Текст книги "Запах женщины"

Глава двенадцатая
в которой поезд мчится сквозь ночь навстречу поезду прошлого

– Тетя, а почему вы не спите? – Маленький Сеня привстал с полки, оперся на столик, и посмотрел на меня сквозь темноту ночного купе. – Я из под стола давно за вами смотрю, а вы все не спите и не спите.

Я вытерла тыльной стороной ладони влажные глаза и проговорила:

– Спи, мальчик, спи… Тетя просто думает.

– А о чем вы думаете?

– Тетя думает о том, – шепотом проговорила я. – Что сейчас встанет твоя мама и будет нас ругать за то, что мы разговариваем, – я опустила ноги на пол и стала напяливать кроссовки.

– Мама не встанет! – уверенно сказал Сеня. – Она очень крепко спит…

– За то папа спит не очень крепко! – раздался с верхней полки голос Сениного отца. – А ну поворачивайся к стенке и спи! А то я сейчас маму разбужу.

Угроза подействовала. Сеня моментально плюхнулся на подушку, отвернулся к перегородке и быстренько накрылся с головой двумя одеялами.

– А вам-то чего не спится? – спросила я у Сениного папаши, вставая.

– Да, вот, тоже, думаю…

– О чем же? – я стала открывать дверь купе, стараясь не очень шуметь.

– О вас, – вздохнул папаша и заворочался на своей полке.

Дверь громко клацнула стальным зубом замка и вопреки моим стараниям отъехала в сторону с громким рыком.

«Вздыхай, вздыхай, пес блудливый!» – подумала я выходя из купе. – «Мерзни, мерзни – волчий хвост!»

Дверь снова рыкнула, закрываясь. Во всем коридоре горели только три плафона тусклым ночным светом. Я посмотрела в окно, но черная гладь стекла отражала только мое лицо с подтеками туши под глазами.

Я пошла по коридору в сторону туалета. Поезд под ногами судорожно дергался, пол ходил ходуном, то предательски ухая в низ, то неожиданно ударяя под ноги, и приходилось постоянно хвататься за поручни или за двери купе, что бы не лишиться равновесия. Балансируя таким образам, я медленно но неотвратимо продвигалась к туалету.

Туалеты в наших поездах – это целый аттракцион, до которого не додумались бы ни сэр Эдисон со своим генератором, ни братья Уайт со своим паровозом.

Во время известного священнодействия тебе приходится восседать на металлическом унитазе в роскошной позе стартующего с вершины горнолыжника, вцепившись рукой в спасительную ручку прикрепленную к стене напротив, при этом в зеркале над умывальником созерцая свою преисполненную достоинства физиономию, а в это время с наружи кто-то постоянно дергает ручку вызывая у вас спазмы в положенных местах. Да и сам умывальник – чудо враждебной техники. Вода из под крана потечет только после того, как вы надавите с приложением титанических усилий специальную штуковину. Давить приходится сильно, а воды течет мало, так, что после того как я смыла потеки туши со своего лица, на ладошках у меня образовались красные вмятины, оставленные злосчастным приспособлением призванным экономить воду.

Я закончила умывание, вытерла лицо носовым платком и открыв дверь клозета, столкнулась с полной пожилой, облаченной в красный, байковый, стеганый халат женщиной, внешне чем-то напоминающей нынешнюю Нону Мордюкову. Женщина дымила сигаретой зажатой в зубах.

– Что-то вы долго, милочка! – недовольно проговорила она сиплым голосом, не вынимая сигареты. – Я уже вторую сигарету курю.

– Вообще-то, много курить вредно, – сказала я. – Тем более ночью.

– Вообще-то вас не спросили, милочка! – просипела женщина, гордо вскинула голову, оттолкнув меня огромным бюстом зашла в туалет и закрылась там, демонстративно громко хлопнув дверью.

На треугольном ящике для мусора осталась лежать открытая пачка «Мальборо» и зажигалка.

Да, курить вредно. Я посмотрела на почти полную пачку сигарет. Но я, пожалуй, закурю. Я оглянулась по сторонам, прислушалась к возне в сортире, быстро вынула одну сигарету из пачки, чиркнула зажигалкой и разгоняя дым ладошкой вышла в холодный прокопченный куревом тамбур.

То ли от того, что сигарета была краденой, то ли от того, что я давно не курила, табачный дым оказался неожиданно приятным и сладким на вкус. Томно закружилась голова. Ноги стали какими-то ватными, а мысли невесомыми. Так бывает с курильщиками после длительного перерыва.

Я поежилась, подошла к окну, и опять увидела собственное отражение в темном стеклянном омуте. Я показалась себе уставшей и осунувшейся, потерянной и обеспокоенной и даже сигарета в руке не придавали легкомысленности моему образу спрятавшемуся в глубинах немытого стекла. А за стеклом стыла ночь.

И лишь изредка сквозь мое отражение просвечивались далекие мутноватые огни, спрятавшиеся за плотной пеленой снега. Огни, то появлялись, то исчезали, словно играя в прятки в невидимых вихрях снега. И где-то там, в ночи, за этими огоньками угадывались продрогшие на колючем ветру деревеньки и спящие снежным сном провинциальные городки. И где-то там были люди, которые даже не знали о существовании этого поезда «Москва – Санкт-Петербург» одиноко летящего сквозь хмурую февральскую ночь, под громкий аккомпанемент рельсовых стыков. Многие из них спали, кто-то читал, кто-то заполночь смотрел телевизор, кто-то занимался любовью, кто-то скандалил, кто-то пил горькую, кто-то пил чай, но со всеми ими одинаково происходило одно и тоже – они жили. Они жили и не знали о том, что сквозь их жизнь сейчас проносится этот поезд, освещая себе дорогу огромным прожектором головного электровоза.

Я поежилась, обняв себя за плечи руками, ощущая ладонями теплый, приятный на ощупь ворс шерстяного свитера. Огни в бескрайней ночной пустоши за окном продолжали мелькать, то появляясь, то исчезая. Вдруг все исчезло. Я вздрогнула. Мимо, с ревом и грохотом полетел встречный. Он появился словно из ниоткуда, словно вынырнув из внезапно открывшейся черной дыры прошлого. Из гигантской, оскалившейся клыками лет пасти, в которую сам дьявол проложил стальные рельсы. Встречный проносился мимо, как гигантский змей, сверкая светящейся чешуей окон за которыми невозможно было ничего разглядеть. И мне показалось что это Тот поезд. Поезд моего прошлого наконец повстречавшийся мне в лабиринте времени. Это Тот поезд в котором я потеряла любовь и заглянула в желтые глаза Предательства. Это Тот поезд в котором навсегда осталась моя глупая наивная юность.

Я глубоко затянулась, вдыхая шершавый сигаретный дым. Встречный исчез так же внезапно как появился. Тускло тлела под потолком упрятанная в мутный плафон лампочка.

Страшно.

Глава тринадцатая
Яблоко для невесты

– Под крылом самолета о чем-то поет зеленое море тайги-и-и-и!!! Трам-тара-рам! У-у-у-у-у-у! Браво-о-о-о!!! Браво! Браво! Браво! Зорик, давай еще! Сбацай чего ни будь! Ой, кто-то мне на ногу наступил! Ребята, да тихо вы! Полка обвалится!

Купе трещало по швам. Если бы в этом поезде присутствовали представители книги рекордов Гиннеса, то они несомненно засчитали бы новый мировой рекорд по количеству людей способных поместится в одном купе. Ребята плотным эшелоном занявшие нижние полки, держали на коленях девчат, радуясь возможности безбоязненно гладить их коленки и бедра. Сашка Тереньтев с Пузырем забрались аж на самый верх, в нишу для багажа и довольно взирал оттуда на своих собратьев по институту, изредка и почему-то по очереди, чихая от пыли. Как в эту нишу могли поместится двухметровый Сашка и толстый как бочка Пузырь или Колька Пузырев было непонятно, да и неинтересно никому. Раскрасневшиеся радостные орущие лица моих сокурсников, как спелые яблоки свешивались с полок, выглядывали из-за плеч и из под мышек, обращенные к Сергею Зорину, или попросту, Зорику, кумиру нашей группы, непревзойденному исполнителю коллективных песен.

Зорик сидел на столике со своей вездесущей, расписанной автографами шестистрункой, которую он, по-моему, не оставлял даже направляясь в туалет или в ванную, а я сидела пред ним внизу на чемодане Тереньтева, длинном и узком как сам Тереньтев, смотрела на Зорика с низу в верх, и пожирала его влюбленными глазами. О том, что мы с Зориком влюблены друг в друга, естественно, знал весь курс, и с легкой руки какого-то остряка мне уже заранее присвоили мужнину, то есть Зорика, фамилию. Все настолько к этому привыкли, что на сессии Далдон, Далдонов Юрий Федорович – преподаватель английского, долго искал мою фамилию в списке, а потом опустив голову и глядя на меня по верх золотых очков, недовольно спросил:

– Экскьюзми, Зорина! Почему твоей фамилии нет в списке?

В общем, дело шло к свадьбе. Моя мама была не против, хотя и хотела, что бы я сначала закончила институт. Родители Зорика заочно долго сопротивлялись, но после того как Зорик однажды привел меня к себе домой и меня увидел Зорькин отец, вопрос можно было считать решенным.

Свадьбу решили отгулять в конце лета, когда наша группа вернется из летней практики, по специальной договоренности совхоза «Ленинец» и Ленинградского университета, за хорошие деньги, (времена-то были какие – рассвет перестройки), построив в этом совхозе, где-то на границе России и Белоруссии то ли коровник, то ли свинарник, я так и не узнала. И несмотря на то, что в Ленинградской области совхозов было тоже предостаточно, нашу тепленькую студенческую компанию запихали в поезд «Ленинград – Одесса» и отправили за тысячу километров по указанному адресу, хотя никто из нас не имел ни малейшего понятия о строительстве свинарников и тем более коровников. Партия сказала: «Надо!» Комсомол ответил: «Надо, так надо. И на Марсе будут яблони цвести».

– Ну, Зорик! Спой еще, что ни будь! – проконючила Галка Смирнова. – Витек, по шее получишь! – и она хлопнула по шаловливым рука Витьки Мальцева у которого сидела на коленях и который перешел пределы дозволенного обнимания.

– А я чего? – обиделся Витька, и хихикнув, добавил. – Я только титьку хотел погладить…

Купе грохнуло от смеха, потому, что у Галки был самый необъятный бюст во всей нашей группе, несмотря на ее вполне нормальную, и даже изящную фигуру.

– Ах, ты… – вспылила Галка и завертелась на месте, пытаясь шлепками достать Мальцева, который тоже смеялся, спрятавшись у нее за спиной.

– Продолжаем кон-церт! – звонким торжественным голосом объявил Зорик и публика восторженно зааплодировала. – Серенада. Песня посвящается Маргарите Зориной…

– Но-но! До свадьбы ни-ни! – кто-то дурашливо запротестовал с верхней полки. Я посмотрела на верх и увидела долговязого Терентьева, грозящего Зорику пальцем. – Может она еще за меня за муж выйдет и будет мою фамилию носить? Видите на моем чемодане сидит?

– Нужен ты ей, как же! – подал голос Витька Мальцев. – Не пойдет она за тебя, потому как ты ростом не вышел. Вон, Галку бери, она согласна… Ой! – Галка локтем ударила Витьку в плече. – Ну чего ты, я ж пошутил! Люблю только тебя, Галочка, и Родину. Родину больше. Ой!

Все засмеялись. Кто-то из девчонок сказал:

– Да дайте же Зорику спеть!

– Тереньтев, – сказал Зорик. – Смотри, много болтаешь – на дуэль вызову! Пузырь, будешь моим секундантом!

– С радостью, мин херц! – отозвался с верху Пузырь.

– Предатель! – Терентьев в шутку толкнул его в бок локтем.

– И так! – Зорик ударил по струнам, и посмотрел на меня. – Серенада. Посвящается моей возлюбленной, Маргарите… Зориной! У рояля – автор.

Народ зааплодировал. Зорик настороженно глянул под потолок, где в узкой нише толкались Тереньтев с Пузыревым, потом подмигнул мне и запел нежным и вкрадчивым голосом:

Я Мастер – слышишь Маргарита.

Я жду тебя, я знаю, ты придешь.

Старинная мелодия забыта…

А может нет? А может это дождь,

Что нас подслушав, вовсе не случайно

Ее запомнил и зашифровал

В своем дыханье тихом и печальном,

А ключ от шифра где-то потерял…

Он мой товарищ, он поймет меня.

Ведь мы с ним братья в грусти и печали.

И не было еще такого дня,

Что б мы друг-другу руки не пожали…

Зорик пел. Ребята зачарованно молчали, девки вздыхали и изредка, пряча взгляд, поглядывали в мою сторону. Наверно завидовали. Каждая из них в душе мечтала о таком парне как мой Зорик, высоком, стройном, остроумном. Каждая из них хотела бы, что бы и ей посвящали песни и потом, вот так же пели их при всем честном народе преданно глядя в глаза.

Я смотрела на Зорика, видела как раскрываются его губы, как топорщится юношеский пушок над верхней губой, как из его губ выкатываются, выпеваются слова, красивые, добрые, адресованные мне. Видела как блестят его глаза, полные обожания, теплые и манящие. Вагон раскачивался, словно гигантский метроном стучали под вагоном колеса, попадая в такт песне. Зорик перебирал струны, за его спиной, в окне купе мелькали зеленые верхушки деревьев и черные нити проводов текли над ними как линейки нот. Поезд стал поворачивать и огненный шар заходящего солнца выплыл на середину окна и залил купе розовым светом уходящего дня. И Зорик вдруг действительно стал Зориком! Он засветился, потому, что солнце светило ему как раз в спину, и вокруг него и его гитары появился розовый ореол.

Так здравствуй дождь! – звенел его голос.

Не всякому дано

Иметь таких влиятельных знакомых.

Тебя прошу! Найди ее окно!

Скажи, что Мастер ждет ее и помнит…

Песня кончилась. Финальный звон гитарных струн растворился в перестуке колес. Все молчали. Кто-то вздохнул.

– Счастливая ты, Ритка… – сказала Галка. – От моего, – она пихнула локтем своего Витьку. – Не то, что песни, стишка задрипанного на восьмое марта не дождешься.

– Ну, старуха, обижаешь! – якобы обиделся Мальцев. – Я ж тебе намедни целую поэму настрочил! – и он из-за спины Галки начал декламировать. – Там в тишине, в гробу хрустальном, лежит царевна… Ой, блин, больно же! – Галкин локоть снова достиг цели.

– Не, молоток! – сказал сверху Тереньтев. – Песня зашибись! Круче чем у «Битлов». Я тебе говорю! – Тереньтев у нас завзятый битломан.

Я встала с чемодана, наклонилась к Зорику, обняла его за шею и прошептала ему на ухо:

– Зорик, я тебя люблю, – и поцеловала его в губы.

– У-у-у-у-у-у-у-у!!! – заулюлюкала восторженная публика. – Горько! – крикнул Витька. – Даешь свободную любовь, пипл! – орал сверху Пузырь.

Я взяла Зорика за руку, Зорик спрыгнул со стола, и мы втроем, я, Зорик и гитара, выскочили из купе и побежали в тамбур целоваться…

– Зорик, ну не надо! Зорик, милый, пойми меня правильно, – я крепко держала руку Зорика, которой он нежно, но настойчиво гладил меня под рубашкой, стремясь просунуть пальцы под чашечку бюстгальтера и дотронутся до моих затвердевших от возбуждения сосков.

– Ну, чего ты? Ритка, чего ты? – Зорик ласково целовал мне мочку уха, прижав меня к стенке тамбура и я чувствовала его тело, слышала его жаркий шепот и возбужденное и возбуждающее дыхание. Гитару, что б не мешала, он повесил за спину на ремень и ее гриф с блестящими колками и металлическими жгутиками струн маячил у меня пред глазами.

– Ну, Ритка… – Зорик просунул свободную руку в низ, неловкими движениями пальцев пытаясь расстегнуть мне молнию на джинсах, а губами покрывая поцелуями мою шею, заставляя меня содрогаться от желания.

– Зорик, не надо… Ой, кто-то идет! – за дверью тамбура действительно послышались шаги.

– Ни кто не идет… – жарко прошептал Зорик, целуя меня, и собачка молнии на джинсах поползла в низ.

– Зорик, я стоп-кран дерну! – я резко оттолкнула Зорика к противоположной стенке и часто дыша от возбуждения стала застегивать ширинку.

Зорик отлетел к стене, и гитара стукнувшись декой о пластик стенки гулко зазвенела. Шаги за дверью тамбура стихли. Хлопнула дверь туалета. Вагон с грохотом пролетел стрелку, дернувшись в лево, потом в право.

– Ф-ф-ф, – дунул Зорик, сдувая с лица челку, прилипшую к вспотевшему лбу. – Ритка, тебе не приятно то, что я делаю?

– Глупенький… – я подошла к Зорику, нежно зачесала ему волосы назад и привстав на цыпочки поцеловала его во вспотевший лоб. – Мне очень приятно… Если б ты знал, как мне приятно. Но…

– Что, но? – расстроено проговорил Зорик, обнял меня за талию и уткнулся головой в мое плече. – Что, но… Нам уже скоро по двадцать лет… Второй курс… Другие в нашем возрасте уже детей имеют, а мы все в дочки-матери играем, – он поднял голову и посмотрел мне в глаза. – Вон, Витька с Галкой, пилятся как кролики и ничего… Как закроются у Витьки в комнате, так вся общага ходуном ходит! Аж комендант прибегает проверить, не случилось ли что. А мы… Вздохи. Охи. Поцелуйчики. Я тоже, между прочим не железный! – Зорик обиженно отвернулся к окну и демонстративно принялся что-то рисовать пальцем на мутном стекле. За окном вечерний лес полыхал в огне заходящего солнца, которое мелькая, постоянно проглядывало сквозь кроны деревьев, словно проверяя – все ли живое на земле приготовилось ко сну.

– Ну, Зорик… – я ноготком побарабанила по гитаре висевшей на спине Зорика. – Ну, Сережа… Это, как надкусанное яблоко…

Дверь тамбура распахнулась громко ударившись о стенку и в тамбур ввалился Пузырев.

– Где яблоки? Какие яблоки, «Антоновка»? «Белый налив»? Пипл, дайте одно, а то с голоду пухну! Гы-гы! – он похлопал себя по огромному животу, выпирающему из-под стройотрядовской зеленой куртки.

– Шел бы ты отсюда, Пузырь! – по-дружески посоветовал ему Зорик.

– Ага, понимаю, тут у нас дела любовные, а яблоки райские… – Хитро улыбаясь проговорил Пузырев. – Нам эту отраву есть не к чему! Короче, там девочки столик накрывают… Мы твою бутылку водки, Зорик уже достали, и колбасу твою, Ритка, с пирожками домашними тоже, так, что поспешайте, дети мои, а то Пузырь, как всегда все слопает и выпьет! – он подмигнул Зорику и ушел в вагон, распевая басом на поповский манер. – И вкусил Адам с древа райского… И познал он Еву, и Ева его познала…

Я ногой закрыла дверь тамбура. Зорик молча стоял у окна, глядя на вращающийся за окном закат. Я подошла к нему сзади, поцеловала его в шею, под стриженый затылок и проговорила:

– Зорик, не обижайся… Я тоже этого очень хочу. Но я боюсь, что случится что-то такое, чего нам будет уже не вернуть и о чем мы потом будем сильно жалеть…

Зорик резко повернулся ко мне лицом.

– Ну чего такого может случиться? Чего? – проговорил он глядя мне в глаза. – Ритка, ну чего ты боишься? – он обнял меня за шею и прижал мою голову к своей груди запустив руку в мои волосы.

Я чувствовала как вздымается его грудь, как пахнет его тело, как пахнет его рубашка и мне было очень приятно. Я тихо заговорила.

– Зорик, это надкусанное яблоко…

– Ритка, причем здесь яблоко, – Зорик медленно гладил меня по волосам. – Причем?

– Представляешь, после свадьбы, в белом как снег платье ты на руках донесешь меня до нашей первой постели… Мы зажжем свечи. И у нас все будет прекрасно… А так? – я оторвала голову он Сережиной груди и заглянула в его глаза. – Что нам останется? Надкусанное яблоко? Да, оно, может быть будет таким же сладким, но уже не целым… Ведь так, Зорик?

– Возможно… – Зорик вздохнул и отвел взгляд. Я снова опустила голову ему на грудь.

– Вот видишь, ты согласен.

– Ритка, ты не современная…

– Ну и пусть. За то я тебя люблю.

– И я тебя… – сказал Зорик и как-то тяжело вздохнул. Тогда я еще не придала этому значения. – Ну, пошли, что ли? – добавил он. – А то Пузырь действительно все сожрет.

– Угу, – я отстранилась от Зорика, чмокнула его в щеку и открыла дверь тамбура.

Ребята разбрелись по своим купе. У нас остались только Пузырев с Тереньтевым – неразлучные Зорькины дружки, которые изначально ехали с нами и размещались на верхних полках, и Галка с Витькой, которые волею судеб ехали в другом конце вагона, но тоже были членами нашей маленькой студенческой компании еще с поступления, и по этому не раздумывая присоединились к нам.

– Представляешь, Ритка, – сказала Галка, при нашем появлении. – В нашем купе едут две крали из параллельного потока, все из себя. Ну, ты знаешь, Котова с Жуковой… Так у них только разговоров, – Галка, в пол голоса, чтоб слышали только мы, стала передразнивать своих соседок. – Мой меня на вокзал на такси отвозил… Не мог у отца «восьмерку» попросить! – а вторая ей отвечает. – А мы с моим Колей вчера в «Метрополе» были… Так он шампанского на пятьдесят рублей купил! – Галка манерно сложила перед собой ручки. – Идиотки! Так, что мы до ночи у вас потусуемся.

Галка зло принялась нарезать колбасу, нависая лифом над маленьким столиком. Витька, сидевший у окна и вертевший в руках бутылку «Русской» сказал:

– Не переживай, старуха, будет и на нашей улице праздник! И мы с тобой шампанское ведрами хлебать будем, и «Журавли» лабухам заказывать!

С верхней полки свесилась длинная костлявая рука Тереньтева и выхватила у Витьки бутылку.

– Дай сюда! Тебе водку доверять нельзя, у меня надежней будет! – бутылка исчезла на верхней полке. Витька хмыкнул, сунул руку под стол и достал еще одну. – А, что, Пузырь, – сказал Тереньтев. Может мы в то купе переедем? А Галка с Витькой сюда, к Зорику и Ритке. Будет у них семейное общежитие. А мы скрасим, так сказать, одиночество бедных девушек и сгладим их оторванность от мужчин? Шампанского на полтинник конечно у нас нет, но все остальное в наличии, согласно прейскуранту. Неужели мы с тобой за мажоров не сойдем? А, Пузырь?

– А чего, – всколыхнулся на соседней полке Колька, так что полка затряслась. – Вот только сотворим трапезу с нашими дорогими сотоварищами и ретируемся. Больно кушать хочется…

– Нет уж, – сказала я, садясь Витьке в ноги. – Если собираетесь сваливать, то валите нежрамши! Пусть они вас кормят!

– Правда, – поддержал меня Зорик, вешая гитару на крюк и усаживаясь рядом со мной. – Ритка, что зря старалась – пирожки пекла, что б Пузырь их слопал и по бабам пошел в знак благодарности?

– Не, пипл, я так не согласен, – Пузырь плюхнулся обратно. Полка мелко задрожала. – Накормят – не накормят, еще неизвестно… Пусть Длинный сам идет!

– Да, честно говоря, я тоже не советую вам туда идти… – вставил Витька. – Душные тетки!

– Интересно, а чего это ты к нам перебираться не хочешь, если они такие душные? – ехидно спросил Зорик.

– Да они его за евнуха в гареме держат, – ответила за Витьку Галка. – За мужика не считают. Лифчик и при нем снимают, даже отвернутся не просят. В трусах шлындают с полки на полку, трясут своими тощими прелестями, – Галка положила нож и обеими руками поправила королевскую грудь. – А он и рад глаза палить! У-у-у-у! Вражина! – она шутя замахнулась на Витьку. – Угодник бабский! Эксгибиционист!

– Неприличными словами не выражаться! – строго сказал Витька.

– Пипл, ну скоро вы там? С голоду поми-и-ираю, и-и-изверги! – простонал Пузырев.

– Все готово! – сказала Галка. – Ритка, беги за стаканами к проводнику.

И началась обычная студенческая пьянка. Водку разливали по граненым стаканах, громко чокались, так что алюминиевые подстаканники расстроено звякали. Пили за студенческое братство, за наш стройотряд, за связку города и деревни, за коровники и свинарники, за город Ленина и Петра, за свободную любовь, пипл, за Горбачева и Перестройку, за меня с Зориком и за Галку с Витькой, и за каждого по отдельности, включая Тереньтева и Пузырева. Зорик пел под гитару похабные частушки. Пузырь беспрестанно жевал, делая из двух моих пирожков бутерброд с колбасой, воображая из себя Обломова, которому «размеры не дозволяли довольствоваться малым». Тереньтев рассказывал анекдоты. Галка с Витькой поминутно целовались. А я, опершись на плече Зорика, восторженно наблюдала за этим шумным действом, весело смеялась над Тереньтевым и думала о том, как мне все таки повезло в жизни.

В соседних купе происходило примерно тоже самое. К нам стали заглядывать ребята из нашей группы, снова пили, на брудершафт и просто так, бегали к проводнику «еще за одной», потом выпивали ее с тем же проводником, доказывая ему, какие мы все клевые ребята.

Ночь за окном становилась все темнее и темнее, по мере удаления от северной широты, а вагон раскачивался все сильнее и сильнее сообразно количеству выпитой «Русской».

Зорик, Пузырь и Тереньтев в который раз ушли курить в тамбур. А я осталась сидеть на нижней полке, напротив Витьки с Галкой, которые завалившись друг на друга страстно обнимались, целовались и охали беспардонно ерзая руками по разным интимным местам, и не обращая на меня ни какого внимания.

Мне стало неудобно.

– Эй, ребята, – вежливо сказала я. – Я еще здесь!

– Чего? – Витька вынырнул из-под Галкиного бюста и посмотрел на меня круглыми ошарашенными пьяненькими глазами.

– Я говорю, вы хоть бы меня постеснялись, эротики!

– А чего нам тебя стеснятся? – часто дыша, заплетающимся языком проговорила Галка. – И несмотря на протесты Витьки, за волосы притянула его голову к своей груди. Потом подумала и добавила. – Ритка, сходи, проверь как там твой Ромео, а? Минут на пятнадцать. А?

– На тридцать! – подал голос Витька.

– Молчи, несчастный! – Галка хлопнула его по затылку. – Ты и пяти не протянешь!

– Обижаешь, старуха! – Витька вырвался из объятий своей возлюбленной. – Я сегодня – Кинг-Конг! Гамадрил! Вот! – Он грохнул себя кулаками в грудь, но не рассчитал силы и скорчился от боли в грудной клетке.

– Макака, ты! – рассмеялась Галка. – Иди сюда! – она резко притянула его к себе. – Ритка, правда, сходи проветрись.

Я пожала плечами и вышла из купе, закрыв за собою дверь.

В голове шумело, хотя я и выпила намного меньше остальных. Я пошла по коридору в сторону тамбура, где курили ребята. Пьяный студенческий ажиотаж в вагоне прекратился. Народ разошелся по своим кельям, и только самые крепкие еще сновали из купе в купе, с полными и пустыми стаканами в руках.

– Ритка, иди к нам!

Я отмахнулась.

Дверь тамбура оказалась приоткрытой и из-за не слышались громкие голоса ребят.

– Ну, чего, выходит проспорил ты, Серега, нам с Сашкой ящик «шампуня»! Когда отоваривать будешь? – сквозь железнодорожный грохот басил Пузырь.

Я остановилась, прислушиваясь.

– На следующей станции! – недовольно огрызнулся голос Зорика. – Ничего я вам еще не проспорил!

– Как не проспорил? – бас Пузырева стал удивленным. – Какое сегодня число? Длинный, какое сегодня число?

– Пе-пе-первое Ик-юня… – пьяно проговорил Тереньтев, еле ворочая языком. – Ребят, пошли еще, ик, остаканим-ик-ся…

– Во! Слышал? Первое Июня! Сегодня ровно как год прошел! Выходит, что срок пари сегодня истекает… Спор, есть – спор, ик! Ой, блин, Длинный, ты меня тоже иком заразил!

– «Ик» – это заблудившийся «пук»! – поучительным тоном проговорил Тереньтев и снова икнул.

«Во, набрались!» – подумала я. – «А, что это за спор такой?»

– Вот именно! Так, что, Зорик, гони ящик шампанского и Ритку Строкову в придачу! Проспорил, так проспорил! – резюмировал Пузырь. – Теперь Тереньтева очередь.

Сердце у меня ухнуло вниз, словно поезд внезапно провалился в гигантский котлован.

– Да, не проспорил я еще ничего! – мрачно проговорил Зорик.

– Как не проспорил? Как не проспорил? – обиженно воскликнул Пузырь. – Длинный, ты слышал?

– Толстый дело говорит… – сквозь губы пьяно промямлил Тереньтев.

– Вот именно, дело-то, как было? Год назад, на «абитуре», ты увидел Строкову и сказал: «Я – не я, если через месяц ей не вставлю! Если нет, то ставлю, (ха-ха, каламбур), вам, мужики, ящик шампанского!» Было такое? Было?

– Ну, было… – нехотя сознался Зорик.

Я присела на ящик для мусора и закрыла лицо ладонями.

Пузырь продолжил.

– Ритка тогда такая неприступная была, как кинозвезда! Никого к себе из мужиков ближе чем на два парсека не подпускала. Ну мы с Терентием конечно не поверили. И правильно не поверили, потому, что к такой бабе как Ритка, особый подход нужен.

– Специфический! – вставил Тереньтев.

– Во-во! Специфический! Молоток, Длинный! Короче, поржали мы тогда, и дали тебе на это дело, как другу, год. Учти, за год, любую бабу уболтать можно! А ты пообещал, если проиграешь, по ящику «шампуня» каждому и, если не получиться, от Ритки через год отказаться.

Слезы душили меня изнутри и толстый жгут обиды все сильнее и сильнее стягивали мне горло.

– Ребята, – жалобно проговорил Зорик. – Я ж не знал, что так получится!

– А нам какое дело? Мы тебе год дали! Вертай все, что проспорил… Один ящик шампанского мы тебе так и быть, по дружбе скостим… А все остальное – вертай! Или тебе наша дружба дороже бабы?

– Но, пацаны! Я же люблю ее!

Что-то внутри меня дернулось и мелко задрожало, но слез не было.

– Ну и что? Вон, Тереньтев, тоже ее любит! Правда, Длинный?

– Угу. Вертай Ритку, Зорик, раз проспорил! Теперь моя очередь.

– Но ведь она меня тоже любит!

– Любит – разлюбит!

– Ребята! – Зорик чуть не плакал. – Вы же друзья, вы же должны понимать!

– Выпей море, Ксанф! Ха-ха, – Тереньтев захихикал.

– Ребята, ну дайте мне еще ночку! – бессильно воскликнул Зорик.

В тамбуре воцарилась тишина. Между вагонов грохотали буфера. Поезд поворачивал сквозь ночь.

– Ладно, пипл, – сказал Пузырь. – Что мы изверги, что ли? Как настоящие друзья, даем тебе отсрочку до утра… Ой, блин, пипл, что-то мне хреново… Схожу-ка я в сортир, – он распахнул дверь тамбура и увидел меня, сидящую на ящичке для мусора. – Ритка, ты чего здесь? Тоже в туалет?

Слез не было. Я отняла руки от лица и увидела за пухлым как подушка плечом Пузыря виноватого и сконфуженно улыбающегося Зорика.

– Нет… – тихо проговорила я глядя на Зорика, отрицательно покачала головой, развернулась и медленно вышла в коридор вагона.

Дверь в наше купе было открыта. Растрепанная Галка зло убирала со стола остатки студенческой пирушки.

Витька сидел в углу, надувшись как вошь на морозе и виновато поглядывал на Галку.

– Заходи, Ритка, заходи… – проговорила Галка. – Мой-то, импотентом оказался. А говорил – Киг-Конг, гамадрил! Могла бы и не уходить.

– Старуха, обижаешь! Это все водка, спиритус – буркнул Витька.

– Молчи, я сказала! – Галка замахнулась на Витьку куском газеты, которой вытирала со стола. – Ну все, Ритка, мы пошли… Мусор я выброшу, – она взяла кулек с мусором и повернулась ко мне. – Ты, чего, Ритка? Поругались, что ли?

Я отрицательно покачала головой и присела в угол возле двери.

– Нет? Ну ладно… – она кивнула Витьке. – Вставай, гамадрил! Пошли спать! Девки там, наверное, уже заждались.

Галка вышла из купе. Мальцев с трудом приподнялся с полки, пожал плечами и шатаясь поплелся вслед за ней.

Спустя минуту в купе зашел Зорик, положил гитару на верхнюю полку и закрыл дверь. Немного подумал и щелкнул защелкой.

– Привет! – с фальшивой радостью в голосе проговорил он. Я кивнула и закусила нижнюю губу. Комок снова принялся подкатываться к горлу.

– А Пузырев с Тереньтевым к знакомым пошли в соседний вагон… Тереньтеву мало показалось…

Я снова кивнула. Слез не было.

Зорик присел напротив меня, положил руку мне на коленку и попытался заглянуть мне в глаза.

– Ты все слышала? – вдруг серьезно спросил он.

Я отвернулась и кивнула еще сильнее закусив нижнюю губу.

– Рита… – Зорик осторожно погладил меня по коленке.