Текст книги "Клуб маньяков"

Глава 6. Сухой подвал. – Опять Шакал. – Игла дикобраза. – Нюрка – баба веселая! – Выгребной колодец.

На следующий день была пятница. Я знал, что в последний рабочий день недели Вера идет домой пешком. Чтобы придти попозже. Чтобы хоть как-то сократить этот ненавистный промежуток времени от пятничного вечера до понедельничного утра. Сократить эти уик-энды, в которые, надо готовить, стирать, убираться.

В шесть часов я запил стаканом водки пару таблеток тазепама и пошел в Королев, «случайно» сталкиваться с Верой.

Удалось.

Подошел. Она расстроилась. Хотела побыть одна. Съесть гамбургер, чтобы не есть этой гречки.

А мне было наплевать на ее недовольство. Придвинулся, криво улыбаясь, показал охотничий нож (я прятал его в рукаве пиджака). Скрытно от прохожих показал. И довел до сведения, что убью, если не последует за мной.

Сухое, достаточно светлое подвальное помещение в заброшенном доме было присмотрено мною еще утром. Мы прошли в него никем не замеченные. Вера шла без принуждения.

Ей не хотелось лежать на улице зарезанной.

На сырой после дождя земле.

В луже собственной крови.

С мертвенно-бледным лицом.

С серыми, остановившимися глазами.

С безумными глазами, распертыми смертью.

Ей не хотелось лежать среди живых.

Среди любопытных и сочувствующих.

Любопытных с авоськами и сумками в руках.

Сочувствующих в модных туфельках и стоптанных башмаках.

– Ну и что ты собираешься делать? – спокойно спросила она, внимательно оглядывая своды и стены подвала.

– Я собираюсь тебя убить… – ответил я и принялся привязывать ее к скобам, вделанным в стену.

Стена была основательно закопчена зимними костерками бомжей и Вера, озаботившись, спросила глазами: «Что же ты делаешь, милый? Платье ведь испачкаю…»

– Ничего страшного, оно тебе больше не понадобиться, – отозвался я, борясь с желанием немедленно убежать, убежать куда угодно, хоть на дно морское, хоть в жерло действующего вулкана.

– А как же Наташа? Как ты, убив ее мать, сможешь смотреть ей в глаза?

– Придумаю что-нибудь. Наверное, мы с ней уедем. Хотя я еще не решил. Бабушку она любит, жалко будет их разлучать…

– Мама догадается, что убил ты…

– Она умная женщина. Я все расскажу, и она поймет. И не захочет полностью взять на себя внучку.

– Ошибаешься…

– Ошибаюсь, не ошибаюсь! – взорвался я. – Хватит, трепаться. Бомжи могут нагрянуть, разбирайся потом с ними. Я тебе предлагаю сделку. Если ты мне все про себя расскажешь, будем кидать жребий. Если тебе повезет, то умру я. Если не повезет – ты.

Вера впилась в меня глазами. И, обнаружив в моих то, что хотела – человеческую слабость – презрительно усмехнулась:

– И что ты хочешь от меня услышать?

Она не верила, что умрет в этом грязном подвале.

Она знала, что я не смогу убить.

Маньяки прекрасно знают людей.

И легко различают среди них овец и кроликов.

– Я хочу услышать от тебя, как ты дошла до такой жизни. Про убийства, про то, как начала убивать. Это ведь все началось с Шакала? – спросил я, устраиваясь перед ней на ящике из-под свиной тушенки.

– Да, с Шакала. Неплохое ты нашел для него прозвище. Это ты умеешь, что и говорить…

– Не тяни, – поморщился я. Знал, что меня хватит на полчаса, не больше.

А Веры уже не было в подвале. Она была, там, в доме отца, в своей комнате. С Шакалом:

– Когда мы оставались одни, он принимался рассказывать страшные истории. Сначала детские… Черная, черная комната, синяя, синяя рука, алая, алая кровь капает с ножа… Потом истории из газет… Про людоедов, насильников и убийц. Я немела, а он подсаживался рядом и начинал меня трогать…

У него были такие глаза… Пристально изучающие, они тоже трогали меня, скользили по всему телу, гладили. И однажды я кончила… Это было так приятно, пронзительно приятно, совсем, совсем не так, как при мастурбации. Потом он овладел мною. Жестко, быстро, слюнявя лицо губами. Противно. С той самой поры мне стал противен секс с мужчинами…

– И со мной тоже?

– Да, я притворялась…

Я весь сжался от обиды.

Она смотрела презрительно.

Палач и в оковах – палач.

Овца и с ножом – овца.

Пересилив желание убежать немедленно, убежать, бросив ей под ноги нож, убежать, оставив ее связанной и, может быть, обреченной на смерть, я проговорил в сторону:

– Иногда у тебя это получалось просто здорово. Ну и что было дальше?

– Он меня понял. Понял меня всю. И продолжал пугать и трогать глазами. Когда я кончала, он лез целоваться и насиловать…

Это продолжалось несколько месяцев… С каждым днем ему все труднее, и труднее было придумывать истории, и однажды я перестала кончать. И осталось только его пыхтение и слюнявые губы… И я сделала так, что он был вынужден переехать в общежитие…

– А как же мать с отцом? Они что, ничего не замечали?

– Отцу всегда было на меня наплевать. А мама лечила от несуществующих болезней и читала детективы. Или сидела и болтала ни о чем с Эсфирью Соломоновной.

– А как же синяки? – спросил я, решив, что непременно освежую Шакала. После того, как выколю ему глаза и отрежу половые органы. – Он, наверное, оставлял синяки на твоем теле?

– Да, особенно в первый раз… Я импульсивно сопротивлялась. И перед приходом матери мне пришлось уронить на себя посуду из верхнего кухонного шкафчика…

– А как ты маньячкой стала? – спросил я, отмечая находчивость супруги.

– В университете. Первый мой парень, Афанасий из Петербурга, был красивый, умный, нежный… Влюбилась в него, даже ушла из дома в общежитие, чтобы быть поближе. Но кончить с ним не могла, хотя он ужасно старался. И все время вспоминала, как пронзительно кончала с Шакалом…

– И однажды ты, ведомая основным инстинктом, встретилась с этой сволочью…

– Да, он уже был женат, и жена была беременна на шестом или седьмом месяце. Однажды утром он позвонил и сказал, что у него припасена для меня классная история.

И я, забыв о лекциях и Афанасии, побежала к нему. Против своей воли побежала. И кончила так, как никогда не кончала. На прощанье он сказал, что постарается через недельку приготовить для меня еще кое-что эдакое. Но я вспомнила, как быстро он истощился в «домашний» период наших отношений. И ощущение тщетности всего накатило на меня. А в автобусе…

Вера замолчала. Вновь переживала один из «прекраснейших» моментов своей жизни.

– Ну и что случилось в автобусе? – скривился я, поняв, что грядет кульминация признаний Веры.

– В переполненном автобусе я стояла между двумя мужчинами. Стильным парнем и надушенным вальяжным чиновником, неизвестно как оказавшимся в общественном транспорте. Водитель слушал радио. По местным новостям рассказывали, как старшеклассник Витя Гвоздиков убил мать и отца, убил, чтобы без хлопот встречаться на дому со своими многочисленными подружками. Разрезал родителей на куски и сложил в ванну. Потом устроил в выпачканной кровью квартире веселую вечеринку.

Я кончила, когда рассказ пошел о том, как Витя Гвоздиков приводил очередную девушку в ванную, ставил лицом к кровавому месиву, ставил так, что девушка опиралась руками о дальний край ванны, ставил и трахал сзади. Дрожа от восторга и взвизгивая. Люди подумали, что я больна трясучей, остановили автобус, хотели скорую помощь вызвать. Но я, очувствовавшись, ушла, ушла с дикой мыслью в голове: «А что будет, если я убью сама!!?»

Эта мысль помутила сознание… Представь, если бы ты узнал, что есть способ кончать в тысячи раз слаще, чем обычно? И представь, что эта мысль явилась в голову двадцатилетней девчонке никого в жизни не убивавшей? Никого, кроме разве что комаров?

…Домой я пришла как в тумане. Походила по квартире, легла в ванную и поняла, что рано или поздно сделаю это.

Убью.

Потому что попавшая в меня душевная отрава сделает свое дело, рано или поздно она разъест мозг и сердце и я убью кого-нибудь, убью, чтобы испытать запредельное…

– И первым тебе в голову пришел Афанасий…

– Да, конечно… Еще в ванной. Меня аж затрясло, не знаю, как из воды вылезла.

– Вылезла, обсушилась и к нему побежала…

– Нет, это ты, торопей, побежал бы сразу. Я осталась дома и все обдумала. Шаг за шагом, слово за словом. А в общежитие пошла только на следующий вечер.

О, господи, как меня влекло к нему! Нет, не к нему, а к тому, что мне предстояло сделать. С каждым метром все сильнее и сильнее. Все вокруг растворилось, я ничего не видела, ни людей, ни домов, ни машин! Чуть не угодила под колеса «Запорожца».

Пришла как лунатик, Афанасий открыл дверь, увидел меня с моими чумными глазами, обнял, опустился на колени и, целуя колени, сказал, что никуда больше не отпустит, что завтра мы непременно пойдем с ним в загс, распишемся и нарожаем кучу очаровательных малышей. Потом взял на руки и понес к кровати. Когда он клал меня на нее, я краешком глаза увидела на тумбочке иглу дикобраза… Сувенир, привезенный Афанасию однокурсником-туркменом.

Игла была необычайно остра и крепка. И я тотчас же ощутила ее продолжением себя… Внизу у меня сладостно заныло.

– Я удивляюсь тебя слушать… Чтобы ты так говорила… И игла… Похоже на низкопробную выдумку. Типа штопора или вилки из какого-нибудь дешевого фарса наподобие «Лимонадного Джо».

– Афанасий был в тот вечер как никогда ласков, – продолжала Вера, не услышав моих слов. – Включил музыку, что-то из Иглесиаса, раздел, вещь за вещью, исцеловал всю страстно и нежно… А я думала об одной игле. Представляла, как незаметно возьму ее в руку, как плотно сожму, чтобы не выскользнула при ударе, как воткну ему в спину, как она пронзит ему сердце… Миллиметр за миллиметром…

Но не пронзила… Кончила не вовремя… Так неожиданно, так противно, так не остро… Матка задрожала, но задрожала так, как дрожит рука от волнения. Или от холода. Я расплакалась от огорчения… А он, дурак, подумал, что я плачу от избытка чувств… Расплылся, как ясное солнышко.

– Да уж… – вздохнул я. – Мужики часто хрен с пальцем путают. А женщины – никогда.

– На следующий день, после того, как мы подали заявление, я решила повторить попытку, – не отреагировала обычно щепетильная Вера на непристойную шутку. – И опять не получилось, так, как я хотела, точнее, совсем не так получилось, как я хотела. Наверное, шампанское повлияло…

– Ты же не любишь шампанского? – удивился я.

– С тех пор и не люблю.

Вера, сосредоточенная, контрастная, красивая как никогда, ответила как бы сама себе. Вся она была там, в комнате общежития, в комнате, в которой началось то, что перекроило всю ее последующую жизнь.

– Ну и что же у тебя не получилось? – спросил я, сдерживаясь со всех сил, чтобы не прикоснуться хотя бы к бледным ее пальчикам, бледным от стягивающей руку бельевой веревки.

Спросил и вспомнил фильм, в котором герой, узнав, что рога ему наставило шимпанзе, почувствовал неодолимое влечение к своей оригинальной супруге.

– Ударила его иглой в спину, но удар получился касательным, – продолжала рассказывать Вера. – Он завизжал, вскочил, весь затрясся, а я кончать начала… И опять не глубоко. Но не так противно, недоделано, как в прошлый раз. А он увидел меня, корчащуюся, и в обморок упал. Мужчинка. Я вытащила иглу, обработала рану, обтерла кровь и уселась в кресло ждать, пока он в себя придет… И думала, что сказать, как оправдаться, чтобы повторить попытку. Другого парня искать, кокетничать с ним, ждать, пока в постель потащит, мне не хотелось…

– Терпежу не было…

– Да. Но ничего у меня не получилось. Разглядел он что-то в моих глазах. Говорить не мог, заикался… И исчез на следующей неделе. Потом узнала, что в Канаду уехал… К троюродной тетке.

– Ты говорила, что была беременной от него…

– Чепуха. Беременность от него я придумала специально для тебя. Ты жалостливый.

– Да уж… – протянул я и вновь приклеился глазами к ее беленькой ручке, затем к лицу, ставшему совсем уж демоническим.

А Вера задумалась. Не о своем положении, точно, а вспоминая былые переживания. Чтобы не любоваться ею до полной и безоговорочной капитуляции, я реанимировал Шакала и спросил, стараясь казаться равнодушным:

– Как я понимаю, и после нашего замужества Шакал приходил страшилки рассказывать? – И, вспомнив шакальи глаза двоюродного брата Веры, искорежился от отвращения.

– Да, специально для этого. Я кончала прямо на кухне… Сидя на твоем стуле.

– Я убью тебя…

– Не убьешь, – ядовито усмехнулась Вера. – Такие, как ты, на это не способны.

И, видимо, решив тянуть время – ведь должен кто-то появиться в этом бомжатнике? – продолжила:

– О Константине не хочешь узнать?

– Валяй, – выцедил я, кое-как взяв себя в руки.

– С ним я познакомилась в клубе. Он появился как раз в тот день, когда я делала доклад о русских иконах. Наговорил мне кучу комплиментов, предложил сходить в ближайшую субботу в Третьяковку. Я согласилась. По всем параметрам он был из категории «кроликов». После галереи пригласил в кафе на Мясницкой… В театр ходили. В «Современник» и «Ленком». Он ничего парень был, хоть и зануда похлестче тебя. Интеллигентный. Отец у него видный литературовед. Все смеялся: «Вот поженитесь, будет кому пыль с книг вытирать».

Все бы хорошо, но встречаться нам было негде. Только у него в комнате. Я вся изнервничалась. А он думал, что я о замужестве мечтаю, и потому не торопился. Но вынудил меня к себе переселиться…

Переживая случившееся, Вера помолчала.

– И пришлось мне и в самом деле пыль с книг вытирать, – продолжила она свой рассказ после того, как кончик моего ножа прикоснулся к ее левой груди. – А у них две комнаты полками заставлены. Я вытирала, а Костик проверял.

Я возненавидела их. И книги, и отца, и Костика. Потому и не ушла сразу. Через две недели ушла, да так, что они через два дня квартиру нам сняли. Я так обрадовалась, что решила не спешить. Обдумала все обстоятельно. Лекарства нужные подобрала по справочникам. Такие, чтобы агония была продолжительной…

– В Ленинке, небось, сидела?

– Да…

– А не боялась? Ведь случись следствие, могли выйти на твою «учебу» в сокровищнице знаний?

– Я по билету Маргариты ходила. Переклеила фотографию и ходила под ее именем. Ты бы дал мне посидеть… Устала.

Я перевязал Веру так, чтобы она могла сидеть. Ящиков в подвале было достаточно. Она уселась и продолжила свой рассказ. Я слушал рассеяно – соскучился по Наташе. Да и мысли о том, что неплохо было бы спустить на тормозах затею с убийством жены, не давали мне сосредоточиться. Одно дело задумать убийство, другое – его совершить.

– И вот, наконец, пришел этот день, – вернул меня на землю монотонный голос Веры. – Я приготовила праздничный ужин, салатов наделала, прическу новую соорудила, платье…

Супруга не успела сказать, какое цвета платье она одела, дабы скрасить последние часы Константина – у лестницы, ведшей в подвал, раздались голоса и характерные звуки мочеиспускания. Говорили два мужика.

– Я ей бутылку в п… сунул, горлышком наружу, а она смеется: «Вот, теперь самое то, – говорит, – только подергай, Вась, с чувством подергай», – рассказывал первый голос, бесцветно-недовольный и явно принадлежавший уважаемому бомжу, бомжу «в законе».

– Да, Нюрка – баба веселая! – засмеялся второй голос, несомненно, озвучивавший «шестерку».

Вера, воспользовавшись моим минутным замешательством, крикнула, к счастью, негромко (голос сорвался от волнения):

– На помощь!

Я смотрел на нее с ненавистью долю секунды. Затем набросился, обнял и начал страстно целовать. В губы, в шею, грудь. Не без удовольствия. Вера сначала отстранялась, но я укротил ее внятным шепотом:

– Будешь ерепениться – откушу нос… Из вредности откушу.

Бомжи спустились в подвал. Я слышал их сопенье.

– Пошли отсюда, – раздался, наконец, бесцветно-недовольный голос. – А где сейчас Нюрка?

– Как где? У себя… На станции, под платформой…

– Ну и какое платье ты надела для Константина? – спросил я, когда шаги нарушителей моего спокойствия стихли, а Вера более-менее пришла в себя. В глазах ее светилась уверенность в том, что бомжи либо вернутся, либо расскажут кому-нибудь, что видели в подвале.

А мне было наплевать, как разрешиться ситуация, в которую я по уши вляпался. Лишь бы разрешилась поскорее.

«Вот идиот, – сокрушался я мысленно. – Устроил эту канитель с подвалом и расспросами. Ведь знал же, что лишние знания и телодвижения умножают печали! Только кретин мог развести эти «ля-ля, тополя», развести, вместо того, чтобы сразу угрохать».

– Какое я платье надела для Константина? Короткое бордовое, он тебе не нравится, – ответила супруга, вновь погрузившись в прошлое. – Но он был от него без ума. Вечер прошел весьма приятно, но…

– У тебя опять не получилось, – усмехнулся я, вспомнив записку, найденную в платяном шкафу под трусиками и бюстгальтерами.

– Да. Слишком долго я ждала этого вечера… Нервничала, суетилась. Да и напоить человека лекарствами оказалось весьма трудным делом. Особенно за столом или в постели. А в еду подмешать было нельзя: их надо принимать одно за другим строго через пять минут.

Представь, я думаю, как это сделать, а он лезет целоваться, уверенный такой в себе, прямо супермен… Вдобавок, когда я уже решилась идти ва-банк, в голову пришла мысль, что родители Константина, весьма недоверчивые люди, наверняка не позволят следствию по делу его смерти развиваться в нужном для меня направлении…

– Это точно. Интересно получается… Ты же говорила, что обдумала все обстоятельно, а тут одна накладка за другой?

– Думала, что обдумала. Вообрази, что ты, умник, решил банк ограбить или почку кому-нибудь хирургическим путем удалить. Представляешь, сколько у тебя было бы накладок? Новое дело – это новое дело. Тут читай, не читай, думай, не думай, все равно опыт нужен. Опыт и сноровка…

– Да уж… Сейчас он у тебя, несомненно, есть.

– И еще одно мне помешало… – не обратила внимания Вера на мою реплику. – В то утро я поняла, что беременна… Конечно, я не оставила бы ребенка. Жить в этой семье, пыль с книг вытирать, потакать этому «супермену» с куриными мозгами… Разве это нужно двадцатилетней девчонке?

– Конечно, не это, – хмыкнул я. – Двадцатилетней девочке надо пырнуть кого-нибудь в спину иглой дикобраза, пырнуть, чтобы полноценно оргазмировать.

– Юродствуешь? Ты же знаешь, в каком страшном мире мы живем… Ради небольшого удовольствия у нас тысячами убивают, сводят с ума и голодом морят.

– Ну-ну, дитя эпохи. И что же ты решила делать со своим оргазмом?

– Первым делом я постаралась успокоиться. Это получилось. Константин сидел напротив и рассказывал, какой он умный и перспективный, как может все на свете рассчитывать и предугадывать. И я, мило улыбаясь, придумала план…

– Придумала с ним поссориться, выкинуть ребенка, а потом явиться к нему под вечер с двумя таблетками в кармане.

– Да… На все это ушло около месяца… На следующий же день я сказала, что жду ребенка и собираюсь рожать. О, господи, как это на него подействовало! Он побледнел, стал говорить, что я гублю его карьеру, гублю наше будущее… Вечером мамочку с папочкой на меня напустил… И начал ездить в командировки – он в фирме работал, импортирующей лекарства. И мне «пришлось» сделать аборт…

– Так ты все выдумывала начет эмалированной ванночки с выскребленными детишками?

– Нет, были ванночки в туалете, – рассеянно проговорила Вера. – И плод удаленный в одной из них был. Живой…

– Ну и что произошло дальше? – спросил я, желая поскорее расстаться с видениями реалий отечественной гинекологии.

И Вера почти слово в слово повторила, то, что пришло мне в голову одновременно с фрагментами истории любви принцессы Инессы и принца Гриши.

Это было ужасно! Я, окаменевший и онемевший, дикими глазами смотрел на супругу, смотрел и видел, как Шакал боролся с Константином, как Вера ссыпала смертельные порошки в рот своего будущего сексуального спарринг-партнера…

Господи, как я мог так детально все увидеть в своем воображении? Красную короткую ночную рубашку, прическу «каре», бежевый костюмчик-тройку? Чертовщина! Значит, все, что я видел во снах позже, тоже правда?

– Ты чего? – удивилась моя законная, когда процесс моего превращения в камень достиг апогея.

– Да так… – только и смог сказать я. – Опять этот Шакал… Мне кажется, что он везде. За каждым углом, под каждым кустиком.

– Без него я не могла обойтись, ты же понимаешь… Мне ведь и сушки руками не сломать, не то, что с мужчиной справиться.

– Вот откуда это твое стремление к групповому сексу… И оно берет начало от Шакала.

– Да нет, не угадал… Оргазм у меня получился непередаваемо сильным, я едва сознание не потеряла. А он стоял и смотрел, впитывал и наслаждался… Мне это не понравилось… Его удавьи глаза. И тогда же я решила больше с ним не связываться.

– По крупному не связываться, а так, сказочку послушать – это пожалуйста.

– Иронизируешь… Не понимаешь, что я – это не ты. Я – это другое существо, у меня другая физиология, другая психология…

– Ну-ну, другая психология. Вот вы, родственные души с другой психологией, в клубы и собираетесь. Клуб маньяков под названием «До последнего хруста». Замечательно!

– Клуб маньяков – это плод твоего воображения.

– Ну-ну, конечно. А члены кто? Один бравый морской офицер, ныне продающий мыло с душком, а в свободное время ходящий по улицам Москвы с криками «Кришну в харю, Кришну в харю», другой преуспевающий менеджер с гранатой в кармане, третья скоро с кроликами будет…

– Не трогай моих друзей! – сжав кулачки, перебила меня Вера. Глаза ее сверкали праведным гневом.

– Как ты защищаешь своих товарищей по несчастью! Меня бы так защищала от родственничков своих!

– Несчастный… Ты ничего не понял…

– Чего я не понял? – замер я, поняв, что мне сейчас врежут по мозгам десятикилограммовой кувалдой.

– Не понял, почему я замуж за тебя вышла…

Я моментально сник. Мне захотелось незамедлительно отпустить Веру на все четыре стороны, а самому умереть в этом светлом чистом подвале, в подвале который выглядит стократно чище моей непутевой жизни. Но сил развязать веревки у меня не было – с пачкой сигарет насилу справился. А супруга продолжала метать словами:

– Ты что, думал, я по любви за тебя вышла? Просто ты был прекрасной кандидатурой! Казался прекрасной кандидатурой! Помнишь, я болела на следующий день после первой нашей ночи? Почернела вся и осунулась? Ты знаешь из-за чего? Печень у меня схватило! Пока я была в туалете, ты подлил мне вина из своего фужера, вина, в которое я с таким трудом порошки всыпала! Хорошо, что я всего глоточек выпила.

– Ну, ты даешь… – только и смог я вымолвить.

– А ты, плебей несчастный, не стал эту отраву пить, а принялся за пиво… Это же надо, пиво с вином мешать! И подливать даме из своего фужера! Хам, Быдло!

– Я просто боялся опьянеть. Ты знаешь, у меня, у пьяного, не очень хорошо получается.

– Не очень хорошо получается! – продолжала пылать Вера. – Я тетку из дому выставила, сказала, что клуб наш собирается, тебя убедила, чтобы на работе не болтал о нашей встрече, переулком, крадучись, привела, а ты пить не стал, да еще потом фужер на стол опрокинул!

– Да уж прости! Волновался. Я всегда волнуюсь в первый раз. А куда бы ты мое тело выбросила?

– Как куда? В выгребной колодец у забора. Он глубиной метров семь, ты же знаешь.

«О, господи! Этот колодец! В иранском моем видении она в него кого-то забросила! Того, чей крик я слышал по телефону!»

…Конечно же, я знал этот колодец. Его чистили раз в три года, такой он был бездонный. С переулка подъезжала машина с шести кубовой цистерной, вы знаете, как она в просторечье называется, тесть выбивал доску из забора и опускал рукав в переполнившееся чрево выгребной ямы.

– Во мне же девяносто килограмм… – растерянно пробормотал я, придя в себя и представив, как надрывается Вера, таща мое тяжелое тело к достойной меня могиле.

– Я загодя к входной двери тележку поднесла. Знаешь, такая черная, двухколесная? Она обычно в сарае валяется…

– Я тебе сочувствую… – протянул я, вспомнив тележку, на которой частенько забавы ради катал по двору Наташу. – Сколько хлопот из-за одного оргазма. Слушай, а почему ты все-таки замуж за меня пошла?

– Из принципа. Семь раз ты выскальзывал из моих рук! На Новый год таблетки съел и почему-то не умер, на Старый Новый год напоила допьяна, и с обрыва клязьминского столкнула, но ты не разбился. Неделей позже с отчаяния ночью ножом тебя хотела зарезать, но ты вдруг так страшно захрапел, что я испугалась…

– Бедняжка! – покраснел я. – А на Старый Новый год я не от хитрости не умер, а от передозировки молдавского букета. Да и амаретовка впрок не пошла. Вынесло меня, понимаешь…

– Вот так всегда. Я неделю готовлюсь, а ты что-нибудь выкидываешь.

– А почему ты дочку мне родила? Кстати, мать, наверное, уже ушла. И Наташа сейчас с теткой сидит.

– Почему родила, почему родила… Я же женщина… Захотелось родить… Как все… Инстинкт продолжения рода – это неодолимо.

– Понятно. Давай, рассказывай по быстрому, за что Ворончихиных и Маргариту и Тамагочей прикончила. Мне еще напиться надо и в милицию попасть, чтобы не заподозрили, что я с тобой тут валандался…

– Так ты и в самом деле убьешь меня?

– Я же сказал, что жребий будем метать. А бог не фраер, он все видит, и выиграть тебе не позволит.

– Бог… – усмехнулась Вера. – Он сам захотел, чтобы я такой стала. А что касается Ворончихиных… Ты же знаешь, Митька любил меня. Любил, хотя и понимал, что я ему не пара. А я три года без оргазма жила…

– Три года? – обиделся я.

– С тобой я вообще не кончала…

Я покраснел снова, густо покраснел, и спросил, чтобы вконец не расплавиться:

– Так чем же перед тобой Ворончихины провинились?

– Зачем тебе это, ведь ты Митьку совсем не знал? Поздно уже, потом, если захочешь, расскажу…

Услышав «потом расскажу», я вздернул бровь. Вера усмехнулась этому моторному движению и посмотрела на меня с некоторым уважением. Посмотрела и продолжила:

– В общем, позвонила я Митьке на работу и договорилась с ним встретиться в кафе у Никитских ворот. Прибежал он весь такой радостный, глаз от меня отвести не может. И я ему сказала, что готова уйти к нему…

– Если он убьет Лариску…

– Да, при мне убьет. И ты знаешь, он без колебаний согласился. И мы тут же договорились проделать все на их даче. Днем. Я на работе сказала, что еду в «Кляксу» за рекламными наклейками и приехала к ним. Лариске сказала, что ты разбушевался, и я решила на сутки от тебя спрятаться. Пообедали не спеша, попили чаю, поболтали о клубе, о том, о сем, потом Митька своей обожаемой супруге рот салфеткой заткнул и к стулу тяжелому привязал. Привязал, дал мне два ведра для сбора крови, скальпель и я вены Лариске вскрыла. О, господи, какой у меня начался оргазм, когда она синеть начала! Даже Митька с вовсю раскатанной губой его не испортил! Целый час я потом в себя приходила…

– Послушай, я давно хотел спросить, – перебил я супругу. – А что, ты маньяческими фильмами обойтись не могла? Иногда в них такое показывают – кровь леденеет.

Вера внимательно на меня посмотрела. Она давно ждала вопроса о Хароне, о причине его приезда в Москву. Но я отвел глаза, насупился. Хоть и давно хотел спросить.

– Нет, маньяческими фильмами я, к сожалению, обойтись не могла, – ответила моя драгоценная супруга, вволю насладившись моим смятением. – После того, как рассказы двоюродного брата перестали меня трогать, я пробовала их смотреть… Но это совсем не то. Все равно, что мастурбировать с порнухой на экране. Суррогат, лапидарно выражаясь.

– Я тебя понимаю… – пробормотал я, демонстративно зевая. Мне стало скучно и противно. И душа и тело казались вымазанными липкой грязью. Битый час слушать кровавые рассказы – этого никакая психика не выдержит. А Вера не могла остановиться, ее несло:

– А почему ты не спрашиваешь, как я Митьку прикончила?

– Да тюкнула, наверное, молотком по черепку и прощай, бессменный секретарь литературного клуба… Небось, как кот вокруг тебя крутился и бдительность потерял…

– Нет, я фарфоровой кружкой ударила. Его собственной кружкой. С надписью «Козерог». Прямо по лбу. От удивления у него глаза чуть не вылезли. Потом нашла в посудном ящике пресс для чеснока…

– Пресс для чеснока? – встрепенулся я. – О, господи, как я мог забыть о бабе Фросе и Петре Васильевиче. Их-то ты зачем прикончила?

– Ну и непробиваемый же ты! Я тебе битый час объясняю зачем, а ты все спрашиваешь и спрашиваешь…

– Но ведь ты их не просто убила, но и мучила? Как же тебя, бедняжку, схватило, если ты побежала соседей убивать…

– Понимаешь, я же тебе говорила, что три года у меня оргазма настоящего не было… Я боролась с собой, старалась с тобой хоть как-нибудь оргазмировать, пыталась Наташей заняться, карьеру, наконец, сделать. Пыталась загнать свой бзык в подкорку. Шакала зазывала, чтобы хоть как-то обойтись…

– Опять Шакал!

– Дурак! Он ведь фактически тебя спас! Если бы не он, я бы продолжила попытки тебя убить! И, в конце концов, добилась бы своего, несмотря на твою изворотливость и заговоренность.

– Непременно выражу ему свою благодарность. Перед тем, как спущу с него вонючую шкуру.

– Три года я пыталась жить нормальной человеческой жизнью… – скептически оглядев меня, продолжила рассказ супруга. – А потом все загнанное в подкорку, выскочило вдруг и разом, выскочило, и я побежала. Амок, да и только. Тебя сначала хотела найти, но совсем забыла, что ты в мезонине больной спишь. Ну, я и побежала к ближайшим соседям… Но с горячки все не так, как раньше получилось… Да и мучения стариков не очень помогли. Высохшие до костей, пигментными пятнами покрытые с ног до головы покрытые, фу… С огорчения, следов и наоставляла…

– Ну, хватит, устал я слушать! Давай бросать монетку, – сказал я, вытаскивая из кармана горсть мелочи. – Выбирай.

Вера выбрала пятирублевую монету и решку. Выпал орел.

– Давай, еще раз бросим? Ну, давай? – взмолилась супруга. Вмиг намокшие ее глаза смятенно смотрели то на приговор судьбы, лежавший на моей ладони, то в мои напряженные глаза.

Я бросил. Выпал орел.

– Третий раз снова орел выпадет, – вздохнула Вера. – Давай посмотрим?

Я бросил. Выпал орел. На часах был уже восьмой час, и я решил закончить прения.

– Кровь тебе выпустить, как Лариске, или по голове кирпичом настучать? – спросил я, вынимая из кармана куртки пакет с толченым табаком (за ним я специально ездил на Лосиноостровскую. Чтобы не светиться в местных магазинах).

– Ты все равно не сможешь убить меня, не сможешь… – заплакала Вера, наблюдая, как я рассыпаю табак по подвалу. – Это ты от собак?

– Да, от собак…

Вера чихнула.

– Будь здорова! – усмехнулся я, продолжая сыпать.

Вера поняла, что все кончено. И ее прорвало.

– Ты, сволочь, негодяй! – закричала она, вся подавшись ко мне. – Ты думаешь, тебе все сойдет с рук? Ты не знаешь, что, как только станет известно о моей смерти, пленка с тобой мгновенно разойдется по России, Европе и Америке. Разойдется тысячными тиражами! Ты станешь самой выдающейся порнозвездой нашего столетия!