Текст книги "Записки археографа"

Из Невьянска уже объединённый отряд перебрался в Шалинский район Свердловской области, где к нам присоединился В. А. Липатов, филолог, когда-то работавший в экспедиции с Е. И. Дергачёвой-Скоп[403]403
  К сожалению, на следующий год В. Липатов отбыл в долгую зарубежную командировку и уже не смог продолжить экспедиционную работу


[Закрыть].

Первый экспедиционный год закончился появлением на истфаке небольшой коллекции рукописных и старопечатных книг, это заметно оживило интерес студентов к изучению книжно-рукописной традиции, древнерусского певческого искусства, истории старообрядчества, да и история Урала XVIII в. оказывалась намного интереснее, чем представлялось по привычному курсу, читавшемуся на факультете. Возникла задача по описанию полученных рукописных и старопечатных книг, введению их в научный оборот, то есть появились условия для организации постоянной работы – и это было основой будущей лаборатории. Отмечу особо: книжно-рукописное собрание Уральского университета создавалось на пустом месте. У нас не было рукописей в научной библиотеке, как в Московском университете; сюда не поступало пожертвований вроде ценнейшего собрания академика Μ. Н. Тихомирова, оказавшегося в Государственной публичной научно-технической библиотеке (Новосибирск). О существовании рукописей, полученных филологами в 60-е гг. и хранившихся на филфаке, я узнал, кажется, только в году 1977-1978-м.

Работа в составе объединённой экспедиции была, без сомнения, полезной. Но не обошлось и без проблем. Между московскими и свердловскими студентами отношения складывались непросто. Дело было вполне обыкновенным – своего рода «дедовщина» старших и более опытных студентов-москвичей по отношению к новичкам-свердловчанам. Дело кончилось тем, что студенты-старшекурсники заявили мне, что впредь с москвичами работать не будут. Кроме этого, было ясно, что московская экспедиция откажется в дальнейшем оставлять находки в Свердловске. В МГУ, например, поступали все книги (их было немало), полученные в Пермской области, под предлогом отсутствия специалистов по их описанию в Пермском университете. Почему Свердловск в таком случае мог стать исключением? Если Уральский университет хочет впредь пополнять своё собрание, то надо работать самостоятельно и, главное, подготовить специалистов различного профиля.

Для создания самостоятельной экспедиции требовалось выполнить несколько условий.

Первое – деньги. На суточные пятьдесят копеек на участника экспедиции, как полагалось по расценкам Минвуза, нормально работать не удастся. Кроме этого, требовался автотранспорт, горючее, спальные мешки, палатки… Надеяться на то, что университет выделит на это средства на второй (а если точнее, то на первый) год самостоятельной экспедиции, не приходилось.

Выход нашелся неожиданно. В Верхотурье создавался краеведческий музей, и художники, взявшиеся за это дело, вскоре поняли, что без историков им не обойтись. Поскольку я часто бывал в этом старейшем городе области, то обратились ко мне. Был заключён хоздоговор, который позволил не только два года финансировать экспедицию, но и содержать сотрудников археографической лаборатории, которая фактически была создана в 1975 г. Взамен мы должны были написать историю Верхотурья, разработать музейно-экспозиционный план и по возможности собрать этнографический материал[404]404
  Исторический очерк писали Б. Б. Овчинникова, В. А. Оборин, Г. В. Яровой, Л. А. Ольховая, Р. Г. Пихоя. Музей был открыт в конце 1976 г. Художники, создавшие музей, – А. Россошанский, А. Гриненко.


[Закрыть].

Вторая проблема – обучение участников экспедиции – была решена наилучшим образом. Узнав о наших проблемах, А. И. Рогов предложил прочитать лекции о круге чтения.

Но появилась и третья проблема. После моего отказа от совместной работы с археографами МГУ весной 1975 г. в ректорат Уральского университета поступило письмо заместителя академика-секретаря Отделения истории АН СССР, члена-корреспондента АН СССР И. Д. Ковальченко. В этом письме был выражен решительный протест против того, чтобы Уральский университет самостоятельно вёл полевые археографические исследования. И. Д. Ковальченко был ещё и заведующим кафедрой истфака МГУ, на которой работала И. В. Поздеева. Я – старший преподаватель, диссертация в ВАКе и ещё не утверждена, а тут – один из руководителей исторической науки…

Пошел объясняться в ректорат, к проректору по науке, будущему академику А. Т. Мокроносову. Разговор получился короткий:

Вас финансирует Московской университет?

Нет, – отвечал я.

Тогда он порвал письмо и велел заниматься подготовкой к экспедиции[405]405
  Много позже, уже в конце 1991 г., об этом письме мне напомнил сам Иван Дмитриевич Ковальченко (тогда академик-секретарь Отделения истории), рассказал об обстоятельствах его появления и извинился.


[Закрыть].

Экспедиция 1975 г. Сылва. На могиле старообрядческого старца о. Ефрема

Экспедиции как 1975 г., так и 1976-го были очень важны – они заложили основы организации полевых археографических исследований в Уральском университете.

Число участников экспедиций быстро росло. В экспедиции 1974 г. участвовало 10 свердловчан, в 1975 г. – 23, в 1976-м – 36, в 1977 – 44 человека, что сразу же делало её самой крупной в стране. Требовалось тщательно спланировать будущие маршруты экспедиционных отрядов (как правило, двух-трёх); необходимо было подготовить начальников небольших экспедиционных групп из двух-трёх человек, где старшим был участник, имевший два-три года экспедиционного опыта; закладывались традиции экспедиционного быта, которые сплачивают людей. Экспедиция держалась на О. А. Мельчаковой, Η. П. Парфентьеве, Н. А. Мудровой, В. И. Байдине, А. Г. Мосине, Л. А. Бруцкой, А. Т. Шашкове, А. А. Гриненко, Е. П. Пироговой… Этот список можно было бы с лёгкостью продолжить. За каждым были несколько экспедиционных сезонов, организационный опыт и ответственность, научная проблематика и увлечённость.

Рос фонд рукописных и старопечатных книг, а вместе с этим росло понимание, что культурная традиция старообрядчества – это отнюдь не традиционная культура крестьянства. В условиях Урала книжно-рукописная традиция лучше сохранялась на заводах – Невьянском, Нижне-Тагильском, Нижне-Иргинском, Черноисточинском, Висимском, в сёлах, прежде приписанных к заводам. Исследования в окрестностях Верхотурья доказали, что в православной среде не только не сохраняется книжная культура прошлого, но и обычные исторические предания встречаются намного реже. Старообрядчество же оказалось чрезвычайно пластичным: сохраняя верность религиозным традициям, восходящим к XVII в., оно прекрасно приспосабливалось к изменяющимся экономическим условиям. Это отличало наши подходы к изучению старообрядчества от тех, которые развивались в МГУ, Пушкинском Доме, в Сибирском отделении АН СССР, где старообрядчество было связано с культурой крестьянства.

Мне пришлось изменить предмет своих учёных занятий – не без сожаления переключиться с Древней Руси на историю Урала. Надо было руководить дипломными работами по проблематике лаборатории, формулировать темы для научных исследований выпускникам, а для этого требовалось заниматься изучением истории Урала XVII-XVIII вв.

Книжно-рукописная традиция Урала всё больше вписывалась в контекст общекультурных процессов, происходивших в России. Это, в свою очередь, требовало применения новых подходов к исследованию книг гражданской печати и светской рукописной традиции XVIII в. К этому времени уже были выявлены библиотека Нижнетагильского Выйского училища, восходящая к личной библиотеке Н. А. Демидова, рукописные тексты литературных переводных сочинений эпохи Просвещения. В университете археографам читали лекции специалисты из Москвы и Ленинграда: Ю. К. Бегунов, А. X. Горфункель, И. Ф. Мартынов. При том, что это были разные люди, несомненен был их профессиональный опыт и знание книжного репертуара XVIII в.[406]406
  Бельчиков 77. Ф., Бегунов Ю. К. Рождественский 77. 77. Справочник-указатель печатных описаний славяно-русских рукописей. М.; Л., 1963; Описание Рукописного отдела Библиотеки Академии наук СССР. Л., 1980. Τ. 4. Вып. 2 / Сост. И. Ф. Мартынов.


[Закрыть]

В конце 1976 г. в Москве состоялась первая Всесоюзная конференция по полевой археографии. К этому времени, всего за три года, в хранилище археографической лаборатории УрГУ было собрано около 500 рукописных и старопечатных книг. Благодаря поддержке ректората на конференцию с докладами прибыла целая делегация: вместе со мной были Η. П. Парфеньев, В. И. Байдин, О. А. Мельчакова, Н. А. Мудрова, Е. П. Пирогова. В сущности, именно на этой конференции произошла научная «легитимация» полевой археографии в Уральском университете, что было тем более важно после конфликта с МГУ. Там я познакомился с Η. Н. Покровским. Он попросил взять на работу двух его учеников – А. Т. Шашкова и Л. Куандыкова[407]407
  Л. Куандыкову была выделена ставка в штате лаборатории, но переезд в Свердловск
  не состоялся.


[Закрыть].

Я, в свою очередь, попросил его о возможности начать наши полевые исследования в Тюменской и Курганской областях.

Анатолий Тимофеевич Шашков был принят в штат лаборатории, и вместе с ним пришло серьёзное исследование истории зарождения и распространения старообрядчества в Сибири XVII в. С начала 1977 г. с лабораторией сотрудничает прекрасный филолог, представительница новосибирской школы археографии Л. С. Соболева. С 1977 г. часто читал лекции свердловским археографам, оказывал неоценимую помощь в научных исследованиях Николай Николаевич Покровский.

С этого времени стала практиковаться стажировка участников экспедиции в МГУ, в Историко-архивном институте, в Институте истории, филологии и философии СО АН СССР. Бесценной была помощь профессора А. И. Комиссаренко, в кружке которого занимались наши студенты, в практике были постоянные научные консультации С. О. Шмидта, А. И. Рогова, А. А. Амосова, Η. Н. Покровского, Л. X. Горфункеля.

Осуществить задачу вхождения в систему археографической специализации было бы невозможно без поддержки ректоров Историко-архивного института С. И. Мурашова, Η. П. Красавченко, декана истфака МГУ Ю. С. Кукушкина. Всем им – моя искренняя благодарность.

Я глубоко убеждён: без широких научных контактов, без стремления понять логику других научных школ и направлений не может сформироваться сколько-нибудь жизнеспособное направление в науке.

Нужно сказать, что фактически с 1976-1977 гг. сложилась своеобразная, чрезвычайно продуктивная, да и удивительно по– человечески комфортная обстановка в лаборатории и экспедиции, объединявшая примерно сорок-пятьдесят человек в Свердловске, друзей и партнёров в Ленинграде, Новосибирске, Москве, Перми, Шадринске, Кирове, Челябинске, Ярославле, Сыктывкаре. Тогда в университетах много говорили о «физтеховском принципе» обучения: студенты-старшекурсники, дипломники руководили научными исследованиями младшекурсников, дипломников консультировали аспиранты, а тех, в свою очередь, – доценты и профессора. Так и было в археографической лаборатории УрГУ, с той лишь разницей, что на верхних ступенях этой образовательной лестницы вначале шли наши коллеги из других научных центров. Я глубоко признателен Η. Н. Покровскому за консультации в подготовке моей докторской, он же руководил кандидатской работой А. Т. Шашкова. Кандидатской диссертацией Η. П. Парфентьева (по древнерусской музыкальной культуре в уральской традиции) руководил А. И. Рогов из Института славяноведения АН СССР, диссертацией Н. А. Кривовой (по социальному протесту горнозаводского населения XVIII в.) – А. С. Орлов (МГУ). А позже началось и самовоспроизводство: научными руководителями и консультантами диссертаций стали Η. П. Парфентьев, Е. М. Главацкая, В. И. Байдин, А. Т. Шашков, П. И. Мангилев, Л. А. Дашкевич, И. В. Починская и др.

Дальнейшее развитие археографических исследований в Свердловске было невозможно без организации сколько-нибудь регулярных научных публикаций. Издавать в университете было практически невозможно. Сборники были тематическими, а проблематика исследований лаборатории с ними не совпадала. Лаборатория нуждалась в постоянном издании для всех сотрудников экспедиции, участвовавших в описании и изучении результатов полевых и камеральных исследований. В плановом хозяйстве СССР это было непросто. Чтобы организовать выход в свет серийного сборника объёмом в 10 печатных листов, требовалось, кроме письма из университета, заручиться поддержкой идеологического отдела обкома КПСС, получить решение Госкомиздата (кажется, так называлось учреждение на Петровском бульваре в здании бывшего и будущего Высоко-Петровского монастыря в Москве). Когда получили разрешение, появился первый научный сборник лаборатории – «Из истории духовной культуры дореволюционного Урала» (Свердловск, 1979), сборник долгожданный, с суперобложкой, оформленной свердловским книжным графиком В. Д. Сысковым. С обретением своего сборника, который выходил под разными названиями, появилась возможность нормальной организации научного процесса, завершаемого публикациями на каждом новом этапе.

Космонавт Г. М. Гречко в археографической лаборатории. 1978 г.

Экспедиции 1977 г. пополнили фонд хранилища лаборатории редчайшими рукописными и старопечатными книгами. Находка на Урале дофёдоровского среднешрифтного Евангелия и московского Апостола 1564 г. стала поводом к появлению большой статьи в газете Правда о работах уральских археографов. И нам, археографам, и руководству университета – прежде всего ректору Π. Е. Суетину – стало ясно, что требуется какая-то постоянная экспозиция для демонстрации книжных сокровищ прошлого. Учёный, специалист в области ядерной физики Π. Е. Суетин прекрасно понимал, что в каждом приличном вузе найдутся более или менее удачные технические разработки, «железо», но такими книжными сокровищами, которые появились в Уральском университете, обладают редчайшие университеты в мире.

Было принято решение о создании Музея книги УрГУ. В разработке музейной экспозиции непосредственное участие приняли Свердловское отделение Союза художников и Б. В. Павловский. Мебель для музея делала Свердловская фабрика музыкальных инструментов. В 1980 г. Музей открыли[408]408
  См.: Кузнецова К. П., Пихоя Р. Г., Цыпина Η. Е. Путеводитель по Музею книги Уральского университета. Свердловск, 1983.


[Закрыть].

Он находился рядом с ректоратом и стал своего рода «визитной карточкой» УрГУ. Кого там только не было! Музей был включён в программу официальных делегаций, рассказ о посещении музея попал в мемуары А. А. Громыко…

Весной 1981 г. первый секретарь Свердловского обкома Б. Н. Ельцин посетил университет, готовясь к встрече со студентами города. Мне было поручено провести экскурсию. Ельцин оказался в музее после лекции по философии, которую просидел вместе со студентами, и явно устал. Он равнодушно посмотрел на Учительное Евангелие XV в., потом я показал ему анонимное дофёдоровское среднешрифтное Евангелие. Это неожиданно вызвало резкое возражение: «Как? Ведь Иван Федоров – первопечатник!»

Я начал рассказывать о дофёдоровских изданиях, два из которых есть у нас, доказывать, говорить о печати «в один прогон», достал книгу из витрины – всё было бесполезно. Ельцин не верил. Положение спасло то, что у меня случайно под рукой был альбом А. А. Сидорова по истории книгопечатания[409]409
  Сидоров А. А. История оформления русской книги. М., 1964.


[Закрыть]. Я открыл разворот альбома и попросил сравнить со старопечатной книгой. И – Ельцин обрадовался! После этого все мои разъяснения о специфике культуры горнозаводского Урала воспринимались с живейшим интересом. Книжные сокровища, сохранившиеся на Урале, похоже, вызывали у него чувство гордости за то, что это всё здесь, в его Свердловской области… Экскурсия закончилась его предложением любой помощи. Прибегнуть к ней мне не пришлось, но обещание первого секретаря дорогого строило!

В этом же году началась разработка комплексной программы изучения духовной культуры Урала, которая должна была объединить все направления этой проблематики, разрабатываемые историками и филологами.

С 1982 г. эта программа была заявлена в Минвуз России и была утверждена до 1990 г.[410]410
  Духовная культура Урала. Программы исследований по гуманитарным наукам на 1983-1990 гг. Свердловск, 1983.


[Закрыть]

Вместе с археографами работали искусствоведы Т. А. Рунева, С. В. и Г. В. Голынец. Успешно развивалось исследование древнерусских музыкальных традиций, лидерами этого направления были Η. П. Парфентьев и М. Г. Казанцева. Даже существовал кружок археографов, которым руководил один из известнейших уральских староверов, знаток знаменного пения Ф. И. Аникин.

Постоянной проблемой для меня было обеспечить стабильность состава научных сотрудников лаборатории полевых археографических исследований. Её формальный статус – учебная лаборатория при кафедре истории СССР досоветского периода. По штатному расписанию сотрудники лаборатории – лаборанты (в лучшем случае – старший лаборант) с минимальной зарплатой. Это ещё годилось для студентов, но для людей, которые уже имели или должны были получить учёную степень, да к тому же семейных, такое положение было недопустимым. Поэтому наиболее квалифицированные сотрудники переходили на работу на кафедры университета, в научные библиотеки города, переезжали в другие города. Научные связи сохранялись, но лаборатория оставалась без наиболее квалифицированных сотрудников. Положение можно было бы изменить, добившись ставок научных сотрудников. Но это было возможно лишь в случае получения лабораторией от Минвуза статуса проблемной. Этот статус получали, как правило, те коллективы физиков, химиков, технологов, которые успешно работали на оборонную проблематику. Гуманитарные проблемные лаборатории были чрезвычайно редки, особенно в провинциальных вузах.

Подготовку к получению этого статуса мы начали уже в конце 70-х годов. Были исписаны горы бумаг, писем, отчётов… Не единожды в год ездили в Москву, на улицу Щепкина, где находилось подразделение Минвуза РСФСР, отвечавшее за организацию науки. Наконец, весной 1987 г. для открытия лаборатории были собраны все мыслимые и немыслимые документы: от научных отчётов, решений Президиума УрО АН СССР, рекомендаций академика Д. С. Лихачева, Археографической комиссии – до хвалебных публикаций в Правде, Известиях…

И вот утром, снова оказавшись на улице Щепкина, я передал исчерпывающий пакет документов на открытие лаборатории Е. Н. Геворкян, которая непосредственно занималась этими вопросами. Получив папку с документами, она сказала:

– Это не поможет. Всё это уже не нужно!

– Почему? Что случилось?

– А вы не знаете? Перестройка! Все поменялось!

– Ну, тогда я пойду туда, где её делают.

– Куда?

– В ЦК КПСС.

Моя злость и явно опрометчивое заявление возымели неожиданное действие. Собеседники реально перепугались. Перепугался и я сам, поняв, что деваться мне некуда, и я должен сегодня попасть в ЦК КПСС.

Поехал на Старую площадь. Я никогда в жизни не был и не собирался там быть. Не знал ни единого человека за этими стенами. Здание, которое охраняли сотрудники КГБ и специальных подразделений МВД, ничего, кроме опасений, у меня не вызывало[411]411
  Тогда невозможно было вообразить, что 23 августа 1991 г. мне (в то время руководителю Государственной архивной службы России), для того чтобы обеспечить сохранность документов, придётся опечатать кабинеты в пустом здании ЦК КПСС, покинутом и охранниками, и сотрудниками, а днём позже перевести аппарат Росархива в цековское здание по улице Ильинка.


[Закрыть]. Я вошёл в тот подъезд, который, как оказалось, предназначался для руководства ЦК. Несколько раз меня выпроваживали, но, в конце концов, подсказали, что можно позвонить по справочному телефону (попросив не говорить, кто посоветовал), и дали телефон человека из отдела науки, который имел отношение к проблеме. Тот назначил время встречи. Мне заказали пропуск, и через три часа я сидел в маленьком кабинете, где сотрудник ЦК внимательнейшим образом просмотрел все документы, выслушал мои объяснения и сказал, что позвонит мне вечером в гостиницу. Вечером он позвонил и сообщил, что вопрос решён положительно. Проблемную лабораторию утвердили. К стыду своему, я не помню фамилию этого человека. Но именно благодаря его поддержке в университете появилась наконец-то проблемная лаборатория!

В 1990 г. уже по моему представлению (я был тогда первым проректором университета) ректорат создал Институт русской культуры, первый и единственный в системе университетов страны.

К этому времени, в середине 80-х гг., в археографической лаборатории определилось несколько научных направлений. Среди них:

• исследование феномена горнозаводской культуры, специфики общественного сознания горнозаводского населения. Это было предметом моего докторского исследования, защищённого в 1987 г. К этому направлению примыкало исследование Н. А. Кривовой, В. И. Байдина;

• изучение древнерусской певческой культуры (Η. П. Парфентьев, М. Г. Казанцева, Н. В. Парфентьева);

• история книжной культуры и образования на Урале XVI-XVIII вв. (Н. А. Мудрова, Л.А. Дашкевич, Е. П. Пирогова, А. Г. Мосин, Е. В. Починская);

• история православия и старообрядчества на Урале и в Западной Сибири XVII-XIX вв. (А. Т. Шашков, П. И. Мангилев, И. Л. Манькова);

• традиции древнерусской литературы на Урале (Л. С. Соболева, В. И. Байдин);

• традиции изобразительного искусства и уральской школы иконописи (Е. В. Починская, Е. В. Ройзман);

• исследование горнозаводского законодательства в России XVIII-первой половине XIX в. (В.А. Мании);

• история межэтнических контактов на Северном Урале (Е. М. Главацкая).

Убеждён, что перечислил далеко не всех.

Однако можно подвести некоторые итоги.

Есть крупнейшее собрание книг древнерусской традиции к востоку от Москвы до Новосибирска, насчитывающее около 6 000 рукописных и старопечатных книг XV-XX вв.

Есть коллектив исследователей, сложившийся в ходе полевых исследований, радикально расширивший проблематику изучения истории Урала – от его заселения в XVI-XVII вв. и особенностей книжной культуры до истории горнозаводского дела, образования, православия и старообрядчества.

2014 г.