Текст книги "Суд присяжных. Особенности процесса и секреты успешного выступления в прениях"

6.2. Нравственная оценка преступления

В юридических вузах изучают такой предмет – этику. Этика, в свою очередь, изучает мораль и нравственность. По Гегелю, нравственность – это внутренняя установка индивида действовать согласно своей совести и свободной воле – в отличие от морали, которая, наряду с законом, является внешним требованием к поведению индивида. Нравственная оценка не пропечатана в кодексах, она стремится к закону, но иногда и противоречит ему. Сегодня преступлением не считается, например, занятие бизнесом, а три десятилетия назад за «спекуляцию» можно было сесть надолго. Юрий Деточкин в фильме Эльдара Рязанова «Берегись автомобиля» совершал преступления, угонял машины. Но это только в глазах закона. А с точки зрения общественной нравственности он делал благое дело, так как таким образом наказывал жуликов. Нравственная оценка деяния – это такая легкая, почти невидимая дымка. Если вы как судебный оратор умеете ее увидеть или, скажем так, унюхать, почувствовать, ваша задача донести ее ощущение до присяжных. Уверяю вас, если эта дымка существует не только в вашем воображении, присяжные ее уловят из ваших слов мгновенно!

В «Суде присяжных» мы рассматривали дело об убийстве руководителя детского дома. Много было сказано хороших слов в процессе об этом человеке – как он заботился о детях, как его ценили коллеги и начальники. А дети упорно молчали и не говорили ничего, когда их допрашивали в качестве свидетелей. Подсудимым был бывший воспитанник этого детского дома, парень сложный и вполне, по описаниям его личности, заслуживший быть посаженным за убийство хорошего человека. Он не признавался, за что убил, а потому обвинительный вердикт был неминуем. Ситуацию переломила видеозапись, в которой было видно, как некоторые детдомовцы в сопровождении педагога регулярно ездят куда-то в микроавтобусе без окон, отъезжая от ворот утром и возвращаясь к вечеру. Версия педагога была – часто ездили в музей и на экскурсии. Дети молчали, даже на вопрос о музее, что они там видели, отвечали что-то невнятное. При этом у детей-сирот водились карманные деньги в суммах, которые не могли не вызывать удивление. Пришлось предположить, что дети ездят зарабатывать. Как? «Не важно. Грузить мешки с яблоками или попрошайничать – в любом случае использовать подневольный труд, тем более детей, аморально». И это все организовал директор, или, как минимум, он знал о происходящем. Присяжные уловили эту тонкость и сделали все, чтобы подсудимый получил наименьшее наказание. Причем заявленное мной «не важно» возымело нужный эффект. Присяжные посчитали, что «грузить яблоки» и «попрошайничать» – это одинаково подневольный труд, и правильно, конечно, сделали. Вот в чем разница между присяжными и обвинительной системой. Как между классической и позитивной школой уголовного права. Представитель классической школы Джон Локк, в частности, утверждал, что только закон может быть мерилом хорошего и дурного, которое легло в основу принципа уголовного права, обычно выражаемого формулой «nullum crimeu, nulla poena sine lege» («нет преступления, нет наказания без указания на то в законе»).

Идеи, разработанные позитивистами в области теории наказания, базируются на естественнонаучном подходе к изучению личности преступника и причин преступности (индивидуальных и социальных). Представители позитивной школы считают, что наказание – не универсальное и не единственное средство борьбы с преступностью, а, скорее, это особая предупредительная мера. Наказание обусловлено состоянием общества в конкретную историческую эпоху, уровнем его развития и культуры. Поэтому наказание следует определять, исходя из знания исторического хода развития данного института, оно «не вечно и не абсолютно, а изменчиво и относительно и потому гуманно».

Иными словами, когда рассматривается громкое резонансное дело, например вызвавшее общественный интерес количеством жертв или хитроумностью замысла (вспомним норвежского стрелка Брейвика, убившего более 70 молодых людей на острове Утоя), то общество делится как бы на два лагеря. Первый лагерь – это простые люди (потенциальные присяжные). Их интересует, как, почему, по каким побуждениям совершил этот вроде нормальный человек такое преступление.

Второй лагерь – это в основном те, кто относится к правоохранительной или судебной системе. Они стремятся понять самое «деяние»; то есть их интересует только юридическая оценка. Следователя и прокурора в большей степени волнует, как квалифицировать преступление, по какой части какой статьи Уголовного кодекса, есть ли там отягчающие обстоятельства и т. п. Они зачастую забывают о том вопросе, который легкой дымкой витает в общественном мнении: «Как же так? Отчего так?» Они просто технически разбирают дело, как им положено, и все.

В этом, кстати, зачастую и кроется недостаток государственных обвинителей, выступающих в суде, их слабое место. Они – яркие представители классической школы уголовного права, а потому отстают от жизни.

Буквально за два дня до написания этих строк мы с коллегами были в Московском городском суде, в апелляционной инстанции по обжалованию «стражных постановлений» нижестоящих судов. Имели счастье лицезреть прокурора, отбывающего повинность по поддержанию судебных актов, вынесенных в пользу следователя. Этот прокурор удивительно походил на того, которого мы видели в суде первой инстанции. Отличие было лишь в том, что в первой инстанции прокурор говорил мужским голосом, а в апелляции была прокурор-женщина.

На вопрос суда о мнении прокурора представитель этого старейшего органа России вставал и говорил примерно такие слова: «Решение суда первой инстанции вынесено без нарушений действующего законодательства, законно и обоснованно, суд первой инстанции проверил доводы следствия и дал им надлежащую оценку, мера пресечения в виде заключения под стражу применена при наличии законных оснований. Оснований для избрания иной меры пресечения не имеется, по мотивам, изложенным в ходатайстве следователя».

Мы с коллегами пришли к выводу, что каждый прокурор, говоря похожую фразу в тех или иных вариациях, просто тратит время и деньги налогоплательщиков, то есть мои в том числе, посещая суд. Такое «мнение прокурора» просто кочует из постановления в постановление, хотя можно было просто присылать его в письменном виде по всем делам, а в суды вообще не ходить, так как там справятся и без «их мнения».

Такое прокурорское клише проходит в федеральном суде перед федеральным судьей, но в суде присяжных это не пройдет. Поэтому прокуроры так не любят суд присяжных, там ведь нужны ораторы, а не «заводные звуковые шкатулки». Многие мои коллеги-адвокаты знают это слабое место и активно пользуются этим знанием, строя защиту на жизненных и бытовых нюансах дела.

Как я неоднократно говорил уже, присяжные не говорят в совещательной комнате о преступлении как деянии. Они обычно ограничиваются фразой: «То, что случилось, – просто ужасно». В основном они дискутируют по поводу «мог или не мог подсудимый совершить этот ужас, а если мог, то почему, или почему точно он не мог».

Этот эффект поведения присяжных П. Сергеич сопоставляет с философскими рассуждениями Шопенгауэра так: «… несмотря на безусловную необходимость наших поступков по закону причинности, всякий человек считает себя нравственно ответственным за свои дурные поступки и считает так потому, что сознает, что мог бы не делать их, если бы был иным человеком; таким образом, основанием нравственной ответственности служат не отдельные преходящие поступки человека, а его характер; он сознает, что должен нести ответственность именно за свой характер. Так же относятся к этому и другие люди: они оставляют в стороне самое деяние и стараются только выяснить личные свойства виновника: „он дрянной человек, он злодей“, или „он мошенник", или „это мелкая, лживая, подлая натура"; таковы их суждения, и упреки их обращаются на его характер».

Подытоживая вышесказанное: защитник обязан, кроме юридической оценки деяния, в своей речи сосредоточиться на нравственной его оценке. «Почему, отчего, как же так, можно ли в это поверить?» – вот далеко не полный перечень вопросов, которые должны звучать, необязательно вслух. Кстати, следует сказать, что не всегда нужно озвучивать устоявшиеся в общественном сознании представления о нравственности, но, может быть, имеет смысл кое-где быть новатором? Я говорю о том, что можно позволить себе при определенных обстоятельствах указать на имеющуюся косность общественного мышления, его заблуждение, основанное на устаревших представлениях. И отсюда сделать вывод, что если бы мы – общество – не блуждали в плену застарелых и уже покрывшихся плесенью традиций, то и преступления бы не произошло. Как пример, можно привести дело об убийстве матери собственным сыном из-за того, что мать противилась его ранней женитьбе на девочке из его рок-группы, принося сегодняшнее счастье сына в жертву его обязательному окончанию университета и дальнейшему карьерному росту.

«Кто спорит, что это – правильно: обучаться в университете и делать карьеру? Кто спорит, что мать, придерживающаяся консервативных взглядов в воспитании ребенка, имеет на это право. Кто спорит, что высшее экономическое образование и должность финансового директора предприятия в будущем перспективнее сегодняшней свадьбы между двумя участниками молодежной рок-группы, последствием которой могут стать малообеспеченные дети неудавшихся музыкантов. Но… Это в средние века музыканты не имели перспективы стать богатыми и знаменитыми, кроме истинных гениев при дворе Короля. Это в годы финансовых кризисов начала XX века можно было умереть с голоду, если ты не скопил капитал, играя на бирже, и не диверсифицировал свои финансы, застраховав себя от кризиса прежде всего своими экономическими знаниями. Может быть, если бы мать дала возможность сыну выбрать самому свой путь, не случилось бы этого жуткого преступления, когда любящий сын убивает любящую мать из-за любви к будущей матери его детей.»

6.3. Творческая обработка обычных слов

Как писал П. Сергеич: «Прочтите любую речь истинного оратора, и вы убедитесь, что, будучи обвинением или защитой, она есть вместе с тем художественное произведение. Это объясняется тем, что творчество в судебной речи по существу своему соответствует творчеству человека в области искусства вообще».

Трудно с этим поспорить. Я вообще считаю, что адвокат – это творческая профессия, а потому адвокат не должен быть связан приходом в офис с десяти утра до шести вечера. Мысль может прийти в голову, когда ты ее (голову) намыливаешь в душе, а не тогда, когда ты ее зовешь, сидя перед монитором компьютера. Как рассказывал мой один коллега-адвокат, причиной его развода с первой женой было непонимание его творческой натуры. Он рассказывал:

«Сижу дома, время к обеду скоро. Сижу в кресле и думаю. Периодически она ходит вокруг меня и спрашивает: „Ты чего, на работу не пойдешь сегодня?"

Отвечаю: „Я на работе. Я думаю. Моя работа – думать, мне за это платят".

Жена: „А… ясно. Ну, пока ты думаешь, сходи мусор выброси"».

В настоящем параграфе я не буду говорить вам, как «творить». Творческий процесс каждый осознает для себя сам.

«Глядя на рабочего, который копает длинный ряд ям, укрепляет в них высокие столбы на определенных расстояниях, соединяет их несколькими пучками проволоки, я не могу отрицать целесообразности и пользы его труда; я, однако, не назову это творчеством», – писал П. Сергеич.

Но если, например, этот рабочий украсит столбы резьбой или распишет красками, то этот процесс станет творческим, я полагаю. Как один португальский, по-моему, плиточник-облицовщик разными плитками, привозимыми туристами, украсил лестницу, рядом с которой жил, сделав ее достопримечательностью своего города.

Так что речь может идти о художественной обработке произведения – вашей речи, и существенную роль здесь играет интонация. И лучше я вместо попытки описания приведу пример специального упражнения, которое даст почувствовать, о чем речь.

Попробуйте раскрасить интонацией басню. Любую. Мы в проекте «Суд присяжных» ради смеха (и не только) как-то разыграли перед присяжными короткую историю с выступлениями в прениях прокурора и адвоката в деле по обвинению лисы в хищении сыра. Видеоролик с этой басней Крылова в нашем исполнении вы можете найти в Интернете на сайте YouTube. Суть такова: берется басня, в данном случае «Ворона и

Лисица», и озвучивается с обвинительным уклоном и с уклоном защитительным. Запишите себя на видео или на диктофон и слушайте. Повторяйте несколько раз, пока вам не понравится. Становитесь попеременно защитником и обвинителем, произнося один и тот же текст. Свой разбор басни я привожу ниже в виде таблицы, выделяя акцентируемые слова жирным шрифтом, сначала со стороны обвинения, потом защиты.

Судья:

 
Слушается дело по обвинению лисы…
«Уж сколько раз твердили миру,
Что лесть гнусна, вредна; но только все не впрок,
И в сердце льстец всегда отыщет уголок…»
 

Обвинительная речь прокурора:

Защитительная речь адвоката:

Каждое уголовное дело, особенно в части произнесения речи, дает возможность проявить свою творческую натуру. Но чем отличается художник, умеющий рисовать яблоко, от художника, могущего продать свой рисунок задорого, да так, чтобы им восхищались? Элементом чего-то нового, что и принято называть творчеством, а не ремеслом. Мне довелось познакомиться с одним художником, работающим в стиле гиперреализма. Его произведения, написанные маслом, были настолько реалистичны, что казались нереальными. Что-то в них такое было, что позволяло сказать: это не картина на холсте маслом, это фотография, усиленная цветофильтрами «фотошопа». На выставке его произведений, бывало, даже коллеги по цеху подходили поближе и пытались сковырнуть слой краски, чтоб понять, что это не фотография, а картина.

Я спросил: «В чем ты видишь необходимость так тщательно выписывать каждую прожилку на листочке или каждую капельку росы на травинке?? Ведь в XXI веке есть цифровая фотография для этого?»

Он отвечал: «Фотография не покажет того, что я пишу. Я выставляю на описываемые предметы (ягоды, фрукты, цветы и т. п.) свет так, каким он не бывает в природе. Солнце светит либо отсюда, либо отсюда. Лампы на потолке освещают предмет сверху, окно сбоку… Я выставляю юпитеры со всех сторон, чтобы показать внутренний свет и именно его отобразить. Я называю это Божественным светом, то есть хочу показать тебе знакомое яблоко, но так, как ты его никогда в природе не видел. Не все это видят, конечно, и иногда обо мне говорят как о художнике без фантазии. Поэтому иногда я позволяю себе похулиганить, рисую, например, персик на столе, а отражается на поверхности стола тот же персик, только с гнильцой или плесенью.»

Каждый оратор должен обладать фантазией. Это качество, врожденное у каждого человека, разве в детстве кто не отстреливался от «Фоккеров», сидя в коробке из-под телевизора, изображая стрелка «Ил-2»? Или не прыгал со стула на кровать, так, чтобы не упасть в кипящую лаву? С возрастом наша фантазия отнюдь не развивается, а наоборот, сходит к минимуму. И без должной тренировки может совсем исчезнуть, освободив место сухим словосочетаниям о статьях закона и его применении, о голых фактах и их роли в юридической квалификации деяния. От такой речи присяжные не заплачут, а уснут. А судебному оратору надо, чтобы плакали там, где надо бы заплакать! Но, как говорил Гораций: «Плачь сам, если хочешь, чтобы я плакал».

И как говорил в своей замечательной книге «Искусство речи на суде» П. Сергеич: «Вы любите людей, вы чувствуете поэзию жизни, вы хотите быть оратором-художником. Возьмите у секретаря ваше дело в истрепанной синей обложке, положите его у себя на столе и вечером, в тиши своего кабинета, прочитайте его не спеша; прочитайте раз, другой, третий. На каждой странице, где-нибудь в уголке, вы заметите несколько букв: это называется скрепою следователя. Читайте дело, и пусть на каждой странице его явится ваша скрепа, загорится и засветится ваша мысль и ваше чувство; и если, перелистывая его измятые страницы, вы на минуту станете поэтом, если раскинутся над вами пламенные ветки волшебного дерева, распахнутся крылья божественной фантазии, не бойтесь этой минуты! – придя на суд, вы скажете вашим слушателям настоящую речь».

6.4. Построение речи

6.4.1. О письменной подготовке. Как уже говорилось прежде, лучший экспромт – экспромт, заготовленный заранее.

Некоторые, в том числе и я, не буду скрывать, любят экспромты, иногда они выходят очень даже ничего. Основан их успех прежде всего на хорошем знании материала, тогда мысль сама выводит вас на удачное сравнение или иной речевой оборот. Но не стоит думать, что вы – гений экспромта. Лучшая речь – заранее заготовленная и положенная на бумагу. Читать ее с листа не нужно, перед присяжными вы должны выступать «без бумажки». Но готовить речь письменно обязательно. Опять же, вы имеете право попросить судью вашу письменную речь приобщить к делу. Только делать это нужно в процессуальной форме правильно, не протягивая судье «прения», то есть устную речь, записанную на бумагу, что вызовет только улыбку и отказ, а в виде предлагаемых вами письменных формулировок по вопросам, указанным в пунктах 1–6 части первой статьи 299 УПК РФ. Под видом таких формулировок обычно судья получает прения, записанные на бумагу, и может ими воспользоваться при вынесении приговора, что, конечно, актуально больше для суда без присяжных. Присяжные будут вас только слушать, а поэтому не поленитесь взять ручку и бумагу или включите свой компьютер и программу текстового редактора. И пишите, пишите, пишите. Чтобы запомнить.

Как говорил Цицерон в своих трактатах об ораторском искусстве: «Справедливо говорится, что порченая речь развивается порченой речью и даже очень легко».

Цицерон понимал, что хоть и полезно говорить часто без приготовления, однако же гораздо полезнее дать себе время на размышление и зато уж говорить тщательней и старательней.

«А еще того важней другое упражнение, хоть у нас оно, по правде сказать, и не в ходу, потому что требует такого большого труда, который большинству из нас не по сердцу. Это – как можно больше писать. Перо – лучший и превосходнейший творец и наставник красноречия; и это говорится недаром. Ибо как внезапная речь наудачу не выдерживает сравнения с подготовленной и обдуманной, так и эта последняя заведомо будет уступать прилежной и тщательной письменной работе. Дело в том, что когда мы пишем, то все источники доводов, заключенные в нашем предмете и открываемые или с помощью знаний, или с помощью ума и таланта, ясно выступают перед нами и сами бросаются нам в глаза, так как в это время внимание наше напряжено и все умственные силы направлены на созерцание предмета. Кроме того, при этом все мысли и выражения, которые лучше всего идут к данному случаю, поневоле сами ложатся под перо и следуют за его движениями; да и самое расположение и сочетание слов при письменном изложении все лучше и лучше укладывается в меру и ритм, не стихотворный, но ораторский: а ведь именно этим снискивают хорошие ораторы дань восторгов и рукоплесканий. Все это недоступно человеку, который не посвящал себя подолгу и помногу письменным занятиям, хотя бы он и упражнялся с величайшим усердием в речах без подготовки. Сверх того, кто вступает на ораторское поприще с привычкой к письменным работам, тот приносит с собой способность даже без подготовки говорить, как по-писаному; а если ему случится и впрямь захватить с собой какие-нибудь письменные заметки, то он и отступить от них сможет, не меняя характера речи. Как движущийся корабль даже по прекращении гребли продолжает плыть прежним ходом, хотя напора весел уже нет, так и речь в своем течении, получив толчок от письменных заметок, продолжает идти тем же ходом, даже когда заметки уже иссякли» (Цицерон).

6.4.2. О расчетах. Еще Квинтилиан учил, что речь перед слушателями надо тщательно рассчитать. Речь – это не учебник по федеральным общеобразовательным стандартам: Предисловие, Введение, Основная часть, Заключение, Вспомогательный материал. Речь – это двухминутная история Федора Плевако про старушку и чайник или шестнадцать часов выступления Джозефа Юма. Иными словами, нет специальной формы речи, которую, наподобие формы заявления о взыскании алиментов, вы могли бы увидеть на доске документации районного суда. Каждая речь уникальна! Возьмите учебник риторики, и вы увидите, что нет рецепта, как излагать факты и обстоятельства: с начала, конца или середины. Никто не даст точного ответа на вопрос: нужно ли критиковать версию оппонента или вообще от критики воздержаться, ограничившись любимым выражением адвоката Генриха Падвы: «Допустим, следствие право… Допустим…». Единственное, что хочется сказать, – это то, что речь в любом случае должна быть поделена на части, а они соединены логикой. И то, что вашу речь лучше просчитать по времени.

Одной из причин, вызывающих трудности восприятия чужой речи, является скорость передачи информации. Темп речи среднестатистического россиянина составляет 60-100 слов в минуту, предел восприятия речи без напряжения – 170 слов в минуту. За пределами этой скорости восприятия происходит расконцентрация внимания, и слушатель перестает слышать. Скорость речи профессиональных русскоязычных дикторов радио и телевидения, например, составляет 130–140 слов в минуту. Так что если вы имеете привычку говорить как пулемет, то рискуете оказаться за пределами скорости восприятия информации обычным присяжным.

6.4.3. Об идее. Основная мысль, то есть идея, это то, вокруг чего будет строиться ваша речь.

Что это будет, вам виднее. Условно это выглядит так.

А) Подсудимый невиновен полностью, так как

♦ не было деяния как такового (события преступления);

♦ деяние было, но подсудимого там не было (это – не он!);

♦ это точно не он, потому что это другой, и вы знаете, кто;

♦ подсудимый там был, но это не он, потому что… (мало ли кто еще мог);

♦ это он, но он законно оборонялся;

♦ это он, но он был невменяем.

Б) Подсудимый виновен частично, так как:

♦ деяние совершил, но не то, в котором его обвиняют (не умышленно, а по неосторожности, например, или при превышении пределов необходимой обороны);

♦ действовал в состоянии аффекта;

♦ умысел был направлен на другое преступление (убийство, сопряженное с разбоем, отличается от убийства на почве личной неприязни, если хищение имущества произошло после убийства и с ним не было связано изначально);

В) подсудимый виновен полностью, но есть много смягчающих обстоятельств.

Пункты А и Б требуют от вас титанической работы по оценке доказательств и выстраиванию логической цепочки от одного факта к другому.

В случае пункта В все зависит от вашего мироощущения или даже настроения. Может, вы будете говорить о «бессознательном правосудии жизни» или «слепой, жестокой и несправедливой власти случая над судьбой человека», а может, об исключительных достоинствах человека, который оступился один раз всего, или вообще найдете что-то неординарное, как нашел Ф. Плевако в деле о вороватом священнике, когда сказал: «Перед вами сидит человек, который тридцать лет отпускал вам на исповеди грехи ваши. Теперь он ждет от вас: отпустите ли вы ему его грех?»

Лучшая идея та, которая не только доказывает факт отсутствия преступления, но и заодно оправдывает преступление, если все-таки в его отсутствие присяжные не поверят.

6.4.4. О вступлении. По теории ораторского искусства Цицерона, вступление к речи должно быть спокойным, а не патетическим, но обязательно блестяще отделанным. Спокойствие оратора должно с первых же фраз внушить слушателям уверенность в его правоте, а тщательная отделка речи – пленить слушателей с самого ее начала. Поэтому вступление – важнейшая часть речи. Во вступлении, в отличие от основной части речи, не стоит говорить слишком просто, шутить или употреблять разговорный язык, но в то же время умеренно следует употреблять восклицания или олицетворения.

В общем, можно сказать, что вступление – это как маленькая речь, у него должны быть свои маленькие вступление, основная часть и заключение.

В то же время нельзя не сказать, что если идея вашей речи заключается в полной невиновности вашего подзащитного из-за топорно проведенного следствия (что, увы, часто бывает), то вам стоит запомнить пример вступления речи Цицерона, который дважды начинал свое выступление прямым обращением. Ученые-исследователи гения Цицерона говорят, что вступление к 1-й речи против Катилины – скорее исключение из правил для традиционного его вступления, хотя сам Цицерон считал эти речи вершиной своего мастерства, поэтому рекомендую запомнить этот прием, которым лично я несколько раз пользовался.

Вступление начиналось с прямого обращения: «Quous-que tandem abutere, Catilina, patientia nostra?»

«Когда же, наконец, Катилина, перестанешь ты злоупотреблять нашим долготерпением?..

Когда же прекратится оскорбительная безнаказанность твоих безумных происков?

Когда положишь ты предел своей необузданной, надменной отваге?» («Речи против Катилины», I, 1, § 1).

Именно этой речи мы с вами обязаны появлению в нашем словесном обиходе фразы: «O tempora! O mores! – О времена, о нравы!»

Тысячи людей тысячи раз произносили эту фразу, но не знали, откуда она. Теперь вы знаете и можете этим знанием поделиться с присяжными. Это сказал Цицерон. Хотя… как мы с вами уже выяснили в предыдущих главах, это выражение вполне могло быть цитатой, которую Цицерон не поленился употребить к месту.

Задав несколько жестких вопросов, Цицерон воскликнул: «О времена, о нравы! Все знает сенат, все видит консул; а этот человек еще жив!.. Да и только ли он жив? Нет, он приходит в сенат, участвует в общественном совещании, своими глазами намечает убийство каждого из нас. А мы тем временем, мы, храбрые люди, считаем свой долг перед государством исполненным, если нам удалось избегнуть его преступных ударов».

В этом коротком отрывке видны особенности стиля Цицерона. Его талант оратора проявляется в исключительно гармоничном ритмическом построении фраз. Может быть, сейчас для нас это звучит слишком пафосно, но тогда в Риме именно так и следовало говорить.

Возьмите этот прием Цицерона и попробуйте переложить его на современный язык, обращаясь к правоохранительной системе. У вас получится примерно так:

«Доколе наши следователи будут передавать дело в суд недорасследованым?

Когда мы увидим прокурора, не утвердившего откровенно сырое обвинительное заключение?

Когда нас с вами, а скорее только вас, уважаемые дамы и господа, перестанут держать за статистов, не могущих разглядеть завуалированное неумение работать?»

Вообще ритм очень важен для вступления защитительной речи. Он помогает сразу понравиться присяжным, а это обязательно с самого начала речи. У Цицерона за тремя небольшими симметрично построенными фразами следует более длинная, разбитая на несколько частей. Каждая из этих частей начинается одинаково со слова «когда», образуя, таким образом, стройную звуковую фигуру.

Симметричная конструкция периода речи в сочетании с одинаковыми окончаниями частей этой симметричной конструкции, усиленная градацией, – это и есть гениальный цицероновский стиль, завораживающий слушателя ритмом первых фраз.

Причем окончание последней фразы, очевидно, нарушает симметрию, но это, как ни странно, ее же и усиливает. Вот еще пример, вступление к 4-й речи против Катилины:

«Ego multa tacui, multa pertuli, multa concessi, multa meo quodam dolore in vestro timore sanavi. – О многом я смолчал, многое перенес, многое простил, многое направил к лучшему ценою действительной боли для меня и одного лишь страха для вас».

Или вот еще пример симметрии, из 4-й речи:

«Quare, patres conscripti, consulite vobis, prospicite patriae, conservate vos, conjuges, liberos fortunasque; populi Romani nomen salutemque defendite, mihi parcere ac de me cogitare de-si-nite. – Итак, сенаторы, позаботьтесь о самих себе, порадейте о государстве; охраняйте самих себя, жен, детей и имущество ваше, защищайте честь и благополучие римского народа; меня же щадить, обо мне думать перестаньте».

Видите, как он сделал? В первых фразах поставил глаголы на первое место, а в последней – в конец. Получилось гармонично, и, на мой взгляд, остается в памяти.

Я не буду очень полно разбирать на страницах этой книги искусство речи Цицерона, есть люди, понимающие в этом больше меня и написавшие значительное количество трудов по этому поводу. Я хочу, чтоб вы прониклись интересом к этому и сами, взвалив лопату терпения на плечо, отправились копать глубже.

6.4.5. О заключении. Стоял я как-то в арбитражном суде города Москвы перед входом в зал суда, ждал начала процесса и беседовал с клиентом, генеральным директором одной компании, отставным летчиком-снайпером, полковником ВВС, летавшим на «МиГ-29». Стоит полковник, платочком смахивает пот со лба и нервничает.

Я спрашиваю: «Что, заболели, что ли?»

Он: «Нет, волнуюсь очень! Как вы не волнуетесь, не понимаю?»

Улыбаюсь: «А я не понимаю, как вы там на самолетах летаете и не волнуетесь. Я только в кресло сажусь пассажирское изредка, так мне валерьянку нужно пить сразу. Как вы на этих тяжелых штуках летаете, не понимаю…»

Летчик приободряется: «Да, сравнил, там все проще!!! Взлет – опасен, полет – прекрасен, посадка… посадка – сложна!»

Этот пример замечательно подходит к судебной речи:

♦ вступление опасно (слушателям вы можете сразу не понравиться, встречают же «по одежке», то есть по первому впечатлению);

♦ основная часть речи – прекрасна (вы все подготовили заранее, вы прекрасно знаете дело, ваша речь написана, вы уже удачно «взлетели», теперь летите, и вас никто не остановит, ваши слова впитывают присяжные, и вы видите результат в виде широко раскрытых немигающих глаз, устремленных на вас…);

♦ заключительная часть речи (peroratio) – сложна, как посадка самолета.

По теории Цицерона, заключение должно отражать искренность чувства, темперамент и пафос оратора, однако соответствующий ее предмету. В заключении ритм не так важен, как во вступлении. Именно тут уместнее использовать патетические фигуры: обращение, олицетворение, восклицание, а во времена Цицерона еще и молитвы. Заключения к вышеупомянутым Катилинариям Цицерона содержат обращение к богам и советы гражданам помолиться.

И все же главное, что должно обязательно присутствовать в заключении, – доказательство искренности чувства, вложенного оратором в свои слова.