшиеся там люди сгорали заживо. Их крики я буду помнить до самой смерти. Те же, кому удавалось вырваться из объятий пламени, выбегали прямо на нас и погибали от наших копий – это, скажу тебе, лучше, чем умереть в агонии. Возможно, ты сочтешь подобный способ ведения битвы ужасным и не имеющим оправданий. Но что нам оставалось? Аэций и его вероломство – вот что подвигло нас на такое.

После того как Аэций потерял большую часть своей армии, исход сражения не вызывал сомнений. Но смерть нашего полководца затмила собой всю значимость триумфа. Говорят, Аэций прорвался сквозь наш авангард и убил Бонифация в рукопашном бою. Сам я подтвердить или опровергнуть эти слухи не могу, так как во время сражения носился взад-вперед с донесениями и не был свидетелем того, что там происходило. Но верится мне в эту историю с трудом: чтобы два современных римских полководца, словно гомеровские герои Троянской войны, сошлись в рукопашной! И все же, полагаю, это может оказаться и правдой. Аэций – человек напористый. Крушение планов могло привести его в ярость и отчаяние, а, возможно, и подтолкнуть к тому краю, за которым наступает безумие, и он вполне мог решиться и на столь рискованные действия. А Бонифаций всегда легкомысленно относился к собственной безопасности и не был чужд героических поступков. Кроме того, многие наши клянутся, что лично видели, как все случилось. Но кому как не тебе, отец, лучше знать, какие они, солдаты! Стоило Константину заявить, что он видел на небе крест Господень, как не прошло и часа, а уже половина его войска божилась, что тоже его видела!

То был, несомненно, черный день для Рима. Несмотря на просчеты, допущенные Бонифацием в Африке, я верил в то, что ему было по силам исцелить раны Западной империи и вернуть ей былое могущество. Кто теперь сможет вывести корабль государства в тихие воды? Плацидия? Валентиниан? Боюсь, с ними наше судно неминуемо налетит на рифы! И что теперь? Звезда Аэция уже закатилась. Попытается бежать – тут же будет объявлен вне закона, потеряет и жизнь, и состояние. Так что единственное, что ему остается, – это искать убежища у своих друзей, гуннов. Я же намереваюсь стремглав лететь к вам, в Верхнюю Германию. По пути заскочу на виллу Фортуната, проверю, все ли в порядке. Передавай Клотильде и малютке Марку, что я их очень люблю. Даст Бог, отец, скоро увидимся. Прощай».

Глава 16

Он не боялся опасностей и очень легко переносил голод, жажду и бессонные ночи.

Ренат Профутур Фригерид. Панегирик Аэцию. V в.

Идущий впереди бык уставился на Аэция холодными, враждебными маленькими глазами. Огромный зверь выглядел устрашающе: массивный, с короткими рогами и покрывающими низко посаженную голову, шею, плечи, горб и передние ноги густыми длинными волосами; в холке он превышал два метра. То был дикий бык, известный римлянам как bonasus, а варварам – как Wisent или Bisund, бизон, – самое крупное и сильное животное в Европе. Вслед за вожаком, скрытое поднятым двенадцатью тысячами копыт облаком пыли, шло стадо.

Лишь несколько раз в жизни Аэцию было по-настоящему страшно; сейчас был один из таких моментов. Облизнув губы, он посмотрел на стоявшего по правую от него руку в веренице спешившихся гуннов Аттилу, моля Бога, чтобы друг подал сигнал, по которому стадо рвануло бы вперед. Но заметив игравшую на губах гунна улыбку, Аэций почувствовал, как вскипает в нем ярость: Аттиле, несомненно, нравилось наблюдать за тем, как постепенно его римский гость покрывается холодной испариной. (Даже лошадей своих гунны, первоклассные наездники, привязали на некотором отдалении, – чтобы те не запаниковали и не понесли при виде стада бизонов.)

Наконец, когда вожака стада и людей разделяло уже не более десяти шагов, Аттила, к невыразимому облегчению Аэция, оглушительно щелкнул своим длинным хлыстом. Тут же примеру короля последовали и остальные гунны. Шедший первым бизон остановился, захрапел и ударил копытом о землю; прочие быки нерешительно закружили на месте, наполнив воздух резким храпом. Аттила поднял руку и, вместе с другими гуннами, шагнул вперед. Медленно, шаг за шагом, с криками и щелчками кнутов, вереница гуннов начала наступать на стадо животных. Внезапно головной бык развернулся и, подняв могучую голову, умчался прочь курсом, параллельным линии гуннов. Мало-помалу и остальные бизоны срывались с места, устремляясь за своим лидером. Земля задрожала, когда тысячи огромных животных перешли на галоп; их высоко взлетавшие в воздух копыта вызвали в памяти Аэция имперских белых скакунов, некогда грациозно вышагивавших во время языческих процессий, находящихся теперь под запретом. Поспешно отвязав лошадей, гунны понеслись следом, а догнав стадо, рассредоточились вдоль его боковой линии, задавая нужное направление.

Доверившись стремительно преодолевавшему один километр за другим Буцефалу, Аэций принялся прокручивать в голове события последних недель.

За разгромом, учиненным ему Бонифацием, последовали опала, объявление его вне закона, бегство из Италии – все это, по любым выкладкам, должно было сокрушить Аэция, вызвать у него досаду и ярость. Но нет: перейдя реку Сава и оказавшись в Паннонии, полководец, к удивлению своему, обнаружил, что чувствует себя совершенно раскрепощенным, словно с плеч его упало гнетущее бремя. По крайней мере, хоть на какое-то время он мог забыть об оставшихся в Галлии федератах-германцах, которых то и дело необходимо было то умиротворять, то с помощью лести уговаривать; о плетении политических интриг, посредством которых он выпрашивал у Плацидии все большие и большие привилегии; о ведении кампаний против могущественного соперника. Паннония была безопасной территорией, которую Плацидия с большой неохотой уступила его друзьям, гуннам, после неудачной узурпации Иоанна.

Из Истрии, по дороге, построенной еще Тиберием, оставляя позади себя пустынные, усеянные разрушенными виллами и оставленными фортами, пейзажи, держал он путь на северо-восток и, миновав длинное-предлинное озеро Пельсо, оказался у старой имперской границы, где, на берегу Данубия, по-прежнему стоял город Аквинк. На всем протяжении пути о теплившейся в этих краях жизни напоминали лишь встречавшиеся Аэцию то тут, то там стада кочевников. В Аквинке Аэций нанял лодку, перевезшую его вместе с немногочисленной свитой на противоположный берег – туда, где начинались широкие луга западных степей, составлявшие лишь небольшую часть гуннских земель, простиравшихся теперь от Савы до Каспийского моря.

Встречавшие их гунны, непонятно каким образом извещенные о прибытии Аэция, препроводили полководца и его слуг в расположенную восточнее, у предгорий Трансильванских Альп – там, где некогда была оставленная римлянами полтора века назад провинция Дакия, – гуннскую «столицу». Поселение это, по сути, представляло собой мобильный лагерь, в центре которого стоял деревянный дворец, который легко разбирался и собирался, когда кочевники перегоняли скот на новые пастбища. Аэций отметил, что за семь лет, прошедших со времени его последнего визита к Аттиле, многое изменилось. Кланы объединились в племена, племена – в конфедерации. Конфедерации, которых было три, недавно образовали единую конфедерацию, во главе которой встал Руа, дядя Аттилы, друг Аэция с тех давних пор, когда, мальчиком, он провел несколько лет в заложниках у гуннов. Иерархические тенденции проявлялись в том, что можно было назвать обществом равных: вожди величали себя «знатью», а семьи их стали квазиаристократией; среди гуннов набирал ход процесс формирования наследственных династий; на смену собранию всех взрослых мужчин пришел постоянный Совет, в который входили лишь влиятельные вожди.

Отец Аттилы, Мундзук, брат Руа, возглавлял одну из трех канувших в лету конфедераций, что позволяло Аттиле рассчитывать со временем на трон дяди. Стань Аттила правителем, улыбнулся про себя Аэций, гунны получили бы в короли варварский вариант Платона-философа, который, как и Аттила, славился не всегда уместной склонностью к проявлению доброты и снисходительности. Наличие подобных качеств у правителя – скорее недостаток, нежели достоинство, особенно в том случае, если в подданных у него ходят дикие варвары вроде гуннов, которые превыше всего ценят силу и умение вождя навязать свою волю. Аттила как-то признался Аэцию, что, будь он правителем, отменил бы существующую практику забрасывания камнями насмерть воинов, даже в малейшей степени смалодушничавших в бою, и избавления от стариков. Аэцию пришлось возразить, что, сколь жестокими ни казались бы подобные традиции, они делают нацию успешной и крепкой, и привести в качестве примера живущих в стадах или стаях животных, в среде которых выживают лишь сильнейшие, и древних спартанцев, бросавших новорожденных детей в море для выявления хилых или увечных. Аттила выслушал его с учтивым вниманием, но, похоже, остался при своем мнении.

Руа, несомненно, помнивший, что за прошлую поддержку гунны были вознаграждены золотом и Паннонией, благожелательно отнесся к просьбе Аэция помочь ему вернуть прежнее положение. Окончательное решение должен был вынести Совет, состоявший (теперь лишь в теории) из всех взрослых гуннов, съезжавшихся на собрание на лошадях.

Пока же все внимание гуннов было обращено на великий бизоний гон. В случае успешного завершения это, само по себе приятное, времяпрепровождение давало желанную прибавку к однообразной диете гуннов, питавшихся в основном лишь козлятиной и бараниной. Стадо пасшихся у Данубия, а теперь удалявшихся от реки бизонов было обнаружено гуннами недалеко от знаменитого ущелья Железные Ворота. Решено было повернуть животных обратно к Данубию и согнать их на нависающие над рекой крутые утесы. Задача по обращению бизонов в бегство являлась опасной привилегией, которую получали самые отважные и опытные. После того как бизоны начинали движение в нужном направлении, к преследованию присоединялась основная масса гуннов, подгонявшая животных сбоку и с тыла.

Скача рядом с несшимся галопом бизоном, Аэций подгонял животное громкими криками. Словно голыши, всплывающие на поверхность реки в паводок, возникали и пропадали в облаках пыли горбы бизонов, в то время как копыта последних отбивали громоподобную дробь. Передние всадники, один за другим, начали уводить лошадей в сторону. Скоро будет обрыв, догадался Аэций, и последовал примеру более опытных в подобных вопросах гуннов. Головная группа бизонов тоже заметила пропасть, но, подпираемая сотнями сородичей, была уже не в силах остановиться.

Остановив коня у края обрыва, Аэций зачарованно наблюдал за тем, как бизоны стремительным коричневым потоком падали в пропасть и тела их разбивались о прибрежные скалы. Гунны спускались к реке там, где крутые утесы сменялись покатыми склонами, и по берегу возвращались на то место, где грудами, слабо дергая ногами и издавая сиплые звуки, лежали раненые животные. Быстро и умело охотники добивали истекавших кровью бизонов, туши и шкуры которых тут же увозили вьючные лошади.

Вдруг сквозь шум до Аэция донесся чей-то слабый крик. Бросив взгляд на реку, он увидел, что один из спешивших на помощь товарищам молодых гуннов угодил в воду, и теперь сильным течением его уносило на середину реки. Первым на призыв юноши о помощи откликнулся Аттила, который, как и был, на коне бросился в бурные воды Данубия. Проклиная Аттилу за неуместный альтруизм, Аэций сломя голову помчался к оставленному кем-то на усыпанном галькой берегу скифу. Спустив лодку на воду, он запрыгнул внутрь и, взявшись за весло, начал грести к Аттиле, чья лошадь, за узду которой держался едва не утонувший юноша, как могла, пыталась выбраться из объятий мятежного потока. Это тянувшему двойную ношу коню удавалось плохо, и, окончательно выбившегося из сил, его начало сносить вниз по течению.

Внезапно поперечный поток вынес скиф на середину реки, и Аттиле каким-то чудом удалось схватиться за протянутое Аэцием весло. С трудом выбравшись из седла, он позволил другу втянуть себя в лодку, после чего, вдвоем, они затащили в скиф и юношу; подхваченного течением коня спасти им было уже не по силам. Взяв в руки лежавший на дне лодки багор, Аттила устроился на корме и приказал Баламиру, спасенному соплеменнику, усесться ближе к носу.

– Выровняй лодку, – услышал сквозь рев стремительно бегущей воды Аэций голос Аттилы. – От этого зависят наши жизни.

– Почему бы мне просто не начать грести к берегу?

– Слишком поздно: нас уносит течением. Придется попытаться проплыть через Железные Ворота.

– А это опасно?

Аттила криво ухмыльнулся.

– Молись своему трехголовому богу, мой друг, – пройти через Железные Ворота не удавалось еще никому. По крайней мере, живым.

Отвесные берега сменились огромными стенами голых скал, которые, наступая друг на друга, сжали реку настолько, что ширина ее не стала превышать сотни шагов. И то была уже не река – бушующий поток, который нес небольшой скиф вперед с такой скоростью, словно тот был не более чем хворостинкой. Пытаясь совладать с паникой, Аэций изо всех сил старался держать нос лодки параллельно течению; любое отклонение в сторону грозило немедленным затоплением скифа. Бросив взгляд вправо, Аэций заметил на вершине скалы сгнившие консольные балки – точнее, то, что от них осталось; с их помощью более трехсот лет назад император Траян пытался расширить пробитую в скалах дорогу. Промелькнула перед его глазами и Tabula traiana, вырезанное на скале предписание императора, утверждающее правила судоходства по Данубию.

Наполнивший воздух зловещий рокот вернул Аэция в суровую реальность. Их лодка летела прямо на скалу, острые клыки которой росли, казалось, прямо из воды. Мгновение – и, закружившись в водовороте, они отчаянно замахали веслами и баграми, пытаясь удержать скиф посреди бегущего между огромными валунами потока.

– Получилось! – завопил Аэций, не скрывая ликования, когда, целых и невредимых, их выбросило из бурлящего вихря в тихие воды, напоминавшие плавно текущий мельничный пруд. Но Аттила указал пальцем вперед, и Аэций увидел, что река исчезла за стеной водяной пыли. Секундой спустя, наполовину ослепленный брызгами и оглушенный грохотом падающей воды, он снова закричал, но уже от ужаса: скиф стремительно падал вниз.

Подобных порогов оказалось несколько: лодка плавно перелетала из одного в другой, зачерпывая воду и время от времени наскакивая на скалы, не разбиться о которые удавалось лишь благодаря четкому взаимодействию Аттилы и Баламира, так рьяно отталкивавшихся от утесов баграми, что те в конце концов согнулись в дугу.

Закончилось все как-то вдруг. Преодолев последнюю стремнину, скиф вынырнул в широкий и тихий плес. Сила духа, удача, рассудительность и искусство данубийских шлюпочных мастеров помогли им пройти через Железные Ворота.

На следующем собрании Совета гунны единогласно поддержали выдвинутое Руа предложение помочь Аэцию вернуть утраченную власть.

* * *

Возвращаясь из императорского дворца в разбитый на вновь реквизированной вилле недалеко от Равенны штаб, Аэций напевал себе под нос солдатскую песню «Лалаге»[18]18
  Более известная как «Песня римского центуриона». (Примеч. пер.)


[Закрыть]. Встреча с Плацидией прошла под его диктовку. Униженная и разъяренная, императрица вынуждена была пойти на его условия, и не только произвела его в ранг патриция, но и сделала магистром как пехоты, так и конницы. Короче говоря, он стал императором во всем, за исключением имени. Свежеиспеченный магистр армии рассмеялся и пустил Буцефала легким галопом; заполучив на свою сторону гуннов, он не оставил Плацидии выбора. Более того, подумал Аэций, не составило бы особого труда низложить Валентиниана и самому примерить императорский пурпур. Но нет: нужно сохранять благоразумие. Пока этот молокосос сидит на троне, соблюдается конституционная стабильность, а реальной власти у меня теперь и так будет в избытке.

Теперь он мог сосредоточиться на осуществлении собственных планов. Они были простыми: предпринять шаги, необходимые для утверждения его в роли истинного хозяина Галлии. Удалось ведь Караузию, пусть и было это очень давно, стать таковым в Британии! Бонифация больше нет, Равенна – у него в кармане, с гуннами заключен союз, – похоже, в империи нет силы, способной его остановить! Нужно поскорее забыть всю ту высокопарную риторику, что лилась из его уст, когда он твердил Литорию о необходимости возврата Африки et cetera. Тогда он просто хотел представить себя в качестве «Спасителя Республики». Фактически империя обречена; лишь слепые глупцы, каким был и Бонифаций, этого не замечают. Нужно спасать все, что можно, пока корабль государства не разбился о скалы.

С трудом Аэцию удавалось подавить внутренние голоса, убеждавшие его пойти другой дорогой: голос отца, Гауденция, выдающегося командующего конницы, посвятившего всю свою карьеру служению империи; голос матери, кроткой женщины из благородной римской семьи, которая даже в это циничное время продолжала хранить верность прежним, забытым ценностям; голос Тита Валерия, оставившего свою службу; голос Бонифация, достойнейшего человека и истинного патриота, встретившего свою смерть по его, Аэция, милости. «Лишь благодаря Риму ты стал тем, кто ты есть, – твердили они. – Как ты можешь поступать так, словно ничем ему не обязан?». Сделав над собой усилие, Аэций заставил себя их не слушать, и, словно по команде, голоса смолкли. «Но они вернутся, – с ужасом подумал Аэций, – обязательно вернутся».