Текст книги "Аттила, Бич Божий"

Глава 45

Ужасная орда Аттилы – воинственные ругии, дикие гепиды, скиры, гунны, тюринги – разлилась по твоим равнинам, о Белгика.

Сидоний Аполлинарий. Панегирик Авиту. 458 г.

Крепко держа за древко старый отцовский angon – заершённый, с длинным железным наконечником, дротик, Клеф лежал, прижавшись к земле, за дубом, росшим на краю расчищенного под пашню участка леса. Росчисть эту надвое делила дорога, по которой вскоре должен был проехать Гизульф. Тишину Тюрингского леса, занимавшего большую часть территории, на которой проживало племя Клефа, тюринги, нарушал лишь стук дождевых капель по земле, все еще – несмотря на то, что уже пришла весна, – покрытой желтыми осенними листьями.

С холодной, контролируемой яростью Клеф припомнил тот летний день годичной давности, когда от руки Гизульфа, заносчивого, неотесанного юноши из comitatus местного вождя, погиб его отец, простой kerl, земледелец. Когда Гизульф беспечно проскакал по колосящемуся яровой пшеницей полю, отец Клефа сделал ему вполне обоснованное замечание. Гизульф же в ответ наотмашь ударил старика толстым концом своего копья. Тяжелое, обитое железом древко угодило прямо в голову, пробив череп – непреднамеренное, но все же убийство. Позднее, столкнувшись с Клефом, Гизульф бросил к ногам парня римский solidus.

– Wergeld, за смерть твоего отца, – надменно произнес воин. – Гораздо больше, чем он, простой kerl, стоил.

– Я не возьму его, – ответил Клеф и плюнул на монету.

Гизульф лишь пожал плечами и, смеясь, поехал дальше. Solidus так и остался валяться в грязи.

«Я обязательно отомщу, – подумал Клеф, – но лишь тогда, когда буду к этому готов». В течение многих недель отслеживал он привычные перемещения Гизульфа, но ничего не предпринимал, давая воину возможность почувствовать себя в безопасности – мнимой. В последнее время Гизульф взял за привычку каждый божий день наведываться в соседнюю деревушку, к одной богатой вдовушке. Несколько раз проследив за своим врагом, Клеф точно знал, по какой дороге тот будет возвращаться, и теперь, спрятавшись в укромном месте, предвкушал сладкий миг расплаты.

Наконец он раздался: приглушенный – из-за сырой после прошедшего дождя земли – стук копыт. Затем на росчисти появился Гизульф, крупный юноша на тощем боевом коне. Подняв angon, Клеф отвел державшую его руку назад, дожидаясь, когда враг проедет мимо дуба, и его широкая спина будет представлять собой отличную мишень.

Вдруг Клеф услышал слабый, глухой рокот – трубили в рог! Звуки эти были ему знакомы: то Этцель[58]58
  Так звали Аттилу германцы.


[Закрыть], предводитель гуннов, призывал всех присягнувших ему на верность, как гуннов, так и германцев, немедленно явиться на место сбора. Мгновенно опустив angon, Клеф повернулся и со всех ног побежал сквозь лесную чащу в том направлении, откуда доносились трубные звуки. Месть подождет, сказал он себе. Пусть Гизульф поживет еще немного – взаймы. Время его истечет, когда он вернется домой из похода, в который их поведет Этцель.

* * *

От Свевского моря до Данубия, от рейнских земель до предгорий Имая, где бы ни звучали горны Аттилы, люди откладывали на потом то, чем были заняты, и поспешали к местному месту сбора. Рыбак, закидывавший сети в устье реки Виадуа, отбрасывал их в сторону и греб к берегу; пастух оставлял свои стада у сарматских возвышенностей; крестьянин, вспахивавший росчисть в Боярии, распрягал плуг и в спешке покидал поле; птицелов в топях реки Вистулы забывал про свои силки; охотник в горах Кавказа, уже изготовившийся пустить стрелу в каменного козла, давал тому уйти… Незыблем был авторитет Аттилы! Повиновения, немедленного и абсолютного, требовал он от своих подданных; малейшая же непокорность каралась сажанием на кол либо распятием на кресте. Но сколь суровым был он правителем, столь и великодушным: преданная и бесстрашная служба часто вознаграждалась дорогим подарком, вроде кольчуги, украшенного драгоценными камнями кубка или же золотого блюда.

Из каждого уголка огромного королевства Аттилы стекались на берега Верхнего Данубия реки вооруженных мужчин: наездники-гепиды с сарматских предгорий, темнокожие аланы, голубоглазые скиры и тюринги, конные остроготы, бесчисленные гунны из раскинувшихся у Каспийского моря, Понта Эвксинского и нижнего Данубия безграничных степей. Все эти и другие, более малочисленные, племена, признававшие Аттилу своим вождем, слились, в конце концов собравшись вместе на северном берегу Нойзидлер Зее, что в Паннонии, в одну огромную орду.

Когда прибыли туда последние контингенты, это великое воинство, во главе которого, покрытый простой накидкой из шкур животных и безоружный, встал сам Аттила, двинулось на северо-запад, к бельгийским провинциям Галлии.

Глава 46

Много городов было разрушено: Алуатика, Метис…

Гидаций. Хроники. XI в.

Даже в марте того судьбоносного года, когда консулами были Маркиан Август и Адельфий и шел тысяча двести пятидесятый год с основания Рима[59]59
  451 год.


[Закрыть], льдины все еще сновали по Рейну там, где в него впадает Никра. Стоя на вершине холма, у подножия которого и соединялись две этих реки, Бауто, пастух-алеманн, плотнее запахнул полы плаща и в который уже раз с тревогой посмотрел на свое стадо. Наученный горьким опытом прошлых лет, он понимал, что после столь суровой зимы в ближайшие несколько недель нужно особенно бдительно присматривать за новорожденными овечками: голодная лиса смела и бесстыжа. Тогда-то его острый глаз и уловил нечто необычное: казалось, на предгорья Вотанланда, чьи вершины определяли восточный горизонт, спускается густой туман. Странно, подумал Бауто. День выдался холодным и безоблачным; даже далекие предметы просматривались очень четко. Тумана в такой день быть не может. А что это за звук, похожий на отдаленный шум? Должно быть, ветер. Но шум все нарастал и нарастал, пока наконец не стал походить на барабанный бой или раскаты грома. Казалось, он идет из тумана, который приближался с невообразимой скоростью. Никакой это не туман, догадался Бауто, – огромный поток пылевых облаков, в которых икрятся и сверкают мириады огней. То была армия. Но такая, какой не видели еще люди; она насчитывала не просто тысячи, а десятки, возможно, сотни тысяч воинов. В благоговейном трепете наблюдал Бауто за тем, как это несметное воинство перевалило через горные ущелья и, расплывшись по долине, устремилось к Рейну. Забыв об овцах, он повернулся и со всех ног побежал под гору, – нужно было предупредить жителей Мангейма.

* * *

– С римлянами Аттила не враждует – лишь с визиготами, – заявил Валентиниан Аэцию. Разговор их проходил в приемных покоях равеннского дворца императора. Словно в подтверждение своих слов, Валентиниан помахал свитком пергамента. – Он заверил меня в этом в своем письме, из которого со всей определенностью следует, что Аттила желает быть моим другом. другом, – продолжал император со злорадным ликованием. – О тебе, патриций, он даже и не вспоминает.

– Вы проявляете ужасную недальновидность, господин, – сухо ответил Аэций; заставить себя называть Валентиниана, которого он презирал, «ваша светлость», полководец не мог. – Неужели вы столь слепы, что не видите, какую игру он ведет? Разделяй и властвуй, или, в его случае, побеждай. Он пытается настроить визиготов и римлян друг против друга, как, впрочем, и вас – против меня. В вашем случае он, судя по всему, преуспел. Полагаю, Теодорид в Толозе тоже, как и вы здесь, получил письмо, в котором Аттила убеждает его, что у него есть лишь один враг – римляне. – Дальше он решил говорить без обиняков. – Я заметил, что вы благоразумно «забыли» то, о чем также говорится в этом письме: что Аттила настаивает на том, что его женитьба на Гонории непременно должна состояться, а в качестве приданого хочет получить половину Западной империи – в общем, все то, на что правительство уже ответило отказом. Кроме того, он жаждет стать командующим войсками в Галлии – вместо меня.

От изумления у Валентиниана едва глаза на лоб не вылезли.

– Откуда ты это знаешь? – завопил он. – Письмо было послано мне лично.

– У меня свои источники; в консистории сидят не одни лишь подобострастные тупицы, – парировал Аэций. – Есть там и такие, для кого главное – служение Риму, а не продвижение по службе, которое получают одни лишь лизоблюды и льстецы.

– Кто эти изменники? – продолжал бушевать император. – Мне нужны их имена. Я сошлю их на острова – нет, казню, отрублю им головы.

– Вы что, серьезно думаете, что я вам их назову? – в голосе Аэция звучало полное презрение. – У некоторых из нас еще есть принципы, даже если у вас их уже не осталось. – После смерти Плацидии, ушедшей из жизни около четырех месяцев назад, Валентиниана постоянно преследовали навязчивые, усиливающиеся с каждым днем, страхи. Несмотря на всю ее ограниченность и недостатки – а их было много, – императрице-матери удавалось обуздывать худшие стремления сына. Теперь, когда Плацидии не стало, характер молодого императора заметно ухудшился. Получив возможность удовлетворять самые низменные из своих порывов, он начал походить – беспричинно жестокими поступками и нездоровым влечением к колдовству и черной магии – на двух своих печально известных предшественников, Калигулу и Гелиогабала. Гораздо же более серьезным, по убеждению Аэция, было то, что Валентиниан находил поддержку у большей части придворных и советников в Равенне. Сейчас же, когда Западная империя стояла перед величайшим в ее долгой истории кризисом, римское правительство просто обязано было выступить против Аттилы единым фронтом.

– Все это – пустые разговоры, господин, – терпению Аэция пришел конец. – Пока мы тут спорим, Аттила триумфально шествует по нашим бельгийским провинциям. Пали Алуатика и Метис, жителей их вырезали как скот. Огромная орда Аттилы – гунны, ругии, герулы, тюринги, остроготы и гепиды, – численностью приближающаяся к пятистам тысячам голов, уже перешла Секвану и осаждает Аврелиан. Дальше он пока не пойдет – подождет, пока зазеленеет трава и будет чем кормить лошадей, – так что небольшой запас времени у нас есть. Но дальнейшее промедление смерти подобно. Не остановим его сейчас – рискуем потерять всю Галлию.

– И у тебя, конечно же, есть план, – фыркнул Валентиниан.

– Сами по себе римские войска, стоящие в Галлии, с Аттилой не справятся. Попытаюсь убедить Теодорида выступить на нашей стороне. Согласится, тогда у нас появится шанс.

– Я уже говорил тебе, что именно визиготов Аттила и намерен уничтожить, – раздраженно сказал император. – Племя, представляющее наибольшую угрозу для Рима. Мы будем законченными глупцами, если станем мешать ему в этом.

– Как вы не можете понять очевидного? – разочарованно воскликнул Аэций. – Что ж, с вашей или без вашей помощи, но я намерен вести войска в Галлию. Возьму с собой все имеющиеся в распоряжении полки. В том числе, господин, и ваши, палатинские.

– Моего разрешения на это ты не получишь, полководец, – император злобно улыбнулся. – А будешь настаивать – лично прикажу им тебе не подчиняться.

Ну и пусть, подумал Аэций. Не следует подвергать scholae, дворцовую стражу, проверке на лояльность. Привлеку под знамена вспомогательные полки итальянской армии, пусть даже их и не так много. Иронично поклонившись императору, он прошептал: «Mir der Dummheit kampfen die Gotter selbst vergeblich».

– Я все слышал, – резко произнес император. – А теперь скажи мне, что это означает.

Аэций пожал плечами.

– Если настаиваете, господин, – ответил он, стараясь сохранять невинное выражение лица. – Это высказывание приписывают Алариху, прославленному отцу нашего общего друга Теодорида, и произнес он его после того, как, в годы осады Рима визиготами, сенат отверг те великодушные условия, на которых он готов был подписать мирный договор. Получив отказ, Аларих потерял терпение; Рим пал и был разграблен. А означает оно следующее: «Против глупости даже Боги бессильны». – С этими словами, нарушив все требования протокола, Аэций бесцеремонно повернулся к императору спиной и, мрачно ухмыльнувшись про себя, вышел из комнаты.

* * *

– Что ж, ничего не поделаешь, – смиренно молвил Аэций, едва за посланником Теодорида закрылась дверь и кроме них с Титом в разместившемся во дворце архиепископа Лугдуна штабе полководца никого не осталось. – Мы сделали все, что могли, но этого оказалось недостаточно. Теперь, после решения Теодорида защищать лишь визиготские территории в Аквитании и его отказа выступить вместе с нами против Аттилы, исход предстоящего сражения предсказать несложно.

– Хотите сказать, мы потерпим поражение, господин?

– Почти не сомневаюсь в этом. Без визиготов наши шансы равны нулю. Сначала Аттила сокрушит нас, затем – их.

– А потом? Что будет потом? – впервые за долгое время Титу стало по-настоящему страшно.

Пожав плечами, Аэций одарил Тита безрадостным взглядом.

– Тут двух мнений быть не может: Западной цивилизации придет конец. Гунны сметут все на своем пути и перережут тех, кого не смогут продать в рабство. А затем, когда все разграбят, уйдут, оставив после себя лишь выжженные земли. Сам Аттила, может быть, и лелеет какие-то высокие цели, но даже ему не по силам превалировать над волей всей гуннской нации. Я знаю этих людей, Тит. Они никогда не приспособятся к цивилизации. Они вытянут из нее все, что смогут – золото и рабов, – и уничтожат все остальное.

– И Восток нам не поможет?

– Вряд ли. Мы ведь не пришли им на помощь в трудную минуту, помнишь? Аттила никогда бы не перешел через Рейн, будь у него хоть малейшее опасение, что Восток нападет на его войско с тыла. Если ты еще не составил завещание, я бы советовал тебе поторопиться. Я до последнего надеялся, что Аттила воздержится от похода на Запад. Да и ты, Тит, разве не говорил, по возвращении от Аттилы, что ситуация – обнадеживающая? Хотелось бы мне знать, что заставило его переменить свое мнение.

– Ну, несмотря на всю его власть, вряд ли он свободен в своих действиях, господин, – задумчиво ответил Тит. – Как я понимаю, политика Аттилы зависит от многих, самых разных, факторов. Приск с Максимином, посланники из Восточной империи, восемь лет страдавшей от гуннской агрессии, много о чем мне рассказали. Я на самом деле думаю, что он хотел принять ваше предложение насчет… скажем так, возможного партнерства в управлении Западной империей. Да и подарок ваш Аттиле очень понравился. Он был по-настоящему взволнован, из чего я заключил, что ваша дружба значила для него очень много. Просто на него со всех сторон оказывалось неимоверное давление: король Гейзерих, багауды Арморики, те из франков, кто был недоволен правлением Меровеха, – все они подталкивали Аттилу к вторжению на Запад. Не забывайте, к тому же, что Восток, с его огромными ресурсами и новым императором, вполне способен дать Аттиле самый решительный отпор, что он и доказал у реки Ут, где гуннам прилично досталось. А тут еще эта история с письмом Гонории; она-то и дала Аттиле отличный повод… – Печально улыбнувшись, Тит позволил своей мысли повиснуть в воздухе. – Наверно, у него просто не было другого выхода.

– Верно мыслишь, Тит Валерий, – вздохнул полководец. – Жаль только, Теодорид не видит всей картины целиком.

– Но однажды-то нам уже удалось его переубедить! Помните, господин, после бойни в Толозе визиготы горели желанием отомстить нам, и Авит смог уговорить их заключить с вами мир, а не вступать в кровавую битву, в которой каждая из сторон могла понести серьезные потери. Авит, вот кто нам нужен!

– Да, было такое, – медленно произнес Аэций; лицо его приобрело задумчивое выражение. – Пожалуй, ты прав; это может сработать. Молодец, Тит – как же я сам до такого не додумался? Если кто и может переубедить Теодорида, то только Авит. Дай-ка подумать: срок его полномочий в качестве префекта претория в Галлии истек, и он, по всей видимости, вернулся в Ареверну, в свое имение. Далеко ли мы от Ареверны? В сотне миль? Большая военная дорога из Лугдуна в Дивон проходит недалеко от его виллы. Имперская почта все еще работает – пока. Меняя лошадей, ты будешь там завтра. – Хлопнув Тита по плечу, полководец ухмыльнулся. – Ну что стоишь колом? В дорогу, мой друг!

Глава 47

Да здравствует Авит, спаситель мира!

Сидоний Аполлинарий. Панегирик Авиту. 458 г.

Облаченный в сенаторскую тогу – архаичный пережиток, сохранившийся у него с дней Республики, – Авит стоял перед собранием визиготских вождей, выстроившихся позади своего пожилого короля в величественной базилике в Толозе. Чисто выбритые, в далматиках и туниках, если чем и отличались они от римлян, то лишь своим высоким ростом и светлой кожей. Один лишь Теодорид, с длинными усами и ниспадающей на плечи светлой копной волос, выглядел так, как это было принято во времена его предков.

– Ваше величество, благороднейшие из мужей великой визиготской нации, – заговорил Авит, спокойно и дружелюбно, – благодарю вас за то, что вы согласились встретиться здесь со мной, и за то, что нашли в себе мужество и решились выступить против Бича Божьего. Позвольте мне напомнить вам о вашем прошлом. Гунны Аттилы – это все те жестокие дикари, которые, изгнав ваших предков из их жилищ, обрекли всю вашу нацию, словно евреев, на сорок лет скитаний по миру. Но если потомки Авраама могли расставить свои шатры лишь в безжизненной пустыне, то вы имеете возможность жить на широких и прекрасных просторах Римской империи. Допускаю, что за долгие годы вашего здесь пребывания случались моменты, когда Рим поступал с вашим народом несправедливо, как, впрочем, и такие – будем откровенны, – когда вы вели себя нечестно по отношению к Риму. Но были ведь и такие времена, когда мы жили в дружбе и согласии. Римляне приютили вас у себя, когда вы бежали со своих земель, спасаясь от гуннов, ваши же воины пополняли наши легионы и по праву считались одними из самых храбрых и преданных защитников Рима. Стилихон, величайший римский полководец, даровал Алариху жизнь каждый раз, когда громил его войско. Атаульф, брат отца вашего нынешнего короля, был женат на Галле Плацидии, матери сегодняшнего римского императора. Император Констанций, отец Валентиниана, взявший Плацидию в жены после смерти Атаульфа, даровал вам Аквитанию, богатейшую галльскую провинцию. Многое объединяет римлян и визиготов. Прислушайтесь к своим сердцам, и если – а я знаю, что так оно и есть – вы честны, то вы поймете, что все мною сказанное – истинная правда.

Авит замолчал. По рядам собравшихся пронесся одобрительный гул, многие согласно закивали головами. Итак, подумал сенатор, завоевать их симпатию ему уже удалось. Но если он хоть в чем-то ошибется, подобные настроения могут моментально смениться враждебностью. Нужно быть крайне осмотрительным.

– И все же наши народы, которым следовало бы стать друзьями, по-прежнему враждуют. Об этом можно лишь сожалеть, особенно сейчас. – Он позволил себе повысить голос. – Вы полагаете, что сможете победить гуннов, думаете так потому, что одиннадцать лет назад сумели разгромить их шестидесятитысячное войско, разгромить здесь же, у стен этого самого города. Выбросьте подобные мысли из головы! Забудьте прошлое! На сей раз Аттила приведет вдесятеро большую орду; уж не думаете ли вы, что сможете совладать с шестью сотнями тысяч кровожадных дикарей? Конечно, вы будете сражаться отважно и доблестно – иначе и не умеете. Но у вас все равно нет против них ни единого шанса. Да и кому нужна такая жертва? Ваши жены потеряют мужей, дети – отцов. Что ждет их дальше? Смерть или рабство. Ваши жилища сровняют с землей, над святынями – надругаются. Визиготская нация исчезнет с лица земли, словно ее никогда и не было. Этого ли вы хотите? А, поверьте мне, именно это и случится, если вы и дальше будете придерживаться намеченного курса. – Здесь сенатор вновь взял паузу, прислушиваясь к настроениям слушателей. В базилике царила мертвая тишина.

– Мое предложение таково: все мы, римляне и визиготы, забудем о существующих между нами разногласиях и выступим единым фронтом против общего врага, – продолжил Авит еще более громким голосом. – А там, возможно, и другие федераты – франки, аланы и бургунды, – глядя на наш пример, пожелают к нам присоединиться. Разбить Аттилу мы сможем лишь в том случае, если против него выступят все живущие в Галлии народы. – Закончил свое выступление сенатор такими словами: – Лишь объединившись, мы победим! Визиготы, отомстите за ваших предков!

С беспокойством ждал Авит реакции аудитории. Несколько секунд все хранили молчание, затем Теодорид повернулся лицом к своим соплеменникам.

– Авит говорил мудро. Римляне нам не враги. – Слова его потонули в одобрительном гуле, от которого, казалось, содрогнулись стены толозской базилики.

Облегченно вздохнув, Авит понял, что весь дрожит, и вытер сбегавшую по щеке струйку пота.