Текст книги "Лунный плантатор"
Автор книги: Руслан Ходяков
Жанр: Иронические детективы, Детективы
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 8 (всего у книги 15 страниц)
Глава шестнадцатая
По сути являющаяся лирическим отступлением четко характеризующим личность Рисовальщика Вадика Кулебякина, в рамках его конгениальности
Есть просто гении, а есть гении непризнанные.
Ни признают их ни жены, ни тещи, ни любовницы.
Начальство не признает, и не признают критики.
Друзья не признают, а враги тем более.
Не признают милиционеры, пожарники, доктора и водители скорой помощи.
Не признают таксисты в такси, и дерут с непризнанных гениев два счетчика.
Официанты в ресторанах не признают и вчерашние котлеты под видом сегодняшних подсунуть норовят.
Контролеры в метро гениев не признают и бесплатно через турникет не пускают.
Летчики непризнанных гениев не признают и на прощание крылом серебряным не машут.
Песни про непризнанных гениев никто не слагает, стихи им никто не посвящает, а в энциклопедии они попадают редко и то по другому поводу.
Другие непризнание гении, непризнанных гениев тоже признавать отказываются.
Признанные же гении вообще считают, что непризнанных гениев не существует и все норовят им жеваной морковкой в глаз плюнуть.
Самое ужасное, что ученые доказали существование гена непризнанности и все это, дескать, ошибка в хромосомном наборе.
Так, что непризнанным гениям на признание рассчитывать не приходится. А приходится ждать пока вперед шагнет генная инженерия, чтобы ошибку эту в генах исправить.
Проблема только в том, что, как говорят злые языки, генную инженерию придумали сами непризнанные гении.
Вот и бродят по свету непризнанные поэты, писатели, музыканты и художники. Носятся из угла в угол со своими непризнанными поэмами из одного слова, романами написанными без употребления буквы «г» в тексте, операми из восьми нот, и жанровыми полотнами нарисованными чайной заваркой. То есть достают всех всячески и по всякому своей нетленкой.
Вадим Кулебякин тоже себя гением не признавал. Отсюда можно сделать вывод, что он был гением непризнанным.
Художественное училище он не закончил, потому, что ему быстро надоело рисовать керамические вазы, статуи в Летнем саду и фронтоны Михайловского замка.
Художником Вадим себя не считал, а носил гордое звание Рисовальщика, которое сам для себя и придумал.
И было у рисовальщика Вадима Кулебякина две страсти: Дождь и Одуванчики. Не считая, конечно, молоденьких натурщиц. Поэтому больше всего на свете он любил осень и лето.
Дождь №7.
Ранним осенним утром Вадим Кулебякин проснулся в своей коморке на Васильевском и сердце его замерло от того, что по жестяному подоконнику окна крохотными стеклянными коготочками барабанил унылый петербургский дождичек.
Натянув стеганое, ватное, чуть пахнущее потом и сигаретным дымам одеяло на подбородок он полежал еще минут пятнадцать, млея от удовольствия, слушая как размеренно и чарующе шуршит дождь за окном, прижимаясь к гладкому теплому боку томноокой девушки Ангелины, забежавшей вчера на огонек и, как бы, опоздавшей на сведенные мосты.
Затем он откинул одеяло, сел на постели, свесив на пол ноги и сунув их в стоптанные шлепанцы, массируя шею и сонно причмокивая. Потом встал, подошел к окну и, с хрустом в спине потягиваясь, жмурясь, с явным наслаждением посмотрел сквозь запотевшее мутное стекло на залитые водой, серые крыши Васькиного острова.
Повернувшись к тахте он неожиданно заметил как живописно, чуть прикрытая одеялом, дремлет его вчерашняя муза и, одним только указательным пальцем, буквально несколькими отточенными линиями, на влажном стекле окна изобразил этот замечательный, выдержавший испытания веками сюжет. Стекло загадочно поскрипывало под подушечкой пальца.
В нескольких легки штрихах на окне проступало видение спящей, ослепительно прекрасной, обнаженной девушки. Не давая этому видению обрести четкие контуры, Дима подышал на стекло и картинка исчезала за белесыми шторками влаги.
Далее он подошел к девушке, нежно, но твердо поцеловал ее в плечико и прошептал на ушко слова про то, что «надо просыпаться и все такое». Пока барышня одевалась Вадик прошел на кухню, витиевато поздоровался там с пожилой соседкой по коммуналке, поставил на плиту чайник и заперся в уборной.
Напоив свою гостью чаем с пряниками, чмокнув на прощание в щечку, он выпроводил ее из квартиры, дав денежку на такси. А сам отправился к себе в комнату, чувствуя как трепетно стучит его сердце в ожидании чуда, которое сегодня наступит обязательно.
К чуду надо было подготовится.
Из-за старого обшарпанного шкафа на свет появлялся мольберт, но не простой а особенный. На само деле это был даже не мольберт, а кусок отполированного до блеска органического стекла, похожий на хрустальную пластину. К пластине прилагалась блестящая металлическая тренога-подставка переделанная из пюпитра. Тут же в шкафу нашелся спрятанный с прошлой осени мешочек с особыми кистями, которые никогда не касались красок. В этом же мешочке лежала мягчайшая замшевая тряпочка которой Вадик натер стеклянный мольберт до идеального блеска и гладкости, пока в стекле без тени искажения не стала отражаться его довольная физиономия.
Бережно зачехлив мольберт и сложив кисти в сумку, Вадик оделся, набросил на себя дождевик и вышел на улицу, вежливо сказав соседке до свидания.
Радуясь непрекращающемуся дождю он дошел до станции метро «Василеосторовская» и, блаженно улыбаясь спустился вниз по эскалатору, что бы через четверть часа оказаться на Невском проспекте у Катькиного садика.
Там он нашел свое место у чугунной ограды, снял чехол со стеклянное пластины, укрепил ее на пюпитре и, держа кисти наготове, стал смотреть как дождевые капли бегут по гладкому стеклу.
Прохожие шли мимо и не понимали, что делает этот странный человек в дождевике у залитого водой куска прозрачно пластмассы. А Вадик просто ждал, всматриваясь в водяные узоры на стекле, пытаясь поймать неуловимое дыхание дождя, слиться с его ритмом.
Вадик ждал чуда. И чудо происходило.
Капли дождя текли по стеклу, складываясь в дорожки, линии и штрихи, создавая неповторимые, изменяющиеся с каждой секундой узоры. Скольжении воды было беспорядочным и на первый взгляд бессмысленным, но в какую-то секунду все менялось и Вадик стал замечать в этом сумбурном движении некую предсказуемость.
Он выхватывал из руки подходящую кисть и едва уловимыми мазками подправлял форму только что скатившейся на мольберт дождевой капли. Тут же, но уже с помощью другой кисточки он с неописуемой легкостью создавал на стекле пространство по которому капля должна была проделать свой путь. И таких капель становилось все больше.
Кисти мелькали в руках Вадика как молнии. Капли начинали течь по стеклу в нужном ему направлении влево, вправо, вниз и даже, вопреки закону всемирного тяготения, вверх! С помощью широких кистей чуткие руки рисовальщика создавали задний план и перспективу. Пространство на прозрачном мольберте приобретало объем дышащих дождем небес и глубину водяного омута.
Внутри заполненного водой стекла оживал призрачный город. Призрачные, прозрачные трамваи текли по призрачным улицам, питаясь призрачным электричеством в прозрачных проводах. Призрачные люди раскрывали призрачные слюдяные зонты и прыгали по прозрачным лужам. Встретившись на призрачном перекрестке призрачно-прекрасные парень и девушка тянули к друг другу прозрачные руки и целовали друг друга прозрачными губами. Прозрачные птицы летели в призрачных небесах. Призрачные небеса накрывали прозрачный город призрачными невесомыми облаками…
Изображение на мольберте менялось постоянно, как картинка на экране телевизора, но вернее было бы сказать, что он двигалось, жило своей жизнью внутри стекла.
Иногда призрачный город исчезал мольберта и на стекле появлялся портрет некоего прохожего или прохожей, словно этот некто заслонял собой нарисованный дождем мир.
То это была странная, задумчивая девушка у который вместо волос вились дождевые струйки, то надменный курильщик трубки, выдыхающий водяной дым и пускающий его струящимися кольцами, то это был заплаканный дождем ребенок, жующий прозрачное яблоко.
Люди привлеченные зрелищем человека жонглирующего кистями над куском залитого водой секла останавливались, крутили пальцем у виска и шли дальше. Но Вадика это не смущало. Он вообще не обращал внимание на людей. Он рисовал дождем город. Самый прекрасный город на земле. И дождь помогал ему в этом.
Вода текла по стеклу вниз к жестяному желобку у основания пюпитра, и далее, по этому желобку в стоящую на асфальте трехлитровую банку.
Банка наполнилась, Вадик прекратил рисовать, закрыл ее полиэтиленовой крышкой, спрятал в сумку, зачехлил мольберт, уложил кисти обратно в мешочек и пошел домой, счастливый и обновленный.
Дома он достал банку, приклеил к ней этикетку на которой фломастером написал «Дождь №7», и поставил на подоконник в ряд точно таких же банок с водой и этикетками. Затем он взял стул, развернул его спинкой вперед, сел напротив окна, положил руки на спинку, а подбородок на руки, и просидел так несколько часов зачаровано глядя на дождь в банке, пока в дверь к нему не позвонил Родик.
Глава семнадцатая
В которой Родион знакомится с самым стеснительным рисовальщиком в мире, живущем в раю из одуванчиков, узнает, что такое чудо, что такое оригинал, что такое копия, и что бывает еще оригинал копии
– Проходите, пожалуйста, – застенчиво произнес Вадик Кулебякин, делая назад шаг, похожий, скорее на реверанс и впуская Родика в свою комнатушку. – Вы Родион? Ната мне звонила… Сказала, что вы придете… И все такое… – Он замялся, спохватился и подвинул Родику стул стоявший у окна. – Садитесь, пожалуйста… Вот. Извините… – еще больше смутившись произнес Вадик.
Рисовальщик Кулебякин был самым скромным и застенчивым человеком на земле.
Родион почувствовал себя неудобно, словно застал Вадика за каким-то чрезвычайно интимным занятием вроде онанизма.
Неловкое молчание повисло в воздухе. Стало слышно как за стеной соседка переставляет банки в буфете в поисках малинового варенья. Вадик, вздохнул и присел на краешек тахты. Родик оставил у порога мокрый зонт, ангажированный на время у Наты, и осторожно опустился на предложенный ему стул. Ему почему-то захотелось выйти из комнаты, снова тщательно вытереть ноги о коврик на пороге, постучать в дверь и попросить разрешения войти, хотя он помнил наверняка, что все это только что проделал.
– Эээ… – собрался было нарушить молчание Родион, но запнулся, потому, что в Вадик в тоже самое мгновение произнес свое «эээ», намереваясь, что-то сказать.
– Эээ… – Кулебякин замолчал, спохватившись.
– … Вот, – закончил Родион свое «эээ».
– … Да, – многозначительно сказал Кулебякин и замолчал.
– Я не помешал? – спросил Родион, снова пытаясь взять в свои руки нить разговора.
– Нет-нет! Что вы! – Вадик как ужаленный подскочил с тахты.
– Сидите-сидите, – ласково, по-отечески успокоил его Родион.
– Спасибо, – с благодарностью в голосе произнес Кулебякин и снова присел на свое место.
Теперь Родиону захотелось предложить Кулебякину чаю, словно он, Кулебякин был в гостях у Родика, а не наоборот.
– Ната сказала мне, что вы… Эээ… – начал Родик, – Рисуете?
– Рисую, – сознался Кулебякин и покраснел. – Хотите посмотреть?
– Хочу, – кивнул Родик. – Если можно, – добавил он с осторожностью.
– Конечно, конечно, – засуетился Вадик Кулебякин, подскочил со своего места и заламывая руки стал метаться по комнате. – Где же он? Где же он? Где? – Вадик всхлипнул. – Вы не видели? – Кулебякин остановился и внимательно посмотрел на Родика.
– Что? – спросил Родион.
– Альбом с моими рисунками? И все такое…
– Вы у меня спрашиваете?
– У вас.
– Понятия не имею.
– Интересно, – Вадик остановился посреди комнаты и стал задумчиво грызть ноготь большого пальца. – Интересно, – еще раз повторил он себе под нос. – Очень интересно.
«Да уж, – подумал Родик. – Чем дальше, тем интереснее! Ну и Натка! Ну и присоветовала она мне уникума!»
Родион посмотрел по сторонам. Жилище Вадика Кулебякина нельзя было назвать просто интересным. Оно было ПРОСТО-СТРАННЫМ.
Обшарпанный шкаф, стол, тахта и…
Море одуванчиков!
Кругом плескалось белоснежное море одуванчиков! Не желтые цветочки из которых девчушки по весне плетут смешные венки, а именно те самые пушистые маковки, которые появляются к концу июля в каждом дворе, на каждой лужайке, вдоль газонов и тропинок в городских парках.
Одуванчики были везде. На шкафу, на стенах, на потолке. Белоснежные головки обрамляли люстру и струились вдоль карниза единственного окна в комнате. И что действительно удивительно – все головки были целыми. Ни одной хоть сколько-то ущербной. Только ровные, гладкие белоснежные пушистые шарики. И этих шариков было бесчисленное множество! Рай из одуванчиков!
Стену над тахтой украшало воздушное панно или скорее барельеф выложенный одуванчиками и изображающий… Трудно сказать, что именно. Скорее это изображение напоминало движение кучевых облаков в ветреный летний день. Родик уже было отвел взгляд в сторону, но вдруг снова посмотрел на барельеф. Ему показалось, что расположение облаков на барельефе изменилось.
«Чертовщина какая-то!» – подумал он.
– Это свет играет так… – смущаясь пояснил Вадик, заметив недоумение Родиона. – Всем кажется, что они движутся, а на самом деле это свет… И еще сквозняк… Наверное… И все такое…
– А почему одуванчики? – спросил Родик.
– Как же? – Кулебякин всплеснул руками. – Как же? Разве вы не понимаете?
– Нет, – Родик покачал головой. – Не понимаю.
– Никто не понимает, – расстроено вздохнул Вадик. – Никто.
– А чего тут понимать?
– Это же тайна? Разве не понятно?
– Нет.
– Смотрите, – Вадик сложил ладони лодочкой. – Вот это желтый, глупый одуванчик. – Видите?
Родик кивнул:
– Допустим.
– Очень желтый… Очень глупый… На излете мая…
– Чертовски поэтично, – сказал Родик.
– Да, – согласился Вадик Кулебякин. – Очень. Очень поэтично и трогательно. – он посмотрел на свои сложенные лодочкой ладони словно они были наполнены желтым цветом. – Видите? – еще раз спросил он.
– Вижу.
– А теперь не ведите, – Вадик сложил ладони горстью.
– Теперь не вижу, – согласился Родион мысленно покрутив пальцем у виска.
– Потому, что настала ночь, – пояснил Вадик. – Первая ночь лета. И все такое…
– Замечательно, – с усмешкой в голосе прокомментировал Родион.
– А наутро произошло чудо, – Вадим раскрыл горсть медленно, как раскрывается бутон цветка и на ладонях у него оказалась белая пушистая головка одуванчика. – За одну ночь, желтый, глупый цветок превращается в белый пушистый шарик. – Разве не чудо? – Вадик посмотрел на Родиона большими, ясными глазами.
– Я бы сказал фокус, – улыбнулся Родик и тут же поправил себя, что бы не огорчать этого странного, немного сумасшедшего человека. – Чудо. Конечно чудо! Можно посмотреть? – он протянул руку за одуванчиком.
– Пожалуйста, пожалуйста, – Вадик передал ему пушистую маковку.
На ощупь цветок оказался жестким и даже немного колючим.
– Как вы это делаете? – спросил Родион.
– Я люблю одуванчики, – ответил Вадим и почему-то покраснел.
– Я понимаю, – кивнул Родик. – Почему они не рассыпаются?
– Немного лака для волос, немного формалина, немного разных других реактивов. Они высыхают и не разлетаются, – пояснил Вадик. – Они тоже меня любят… И все такое…
– Замечательно, – Родик усмехнулся. – А это что? – он указал на подоконник, заставленный трехлитровыми банками.
– Это? – Вадик тоже посмотрел на подоконник.
– Ну.
– Это мои картины.
Родик поджал нижнюю губу:
– Картины?!
– Картины.
– Картины? В банках? Консервированные? Как помидоры?
– Почему как помидоры? – не понял Вадик Кулебякин. – Почему консервированные? Вот эту картину, – он взял в руки крайнюю банку. – Я нарисовал сегодня утром. Называется она «Дождь номер семь», а вот это, – он поставил на подоконник банку и взял следующую, – «Дождь номер шесть»… – А вот это… – Еще одна банка оказалась в его руках…
– «Дождь номер пять», – сказал Родик.
– Откуда вы знаете? – удивился Вадик Кулебякин.
– На бирке написано, – соврал Родик, потому, что по правде сказать надпись разглядеть он не успел.
– Да? – Вадим внимательно взглянул на этикетку банки. – Нет, – сказал он. – Это «Грибной дождь номер пять», – он поднял банку на уровень глаз и взглянул сквозь нее на свет. Зрачки Вадика быстро забегали, словно там, за выпуклым, чуть зеленоватым стеклом происходило какое-то движение. – Да, – уверенно сказал он. – Это «Грибной дождь номер пять», – И добавил. – «Диез шестнадцать».
– Что это значит, – спросил Родик. – Диез шестнадцать?
– Тональность картины, – пояснил Вадик. – Это «Грибной дождь номер пять» в тональности «Диез шестнадцать».
– Вы сумасшедший? – без обиняков спросил Родик.
Вадим нисколько не обиделся. Вадим улыбнулся. Он даже просиял.
– Вы тоже так думаете? – спросил он Родика
– Как вам сказать, – дипломатично проговорил Родион.
– Вы тоже так думаете, – утвердительно произнес Вадик. – Все так думают… Впрочем, я понимаю, что со стороны я действительно похож на сумасшедшего рисующего картины в банках и покрывающего лаком одуванчики… – Вадим Кулебякин замялся. – Да, я действительно сумасшедший, – сказал он и посмотрел в глаза Родиону. – И все такое…
Взгляд Вадика был ясным, осмысленным и твердым. Взгляд Вадика был умным и холодным. Вадик не был сумасшедшим. Родион понял это и уже в который раз убедился в том, что там где начинаются творческие материи, заканчивается логика вещей.
– Так… – спохватился Вадик. – Вы хотели посмотреть мои рисунки, – сказал он. – Мне нужно найти альбом, – и Вадик встал на колени.
Кулебякин встал на колени и заглянул под тахту.
– Вот он, – сказал Кулебякин. А я его искал, – он достал из-под тахты большой альбом в толстом картонном переплете, похожий на альбом для фотографий. – Смотрите, – Вадик протянул его Родику, отряхнул на колени и присел на тахту.
Родион открыл альбом. Это действительно был шедевр. Уж насколько Родик понимал в «рисунках» такого толка, но то, что он увидел показалось ему верхом художественного мастерства. Вадик Кулебякин действительно оказался настоящим рисовальщиком.
– Снимаю шляпу, – проговорил Родик, пристально, с видом знатока рассматривая «рисунки». – Нет, правда, я действительно снимаю шляпу перед вашим гением! – сказал Родион и посмотрел на уже в который раз смутившегося Вадима.
– Нет, что вы! – сказал Вадик. – Какой я гений. Никакой я ни гений. Так… Рисовальщик. И все такое… Жить-то на, что-то надо?
Итак, что увидел Родик в альбоме рисовальщика?
В полиэтиленовые, прозрачные ячейки альбома, вместо рисунков и, тем более, фотографий были вставлен искусно заполненные бланки всевозможных документов: Паспорта – внутригражданские и заграничные; Удостоверения личности; Членские билеты всевозможных организаций, обществ и партий; Иностранные паспорта; нотариальные документы – купчие, доверенности, свидетельства; Просто свидетельства «в корочках» – об окончании разных учебных заведений, о рождении, о браке… И многое, многое другое…
Вадик Кулебякин был гением фальшивки. Вадик Кулебякин не гнушался ни чем. Он с одинаковым усердием и виртуозностью мог поделать паспорт гражданина республики Мозамбик и проездной билет на городской транспорт за ноябрь месяц.
Но основное достоинство Рисовальщика Вадика Кулебякина заключалось не в этом. Он проделывал документы не только любо страны мира, но и любого года, десятилетия, столетия и даже эпохи!
Первые несколько листов в альбоме было отведено вышеперечисленным шедеврам современности, но листая альбом дальше Родик как бы погружался в глубь времени.
Вот за тонкой пленкой полиэтилена лежало удостоверение генерального секретаря Коммунистической Партии Советского Союза Никиты Сергеевича Хрущева, которое вряд ли кто либо взялся отличить от настоящего – чуть потертое, блистающее кожаным глянцем обложки с золотым теснением, с фотографией лысого, круглолицего генсека и сиреневой печатью секретариата.
– Это удостоверение, – пояснил Кулебякин. – Меня попросил изготовить один коллекционер из Саратова – старый коммунист, как он говорил личный друг Хрущева. Я его заказ выполнил, а он не забрал. Помер. И все такое… – Кулебякин вздохнул. – Ничего удостоверенице получилось. Правда?
Родион кивнул и перевернул страницу и прочитал:
– Указ о всеобщей мобилизации… Товарищи! Отечество в опасности… – взгляд его скользнул вниз страницы. – Одна тысяча девятьсот сорок первый год… Подпись… Иосиф Сталин?
– Ага, – сказал Вадик. – Эту работу мне директор музей Великой Отечественной Войны заказал. Они хотели оригинал подменить и продать за границу. Не вышло у них там, что-то… А работа у меня осталась. Вот. И все такое…
– Да… – протянул Родик. – Забавно. Интересный у вас альбомчик получается, гражданин Кулебякин. Рисуночки у вас такие забавные…
– Да, – согласился Вадик. – Интересный, – и торопливо добавил. – Жить-то на, что-то надо…
– Это точно, – усмехнулся Родик и добавил чуть слышно себе под нос. – Одними сушеными одуванчиками, да консервированными картинами в банках сыт не будешь… А это, что?
– Где? – Вадик привстал с тахты и заглянул в свой альбом. – Это? – он деликатно указал мизинцем на «старинный» документ. – Указ об отречении от власти Николая второго. Сделан был по заказу реставрационного бюро Эрмитажа.
На оригинал у них реставраторы нечаянно кофе пролили. Так они мне эту подделку заказали, что бы дирекция не заметила. Только вот обман раньше вскрылся чем я работу закончил, – огорченно проговорил Кулебякин. – А так бы заменили оригинальчик на копию – никто бы и не заметил. Лежал бы он себе под стеклом как и раньше…
– То есть, как это – никто бы и не заметил? – спросил Родион.
– А вы, что думаете? – сказал Вадик. – В музеях под стеклом только оригиналы лежат?
– А как иначе? Это же музей!
– Наивный вы человек, извините, и все такое… – с легким осуждением в голосе проговорил Кулебякин.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.