Текст книги "Лунный плантатор"

Глава двадцать третья
Из которой становится ясно, что шакал шакалу не волк, а друг и, можно сказать, соратник. И в которой читатель узнает о том, как на кончике пера может уместится миллион людей

С Петром Алексеевичем Семибабой Родион познакомился случайно. В баре на третьем этаже Петербургского Дома журналистов. Настолько случайно, насколько случайность соответствует истине: «На ловца и зверь бежит».

… – Понимаете, молодой человек, – Семибаба вальяжно развалился на стуле и манерно щелкнув тонкой пластинкой платиновой зажигалки так же манерно прикурил длинную ароматную сигарку. – Журналистика, такая штука, – Семибаба помедлил выпуская дым. – Что заниматься ею могут либо умы чрезвычайно изощренные, либо совершеннейшие бездари. Вам понятно? – Петр Алексеевич пристально посмотрел на Родиона, так словно только, что открыл ему какую-то важную истину до которой Родион без него ни за, что бы сам не додумался.

Глаза у Семибабы были влажные и маслянистые. Странное сочетание глубочайшей мировой скорби по невинно убиенным и утонченной старческой похоти патологического импотента. Человеку попавшему под перекрестный огонь этого взгляда начинало казаться, что он совершил нечто постыдное и такое смывается только кровью.

Родик легко выдержал этот взгляд, но на вопрос Семибабы предпочел не отвечать давая понять, что вопрос этот, само собой, риторический.

Два кусочка сахара полетели в керамическую чашку с кофе. Родик невозмутимо принялся размешивать сахар ложечкой, предоставляя Семибабе возможность выдержать театральную паузу.

– А вы мне нравитесь, молодой человек, – сказал Семибаба и уголки его аристократического рта чуть вздернулись в усмешке.

– Вы мне тоже, – в тон ему ответил Родион и положив ложечку на блюдце сделал несколько глотков из чашки.

– Умница, – похвалил Петр Алексеевич и затянулся сигаркой. – Не теряете нить.

– Не сочтите за бестактность, – Родион продолжил разговор. – Вы относите себя к умам изощренным?

– Молодой человек, – Семибаба стряхнул с сигарки столбик бархатного пепла. – Я тридцать лет в журналистике. В разное время мои опусы награждались всевозможными государственными премиями. Я обласкан власть предержащими. Мое перо по праву можно считать золотым. Да, что золотым! Платиновым! – Петр Алексеевич многозначительно постучал пальцем по лежащей на столе зажигалке. – Но увы – я совершеннейшая бездарность. Так, что вы прощены. Хотя за комплимент – спасибо, – усмехнулся Семибаба, и элегантно повернувшись в пол оборота к буфетчице за стойкой громко произнес. – Аннушка, солнышко! Еще пол ста коньячку, будь добра!

– Хорошо, Петр Алексеевич, – ответил буфетчица и, оторвавшись от экрана телевизора заколдовала над бутылками в баре.

– Но знаете, что? – Семибаба наклонился к Родиону. – Если бы тридцать лет назад, мне, студенту журфака кто-нибудь осмелился бы сказать, что я бездарность – я порвал бы его на месте одними зубами, как лисица-полевка разрывает тушку хомячка.

– Я так понимаю, – сказал Родион. – Ваша снисходительность к самому себе – снисходительность мэтра увенчанного лаврами?

– Понятливый молодой человек? – улыбнулся Семибаба и, понизив голос добавил. – Просто копаясь в говне со временем сам начинаешь ощущать себя говном, – презренное эстетами слово «говно» Семибаба проговаривал со смаком воинствующего интеллигента. – Журналистика, молодой человек, обслуживает человечестве в его, так сказать, экскремнтальной части, – Петр Алексеевич сделал ударение на «метальной». – Репортеры – это ассенизаторы человечества увешанные перьевыми ручками, блокнотами, диктофонами, фотоаппаратами, видеокамерами – орудиями, так сказать, труда – совковыми лопатам, стальными ершами, вантусами, дезодорантами и туалетной бумагой разного колера. Вам понятно?

– Ирония – да, – улыбнулся Родик.

– К дьяволу иронию! – масло во взгляде Семибабы вспыхнуло. – Чему нас учили в институтах? За фактом видеть явление. Делать из говна конфетку! «Открытие единственного общественного туалета на Садовой улице ничто иное как очевидный прогресс в сфере культурного обслуживания населения!»

Чему научила меня моя репортерская практика? Чистить сортиры в головах, подтирать задницы сильным мира сего и считать гонорар столбиком. Вам понятно!?

Аннушка принесла коньяк и блюдце с лимонными дольками. Семибаба сходу опрокинул в себя стопку янтарной жидкости и закусил лимончиком.

– Повтори, пожалуй, Аннушка, – кивнул Петра Алексеевич тщательно пережевывая лимонную корку.

Аннушка пожала плечами и ретировалась за стойку.

Родик про себя отметил, что лимонные дольки тоже похожи на лунный полумесяц.

– Знаете, за что меня двадцать лет тому турнули из «Комсомольской Правды»? – Семибаба благодушно улыбнулся.

Влажная волна в глазах Петра Алексеевича затушила масляный пожар. А может быть это просто коньяк так умиротворяюще на него подействовал.

– За, что? – из вежливости спросил Родик.

– По заданию редакции меня отправили в Сибирь на строительство «Байкало-амурской магистрали». Освещать, так сказать, стройку века… Аванс выдали довольно приличный… Командировочные, опять же… Я, недолго думая, закатился с этим авансом в один из подмосковных домов отдыха, и ни в какую Сибирь, стало быть не поехал.

В течении пяти месяцев, каждую неделю я отзванивался в редакцию и надиктовывал машинистке по телефону репортажи про то как укладывают стальные рельсы и заколачивают золотые костыли победители социалистического соревнований. Описывал суровые будни молодежной стройки, жизнь в бытовках и тонны гнуса над непроходимыми топями Приамурья.

Все это в те редкие мгновения когда я был достаточно трезв, что бы связно излагать собственные мысли.

Раз в месяц я приезжал в Москву. Вид у меня был по настоящему изможденный разгульной жизнью, но вся редакция встречали своего сотрудника сочувственными взглядами, пологая, что я из-под накомарника не вылажу.

Получив гонорар, командировочные я снова отправлялся кутить по прелестным ресторанчикам Подмосковья, вместо того, чтобы делить со строителями тяготы и лишения таежной жизни.

И никто! Никто, молодой человек, об этом не догадался! Вся страна с замиранием сердца и легкой завистью к молодым героям труда читала мои репортажи.

Очарованные романтикой трудовых будней юноши и девушки бросали институты, группировались в молодежный стройотряды, вооружались комсомольскими песнями, садились в поезда и, полыхая сердцами, отправлялись в Сибирь, что бы стать соучастниками подвига.

Не знаю уж, что их там ожидало на самом деле, но меня за мой Байкало-амурский цикл выдвинули на премию Ленинского комсомола в области журналистики.

И я бы ее получил, если бы нос к носу, в совершенно непотребном состоянии хронического запоя не столкнулся в доме отдыха, как сейчас помню, «Золотая Осень» с главредом «Комсомолки», который прикатил туда ублажать свою любовницу.

В виду социальной значимости моих репортажей скандал спустили на тормозах, но меня из газеты турнули, ровно как и из Москвы… Вот так-то, молодой человек! Вам понятно?

– А сейчас вы… Мнэ… Практикуете? – спросил Родион после того как Семибаба принял в себя очередную порцию коньяка.

– Практикую ли я? – усмехнулся Петр Алексеевич. – Хе… Практикую… Практика – именно то слово которым сейчас можно охарактеризовать мою деятельность. Журналистика сама по себе давно перестала меня интересовать, точно так же как дантиста рано или поздно перестает интересовать особенности строения глазных премоляров у очередного пациента. С опытом исчезает, так сказать, академический интерес! И дантист просто практикует виртуозно орудуя бормашиной и козьей ножкой. Да, молодой человек, я практикую. Скажу вам по секрету, у меня огромная практика в самых крупных изданиях этого города…

Тонкая сигарка в руках Семибаба истлела на половину. Петр Алексеевич снова смахнул пепел, затянулся и хитро, с прищуром посмотрел на Родиона. Просто таки шакальим чутьем прожженного репортера он чуял в Родике потенциальную жертву…

Он был импозантен как демон, Петр Алексеевич Семибаба: дорогой костюм цвета «соль с перцем»; вязанная зеленая жилетка под пиджаком; накрахмаленная белая рубашка с платиновыми запонками; повязанный под рубашку шейный платок в тон желтке; дорогие швейцарские, платиновые часы на запястье; черные как крыло ворона, хорошо уложенные волосы с густой матовой проседью; приятная, не раздражающая пружинистая худощавость; острые, чуть угловаты черты благородного лица, идеально выбритого до последней щетинки; пронзительный, щемящий взгляд; аристократический тонкий рот… Все идеально. Если бы не зубы. Безобразные, желтые с черными щербинками. Длинные, редкие и острые. Просто таки созданные для того, что бы рвать и кромсать падаль. Настоящие зубы настоящего репортера. Когда Петр Алексеевич улыбался в уголках рта мелькали клыки отлитые из белого метала. Тоже, по видимому, платиновые.

– Можно посмотреть на ваше платиновое перо? – почему-то спросил Родик.

– Пожалуйста, – снисходительно согласился Семибаба, достал из внутреннего кармана пиджака тонкий кожаный футляр с перьевой авторучкой и протянул его Родиону.

В стиле Семибабе отказать было невозможно. Футляр был выполнен в виде маленького гробика из странной серой кожи с металлическим крестом на крышке и крохотными тоже металлическими ручками, как бы для переноски, по бокам. Нисколько не сомневаясь в том, что и крест и ручки платиновые, Родик бережно открыл футляр. Трупик авторучки лежал красном потертом бархатном ложе. Желтой кости, отполированной до блеска, со странными серыми прожилками. Родик взял ручку и снял колпачок. Перо походило на острие кинжала. У основания пера можно было различить некую монограмму. Свастика вплетенная в узор из латинских букв «Z» и «G».

– Знаете из чего выполнен корпус авторучки? – спросил Семибаба наслаждаясь неподдельным интересом Родиона.

– Нет.

– Человеческая берцовая кость… Эта ручка раньше принадлежала штун-бан-фюреру СС Зигмунду Гольденбергу… Тоже, так сказать, примечательная фигура. Личный куратор Гимлера. Курировал этот куратор концентрационные лагеря в Польше и Белоруссии. Говорят персонально не брезговал газ подавать в газовые камеры и кочергой в топках крематория шерудить.

Этой авторучкой был подписан смертный приговор тысячам, если не сотням тысяч людей. Люди шли в печь целыми эшелонами… Представляете сколько человеческих жизней висит на этом кончике пера? Вам понятно?

Родику было понятно. Таким пером нельзя было писать. Таким пером можно было разить, прокалывать, скальпировать, вырезать язычески руны на затылочной кости черепа осужденного к смертной казни. Эту авторучку нельзя было заправлять обычными чернилами. Только ядом фурий. Только желчью мегер. Только едкой кровью адреатических грифонов.

Родик осторожно одел на перо наконечник, положил авторучку в футляр, прикрыл его и вернул хозяину.

– Возможно, – сказал он. – Вы тот кто мне сейчас нужен больше всего.

– Почему вы так решили?

– Я уважаю таких людей как вы. Изощренности и извращенности вашей фантазии можно позавидовать.

– Я так и думал, – кивнул Семибаба и усмехнулся.

Родик внезапно почувствовал, что не он насадил на крючок этого странного человека. А Семибаба сам выследил и поддел на свои платиновые клыки добычу, как самка шакала поддевает за шиворот нерадивого щенка выползшего за пределы логова.

Словно не Родион два дня выслеживал по Дому Журналиста человека с отточенным пером и связями в издательском бизнесе, выпив не один литр кофе за праздными наводящими беседами, а этот человек сам затаившись ждал пока Родик попадется к нему в лапы.

– Мне понятно, – Родион впервые прямо ответил на вопрос-присказку Семибабы.

Глава двадцать четвертая
В которой Семибаба и Родик дерут друг с друга три шкуры, а мир оказывается на пороге рождения нового графа. И в которой становится понятно почему у Семибабы пробы ставить некуда

– И чем вам, молодой человек, может услужить дряхлый, никчемный шакал пера в моем лице? – Петр Алексеевич знаком показал буфетчице, что бы та еще раз повторила коньяк. – Только, предупреждаю заранее, меня не интересует разная рекламная дребедень с продажей косметических припарок, средств для похудения, колдовством-ведовством и экстрасенсорикой. Обращайтесь с этим в те рекламные листки которые на выходе из метро раздают…

А также мне безынтересны разномастные политические игры с компроматом. С некоторых пор я не играю в политику. Берегу свою трухлявую шкуру, знаете ли… Так, что с политикой на пятый курс журфака. Там вам помогут молодые борзописцы алкающие славы и возвышения, для которых карьера значит больше чем жизнь.

Меня интересует дело с которого не капает слюна бешеной собаки. Вам понятно?

– Я думаю вам это подойдет, – Родион достал из-под стола кейс, открыл его и протянул Петру Алексеевичу запаянную в два листа жесткого полиэтилена лунную дарственную Петра Первого.

– Интересно… – пробормотал Петр Алексеевич пристально рассматривая документ. – С кем имею честь? – он поднял глаза на Родика.

– Граф, Родион Оболенский, – подчеркнуто-вежливо отрекомендовал себя Родик.

Семибаба еще раз взглянул на документ, потом на Родик, потом снова на документ и рассмеялся.

– Молодой человек! – смеясь проговорил он. – Как говорят в Одессе: «Не смешите мои тапочки!» Вы такой же граф Оболенский, как я герцог Мальборо!

Родион изобразил на лице недоумение.

– Только, ради Бога, не обижайтесь, – Семибаба легонько коснулся плеча Родиона. – Вы сам знаете, что это правда. Ваш папа был учителем в школе или преподавателем в институте. Ваша мама скорее всего домохозяйкой. Оба они произошли из какой-нибудь Тверской или Ярославской губернии. У вас на лице написано: простая семья советских интеллигентов! Я не исключаю, что вы прошли суровую школу жизни. Но вы никакой не граф! Это так же, точно, как то, что меня зовут Петр Алексеевич Семибаба…

К стати, честь имею! – Петр Алексеевич чуть привстал на стуле, склонил голову как бы в поклоне и протянул Родиону руку для рукопожатия.

Родик тоже привстал и пожал руку Семибабе. Вопреки его ожиданиям рука Петра Алексеевича оказалась теплой и сухой, но какой-то странной.

– А раритет действительно любопытный, – Семибаба сел на место, закинул ногу за ногу и кивнул на старинный документ перед собой. – Это не фальшивка?

– Нет. Документ настоящий, – сказал Родик и добавил. – Думайте как хотите, но моя фамилия действительно Оболенский.

– Ну и что? – передернул плечами Петр Алексеевич. – Я знаю одного человека, которого зовут Людовик Валуа, но это не значит, что он французский монарх в изгнании.

– И тем не менее, – проговорил Родик.

– Пускай, – согласился Семибаба. – Но, идентичность вашей фамилии и фамилии персонажа фигурирующего в это бумажке написанной три века назад еще не дает вам право называть себя графом! – Петр Алексеевич усмехнулся. – Вы мне еще визитку покажите с перечислением ваших титулов до восьмого колена… Еще, коньячку, Аннушка!

– Петр Алексеевич, – буфетчица поджала губки. – Взяли б уж целую бутылку!

– Нет уж, – Семибаба погрозил Аннушке пальцем. – Коньяк нужно принимать малыми дозами. – Дубильные вещества которыми так богат сей напиток удерживают организм от преждевременного старения!

– Вот так всегда, – обречено проговорила буфетчица, хмыкнула и принялась выполнять заказ.

Родион подумал о том, что Семибаба пропустив двести грамм коньяка ничуть не захмелел.

– Ферменты, знаете ли, – угадав его масли, усмехаясь проговорил Петр Алексеевич.

– Простите? – спросил он.

– В моем организме полно ферментов ежесекундно разлагающих алкоголь на молекулы, атомы и электроны, – пояснил Семибаба. – Напоить меня очень сложно. Но алкоголь как нельзя лучше стимулирует мозговую деятельность…

Аннушка принесла коньяк.

– Кофе больше не желаете? – язвительно спросила она у Родиона.

– Нет, спасибо, – покачал головой Родик.

– Так… – Семибаба затушил окурок сигарки и одним глотком опустошил рюмку. – На чем мы остановились? – он внимательно посмотрел на Родиона. – Ах, да! На вашем графском происхождении! Не переживайте, молодой человек. Сделаю я из вас графа! Сделаю! – Семибаба совершенно неожиданно для Родика по панибратски хлопнул его по плечу. – Сделаю! Сделаю так, что ваша здоровая ядреная рубиновая кровь буквально на глазах приобретет болезненный небесно голубой оттенок. Но сами понимаете, операции по пересадке кровяных телец нынче дороги… Вам понятно?

– Разумеется.

– Вы располагаете нужными деньгами?

– Я располагаю нужными деньгами, но в любом случае сумма будет несколько меньше чем вы запросите, – уклончиво проговорил Родион.

Семибаба расхохотался.

– Вы мне нравитесь молодой человек! Определенно, вы мне нравитесь! Сразу чувствуется жесткая хватка. Еще на ранних подступах к проблеме вы начинаете торговаться. Думаю мы с вами споемся!

– Я тоже так думаю, – скромно ответил Родик.

– При одном условии, – уточнил Семибаба сразу сделавшись серьезным.

– Я готов выслушать все ваши условия, – кивнул Родион.

– Что бы подстегнуть мою личную заинтересованность, кроме денег, вы должны еще рассказать мне зачем вам все это нужно? – Петр Алексеевич постучал по дарственной пальцем. – Вы можете это сделать?

– Легко и непринужденно, – ответил Родик.

– Понимаете, – Семибаба наклонился к Родиону. – Мое чутье мне подсказывает в вас ловкого, пронырливого… Нет, не мошенника… Вы далеко не мошенник! Таких как вы я встречал на своем шакальем веку. Немного, но встречал… – Семибаба слегка сдвинул брови, задумавшись. – Вы не мошенник. Для вас это слишком просто. Вы ловкий… Пронырливый… Идейный… Авантюрист! Скорее так, – Петр Алексеевич заглянул в глаза Родику. – Вы, конечно, не граф Оболенский, но вы граф Калиостро нашего времени! Вам понятно?

– Я польщен, – усмехнулся Родик. – Меня еще никто не называл графом Калиостро… – он помедлил. – Хотите обмен любезностями?

– Любопытно, – снисходительно согласился Семибаба.

– Вы несомненно талантливый человек…

– Так, – усмехнулся Петр Алексеевич. – Я тоже польщен. Вы мне только, что просто таки, открыли глаза…

… – Все ваши разговоры о собственной творческой неполноценности, – невозмутимо продолжал Родион. – Всего лишь ширма за которой скрывается ваше уязвленное самолюбие. Фразу: «Этот мальчик подает большие надежды», – вы слышали изо дня в день начиная с пятилетнего возраста. В школе, в институте… На протяжении всей вашей жизни. Шли годы… Мальчик стал юношей… Потом мужчиной… Потом взрослым устроившемся в жизни мужчиной… Но пророчества пророков так и остались пророчествами.

Вы продолжали блистать талантом и подавать надежды, но мэтром вы так и не стали. Вы брали высоту за высотой, планку за планкой, но эта планка всегда оказывалась ниже порога гениальности. Любая задача была вам по плечу, но сколько бы вы не решали этих задач вам так и не удалось взойти на саму высокую вершину. Вершину славы. Вершину материального благополучия.

С любой покоренной вершины вам открывался роскошный вид на еще более высокий неприступный пик. И так до бесконечности. Вы чувствовали в себе силы рвануть прямо в зенит, но никак не могли сориентироваться в пространстве. У вас никогда не было четкого виденья сверхзадачи. При всех своих талантах вы слепы от рождения.

Возможно вы неоднократно, как истинный, действительно талантливый литератор, садились за Роман. Роман с большой буквы. Вы хотели написать самую гениальную книгу всех времен и народов. Но оказывалось, что до вас кто-то уже написал нечто подобное и вы опять стояли на вершине, покоренной другими людьми. Вам было так и не суждено стать первопроходцем.

И вы ушли в оборону. У вас не получилось стать признанным гением и вы решили, что образ непризнанного, точнее отверженного гения вам подойдет как нельзя лучше. Вы создали вокруг себя ореол чудаковатой, иногда пугающей, просто таки шокирующей утонченности. Вам так и не удалось полакомится гениальной свежатиной и вы решили рвать падаль потому, что откормленный, лоснящийся орел-стервятник над трупом льва выглядит довольно импозантно. Вы поняли, что даже шакал может выглядеть грациозным.

Вам не удалось прогуляться по светлой половине Луны и вы решили, что ваш удел темная половина.

Очень удобная позиция. Можно лгать, можно изворачиваться ужом, можно рвать деньги ради денег, можно предавать, можно давать обещания и тут же нарушать их, можно легко менять сторону на поле брани… Почему нет? Ведь в любой войне, чужая сторона – это сторона врага. Так какая разница на чьей стороне находится? Таким образом в конце концов вы решили, что «право шакала» ничем не хуже «права льва».

Вы решили, что ваш метал – платина. Метал Высшей Пробы! Но решив «встать над схваткой», вы так и не поняли, что стоите над горой трупов.

Так, что на самом деле все ваши фокусы с футлярчиками для авторучек из человеческой кожи на меня производят мало впечатления. Но я понимаю как это вас характеризует, и, что вы можете мне помочь решить мои проблемы. Мне достаточно того, что вы обладаете мощной фантазией являющейся неотъемлемой частью вашего таланта. И все. Вам понятно?

– Браво-браво! – Петр Алексеевич Семибаба громко и картинно зааплодировал. – Столько резкостей одновременно от одного молодого пижона я еще не слышал. Браво-браво, молодой человек! Браво-браво! – Семибаба продолжал аплодировать. – Аннушка, коньячку нам еще пожалуйста. За это надо выпить!

– Вы тоже будете? – спросила девушка Родиона надменно и чуть раздраженно опершись на талию ручкой.

– Нет, – покачал головой Родион.

– Понятно, – вздохнула Аннушка.

– Надеюсь я вас не обидел, – сказал Родион Семибабе. – Простите великодушно.

– Все в порядке, – отмахнулся Петр Алексеевич. – Не скажу, что вы попали в самую точку, но кучность хорошая. Во всяком случае я вижу, что имею дело с человеком с которым можно иметь дело.

– Тогда по рукам? – спросил Родик.

– Вы еще не ответили зачем вам все это нужно? – Семибаба взял в Руки дарственную Петра Первого и протянул ее Родиону.

– Все просто, – сказал Родик. – Я хочу продать Луну.

– Вот как? А Землю вы продать не хотите?

– Это следующий этап, – Родик улыбнулся.

– Значит Луну… – Семибаба вернул себе документ и снова придирчиво его рассмотрел. – У меня уже есть идея… – задумчиво проговорил он. – Выглядеть это будет примерно так: «Молодой граф Оболенский возвращается из далекой Америки на Родину, что бы вернуть Луну русским, а заодно поправить свое материальное благосостояние…» Или, что-то вроде того. Я правильно все понял?

– Предельно, – кивнул Родик.

– Мои условия, – сказал Семибаба отдавая Родику документ. – тысячу долларов за каждую публикацию, будь то публикация в газете на радио или на телевидении… Прежде чем начать мне нужен аванс в размере двух тысяч долларов. Плюс накладные расходы, взятки издателям и продюсерам, которые я постараюсь максимально снизить благодаря своим связям. Поверьте. Они у меня огромные. Ваши условия?

– Тысяча долларов аванса. Пятьсот долларов за публикацию непосредственно, плюс пятьсот долларов через месяц.

– Не пойдет, – покачал Семибаба головой. – Обещанного три года ждут.

– Вы будете ждать ровно месяц! – твердо сказал Родик.

Семибаба выдержал паузу. Взгляд его был внимательным и въедливым.

– Кредит, так кредит, – согласился он. – Тысяча через месяц.

– Через два.

– Нет.

– Через полтора.

– Н… Пусть так.

– По рукам, – сказал Родик.

– По рукам, – сказал Семибаба протягивая руку.

Родик наконец понял в чем странность его рукопожатия. Рука Семибабы была горячей жесткой и сухой. Но это не была рука живого человека. Это была рука иссушенной временем мумии.

Аннушка принесла коньяк.

– За Лунного плантатора, графа Родиона Оболенского! – Петр Алексеевич уже не рисуясь махнул стопку, поставил ее на стол и крякнул. – И еще… – осекся Семибаба. – Вас не затруднит заплатить за коньяк? – кивнул он на батарею пустых коньячных рюмок…