Текст книги "Платье от Фортуни"

Жюльетт вскочила, пытаясь вырваться из-под власти железной логики Денизы и хоть в чем-то настоять на своем.

– Я никогда не отдам своего ребенка незнакомым людям!

– Ну конечно же, нет! Но Бонини станут самыми близкими людьми для тебя, когда ты проведешь с ними несколько месяцев и поймешь, какие они милые и добрые, – Дениза поднялась и нежным, осторожным жестом обняла сестру за талию, понимая, что должна быть крайне осторожна, иначе Жюльетт заартачится и все испортит. – Кроме того, дорога от Парижа до Италии занимает не так уж много времени. Прекрасные поезда… Как только у тебя возникнет желание повидаться с малышом, я сразу же отпущу тебя.

Это было обещанием, которое Дениза вовсе не собиралась выполнять, ибо считала, чем меньше Жюльетт будет видеться с ребенком, тем лучше. Но пока пыталась кружить сестре голову самыми радужными надеждами.

– Пойми, это самый надежный способ обеспечить твоему отпрыску безопасное будущее. Конечно, ради этого стоит пойти на определенные жертвы, не так ли?

– Но разве все это действительно необходимо? – Жюльетт ощущала себя в ловушке.

– Ну, а как же иначе! Вначале мы отдадим малыша в монастырскую школу – таковые безусловно существуют в Лукке – где он получит начальное образование. Потом привилегированный частный пансион во Франции, и, наконец, подготовка к блестящей карьере в ателье Ландель с перспективой со временем стать его владельцем или владелицей. Что может быть лучше?

Дениза едва могла сдержать свое страстное желание рисовать будущее ребенка в соответствии со своими представлениями о счастье и благополучии. Не играло никакой роли, какого пола будет малыш – мальчик или девочка – для обоих найдется блистательное место в мире моды. А ведь у Жюльетт может больше никогда не быть детей, возможно, она не найдет в себе сил оправиться от потрясшей ее душу трагедии с Николаем.

Жюльетт прижала ладони к вискам, полная сомнений и все же благодарная Денизе, что та не изгнала ее с негодованием, а стремится всячески помочь.

– Прости, но я чувствую себя сейчас не в состоянии принимать какие-либо решения и давать обещания.

– А я и не требую этого, – весело согласилась Дениза. – Сейчас ты сильно нервничаешь, и это вполне естественно, но нервное напряжение может помешать тебе принять действительно продуманные решения. Не торопись. Доверься мне. Все, о чем я прошу – всегда помни, что мы с тобой родные сестры, одна плоть и кровь, и можем, вернее, должны поддержать друг друга в этот кризисный период. Хорошенько и без торопливости обдумай все, пока будешь нежиться под итальянским солнышком.

Затем она добавила последний штрих, окончательно сокрушивший, по ее мнению, остатки сомнений Жюльетт.

– Граф Карсавин никогда не найдет твоего ребенка на вилле, если, как ты предполагаешь, и в самом деле возвратится в Париж. Можешь быть в этом уверена.

В течение следующей недели все знакомые Жюльетт узнали от Денизы о важном поручении, которое девушка должна выполнить для ателье Ландель. Сама Жюльетт никому ни о чем не говорила. Но в Каза Сан Джорджо управляющий и его жена получили информацию об истинной причине ее визита.

* * *

Прежде, чем отправиться на виллу, Жюльетт несколько дней провела во Флоренции. Ей нужно было какое-то время побыть одной, чтобы привыкнуть к внезапной перемене в жизни. Все это случилось так неожиданно, что она не успела по-настоящему осмыслить произошедшие перемены и привыкнуть к ним. Девушка нашла недорогую квартирку неподалеку от Понте Веккио, на еду тратила тоже очень немного, так как с некоторых пор могла обходиться фруктами и макаронами, к которым у нее появилось своеобразное пристрастие. Была ранняя весна, и среди ренессансного великолепия распускались пышные цветы северной Италии. Город наводнили иностранцы, и Жюльетт понимала, что в любую минуту рискует встретить парижских знакомых. Выходя из дому, она надевала шляпку с вуалью, защищавшей от чужих взглядов, а зонтик служил дополнительным «щитом». Кроме того, она старалась посещать достопримечательности рано утром или в другое время дня, непопулярное для туристов из-за границы.

Ей хотелось послать открытку с видом Флоренции Габриэле и Дереку, которые провели здесь часть медового месяца, но перед тем, как уезжать из Парижа, она написала им, не уточняя причин, что уезжает ненадолго, и просила не беспокоиться. Она не могла рисковать, открывая свое местонахождение кому бы то ни было, и по той же причине пообещала Денизе высылать всю корреспонденцию до востребования на одно из почтовых отделений Парижа.

Сообщив Бонини письмом, что ее приезд на виллу задерживается, Жюльетт ежедневно посещала музей или галерею. В молчаливом восторге она взирала на прославленные скульптуры из флорентийских коллекций – от «Давида» Микеланджело до волнующего символа раскаяния «Марии Магдалины» Донателло, тронувшей ее до слез и глубокого потрясения. Чувства так переполнили ее душу, что любое легкое прикосновение заставляло сердце сжиматься от боли. Все остальное время она тратила на совершенствование своего итальянского, с удовольствием отмечая, что школьные уроки в монастырском пансионе не прошли даром.

Жюльетт, вероятно, осталась бы во Флоренции еще дольше, но однажды ей показалось, что впереди идет Николай. Она спускалась по ступенькам Дуомо, когда внезапно заметила рослого широкоплечего мужчину с густыми черными волосами. На мгновение ей показалось, что сердце перестало биться, и она схватилась за горло, охваченная безумной паникой. Но мужчина повернул голову, профиль был совершенно незнаком. Почти ничего не видя вокруг, Жюльетт снова вернулась в собор и села на ближайшую скамью, чтобы хоть немного прийти в себя от жуткой ошибки. Больше всего ее поразило, что, если бы это действительно был Николай, она бросилась бы к нему, ни на минуту не задумываясь, не способная справиться с собой. Вновь выйдя на залитые солнечным светом ступеньки храма, Жюльетт решительно направилась домой и стала собирать вещи, чтобы как можно скорее, в тот же день, отправиться на виллу.

Жюльетт села в поезд до Лукки, а затем на остаток пути наняла экипаж. Это было неторопливое путешествие по извилистой пыльной дороге, окруженной прелестным сельским пейзажем с виноградниками, редкими группами домиков с красновато-коричневыми черепичными крышами, древними каменными мостами, густыми рощами, и все это на фоне величественных, незабываемо прекрасных гор. Время от времени виднелись ворота вилл, окна которых сверкали на солнце, но большинство из них скрывалось за высокими стенами.

Она никогда не видела фотографий виллы сестры, но так как Дениза всегда стремилась повыгоднее сдать ее, а сама посещала крайне редко, Жюльетт заключила, что в доме нет ничего особенного ни с точки зрения величины, ни с точки зрения удобств. Однажды Дениза сказала, что на вилле множество цветов, и когда экипаж въезжал в ворота, Жюльетт поняла – сестра совсем не преувеличивала. Ее встретили аллеи прекрасных деревьев, за которыми последовал участок парка с множеством цветов на клумбах – все это богатство, словно персидские ковры, устилало холмы вокруг виллы, теряясь где-то вдали. Но вот перед Жюльетт предстало и само здание.

Против ожиданий, это оказался не скромный домик, как она представляла, а настоящий маленький дворец с фасадом, богато украшенным балконами и статуями в нишах. Но тут Жюльетт вспомнила, что покойный Клод де Ландель был богатым человеком, стремившимся получить от жизни все самое лучшее. Вилла буквально покорила девушку. Уже с первых мгновений пребывания здесь ее притягивал прекрасный, заключающий в себе мудрость многих поколений старый дом, в котором прозвучит первый крик ее ребенка.

Вилла находилась на небольшом холме, с которого открывался величественный вид. Приближающийся экипаж заметили на вилле задолго до того, как он въехал в ворота. Когда кучер остановил лошадь, Бонини уже ожидали гостью на ступеньках под аркой при входе в дом. Они приблизились к Жюльетт: он – с поклоном, она – с реверансом.

– Добрый день, синьорина, – произнесли оба одновременно. Антонио – мужчина крепкого сложения и добродушного вида с веселым взглядом добрых глаз, а его жена – пухленькая итальяночка с видом заботливой мамаши огромного семейства, круглолицая, улыбающаяся, с гладкими черными волосами, зачесанными в узел на затылке. За супругами стояли две девушки, по виду еще не достигшие двадцатилетия, в белоснежных накрахмаленных фартуках, улыбающиеся и приседающие в реверансе, когда их представляли как дочерей четы Бонини – Лючетту и Катарину – помогавших родителям по дому. Жюльетт, задержавшись на ступеньках, обернулась, чтобы еще раз окинуть взглядом сад, а затем спросила Антонио, кто здесь садовник.

– Я, синьорина, но каждый день из деревни приходит старик, который ухаживал за цветами с тех пор, когда еще мальчиком стал помощником садовника. Он и меня научил этому делу, а теперь помогает и следит, чтобы я правильно исполнял все его рекомендации.

Жюльетт улыбнулась его шутливому тону. Кандида ждала девушку, чтобы показать ей виллу. Гостья проследовала за женой управляющего в зал с полом из розового мрамора и стенами, обитыми панелями. Все вокруг было наполнено светом и воздухом, на окнах висели прозрачные белые шторы и жалюзи, опускавшиеся в полдень. В спальне ее восхитил расписанный фресками потолок и херувимы, держащие гирлянды над причудливо украшенным изголовьем кровати. Позже Кандида показала еще одну спальню, попроще, с узкой постелью. Эта комната предназначалась для родов.

За первые недели, проведенные на вилле, Жюльетт завершила несколько новых моделей и сразу же отослала Денизе. И пока лето полностью не вступило в свои права, несколько раз съездила в Лукку. В первый визит она посетила доктора Морозини, который должен был принимать роды. Доктор, в очках в золотой оправе, был очень внимателен и серьезен, что несколько ее успокоило.

– Не столь уж необычно, – сказал он, откинувшись на спинку кресла, – для молодой женщины из хорошего семейства, из какового вы, несомненно, происходите, уехать на время беременности и родов на отдаленную сельскую виллу, но меня удивляет другое – вас оставили в совершенном одиночестве. Как правило, роженицу сопровождает опытная сиделка или кто-нибудь из родственников. Неужели баронесса де Ландель не могла никого прислать с вами?

– Нет.

– А отец ребенка?

– У него другая жена, – ее голос был совершенно лишен всяких эмоций. Ничто не указывало на сильнейшую сердечную боль, мучительное страдание, усиливавшееся с каждым днем.

– Итак, какая же судьба уготовлена вашему ребенку?

– Я сама буду его воспитывать! – она даже не заметила, что выкрикнула эту фразу громко и зло, словно уже сейчас их пытались разлучить.

– Прекрасно, – это было единственным комментарием. – Больше двигайтесь: ежедневные прогулки рано утром и не очень поздно вечером, если, конечно, не будете чувствовать себя слишком усталой. В полдень, во время сиесты – обязательный отдых. Хорошее питание, но без излишеств, и забудьте, пожалуйста, эти старушечьи сказки насчет еды за двоих.

Девушка с удовольствием выслушала советы. Лукка с ее бесчисленными сокровищами, обширными, залитыми солнцем площадями, величественными церквями была городом, который можно осматривать в течение целой жизни и все равно так и не узнать, но лето все больше вступало в свои права – жара становилась нестерпимой, это удерживало Жюльетт от частых прогулок. Ее вполне устраивал отдых на вилле. Вернувшись с утренней прогулки, она начинала работу над новыми моделями и рисунками, завершая их с завидной для ее положения регулярностью. Кроме того, нужно было приготовить одежду для новорожденного и кое-что для себя, так как ее фигура менялась с каждой неделей, и приходилось подыскивать более свободные платья. От корсетов, с помощью которых пыталась скрыть свою беременность, Жюльетт отказалась еще накануне отъезда из Парижа. В Лукке она купила материал и сшила несколько удобных широких платьев. Время от времени Жюльетт садилась за книгу или играла на рояле, который в свое время привез на виллу Клод. У Кандиды, обожавшей карты, научилась нескольким новым видам пасьянса. Дочери Бонини имели граммофон, и Жюльетт обучила их модным парижским танцам.

Теперь она уже не могла ездить в Лукку, и доктор Морозини стал сам приезжать на виллу. Деньги, полученные по завещанию Клода, позволяли оплачивать не только свое содержание, но и медицинские счета, впрочем, счета доктора Морозини оказались довольно невелики по сравнению с тем, что ей пришлось бы платить в Париже. Из природного великодушия врач не брал с нее плату за те визиты, которые наносил по случаю, проездом от какого-нибудь больного, живущего неподалеку от виллы.

Обычно Морозини заставал Жюльетт в саду, и первый вопрос обязательно был: «Как вы себя чувствуете?» Она всегда отвечала, что превосходно, и это соответствовало истине. Иногда они неторопливо гуляли по кипарисовой аллее, перед уходом врача Жюльетт предлагала ему перекусить, и Морозини никогда не отказывался. Жюльетт полагала, что цель посещений доктора – скрасить ее одиночество, как-то предотвратить возможную в ее положении депрессию. Он ничего не знал о постоянных приступах сердечной боли, с которыми ей приходилось бороться. Жюльетт радовалась его обществу, так как доктор несомненно был интересным человеком, начитанным, хорошо разбиравшимся в международной политике, что позволяло обсуждать любые проблемы. Жюльетт не пропускала ни единого слова, касающегося ситуации в России.

Когда все книги, привезенные ею из Парижа, были прочитаны, Жюльетт с благодарностью приняла предложение доктора воспользоваться его библиотекой, в основном состоящей из классики. Многие книги были на французском, им Морозини владел сравнительно неплохо. Не раз он высказывал свою мечту так же свободно говорить на французском, как Жюльетт на итальянском. Та всегда замечала, что с тех пор, как приехала в Италию, говорит только по-итальянски, и это весьма усовершенствовало ее знания.

В отличие от школьных лет, когда письма от Денизы приходили довольно редко, теперь Жюльетт получала их регулярно – сестра стремилась держать ее в курсе всех событий ателье Ландель. При этом личная информация была сведена к минимуму. Письма заполнялись бесконечными коммерческими новостями, подробностями изменения моды на ткани, а также перечислением новых важных клиентов. Из ткани, присланной из Лондона, были изготовлены модели в самом последнем, свободном стиле развевающихся «многослойных» туник, надеваемых на нижние юбки. Спустя несколько недель Дениза прислала восторженное письмо с известием, что эти модели произвели настоящую сенсацию, и парижские модницы атакуют ателье заказами. К этому времени Жюльетт уже четыре месяца жила на вилле и была на седьмом месяце беременности. Она продолжала посылать сестре новые модели и начала работать еще над двумя, когда от сестры пришло очередное письмо.

Получив его, Жюльетт оставила работу и удалилась в лоджию, из которой открывался великолепный вид на горы. Усевшись в одно из плетеных кресел и облокотившись на подушки, вскрыла конверт и обнаружила, что это письмо значительно короче предыдущих. Она сразу же поняла, что это – одно из личных писем и, не медля ни мгновения, начала читать.

Хотя Жюльетт понимала, что когда-нибудь такое письмо обязательно должно прийти, она оказалась совершенно не готова к новостям, которые оно принесло. Дениза сообщала, что Николай вернулся в Париж.

«Я слышала, граф Карсавин буквально рыщет по городу в поисках тебя, – писала Дениза, – как будто забыл, что он теперь – женатый мужчина. Но когда он пришел ко мне, я была вполне готова к его визиту. В твоих интересах, дорогая, я солгала ему. И эта спасительная ложь, как мне представляется, решит наши главные проблемы. Я сказала, что ты избавилась от ребенка и уехала на несколько месяцев за город для выздоровления, поэтому никому не известно твое местонахождение. По реакции графа Карсавина на мои слова я поняла, что с этой минуты ты свободна от него навеки. Говорят, что сразу после разговора со мной он покинул Париж. Я понимаю, как ты благодарна мне».

Жюльетт отбросила письмо, крик отчаяния вырвался из груди. Она закрыла лицо руками и тихо зарыдала, волна безнадежности и тоски накатилась на нее, сменяясь волной страсти и сочувствия к Николаю.

Через полчаса в этом же подавленном настроении ее застал доктор Морозини. Его очень обеспокоил этот беззвучный плач. Он поставил свой чемоданчик, придвинул стул и сел рядом.

– Я могу вам чем-нибудь помочь? Скажите, что вас так расстроило?

Вначале она даже не пошевелилась, но несколько мгновений спустя опустила руки, и все еще не глядя на него, почти ослепшая от слез, нащупала письмо у своих ног и протянула доктору. Тот взял конверт и увидел, что она отворачивается, не желая показывать всю глубину личной трагедии. Врач прочел письмо, аккуратно вложил письмо в конверт.

– Не перечитывайте это письмо, – посоветовал Морозини.

Ее голос звучал неуверенно, в нем чувствовалась печаль.

– Я ощущаю страдания Николая, как свои собственные.

Доктор Морозини вздохнул, почувствовав силу любви, которая владела этой женщиной. Немногие способны сохранить в себе такое великодушие по отношению к мужчине, бросившему их. Большинство предавалось бы бессильным рыданиям и животному неистовству, но в случае его горя были бы вне себя от нескромного, яростного торжества.

Словно прочитав его мысли, Жюльетт, наконец, повернулась к доктору и пристально взглянула прямо в глаза.

– Мы с Николаем хотели прожить вместе всю оставшуюся жизнь. И знаете, ничто не способно ни в нем, ни во мне поколебать это решение.

– В таком случае, для вас настало время сосредоточиться исключительно на благополучии будущего ребенка. Слабая надежда, что может свершиться какое-нибудь чудо, которой вы тешили себя до сих пор, теперь окончательно рухнула.

Девушка неуверенно покачала головой, смахнув слезы, которые все еще текли у нее по щекам.

– Неужели у меня действительно оставались какие-то надежды, где-то там, на дне моей души, несмотря ни на что? Не уверена. И, наверное, никогда не узнаю, – она медленно поднялась, подошла к балюстраде лоджии, рассеянно всматриваясь в бескрайний горизонт итальянского пейзажа, открывающийся перед ней.

Доктор Морозини продолжал сидеть в кресле, пока она пыталась до конца осмыслить послание сестры и свое собственное состояние, вызванное им. Но заметив, что беззвучный плач не прекратился, и слезы по-прежнему текут по ее щекам, Морозини встал и подошел, протягивая носовой платок. Она вытерла глаза. Доктор понял, что подошел как раз вовремя: Жюльетт приняла какое-то решение. Сложив руки на груди и опершись на край каменной балюстрады, он ждал, пока она заговорит.

– Теперь я свободна, – сказала Жюльетт спокойно. – Не от Николая, как полагает сестра, ибо, как он сам однажды сказал, мы связаны с ним навеки, и я знаю, что это так. Моя свобода – это возможность вырастить ребенка в тех идеалах, за которые борется Николай в своей стране, – она слегка пожала плечами, как будто извиняясь. – Вам, наверное, кажется, что я говорю загадками, но вы ведь так мало знаете о моей жизни до приезда сюда.

– Я примерно представляю, хотя, конечно, не могу знать подробности, – он старался избегать каких-либо намеков, что ему хотелось бы услышать эти подробности, но в тайне надеялся: когда-нибудь Жюльетт расскажет ему все. С самого начала доктор воспринимал девушку как притягательную загадку, и интерес к ней с каждым днем усиливался.

– Теперь я знаю наверняка, что не могу вернуться в Париж, – в голосе прозвучала твердость, – не могу оставить своего ребенка. Для меня это совершенно неприемлемо, и я никогда не изменю своего решения.

– Но ведь что-то вызывало в вас сомнения. Что?

– Я боялась, что Николай может предъявить такие требования, которым не смогу противиться, – она заметила, как на лице доктора появилось озадаченное выражение. – Наверное, мне следует кое-что рассказать вам о тех обстоятельствах, которые изменили его и мою жизнь. Очень хотелось, чтобы вы поняли. Вы так добры ко мне.

– Жюльетт, вы моя пациентка. И все, что я делаю – для вашего же блага.

Когда Жюльетт коротко пересказала основные факты своей жизни, доктор согласился, что возвращение в Париж будет ошибкой. Кроме того, у Морозини были и свои причины так думать. Он не любил баронессу де Ландель за высокомерие и вечную раздраженную неудовлетворенность всем и вся, он жалел ее несчастного мужа, выздоровлению которого помешало желание баронессы вернуться в Париж. Деревенская тишина и покой ее не устраивали. Жюльетт тоже слишком долго находится в ее власти. Нетрудно предвидеть, что всю будущую жизнь ребенка баронесса свяжет с интересами ателье Ландель, он превратится всего лишь в еще одно средство процветания ее любимого детища. Какие бы этот ребенок ни лелеял мечты и ни строил планы, вступая в сознательную жизнь, все будет беспощадно и цинично уничтожено баронессой, не побрезгующей для этого ничем.

– Ну что ж, теперь, когда Париж остался позади, где же вы думаете начать все заново?

Жюльетт бросила взгляд в сторону гор.

– Это зависит от ряда вопросов, которые мне еще предстоит решить. Но, доктор, – добавила она с улыбкой, но вполне серьезно, – я обещаю, вы будете первый, кто об этом узнает.

Когда Морозини ушел, Жюльетт написала два письма. Первое было адресовано Денизе, в нем Жюльетт настаивала на своем первоначальном решении никогда не расставаться с ребенком и попытаться зарабатывать на жизнь самостоятельно. Она также умоляла сестру не разрывать родственные отношения, так как эта связь за время, проведенное вместе, стала значить для нее очень много. Запечатав письмо, Жюльетт подумала, что теперь Дениза может в любую минуту появиться в Каза Сан Джорджо, преисполненная гнева, но какой бы ни была буря, она все равно со временем утихнет. Денизе не удастся добиться своего.

Второе письмо предназначалось для Фортуни. В нем Жюльетт сообщала о своих обстоятельствах и спрашивала, не найдется ли для нее место швеи в его ателье, надеясь, что Фортуни, знакомый с ее мастерством, не откажется принять на работу. Написав адрес на конверте, она добавила: «Лично в руки», так как понимала – письмо должно быть прочитано только маэстро, и надеялась, что он отнесется к ней с уважением, и, хотя бы в течение какого-то времени, согласится сохранить инкогнито Жюльетт.

В тот же день Антонио, отправившись на своей повозке в Лукку за продуктами, отослал оба письма.