Текст книги "Хирург и Она. Матрица?"

106. Я – кошка. И это мне нравиться.

Проснувшись, Даша увидела, что носа Лихоносов не тронул. Лицо было чем-то залеплено, но глаза смотрели, и она увидела это. Ноги ныли, казались чужими, и она выругалась, гневно дыша:

– Козел… Сволочь… Ведь просила ног не трогать!

Очередной выдох гнева сбросил с лица одну из нашлепок. Даша подхватила ее. Это был клочок газеты, на которой кривой служка принес ужин. Женщина приподнялась, и с ее лица слетели все нашлепки и наклейки, также оказавшиеся бумажными. Ощупав лицо и удостоверившись в его целости, она откинула одеяло и радостно заулыбалась: ноги были целыми и стройными, правда, чуть обросшими.

"Мне приснилось! Мне все это приснилось! – ликовало Дашино сердце. – Я по-прежнему красива! Но кто же обклеил мне лицо?"

– Сама обклеила, – проскрипела Гортензия. – Ты воще сбрендила, подруга, особенно ночью, прямо кино. Эдак мы с тобой попадем в белую рубаху с длинными-предлинными рукавами.

– Как это сама обклеила?

– Да так. Ты во сне то своим голосом говорила, то голосом Хирурга. Потом сама себя "оперировать" начала. Я ж говорю, в последнее время ты совсем никуда, бормочешь во сне, встаешь, глупости разные делаешь… Я не я, если ты одной ногой уже стоишь в твоем так называемом "реальном" мире.

– Да ну тебя! Ты просто не представляешь, как я рада!

– Ты чему, дура радуешься? Тому, что умрешь под Новый год красивой? Эх, все так было хорошо во сне… Под Южным крестом мы бы его точно уломали… А потом богатый плантатор… Или нет, хозяин самой богатой бразильской алмазной копи. Я бы заказала себе золоченую коляску, как у английской королевы, такую же шляпку и ездила бы на ней по Рио-де-Жанейро прохладными вечерами. А на козлах наготове стояли бы два очаровательных молодых мулата в белых чалмах и узеньких набедренных повязках.

– Ты… ты просто кошка!

– Да, кошка… – сладко потянулась Гортезия. – Я – кошка. И это мне нравиться, так же, как и моим мужчинам.

– Слушай, Лихоносов же в доме, в этом доме… Почему он не появляется?

– Боится сделать тебе минус-операцию. Точно боится, я его знаю.

– Ты что имеешь в виду?

– Он, как и ты, надвое распался. Одна половина жаждет тебя, а другая жаждет сделать тебе минус-операцию.

– Похоже так… И тебя ему хочется, и меня.

– Ну да. Осел он буриданов. Надо его как-нибудь призвать на аудиенцию, пока вторая половина не победила первую… Может, через этого кривого служку? Попросим его убедительно?

– Ты с ума сошла? – ужаснулась Даша. – Ты хочешь с ним трахнуться?

– Конечно, нет… Но предложи что-нибудь другое.

– Михаил Иосифович нас непременно найдет…

– Ты забыла, что он говорил?

– Помню. Сказал что, не знает, как себя поведет, если я попаду в ловушку. Но я почему-то уверена, что он будет меня искать.

Гортензия подумала и презрительно улыбнулась:

– Да, ты права. Он будет искать. И знаешь почему?

– Почему?

– Ну ты сама посуди, может он найти другую бабу, такую же красивую как я?

– Нет, – убежденно сказала Даша.

– Ну и вот! У него же лозунг "Ты достоин самого лучшего", так он и будет искать и долларов своих не пожалеет. И потом еще будет хвастаться, сколько за меня выложил.

– Ты права.

– Все это хорошо, но надо и самим действовать.

– Нет, отдаваться одноглазому я не буду.

– Да не надо ему отдаваться! Трудно, что ли, устроить так, чтобы он нас изнасиловал?

– Ну, ты и штучка!

– Да ничего, я не штучка. Просто очень в бело-голубой дворец хочется. И в белый "Кадиллак" хочется, и к Мишеньке под надежное крылышко. Да и представь, что Андрей теперь в другом доме ошивается? Убью эту стерву, Алису, своими руками убью!

– А может, Иннокентий Сергеевич нас освободит? Он же все-таки фээсбэшник?

– Исключено. Два снаряда в одно и тоже место не попадают… Да и нужна тебе стрельба с неопределенными результатами?

– Нет, не нужна…

– Ну, значит, без этого кривого служки не обойдется.

Даша не ответила. Она думала.

Когда она готова была согласиться, в замочной скважине залязгал ключ, дверь открылась, и вошла Алиса.

107. Шейхи не любят бесплодных.

– Не дает денег твой мужик, – сказала она равнодушно, присев на корточки у ложа Даши. – Не нужна, сказал, мне женщина с такой дурацкой привычкой.

– Какой привычкой? – не веря своим ушам, пролепетала Даша.

– Привычкой попадать в заложницы. "Один раз попала, – сказал, – я два миллиона выложил, теперь второй раз влипла… Ну, дам, я деньги, ну и что? Она потом еще попадет, так и до сумы нищенской недалеко".

– Давай, я с ним сама переговорю?

– Нет. Ты его плохо знала. Он потому и богатый, что глупостей не делает.

– Так что же со мной будет? – Даша подумала, что Михаил Иосифович деньги дал, но эта тварь попросила еще.

– С тобой? – задумчиво ответила Алиса. – С тобой есть одна идейка. Есть один купец на Кавказе, он в арабские гаремы красивых женщин поставляет, вольных и невольниц. Так я ему видеопленку с твоей мордашкой показала, и он сказал, что если ты на самом деле такая, то выложит за тебя полмиллиона евро.

Даша пришло в голову, что Алиса придумала взять деньги и с Михаила Иосифовича и с купца.

– Но ты, как ни странно, не телегенична, – продолжала Алиса, – и я думаю, что, увидев тебя, он добавит еще поллимона. Так что поздравляю, не умрешь теперь. Напротив, купец просил тебя хорошо кормить и улучшить условия содержания – кровать там поставить, утку чаще менять. Сказал, чтобы поберегла тебя – шейхи не любят бесплодных, они соревнуются между собой, кто больше детей наделает.

Алиса замолчала. С минуту посмотрев на Дашу шакальим взглядом, она выцедила:

– Слушай, ты смерти избежала, к шейху поедешь, и мне вдруг так захотелось тебя ударить… Дай, ударю, а?

Даша вжалась в стену, глаза ее округлились от страха, но Алису было уже не остановить. Схватив пленницу за шиворот, она вогнала кулачек в солнечное ее сплетение.

108. Потом и не вспомнишь, какой была…

С того дня Дашу стали кормить четыре раза в день, поставили хорошую мягкую кровать, умывальник с зеркалом, а утку и белье меняли по мере необходимости. Еда была хорошей и очень хорошей – видимо, для нее готовил сам Владимир Константинович. Купец, однако, не появлялся, Алиса объясняла его отсутствие временными проблемами на чеченском отрезке российско-грузинской границы.

Била она пленницу раз в день и всегда одинаково, так что Даша привыкла держать удар и страдала меньше. Дни тянулись тягуче и однообразно, даже приемы пищи не скрашивали существования.

Двадцать первого вечером, в день рождения Хирурга, Даша лежала на кровати. Она знала, что на дворе вечер двадцать первого декабря – перед тем, как ударить, Алиса сказала, что контрольный день сделки заканчивается, купец исчез, и потому жить ей в неволе осталось ровно десять ударов, так как последний она нанесет с двенадцатым ударом курантов Спасской башни. Еще Алиса сказала, что Хирург сговорился с Владимиром Константиновичем, и теперь жизни Даши ничего не угрожает, но никто и ничто не сможет защитить ее лица от мести бывшего любовника.

– Ну и зря, – равнодушно ответила Даша. – Меня, прежнюю, вы и за рупь не продадите.

– Да все, ушел с этим поезд – по всей России тебя ищут. Борис Михайлович вчера по телевидению выступал, говорил, что обещает два миллиона долларов за сведения, которые могут привести к твоему освобождению. И всенародно объявил, что из принципа никакого выкупа платить никому не будет.

– Теперь понятно, почему вы собираетесь меня оперировать… Хотите Гортензию в Дашу превратить и тем самым замести следы?

– Было такое мнение, но с другой целью. У хирурга, оказывается, паспорт сохранился со старой твоей физией. Владимир Константинович, узнав об этом, предлагал вернуть тебя в первобытное состояние, затем доказать анализами ДНК, что ты – Гортензия, то есть жена Михаила Иосифовича, и потребовать с него деньги за развод… Я представила вас в постели – его с кислой рожей, а тебя с твоей прежней и чуть со смеху не умерла.

– Какой развод? Какие деньги? – не поняла Даша.

– Ты что, с дуба свалилась? Ведь если обнаружится, что ты и Гортензия – одно лицо, то Борису Михайловичу придется признать тебя, в Дашу переделанную, своей законной женой. Я согласилась так и сделать, чтобы ты потом с ним судилась – представляешь, сколько миллионов можно было отгрохать? – но Владимир Константинович, подумав, пошел на попятный. Он сказал, что судиться с миллиардером дохлое дело, тем более, неясно, была ли Гортензия вообще его законной женой. И он предложил продать тебя Хирургу в рассрочку. Я была против, но что такое одна баба против двух мужиков?

– А откуда у Хирурга деньги на первый взнос?

– От Лоры какой-то десять тысяч евробабок. Вот так вот… Ну ладно, я пойду. Слушай, а ты, наверное, и не фотографировалась ни разу с этим твоим личиком?

– Фотографировалась… На паспорт новый. Правда, не знаю, где он сейчас.

– Жалко… Потом и не вспомнишь, какой была. Ну ладно, жди. Я думаю, Хирург в середине ночи к тебе придет. Он говорил, что в середине ночи оперировать – это кайф, сравнимый только с любовным свиданием.

109. Он возьмет свое.

Михаил Иосифович в самом деле выступал по телевидению, и Лихоносов видел это выступление. Начал он его смотреть пьяненький, – весь день отмечал день рождения, – а когда стали говорить о погоде, был уже трезв как финский парламент. Алкоголь особенно сильно распадался в его крови, когда мужественный Михаил Иосифович со слезой в голосе говорил, что не будет платить выкупа во имя всех заложников на Земле.

Погоду он не стал слушать, а пошел к Владимиру Константиновичу. Который день тот говорил ему, что освободить Дашу из лап нефтепромышленника никак не удается и, возможно, не удастся.

Владимир Константинович пил чай с Алисой.

– Я только что видел выступление Михаила Иосифовича, – сказал Лихоносов, усевшись рядом с ними и налив себе чаю. – И понял, что Даша у вас. Перед тем как придти сюда, я по телефону сообщил своему другу, где я нахожусь, ну и еще кое-что. Сейчас я хочу, чтобы вы отвели меня к ней.

– И что ты с ней собираешься делать? – спросила Алиса, давно понявшая, что первый блин ее самостоятельной преступной деятельности вышел комом.

– Возьму кое-что свое, – посмотрел Хирург исподлобья. – А потом вы ее отпустите, и пусть она делает, все что хочет.

– Нас же посадят… – жалобно посмотрел Владимир Константинович.

– Нет. – Я ей скажу, что отправлю вас в Воронеж. Или уже отправил. Ей это понравится.

110. Нет, ноги ты сама сломаешь.

Хирург пришел в половине двенадцатого. Сначала Даша подумала, что он ей снится, но потом стало ясно, что на Морфея никакой надежды нет.

Впрочем, Даша и не боялась. Она была уверена, что Лихоносов после ее освобождения останется с ней жить, и, в конце концов, они по супружески разберутся, какой ей быть – дурнушкой или красавицей, лягушкой или Василисой Прекрасной.

– Ну вот, кисонька, я пришел с тобой простится, – сказал Хирург, раскрывая свой чемоданчик. – Грустно, конечно, что все так получилось. Ударила ты в грязь лицом. Ведь обещала не обманывать, год обещала любить…

Даша подумала на него броситься, но он вонзил в нее ножевые глаза:

– Ты только не дергайся, а то в наркоз попадешь.

Даша отвернулась. Она бы поговорила с тем Хирургом, с тем, который ее пестовал и любил, а с этим, мстящим и чужим, ей разговаривать не хотелось.

Не хотелось разговаривать еще и потому, что, посмотрев ему в глаза, она поняла, что между ними все кончено.

Все.

Он сейчас нажмет свой выключатель, и Гортензия умрет, и вылезет из-под разбитой машины Дарья Сапрыкина, вылезет и кривоного пойдет по убогой своей жизни…

"Нет, не пойду! – вдруг ощутив себя всю, злорадно усмехнулась Даша. – Не пойду по убогой жизни, не поеду на дачу, не буду воевать из-за нее с участковым, не буду закручивать огурцы и мариновать чеснок.

Не буду.

Да, снаружи меня сделают прежней Дашей, но изнутри я останусь нынешней, и никто меня не переделает. Я уже походила по этой жизни, меня насиловали, я стреляла в живое, и я знаю, что такое лежать под бандитом и убивать. И еще я знаю, что такое спать на золотой кровати и мочиться в золотой унитаз. Да это приятно, приятно и тревожно, тревожно, потому что очень скоро становиться ясно – если постоянно сидеть на золотом унитазе, то он становится зыбучим. Становится зыбучим, втягивает в себя и смывает. И самое главное, что я узнала – это то, что каждый может стать волшебником, таким же, как этот человек, который сейчас заворожено рассматривает скальпели. Каждый человек может стать волшебником, если постарается узнать все о том, что его интересует, если не станет бояться себя, будет доверять себе и разовьет в себе тончайшие чувства, всегда наличествующие в человеке, но обычно забитые самодовольством и радостно воспринятой тупостью поколений. И я не поеду на дачу, не буду сажать обман-цветы, не заведу кошечку или собаку, а стану какой-нибудь волшебницей. Стану и сама себя переделаю.

– А ты что такая квелая? – спросил Хирург, деловито натягивая перчатки. – Сломали, что ли, эти сволочи?

– Да нет, просто к операции готовлюсь. Знаешь, я пришла к мысли, что ты прав. Каждый человек должен сам из себя что-то внутреннее сделать. Гортензия – это не моя трагедия. Проведя год в ее шкуре, я бы начала нюхать кокаин и трахаться с неграми в сортирах танцевальных клубов. А потом бы и вовсе перестала куда бы то ни было ходить, и принялась за тяжелые наркотики…

– Не, не трахалась бы, не нюхала и не принялась бы. У Михаила Иосифовича все на этот счет схвачено, но об этот потом. Кстати, ты знаешь я много любопытного о нем узна…

– Ноги будешь ломать? – перебила его Дарья. Кроме нижних конечностей ее в данный момент мало что интересовало.

– Ноги? – удивился Лихоносов – Ты что, лапушка, с коня свалилась? Нет, не буду я тебе ног ломать, их ты потом сама себе сломаешь. И зубов не трону, они сами по себе волчьими сделаются.

Даша не задумалась над словами сумасшедшего хирурга, и правильно сделала. Что толку искать смысл в бреде душевнобольного?

– Знаешь, перед тем, как я начну, – продолжил хирург, раскладывая на столе инструменты, мази и порошки в баночках, – я хотел бы, чтобы ты правильно восприняла то, что произойдет. Ты должна твердо уяснить, что я не мщу тебе за измену, а выполняю наше с тобой соглашение. Твое нынешнее лицо – мое по праву, и я его никому не отдам. У меня на него не только человеческие, но и юридические права…

– Юридические??

– Да, конечно. Ты, что, забыла? – удивленно посмотрел Лихоносов.

– Что я забыла?

– Наш контракт. Вот он, посмотри. Ты же сама подписала его.

Даша взяла вдвое сложенный лист писчей бумаги. Развернула, глянув на Хирурга, стала читать:

Контракт.

Мы, нижеподписавшиеся Дарья Павловна Сапрыкина и Виктор Васильевич Лихоносов, обязуемся прожить в любви и верности 1 (один) календарный год с момента подписания данного обязательства.

В случае нарушения Виктором Васильевичем Лихоносовым данного соглашения он обязуется полностью прекратить употребление внутрь спиртных напитков крепостью свыше 4(четырех) градусов, а также выплатить Дарье Павловне Сапрыкиной 60 000 (шестьдесят тысяч) долларов США.

В случае нарушения данного соглашения Дарья Павловна Сапрыкина обязуется всеми силами способствовать возвращению ее, Дарьи Павловны Сапрыкиной, нового лица Виктору Васильевичу Лихоносову, имеющему на него моральные права.

Возвращая бумагу, Даша вспоминала, как им было хорошо тогда. И каким прекрасным казалось будущее. И может, из-за этого прекрасного будущего она подписала эту дурацкую бумажку, не прочитав ее до конца.

– Маньяк ты, – сказала она, ностальгически улыбнувшись. Пойти, что ли, помыться?

– Да. Два раза мылом, потом спиртиком протрись. Вот он. И знаешь, мне кажется, ты и близко не представляешь, какая я на самом деле сволочь. Впрочем, не расстраивайся, тридцать первого узнаешь.

Даша вновь не задумалась – она уже отключила сознание. Еще немного и никакое обезболивание ей не понадобится. Она пошла помылась, протерла лицо спиртом, потом долго на него смотрела. Смотрела, прощаясь со второй своей личностью, которая через час умрет, умрет физически, но которое всегда будет на нее смотреть из этого предсмертного зеркала. Подмигнув Гортензии – хватило ведь сил на кураж – она вернулась к кровати, легла так, чтобы ему было удобно резать. Хирург в это время внимательно рассматривал цветную вырезку из журнала на которой была изображена фотография женщины лет семидесяти пяти. Она сидела в шезлонге на полубаке яхты, стоявшей у острова, густо поросшего пальмами.

Даша не увидела этой фотографии.

Она не смотрела на Хирурга.

Что смотреть? Они ведь разные. Она только-только вступила на свой путь, а его уже сносит с него в придорожную канаву.

Перед тем, как принять обезболивающие таблетки и провалиться в немедленный сон Даша, нет Гортензия – пусть она еще хоть немного поживет – подумала: стану Сапрыкиной – начну снимать аборигенов. Подумала и рассмеялась звонко и на весь подвал.

111. Он сделал ее Медузой.

Проснулась Даша через вечность. Лицо было плотно забинтовано и чувствовало себя другим. Ноги были целы, целым был и нос.

Представив себя прежней, но с целым носом, Даша пришла к выводу, что в предполагаемом виде симпатичной ее, конечно, никто не назовет, но и плеваться в след не будут.

Придя к этому оптимистичному выводу, она тут же почернела, вспомнив слова сумасшедшего Лихоносова: "Ты и близко не представляешь, какая я на самом деле сволочь".

Бинты под глазами намокли, лицо защипало.

"Конечно, он что-то сделал с моим лицом, – подумала Даша, заставив себя не плакать (получилось легко). – Сделал вечно смеющимся или идиотским. Нет, не идиотским. В его представлении я – шлюха, злодейка и клятвопреступница. Значит, выгляжу я сейчас похотливой тридцатипятилетней Бабой-ягой. А может, и столетней Бабой-ягой, давно вышедшей в тираж. Нет, не столетней… Носик, как и был, гладенький, так и остался. Как у двадцатилетней девицы носик. Значит, он сделал меня ягой в самом соку, полной творческих сил ягой. Ну и пусть. Миша говорил, что глубокая задница для честолюбивого человека самая лучшая стартовая позиция. Значит, будем стартовать из задницы двадцатилетней Бабы-яги. Будем , короче, жить".

Решив жить, Даша подошла к зеркалу, посмотрелась.

Носик торчит. Глаза-полыньи.

Они засосали.

"О, господи! – испугалась она, в них погружаясь. – Я вижу себя! Он сделал меня Медузой. Медузой-Горгоной, от одного взгляда которой погибают люди!

Ну и пусть! – не утонула она в холодной тьме. – Пойду в "Иностранный легион" пулеметчицей.

Походив по подвалу, вернулась в свой угол. На столе увидела записку. Прочитала:

"Внизу я посмотрел. Все замечательно. Никаких новообразований. За лицо извини. Мне кажется, что нынешнее тебе подходит гораздо лучше. Поживи с ним, может, чему-нибудь научишься.

Х-г.

P.S. С удовольствием представляю, что будет с твоим миллиардером, когда он тебя увидит.

P.S.S. Если постараешься не плакать, то бинты можно снять 31-го вечером – с моей мазью все заживет как на кошке, а ты ведь кошка.

Прощай, меня ты больше не увидишь".

Даша не смогла сдержать слез. Однако текли они недолго – в двери заскрежетал ключ, она распахнулась, и в подвал вошла Алиса.

112. Хоть и сломал ее душу.

Алиса выглядела довольной, как ясно солнышко, но, тем не менее, ударила. Когда Даша очувствовалась, она поделилась с ней новостями, как с близкой подружкой:

– Все получилось! I do it! – как говорит Владимир Константинович. Тридцать первого вечером мы отвезем тебя к твоему миллионеру. Вчера из автомата на Ярославском вокзале я говорила с ним, и Михаил Иосифович согласился дать за тебя полмиллиона. Он давал больше, но я – честная женщина и не стала таить, что за время хранения качество товара несколько ухудшилось, и рассказала о Лихоносове…

– А что Лихоносов? – механически спросила Даша.

– А ничего. Он, оказывается, обманул нас, сказав, что сообщил своему другу о том, где ты находишься, и кто тебя украл. Племянник навел справки на телефонной станции, и выяснилось, что никто ни на какие неизвестные мне номера из нашего дома не звонил. Ну и Владимир Константинович связал его сонного, а он, представляешь, ночью развязался – пить, наверно, захотел, – пришел к нам в спальню и на Володю накинулся со скальпелем. Пришлось его застрелить.

Потрясенная Даша молчала.

– Ты чего не радуешься? – спросила Алиса.

Даша заплакала. Она почувствовала, что в ней умерло что-то. Хирурга, человека и зверя, больше нет, и в ней чего-то не стало. Части жизни, частички любви, частички ненависти. И надежды.

Не надежды на новое пригожее лицо не стало, а вообще надежды. Теперь она одна на целом свете. Михаил Иосифович не в счет. Он, конечно, чудо, да, но такое же, как ковер-самолет, скатерть самобранка и волшебная палочка. А Хирург был человеком, хоть и сломал ее лицо, ее душу…

Слезы потекли ручьем, Даша бросилась на кровать, зарыдала.

– Ну и дура же ты… – сказала в сердцах Алиса.

И удалилась.