Текст книги "Подставные люди"

Глава 21

Дом на Майна-стрит, номер которого написал нам Асфур, находился в квартале между Пятнадцатой и Шестнадцатой улицами. Сама Майна-стрит, застроенная мрачными двухэтажными домами, скорее напоминала проулок, и у меня возникло ощущение, что хорошие люди здесь жить бы не стали.

Последний раз дом красили белой краской. Но красили плохо, так что она облупилась, потрескалась и посерела от смога.

На подоконниках соседних домов красовались горшки с комнатными растениями, статуи Иисуса и девы Марии. Попадались и дома с плотно занавешенными окнами. К таковым относился и указанный нам доктором Асфуром.

Падильо и Ванда пристально оглядели его, пока я медленно проезжал мимо, ища место для парковки.

– Чикано, – процедил Падильо.

– Район? – переспросил я.

– Улица уж во всяком случае.

– Мне казалось, что добропорядочные люди называют их американцами мексиканского происхождения.

– Добропорядочные, возможно, – кивнул Падильо, – но только не мы, чикано.

– А, так ты хочешь сойти за своего.

– Что-то в этом роде. Давай еще раз объедем квартал. Постараемся поставить машину как можно ближе к дому.

Место для стоянки я нашел только на тротуаре, через три дома, рядом со знаком «Стоянка запрещена». Повернувшись, наблюдал, как Падильо снимает галстук, расстегивает три пуговицы рубашки.

– У тебя есть помада? – спросил он Ванду.

– Конечно.

– Намажь губы. Побольше. Взбей волосы. Я хочу, чтобы ты выглядела как можно вульгарнее, – он посмотрел на меня. – Ослабь галстук, прикинься пьяным. Нас всех должны принимать за пьяных. Мексиканец и двое его приятелей-гринго.

– Так уж получилось, что у меня есть початая бутылка виски, – заметил я.

– Пусти ее по кругу, – Падильо вытащил из-за пояса пистолет, проверил, заряжен ли он.

Я достал из-под сиденья бутылку, свинтил пробку, передал Ванде. Та глотнула виски и отдала бутылку Падильо. Он тоже выпил, затем вылил несколько капель на ладонь, втер в лацканы пиджака. Когда бутылка попала ко мне, в ней оставалось совсем ничего, на пару глотков, так что я допил виски, и настроение у меня сразу улучшилось.

– Ты и впрямь думаешь, что Кассим и Скейлз до сих пор живы, учитывая, что Крагштейн и Гитнер опережают нас на четверть часа? – Ванда ерошила свои волосы.

– А ты можешь предложить что-то получше?

Ванда размалевала губы светло-розовой помадой.

– С чего ты решил, что Крагштейн и Гитнер не убивали моего брата?

– Когда мы выйдем из этого дома, ты это узнаешь.

Она повернулась к нему.

– Полной уверенности у тебя по-прежнему нет?

– Я привык доверять своей интуиции.

– А еще чему-нибудь ты доверяешь?

– Конечно, – кивнул он. – Своим чувствам.

– Странно, – пожала плечами Ванда. – Я-то думала, что у тебя их нет.

У меня создалось впечатление, что препираться они могут до утра, а потому я счел необходимым вмешаться.

– Уже поздно. Может, займемся делом?

– Хорошо, – кивнул Падильо. – Я – мексиканский сутенер. И ищу комнату, чтоб мы могли бы поразвлечься втроем.

Ванда выругалась по-немецки. Получилось у нее хорошо.

– Вы оба следуете за мной. Если нас не будут пускать в дом, мы все равно войдем, так что держите оружие наготове.

– Не могу сказать, что это тщательно подготовленный план, – бросила Ванда.

Падильо усмехнулся.

– Иной раз полезна и импровизация.

– О Господи, – я открыл дверцу. – Пошли.

К двери, слева от окна, вели три деревянные ступени. Падильо поднялся по ним первым, я – за ним, покачиваясь и обнимая Ванду, которая прижимала сумочку к груди. Одна рука пряталась в сумочке, возможно, с пальцем на спусковом крючке «вальтера РРК».

Падильо оперся левой рукой о косяк двери. Правой постучал. Не получив ответа, забарабанил по двери со всей силой. По-испански потребовал, чтобы чокнутые козлы открыли дверь.

Слова его услышали. Дверь приотворилась на десять дюймов, в щели появилась голова юноши с аккуратно причесанными черными волосами. Юноша предложил Падильо заткнуться. Падильо тут же прекратил ругаться. Заулыбался, замахал руками, на лице его появилась похотливая улыбка. Несколькими фразами объяснил, что ему требуется – комната для него и двух его приятелей-гринго. Молодой человек пренебрежительно оглядел нас. Я лизнул правое ухо Ванды. Она улыбнулась молодому человеку. Он уже собрался нам отказать, но Падильо помахал перед его носом двадцаткой. Молодой человек вновь оглядел нас, пожал плечами, что-то сказал Падильо по-испански, слов я не разобрал, и кивнул.

Падильо занес ногу, чтобы переступить порог, но молодой человек загородил путь и отошел в сторону, лишь получив двадцать долларов. Вслед за Падильо мы вошли в холл. Справа находилась гостиная, окно которой выходило на Майна-стрит.

– Пройдите туда и подождите, – распорядился молодой человек. – Вас отведут куда надо.

– Долго ждать, приятель? – нетерпеливо спросил Падильо.

– Несколько минут.

– Так, может, мы пока промочим горло?

– За отдельную плату.

– Этот большой глупый толстяк заплатит за все.

Говорили они по-испански, но такой диалог я понимал и без переводчика. И отметил про себя, что он мог бы обойтись без описания моих габаритов. А Падильо повернулся ко мне и проворковал: «Мы сейчас выпьем, не так ли? Но спиртное здесь дорогое».

– Сколько, приятель? – пробасил я.

Молодой человек пожал плечами.

– Десять долларов.

– За десять долларов в этом городе можно купить целую бутылку, – проворчал я, достал из кармана несколько смятых купюр, вытащил десятку.

Падильо взял ее у меня и протянул молодому человеку. Тот сунул ее в задний карман черных джинсов. Их дополняла прозрачная белая нейлоновая рубашка, и сквозь нее мы могли полюбоваться вытатуированной на его безволосой груди свернутой в кольца гремучей змеей. Лет я бы дал ему девятнадцать, и более всего он напоминал мне скорпиона.

Гостиная не поражала размерами. Цветной телевизор, круглый стол с четырьмя стульями, диван. Еще одна дверь вела на кухню. Мы сели за стол.

– Я затею спор с тем, кто придет, – прошептал Падильо. – Потребую, чтобы к нам вновь спустился этот юнец. Когда они вернутся вдвоем, мы их возьмем.

Я кивнул. Ванда не отреагировала. Просто сидела с сумочкой на коленях и смотрела на дверь, словно не понимая, почему не подают чай.

Они пришли, вернее, ворвались в гостиную, стройный юноша с татуировкой на груди и мужчина постарше, коренастый, сурового вида. И тут же разделились: юноша остался у двери, мужчина метнулся к противоположной стене. Мы не шевельнулись, возможно, потому, что их револьверы смотрели на нас. Последовала немая сцена: мы смотрели на них, они – на нас. Юноша в прозрачной рубашке начал что-то говорить, то ли: «Руки на стол», то ли: «Держите их там, где они сейчас», но закончить фразу не успел, потому что Ванда прострелила ему грудь, попала аккурат в головку вытатуированной на ней змеи.

Сурового вида мужчина повернулся к юноше. Успел заметить изумление, отразившееся на его лице, прежде чем оно исказилось гримасой боли и юноша рухнул на пол.

Повернуться к нам мужчине уже не довелось. Потому что Падильо возник рядом с ним и ударил рукояткой пистолета по правой руке мужчины. Револьвер отлетел в сторону. Мужчина вскрикнул, схватился за правую руку и застыл, уставившись на дуло пистолета Падильо, которое отделяли от его носа лишь три дюйма.

Я искоса глянул на лежащего на полу юношу. Черты лица разгладились. Боль сменилась умиротворенностью. Умиротворенностью смерти. Ванда Готар даже не посмотрела на него. Она обозревала дырку в сумочке. Дырка была небольшая, так что она, похоже, раздумывала, чинить сумочку или покупать новую.

– Где они? – спросил Падильо.

– No comprehende[20]20
  Не понимаю (исп.).


[Закрыть], – пробормотал мужчина.

Дулом пистолета Падильо задрал подбородок мужчины кверху, так что тому не оставалось ничего другого, как разглядывать потолок, перешел на испанский и в двадцати пяти словах обрисовал мужчине, что с ним будет, если он не скажет правду. Из этих слов я смог перевести лишь несколько, но и они не сулили ничего хорошего.

Мужчина кивнул, вернее, попытался кивнуть, но уперся подбородком в металл.

Падильо убрал пистолет, мужчина опустил голову, бросил короткий взгляд на покойника и заговорил по-английски без малейшего акцента.

– Хорошо, хорошо. Своя шкура дороже.

– Где они? – повторил Падильо.

– Их тут нет.

– Были?

Мужчина кивнул.

– Один молодой, лысый толстяк, второй худой и постарше?

– Совершенно верно. Их послал сюда доктор Асфур, чтобы за ними приглядели до утра.

– Что произошло потом?

– Да ничего. Они провели здесь тридцать, может, сорок пять минут, а затем уехали.

– Так вот взяли и уехали?

Мужчина потер правую руку, там, где на нее опустилась рукоятка пистолета.

– Взяли и уехали, – врать он не умел.

– Рука болит? – участливо осведомился Падильо.

– Еще как болит.

– Хочешь, чтобы заболела и вторая?

Мужчина покачал головой.

– Как тебя зовут?

– Вальдес. Хосе Вальдес.

– Не ври.

Мужчина пожал плечами.

– Рохелио Кесада.

– Что ж, сеньор Кесада, давайте, вас послушаем. Мужчина огляделся.

– А что прикажете с ним делать? – он уставился на труп.

– Вызовите полицию, – предложил я.

– Дерьмо.

– С самого начала, – уточнил Падильо.

Кесада отвел глаза от трупа, вздохнул.

– Нет, своя шкура дороже.

– Мы это уже слышали.

– Мне позвонил доктор Асфур и спросил, сильно ли мы заняты. Я ответил, что нет, и он сказал, что хочет послать к нам двоих мужчин, которым надо где-то перекантоваться до завтрашнего утра. Я спросил, сколько мы за это получим, он назвал цену, которая меня не устроила, мы поторговались, пока не пришли к взаимоприемлемой сумме. Эти двое появились через четверть часа. Я велел парню, – он мотнул головой в сторону покойника, – отвести их наверх и оставить там, – тут он замолчал, ощупал карманы. – У вас есть сигареты? – спросил он Падильо.

– Дай ему сигарету, – Падильо посмотрел на меня.

Я зажег ее, подошел к Кесаде, отдал ему сигарету. Тот глубоко затянулся, опять пожал плечами.

– И черт с ними, – вырвалось у него.

– Продолжай, – Падильо не дал ему отвлечься. – Их отвели наверх.

– Да, они сидели тихо, как мышки, но вновь позвонил доктор Асфур. После приезда первой парочки не прошло и двадцати минут. Док сказал, что приедут еще двое, которые хотят повидаться с теми, кто уже сидит у нас, и мы не должны им мешать. – Кесада снова пожал плечами. – Мы и не мешали.

– И что было потом?

– Потом они приехали и...

– Как они выглядели? – прервал Кесаду Падильо.

– Один лет пятидесяти, с бакенбардами и бородой. Второй гораздо моложе. По их внешнему виду чувствовалось, что они не новички и знают, что почем. Вы понимаете, что я имею в виду?

– Продолжай.

– Они спросили, где первые двое, поднялись наверх и провели там минут десять. Я не обращал внимания. Может, и пятнадцать. Затем все четверо спустились вниз и уехали. Вот и все.

– Вторая парочка не угрожала первой оружием?

Кесада покачал головой.

– Не могу сказать, что они вели себя, как давние друзья, но оружия я не видел.

– А потом опять позвонил Асфур.

Кесада кивнул.

– Позвонил. Сказал, что могут приехать три человека, двое мужчин и женщина, и их надо бы задержать до десяти утра. И внакладе мы не останемся. Что произошло после этого, вы и так знаете. Зря вы застрелили парня. Он не сделал вам ничего плохого.

– Будем считать это случайностью.

Кесада повернулся к покойнику.

– Считайте, как хотите, но мне от этого не легче.

– Они что-нибудь сказали перед тем, как уехать? – спросил Падильо.

– Нет, – быстро ответил Кесада, слишком быстро.

– Постарайся припомнить.

– Я стараюсь.

– Пятьдесят долларов помогут освежить твою память?

Глаза Кесады блеснули жадностью.

– Пятьдесят – не знаю, но сто наверняка помогут.

Падильо глянул на меня, но я покачал головой.

– Сотни у меня не наберется, а кредитная карточка его не устроит.

– Возьми его на мушку, – распорядился Падильо. Я направил на Кесаду револьвер, а Падильо достал бумажник и вытащил из него две купюры по пятьдесят долларов. Протянул их Кесаде, который сложил купюры в маленький квадратик и засунул в брючный карман для часов.

– Я, конечно, не прислушивался к их разговору. Не мое это дело.

– Нас больше интересует, что ты услышал.

– Мужчина постарше, с бородой, упомянул «Критерион».

– Что такое «Критерион»?

– Раньше это был кинотеатр. Но так до сих пор называют административное здание, в котором он располагался.

Падильо повернулся ко мне.

– Ты знаешь, где это?

Я кивнул.

– К югу от Маркет. Бандитский район.

– Как раз во вкусе Крагштейна, – Падильо посмотрел на Кесаду. – Так что говорили о «Критерионе»?

– Откуда мне знать. Молодой парень спросил, куда теперь, а тот, что постарше, ответил – «Критерион». Больше я и не слушал. Какой мне с этого прок?

Падильо повернулся ко мне и Ванде Готар, безучастно сидевшей за круглым столом, с сумочкой на коленях.

– Поехали.

Она встала и направилась к двери. Я – за ней.

– Эй, – позвал нас Кесада.

Я и Падильо обернулись.

– Почему бы вам не забрать его с собой, раз уж вы застрелили его? – он указал на покойника.

– Нет уж, – ответил я.

– А что мне с ним делать?

– Как-нибудь выкрутишься.

Кесада подошел к телу, присел. О нас он вроде бы позабыл. Взял покойника за плечо, потряс, в надежде, что тот не умер, а спит.

– Ну почему вы не поехали в другое место и не убили кого-нибудь еще? – он посмотрел на нас. – Почему застрелили именно его?

– Не знаю, – честно ответил я.

Глава 22

Бывший кинотеатр «Критерион» располагался около Пятой авеню и Говард-стрит, в районе, облюбованном пьяницами и стариками, доживающими последние годы. Я, правда, заметил, что многие старые дома снесены, а их место заняли автостоянки. Но едва ли последнее прибавило району респектабельности.

Последний раз фильмы в «Критерионе» показывали много лет тому назад, а теперь залу нашли новое применение, о чем говорила размашистая надпись на фронтоне:

ЕВАНГЕЛИСТСКАЯ МИССИЯ ДОМА ХРИСТОВА ОТКРЫТО С 6 УТРА

Над кинотеатром поднимались еще семь этажей, выложенных из красного кирпича, по которым давно плакала «баба» строителей. Здание не представляло собой ни исторической, ни художественной ценности, так что едва ли кто воспротивился бы его уничтожению. В больших городах подобные сооружения ежедневно срывают с лица земли, а потом, проезжая мимо, с трудом вспоминаешь, а что, собственно, здесь стояло.

Втроем мы сели за столик в дешевом гриль-баре на другой стороне улицы, пили какую-то отраву, выдаваемую за виски, и в шесть глаз разглядывали Критерион-билдинг. Часы показывали половину одиннадцатого, и оставалось лишь гадать, кто работал в такое время в освещенных кабинетах на третьем и седьмом этажах.

– На Майна-стрит я ничего не узнала, – сказала Ванда Готар Падильо. – Я по-прежнему думаю, что моего брата убили Гитнер и Крагштейн.

– Думай, если тебе так хочется.

– А кто еще мог это сделать?

– Маккоркл.

Она едва не улыбнулась.

– Только не Маккоркл. И не гарротой. Он перепутал бы концы, выругался и пошел бы на кухню, чтобы вновь наполнить бокал.

– Значит, Маккоркла можно вычеркнуть из списка. А как насчет тех, на кого я работал? Ты помнишь Бурмсера. Он не пользовался услугами твоего брата. И, что более важно, король и слышать не хотел о том, чтобы попросить защиты у федеральных учреждений. Вот Бурмсер и устроил убийство твоего брата в квартире Маккоркла, чтобы заставить меня вступить в игру. Чем тебе не подозреваемый?

– Это уж чересчур, – заметил я. – Даже для Бурмсера.

– Пожалуй, ты прав, – не стал спорить Падильо.

– Его могли убить король и Скейлз, – выдвинул я свою версию. – Конечно, непонятен мотив, но, возможно, пошевелив мозгами, мы найдем и его.

Они оба не отреагировали на мои слова. Ванда Готар отпила виски, ее передернуло.

– Так кто же остается?

– Ты, Ванда, – ответил Падильо.

– Ты забываешь Крагштейна и Гитнера.

– Мотив у тебя был. И ты одна из немногих, к кому Уолтер мог повернуться спиной. Убрав его, ты получала вознаграждение целиком, а не половину. А потом могла нанять меня... или кого-то еще, за гроши. Идеальный мотив – деньги.

– Ты забываешь мое алиби.

– Государственный чиновник, с которым ты трахалась, когда убивали Уолтера. Возможно, он постоянно играл на скачках, а в последнее время ему не везло. За деньги он готов обеспечить любое алиби.

Она посмотрела на меня.

– Где он берет такие идеи?

– Думаю, из головы, – резонно рассудил я.

– В твоей версии есть только одна ошибка, Падильо.

– Какая?

– Я не стала бы убивать Уолтера, и ты это знаешь.

Он кивнул.

– Это точно.

– Я считаю, это Крагштейн и Гитнер.

– Есть только одна возможность докопаться до истины.

– Какая же?

Падильо кивнул на Критерион-билдинг.

– Ты можешь спросить их самих.

– Тебе очень этого хочется, не так ли?

– А почему бы нам не подождать, пока они сами выйдут на улицу? – спросил я. – Король и Скейлз убежали от нас. Может, теперь они наняли новых сиделок, Крагштейна и Гитнера. Может, уже никто не хочет их убивать. Может, сейчас они вчетвером играют в домино и посмеиваются над нашей глупостью.

– Ты думаешь, это глупость, Мак? – повернулся ко мне Падильо.

– Не глупость. Но и семью пядями во лбу здесь не пахнет.

Он кивнул.

– С этим не поспоришь. Но я пойду туда, зная, что это глупо, потому что должен найти Гитнера. Ибо если он успеет покинуть это здание, шансы найти его в городе сойдут на нет. Ванда пойдет из-за своего брата. Тебе идти нет резона, так что никто не будет возражать, если ты останешься здесь и будешь пить виски, пока все не закончится.

– Вижу, на речи ты мастак.

Падильо посмотрел на Ванду.

– Это означает, что он пойдет с нами.

Она качнула головой, словно в удивлении. Взглянула на меня, на Падильо.

– Почему?

Падильо пожал плечами.

– Спроси у него.

Она повернулась ко мне.

– Почему? – в голосе ее звучало искреннее изумление.

– Не хочется покидать компанию.

Замок во входной двери Критерион-билдинг взломали. Я не знал, когда это произошло, этой ночью или месяц тому назад, но без колебаний поспорил бы на последний доллар, что он останется взломанным до того волнующего момента, когда все здание сотрут с лица земли. Белый, с черными квадратами, линолеум в вестибюле говорил о том, что Критерион-билдинг знавал и лучшие времена, возможно, в 1912 году в нем не было ни одного пустующего кабинета, но с тех пор линолеум заметно посерел, а во многих местах и порвался.

Два лифта, каждый со своей табличкой «НЕ РАБОТАЕТ», выглядели такими же древними, как и сам дом. Слева притулился табачный киоск, с пустыми полками и разбитым стеклом прилавка. Под прилавком, свернувшись калачиком, спал мужчина, сжимая в руке полупустую бутылку.

Мы остановились перед указателем фирм, все еще обретающихся в Критерион-билдинг. Люстры в вестибюле давно уже не горели, но кто-то догадался повесить над указателем сорокаваттовую лампу. Группировались эти фирмы на втором и третьем этажах. Остались, наверное, те, кому не требовался представительный офис, да и с деньгами было не густо. Начиная с четвертого, все комнаты пустовали. И не удивительно: какой клиент захочет подниматься так высоко пешком.

– Я ставлю на седьмой, – прервал я затянувшееся молчание.

– Начнем с третьего, – возразил Падильо. – Вдруг Крагштейн решил нас обмануть.

Поднявшись на лестничную площадку третьего этажа, с пистолетом в руке, Падильо осторожно приоткрыл дверь в коридор, перешагнул порог. Мы с Вандой последовали за ним. Она держала «вальтер» в правой руке, а сумочку в левой. Я тоже решил вытащить револьвер из кармана.

Свет, который мы видели из гриль-бара, горел в самой дальней комнате. Неслышным шагом, на цыпочках, мы подобрались к двери, лавируя между разбитым столом, тремя шкафами без дверей и многочисленными колченогими стульями. На широком, в полдвери, матовом стекле темнели четкие буквы:

«АРБИТР»

Мисс Ненси Дишан Орамбер, редактор.

Падильо знаком показал, что мы должны стать у другой стены, затем взялся за ручку двери, повернул ее и с "мой толкнул дверь. Она ударилась обо что-то в комнате, но выстрелов не последовало. Лишь ровный женский голос спросил: «Чем я могу вам помочь?»

В шляпке с широкими полями, узкой белой лентой и искусственными цветами, как мне показалось, розочками, она сидела за старинным, отполированным дубовым столом, на котором лежали гранки. Две стены в комнате занимали книжные полки, уставленными толстыми папками, с вытесненной золотом надписью на корешках: «АРБИТР» и год издания. Выходило, что первый номер этого почтенного издания увидел свет аж в 1909 году.

Синие глаза за очками в тонкой золотой оправе, седые волосы, толстый карандаш в руке. Типичный издатель. Справа пишущая машинка, слева – черный телефонный аппарат. Ударилась дверь о шкаф. В кабинете царила идеальная чистота.

Она вновь спросила, чем нам можно помочь, и Падильо засунул пистолет за пояс.

– Служба безопасности, мадам. Обычная проверка.

– В этом доме с шестьдесят третьего года нет даже ночного сторожа. Не думаю, что вы говорите правду, молодой человек. Однако для бандитов вы слишком хорошо одеты. Особенно дама. Мне нравится ваш наряд, дорогая.

– Благодарю, – потупилась Ванда.

– Я – мисс Орамбер, сегодняшний вечер в этом кабинете для меня последний, и я рада вашей компании, но, должна сказать, что воспитанные дамы и джентльмены стучат перед тем, как войти. Вы, разумеется, не откажетесь от бокала вина?

– Ну, я не думаю... – фраза Падильо так и осталась незаконченной.

– Никаких возражений, – женщина поднялась, подошла к шкафу, достала четыре бокала на длинных ножках, протерла их белоснежной салфеткой.

– Вам, молодой человек, – обратилась она ко мне, – судя по всему, доводилось вращаться в светском обществе. Разливайте вино.

Я посмотрел на Падильо, тот чуть пожал плечами. Я разлил вино и роздал бокалы.

– Мы будем пить не за меня, но за «Арбитра» и его давно ожидавшуюся кончину. За «Арбитра».

Мы пригубили вино.

– В одна тысяча девятьсот двадцать первом году некий мужчина прислал мне в подарок «пирс-эрроу». С одним условием – упомянуть его фамилию в годовом списке «Арбитра». Лимузин, представляете себе? Джентльмен никогда не пришлет даме лимузин без шофера. Естественно, фамилия этого мужлана в список не попала.

Лицо ее прорезали морщины. Тонкий нос, волевой подбородок. Лет пятьдесят или шестьдесят тому назад одна из тех красавиц, что рисовал Гибсон.

– А что такое «Арбитр»? – спросил Падильо. – Реестр сан-францисского светского общества?

– Был реестром, молодой человек. Сорок лет он определял жизнь светского общества Сан-Франциско. Я была его единственным редактором. Теперь светского общества в Сан-Франциско нет, а следовательно, никому не нужен и «Арбитр».

Быстрыми глоточками она допила вино. Вернулась за стол.

– Не смею больше вас задерживать. Благодарю за компанию, – мы уже повернулись, чтобы уйти, но она остановила нас. – Сегодня у меня день рождения. Я совсем об этом забыла. Мне восемьдесят пять.

– Примите наши наилучшие пожелания, – я тут же поздравил ее.

– Я издавала «Арбитр» с тысяча девятьсот девятого года. Это будет последний номер, но, впрочем, я это уже говорила. Вы позволите задать вам один вопрос, молодой человек? Вам, с грустными глазами, – она посмотрела на Падильо.

– Я готов ответить на любой, – Падильо чуть поклонился.

– Всю жизнь я решала, кто достоин входить в состав так называемого светского общества, а кто – нет. Нелепо, не правда ли?

– Отнюдь. Многие тратят жизнь на еще большие пустяки.

– Правда? От ваших слов у меня улучшается настроение.

– Некоторые, к примеру, всю жизнь волнуются, принадлежат ли они к так называемому светскому обществу или нет.

Она просияла.

– А они волнуются, не так ли?

– Да, – кивнул Падильо. – Я в этом уверен.

Мы двинулись вверх, обследуя каждый этаж. Но не нашли ничего, кроме пыли, грязи и поломанной мебели. Прежде чем ступить на лестничный пролет, ведущий от шестого к седьмому этажу, Падильо повернулся ко мне и Ванде.

– Я не думаю, что наш визит будет для них сюрпризом.

– Это ловушка? – спросил я.

– Крагштейн не случайно упомянул название этого здания, – согласилась Ванда.

– Так что? – спросил Падильо.

– Идем, – ответил я.

Он посмотрел на Ванду. Та кивнула.

– Я пойду по центру коридора, – продолжил Падильо. – Маккоркл – справа. Ты, – короткий взгляд на Ванду, – слева. Если что-то происходит, ныряйте в ближайшую дверь. Если нет, мы врываемся в кабинет, где горел свет.

Коридор седьмого этажа ничем не отличался от тех, где мы уже побывали. Пыль, стопки неиспользованных бланков, два стола со сломанными ножками, поставленные один на другой. Рядом с ними, естественно, не работающий, автомат газированной воды. Свет горел в дальней комнате, с дверью с двумя панелями матового стекла.

Шли мы медленно, проверяя каждый кабинет. Там никого не было. Вновь мы встали у стены по обе стороны двери. Падильо повернул ручку и сильно толкнул дверь. Она распахнулась. Падильо, согнувшись, влетел в комнату, выставив перед собой пистолет. Я последовал за ним и сразу отпрыгнул влево. Как оказалось, напрасно. Нас поджидали лишь король и Скейлз.

Они сидели на полу, прижавшись спинами к правой от двери стене. Со связанными руками и ногами. С полосками пластыря, закрывавшего рты. С широко раскрытыми глазами.

Ванда Готар встала рядом со мной. Падильо шагнул к королю, схватился за пластырь, с силой дернул. Король вскрикнул. И тут же за моей спиной раздался голос: «Не поворачивайся, Падильо».

Он, однако, повернулся, удивительно быстро, хотя мог бы и не торопиться. Что-то твердое уткнулось в мою правую почку. Падильо замер, затем бросил пистолет на пол и пожал плечами.

– Не думал я, что все так легко устроится, Майк, – теперь я узнал голос Гитнера.

– Как-то он пробовал броситься тебе в ноги, – и второй голос, Крагштейна, мне уже доводилось слышать. – Но случилось это давно, не так ли, Майкл? – голос доносился слева, так что я понял, что дуло пистолета упирается и в почку Ванды Готар. Поворачивать голову, чтобы посмотреть, я не стал.

– Медленно и осторожно наклонитесь вперёд, Маккоркл, – скомандовал Гитнер, – и положите оружие на пол, как это сделал Падильо.

– И ты, Ванда, – добавил Крагштейн.

Я подчинился, а выпрямившись, получил новый приказ.

– Повернитесь налево, Маккоркл. А теперь медленно идите к стене и прислонитесь к ней животом, разведя руки и ноги. Как в кино.

– Падильо идет первым, – поправил его Крагштейн.

– Хорошо, – согласился Гитнер. – Падильо, к стене.

Я не видел, как шел Падильо. В поле моего зрения находились лишь король и Скейлз. Король мне улыбнулся, но я не ответил ему тем же. Не было ни настроения, ни желания.

– Теперь ваша очередь, Маккоркл.

Он подтолкнул меня к стене, у которой уже стояли Падильо и Ванда. У стены я встал в указанную мне позицию. Мне она не понравилась. Гитнер обыскал меня, но ничего не нашел.

– Почему они не мертвы? – спросил Падильо.

– В этом нет ничего удивительного, дружище, – усмехнулся в бороду Крагштейн. – Живыми они стоят гораздо больше. Мы пришли к взаимопониманию.

– То есть получили долю в пять миллионов, так?

– Вернее, по новому соглашению мы работаем на короля.

– В этом нет ничего нового, – возразил Падильо.

– Что-то я не понимаю тебя, дружище.

– У меня, возможно, замедлилась реакция, Крагштейн, а вот ты, похоже, глупеешь. Вы с самого начала работали на короля. Только об этом не знали.