Текст книги "Запах женщины"

Я фыркнула и отвернулась, чувствуя себя так, словно не Мелешева, а меня мое злосчастное шило укололо у самого сердца. Почему-то, несмотря на факты, у меня до сих пор не укладывалось в голове то, что Светка могла меня предать. Кто угодно, но только не Светка… Моя Светка… Сука такая!!!

– А хорошо она твою роль на экране выполнила? – продолжал издеваться Мелешев. Жалко только, что она твою роль в койке выполнить не может… – Мелешев задумался. – Ну ничего, я тут еще какой-нибудь конкурс организую. Только вот название еще не придумал… «Русская красавица», там, например… Фу, ты, муть какая… Но на этот раз! – Мелешев вдруг зло схватил меня за подбородок и повернул к себе. – На этот раз тварюга, ты будешь у меня королевой! Иначе… – он хмыкнул. – Иначе… В общем про зеленку я тебе уже говорил.

– Отпусти, синяки будут! – я попыталась вырваться из клешней Мелешева.

– Ха, синяки! А у меня тогда что? – Мелешев осторожно указал на свой подбитый висок. – Ладно, я гуманный, я тебя отпускаю, – Мелешев действительно отпустил мой подбородок. – К стати, когда вернешься из Ирака… Если вернешься… Дам тебе вольную! Ты ведь хочешь вольную? Хочешь? Поедешь в свою Австралию, будешь там кенгуру выращивать, ха-ха! Лады?

– А что, я еще могу выбирать? – спросила я и вспомнила, что совсем недавно кто-то задавал мне этот же вопрос.

– Марго, у нас свободная страна! Конечно ты можешь выбирать! Конечно можешь! Между Австралией и Токсовскими болотами например! Там тоже в общем-то как в Австралии, но хуже, – Мелешев заржал. – Ну, че, икры еще хочешь?

– Хочу! – я уже знала, что делать.

– Гляди-ка! И аппетит у нее не пропал! На, если хочешь! – Мелешев передал со стола мне миску с икрой. Может кулебяки с грибами? – с насмешливой учтивостью спросил Мелешев вплотную приблизившись к моему лицу и дыша на меня водочными парами.

– Спасибо не надо, – ответила я, вынула из миски вилку и крепко сжав в кулаке, резко вогнала ее в глаз Мелешева, что есть силы надавив на ее торец тыльной стороной ладони. А что мне еще оставалось делать?

Внутри головы Мелешева что-то хрустнуло.

Глав двадцать первая
в которой героиню терзают тяжкие сомнения, а самым страшным оружием оказываются не вилка, а обыкновенные ножницы. Если, конечно, не считать ложки

Водитель такси, истомившийся в ожидании, выбросил в сугроб окурок и кряхтя выбрался из своего водительского гнезда, мне навстречу:

– Ну, че так долго-то?

Не дожидаясь, пока он наконец сообразит, что перед приличными дамами всегда надо открывать дверку автомобиля, я влезла на переднее сидение. – Ну, чего ехать будем или руками разводить?

– А куда ехать-то? – таксист уселся на свое место.

Я тревожно посмотрела в сторону ресторана:

– Ты давай трогай, а там разберемся!

– А, че трогать-то? – ехидно спросил таксист, включая передачу и глядя на мои коленки выглянувшие из под раскрывшихся фалд шубы.

– Я тебе потрогаю! Не чем за баранку будет держаться!

– За какую баранку? – еще более ехидно спросил таксист.

– Миленький, ну поехали, пожалуйста! – жалобно попросила я. – А там потрогаешь… Если захочешь.

Водитель как-то странно посмотрел на меня, покачал головой и тронулся с места. Снег хрипло захрустел под колесами «Волги».

– Ну так куда?

Я назвала адрес.

– А ты чего трясешься-то? – спросил он выезжая из проулка за рестораном.

– Я человека убила, – сообщила я ему, помня, что в детстве меня всегда учили говорить только правду.

– Ух ты! – хохотнул таксист. – Из пистолета?

– Нет, вилкой… – честно ответила я и осторожно оглянулась назад. Погони не было. «Волга» летела по заснеженному вечернему проспекту и придорожные фонари то заполняли салон автомобиля мертвым желтым светом: то снова отпускали его в сумерки вечера.

– Это постараться надо…

– Чего? – не поняла я и посмотрела на таксиста.

– Ну, что б вилкой убить, надо постараться…

– Я и постаралась… – я еще раз оглянулась назад.

– Ага, не бойся ножика, а бойся вилки! Один удар – четыре дырки!

– Чего? – снова не поняла я.

– Четыре дырки говорю! У меня корешок был: так тот своего, значит, корешка чуть ложкой на тот свет не отправил! Ну пьянка там была, то да се. Тот ложкой по виску его возьми и тресни! А тот с табуретки бац! И не дышит! А тот в скорую! А скорая приезжает, того откачивают, а тот как очухался говорит: «Петрович, наливай!» Вот смеху-то! А еще, короче, дело было… Тоже подвыпили…

«Только бы он был мертв! Только бы он был мертв! Нет, не может быть, что бы он был жив! Этот хруст… И то как он упал…

… – Такую байку про себя рассказал…

«И не дышал ведь, правда?» – я потрогала внутреннюю сторону ладони.

… – Ну и вот, приходит он домой, дверь…

«Больно… Я ведь сильно его ударила?» – я стала разглядывать ладонь. – «Господи, я не могла так сильно ударить!» – в центре ладони появилось синюшно-черное пятно. Я потрогала его кончиком ногтя.

… – А на кровати, что-то шевелится, аж подпрыгивает! Он думал жена любовника привела!

«Кровоподтек…» – подумал я. – «Я не могла его так сильно ударить! Я…»

… – Он долго не разбирался, взял, что под руку попало – ножницы…

Закрыв глаза я вдруг увидела Мелешева откинувшегося на спинку диванчика, с вилкой в глазнице, из которой выступила какая-то стекловидная слизь пропитанная бордовой кровью и подрагивающая в такт мелкой, дробной агонии Мелешева.

… – Хрясь! И всадил ему ножницы в задницу через простыню!

«Господи, он даже не пытался вынуть это из глаза! Он просто упал и мелко-мелко задрожал. Он просто… Умер?

… – А оказывается, что его жена просто своей подруге ключи от квартиры дала! Для романтического, так сказать, свидания…

…Нет, он умер! Умер! Сдох, сволочь! Умер! Иначе его ребятишки давно бы меня на изнанку вывернули! Прямо в такси!

… – А тот ему и говорит: «Не боись, от этого не умирают! Ха-ха!

Я вздрогнула от громкого гортанного смеха таксиста.

– Почему это не умирают? – испуганно спросила я не совсем понимая о чем он говорит.

Таксист тоже удивленно посмотрел на меня на секунду оторвав взгляд от дороги:

– Дамочка, я конечно извиняюсь за вульгарность, но никто еще не помер от того, что ему в задницу ножницы воткнули!

– Почему в за… Ах, да… – я зажмурилась и потерла лоб кончиками пальцев неожиданно ощутив какие холодные у меня руки. – Вы что-то рассказывали?

– Во, дает! – рассмеялся водитель. – Я ей рассказываю… В общем слушай еще раз. Один мой знакомый корешок раньше вернулся со смены… Он в третьем таксопарке работает. Открывает дверь, а…

Почему у меня такие холодные руки? Руки… – я посмотрела на свои руки. – Господи, этими руками я только, что убила человека. Я убила человека! Я убила! Абсурд! Бежать! Из города! К черту на рога! Куда угодно! Бежать! От себя! От себя? – я расплакалась.

Глава двадцать вторая
Снова Мама, Светка, Мелешев и другие…

– Мама! Собираемся быстро и уезжаем! – я как ураган влетела в мамину квартиру даже не вынув ключи из замка. В квартире было темно и… как-то… неуютно что ли. Как в квартире покойника. – Мама! Мама, где ты?

Я прошла на кухню. Включила свет. Никого. Только газ горит на плите. Я повернула рукоятку, раздался тихий хлопок и синий зубастый зверек с недовольным хлопком укрылся под черной пластиной конфорки.

– Да, где же она!? – Быстрым шагом пройдя в темную комнату, я протянула руку к выключателю, зажгла свет и вскрикнула от испуга прижавшись спиной к дверному косяку. Прямо на против меня, в своей коляске, сидела моя мать и не мигая, как кукла, смотрела на меня. – Мама… – только и смогла произнести я пораженная выражением ее лица. Совершенно неподвижного, мертвого, и… живого. И на фоне этой угрюмой неподвижности я с ужасом заметила как медленно расширяются зрачки ее глаз реагируя на изменившееся освещение. И не было в этих глазах ни горя ни радости, ни злости, ни любви ни ненависти, ни отчаяния, ни благодарности, только угрюмая, тупая, сосредоточенность. – Мама, ты меня пугаешь… – прошептала я. – Мама…

– Я ждала, – тусклым голосом произнесла мать. – Я знала, что ты придешь попрощаться.

– Мама, я не прощаться пришла! Я за тобой пришла! – наконец приходя в себя, произнесла я. – Нам срочно надо уезжать. Сию же минуту! Я…

– Я знала, что ты придешь попрощаться, – с той же интонацией, а точнее с отсутствием оной, проговорила мать.

– Мама, кончай, некогда! Я… – я хотела подойти к матери.

– Не подходи! – вдруг выдохнула она. На ее лице впервые промелькнула какая-то тень, то ли страха, то ли злости, а рука, лежавшая на коленях по верх пледа по обыкновению укрывавшего ноги мамы, дернулась, сбрасывая этот самый плед и я увидела вторую руку в которой был зажат пистолет направленный на меня.

«Ого! – подумала я отступая и глядя в черный ствол пистолета. – Вот это сюрприз!» И почему-то я совершенно не чувствовала страха какой должен испытывать человек когда на него направляют пистолет. Мысль, о том, что в меня может выстрелить родная мать просто не помещалась у меня в голове. Это было как… Как… Как шутка. Как забава.

– Это… Это папин? – почему-то спросила я, кивком указывая на оружие.

Упоминание об отце произвело на маму странное действие. Она изменилась в лице, а губы плотно сжались, словно в эту секунду она испытывает неимоверную боль.

– Да, – прошептала она. – Это его. Тот самый.

И вдруг я увидела как у мамы на глазах навернулись слезы. Мама плакала. Последний раз я видела это давным-давно в детстве, когда еще жив был мой отец, и когда отчим еще…

– Мама, я… – я не знала, что сказать.

– Тебе не нужно больше ничего говорить, – мать вдохнула слезы. Я все знаю. Я все поняла. Тебе не нужно ничего говорить. Во всем виновата только я – твоя мать. Тебе не нужно ничего говорить. Но я хочу, что бы ты меня простила и… поняла. Тебе ненужно ничего говорить. Я… – она замолчала. Слезы катились по ее лицу. Морщинистому лицу моей матери состарившему прежде времени. В ее годы женщины еще… Боже мой! Какая разница, что происходит с женщинами в ее годы!

– Мама!

– Нет! – пистолет в ее руке снова дернулся опережая мое движение и я поняла, глядя на свою мать, что это никакая не забава, это…

– Тебе не нужно ничего говорить, – снова повторила мама. – Я сама все скажу. Я скажу все. Я хочу, что бы ты знала, что за свою жизнь я любила только двух людей – тебя и твоего отца, только… только сама этого не понимала, а теперь поняла… поздно поняла. И если… И если… – мать вдруг прямо посмотрела на меня сквозь искрящиеся слезы. – Если ты действительно такая, как ты говоришь, то это не твое наказание, это мое наказание. Это меня бог наказал… за мои грехи. Бог не любит, когда предают тех, кого любят. Бог… Бог он все видит, – тихо прошептала мать и опустила голову. – Поэтому он и наказал меня лишив мою дочь возможности любить. Если б ты знала Маргуша, – я вздрогнула. Мать впервые назвала меня так, как называл меня мой отец – Маргуша. – Если б… – она снова подняла голову и посмотрела на меня. – Какая… Какая я была дрянь! – почти выкрикнула она и зарыдала склонив голову на бок, глядя в пол, закусив нижнюю губу. – Я все ждала своего бабского счастья! И что б любить… И что б меня любили… И что б в доме все… Ах… Я хотела как лучше! Счастья ждала. А счастье – вот оно, счастье-то! – мама посмотрела на пистолет. – Счастье мое… Счастье – это не только когда тебе хорошо. Счастье это… Это, когда грех искупают! Может быть если я искуплю свой грех, то бог и тебя простит? И тебя любовью одарить, как меня одарил когда-то. А я этого не поняла, не оценила. Вот какая я… Мама твоя.

– Мама, ты с ума сошла, – прошептала я сползая по косяку на пол, на корточки, чувствуя, что сама плачу, что горячие слезы катятся по моим щекам. – Мама…

– Не говори ничего, Маргуша. Ничего не говори ни чего. Я сама все скажу. Я сама все сделаю. Ты только прости меня и уходи. Я сама… – мама плакала, я сама плакала, вдруг как никогда осознав, что роднее и ближе нет у меня человека в этом мире. Нет.

– Мама, ты мне ничем не поможешь! Мама, не делай этого! Мама! Только хуже будет! Хуже, ты понимаешь?

– Нет, лучше! – возразила мать и в ее голосе появилась прежняя убежденность. – Я сегодня, во сне видела Сережу – отца твоего. Он и научил меня. Он и сказал, что бог тебя простит, избавит тебя от моего проклятия. Надо только, чтоб я с Сережей вместе у Него за тебя попросила… Вместе нам надо, понимаешь?

– Не понимаю, мама! И не пойму никогда! – воскликнула я. – Мама, отдай мне пистолет, мама, отдай! И мы уедем далеко-далеко! Где все будет по другом, не так как сей час. Мама, дай мне пистолет! – я протянула руку.

– Нет! – твердо сказала мать и ствол пистолет качнулся в мою сторону. – Нет, Маргуша, нет… – я отдернула руку как от огня. – Скажи, что ты меня прощаешь, скажи, что…

– Я тебя прощаю, мама, только отдай пистолет! Я прощаю тебя!

Лицо матери просветлело. Она улыбнулась, толи мне, толи самой себе, толи Ему, я не поняла.

– Все, Маргуша, а теперь уходи! – слезы высохли на ее лице.

– Нет, мамочка!

– Уходи, я сказала! – выкрикнула мать. – Если ты не уйдешь – я тебя убью… тоже…

– Мама! – я поднялась с корточек.

– Уходи!

– Куда это вы ее гоните, мамаша, позвольте узнать?

Я обернулась. Передо мной стоял живой Мелешев с наложенной на скорую руку повязкой на глаз из под которой виднелись засохшие потеки крови. Свитер, под кожаной курткой, тоже был в крови и сам он был страшен, с перекошенным от постоянной боли лицом. За его спиной стояли Прилизанный, который мило улыбнулся мне и когда я взглянула на него и сочувственно покачал головой, мол, влипла ты детка по уши. Толстый Карлсон за ним возился с замком, пытаясь закрыть дверь.

– Ой! – сказала я, пытаясь отступит на шаг и упираясь спиной все в тот же дверной косяк.

– Вот тебе и, ой, Марго! Извини, что без стука. Там у тебя дверь не заперта, – Мелешев попытался соорудить улыбку на обезображенном лице. – Я же тебе говорил, что Мелешева не так-то просто замочить, хотя признаться я действительно облажался… Ну, ничего… Это значит мама твоя?

Я посмотрела на мать. Её правая рука снова была накрыта пледом, а глаза не мигая смотрели на Мелешева.

– А что, скажет твоя мама, если я при ней ее дочурке, твари такой, вот этой штучкой, – Мелешев полез в карман штанов и вынул оттуда ту самую вилку. – Узнаешь? – зло спросил он меня. – Если я этой вилочкой… – он поднес ее к моем лицу и засунул один зубец вилки мне в нос и оттянул ноздрю в сторону. – Если я ей этой вилкой ноздри ее очаровательного носика по вырываю… Или… Или… – вилка в руке Мелешева дернулась и выскользнув из носа переместилась к моему глазу. – Или глазенки ее синенькие, васильковые по выковыриваю, наколю на вилочку и съем. А!? – я рефлекторно зажмурилась. Мелешев внешне казался спокойным, но я представляла как все в его темной душе выворачивается сейчас на изнанку, как ему хочется сейчас сделать то о чем он говорит. Но в тоже время я знала, точнее надеялась, что он этого не сделает, потому, что какой купец станет портить свой товар пока есть хоть какая ни будь надежда его продать? И потому я открыла глаза.

Мать продолжала без эмоций, не мигая наблюдать за действиями Мелешева, который совсем не ожидал от не такой бесстрастной реакции.

– Да, что она у тебя, бля, контуженая, что ли?

– Вроде того… – прошептала я, тоже не понимая почему мама ведет себя так бесстрастно.

– Хорошо! – Мелешев отбросил вику в сторону. Вилка отлетела к стене, звякнув ударилась о нее и рикошетом заскочила под диван. – А ты знаешь, Марго, что я ничего с тобой не сделаю! – сказал он мне. – Знаешь, ведь? Ты всегда была умницей. Ты знаешь, что пока я тебе ничего сделать не могу, но я могу сделать другое! – Он сунул руку под куртку и в руке у него появился пистолет. – Вот, что я могу сделать! – он подошел к матери и вытянув руку резко приставил ствол пистолета к ее лбу. Мама не пошевелилась. Сердце у меня екнуло. Прилизанный в коридоре напряженно кашлянул. – Тихо там!!! – рявкнул Мелешев. – Теперь, Марго, слушай! Теперь ты вся моя без остатка! Я об тебя ноги вытирать буду! Я мочится на тебя буду! Ты будешь делать все, что я захочу! И делать как надо! Поняла?

Я напряженно кивнула.

Мы ее забираем с собой, – Мелешев ткнул пистолетом в голову моей мамы. – И если…

Мелешев не успел договорить. Раздался громкий хлопок, словно кто-то с силой ударил сухой палкой по бревну. Мелешев с ревом отлетел к дивану и стал кататься по ковру оставляя на нем полосы свежей крови. Плед на коленях моей мамы задымился. Мама повернула голову и посмотрела на меня. И мы встретились с ней глазами. В глазах ее не было страха. Они улыбались. Глаза моей мамы улыбались! Прилизанный за моей спиной выматерился, производя какое-то движение и я уже догадывалась какое, но не могла сдвинуться с места пораженная происходящим, пораженная выражением глаз моей мамы. Мать отбросила плед и направила пистолет в мою сторону, но не на меня, а за меня. Раздался еще один выстрел. Но стреляла не мама. Выстрел прогремел за моим плечом, оглушив меня и я увидела как меж маминых улыбающихся глаз, чуть выше переносицы, появилась маленькая дырочка, голова ее дернулась и откинулась на мгновенно заляпаную кровью спинку инвалидного кресла, по которй разлетелись осколки затылочной кости, а папин пистолет выпал из обессилевших рук.

– Ах вы курвы! Да, что у вас за семейка такая! – прорычал с пола Мелешев и я увидела как он лежа на полу, одной рукой держась за простреленное бедро, другой наводит свой пистолет на меня.

Но выстрелить он не успел. Балконная дверь с грохотом разлетелась вдребезги. Похожий шум раздался в коридоре. Там тоже кто-то высадил дверь.

– Это самое… Что это? – вскричал сзади Прилизанный.

Комнату стали наполнять какие-то люди с оружием, в касках, в серой военной боевой экипировке и с черными масками на лицах.

Я почувствовала, что проваливаюсь в какой-то дикий сон. Ощущение нериальности происходящего подмыло меня как волна подмывает берег и я медленно опустившись на пол проваливаясь в зыбучую пыль беспамятства.

… – Всем на пол! Лежать, суки! Руки за голову! Толстый, а ты куда!?…

Когда я очнулась, надомной склонился какой-то человек в трикотажной маске и брызгал мне в лицо водой наливая ее в свою ладонь из моей кружки с поцарапанной аппликацией Чебурашки. Меня так поразило, что кто-то взял мою кружку из которой в детстве я так любила пить чай.

– Ты не ранена? – спросил голос из-под маски, почему-то показавшийся мне знакомым.

– За… За чем вы взяли мою кружку? – вопросом на вопрос ответила я.

Человек озадачено посмотрел сначала на кружку, потом на меня и я почувствовала как он улыбается под своей маской.

– Да так, чайку захотелось… Сможешь подняться?

«Смогу ли я подняться?» – подумала я и вдруг вспомнила все, что произошло за последние несколько часов.

– Мама! – вскликнула я, пытаясь встать на ноги. Человек в маске помог мне это сделать. И я увидела свою мать. Безжизненную. Мертвую и улыбающуюся. – Мама, – всхлипнула я.

– Тебе лучше уйти отсюда, – сказал человек в маске.

– Нет! – сказала я, оттолкнула своего попечителя и опустилась перед матерью на колени, прислонилась щекой к ее рукам. Они были еще теплые, как живые.

– Все равно ты от меня никуда не денешься! – услышала я голос Мелешева за своей спиной. Я повернулась к нему. Двое здоровенных охранника в ОМОНовской амуниции выволакивали Мелешева в коридор. Мелешев изо всех сил упирался несмотря на простреленную ногу и скованные в наручниках руки за спиной. – Я тебя все равно достану! – орал он. – Потому, что ты моя собственность! Я тебя откопал, я тебя и зарою! Да ты сама себя зароешь! Потому, что ты ненормальная! Тебя в дурдоме держать надо! Ты уродина! Уродина! Уродина! Ха-ха-ха! Уродина!

Мелешева наконец выволокли из комнаты следом за Прилизанным и толстяком-Карлсоном.

– Там, с ними еще один был… – сказала я. – Бритый такой…

– А, Сычев-то? Так его еще вечером на Всеволожском посту ГАИ взяли! Твоими, кстати, молитвами.

– А… – я взглянула на человека в маске, не в силах отделаться от ощущения дежа-вю. – Скажите… Я вас знаю?

– Меня? – переспросил он и я увидела как озорно блеснули его глаза в прорези маски. – Загадочка, да? Вообще-то это не положено, но… – вздохнув, он снял шлем-каску и одним движением стянул с себя черню маску. И я увидела… Я увидела вспотевшее красное лицо… Славика! Светкиного мужа!

– Жарко в этом дерьме, – как бы оправдываясь произнес он.

– А Светка где? – почему-то спросила я.

Славик улыбнулся.

– В машине, в низу сидит. От страха вся уже перетряслась… Ну, что пойдем?

– А… А мама?

– Ой, Славка! – и я разрыдалась у него на плече.