Текст книги "Больная реальность. Насилие в историях и портретах, написанных хирургом"

Глава 3
Перелом нижней челюсти

Перелом нижней челюсти – это нарушение целостности кости, наступающее внезапно под воздействием того или иного травмирующего фактора. Начиная свой профессиональный путь в Центральной районной больнице Минусинска (сокращенно ЦРБ), по сути, я не имел никакого опыта в хирургии. В моем арсенале были лишь базовые знания оказания экстренной помощи пациентам, которые я приобрел на лекциях в медицинской академии. Как оказалось, практика и теория неотделимы друг от друга. Но если теории у меня накопилось за шесть лет обучения достаточно, чтобы работать хирургом, то практики катастрофически не хватало. Все практические навыки, что я освоил за время обучения, – это удаление зубов и выполнение небольших разрезов на мягких тканях с целью удаления новообразований или вскрытия небольших гнойников. На первое время для работы в маленьком городе этого хватало. И надо отметить, что работал я тогда не в специализированном отделении, направленном на оказание помощи стоматологическим пациентам, а в отделении оториноларингологии, где моим пациентам с заболеваниями и травмами челюстно-лицевой области было отведено семь коек. К счастью или к несчастью, я оказался единственным специалистом такого профиля в той больнице. По совершенной случайности врач, чье место я занял, умер за несколько месяцев до моего появления в оториноларингологическом отделении. Его место оставалось не занятым все это время, и стоматологические пациенты были вынуждены ездить за медицинской помощью в соседний город, находившийся в двадцати пяти километрах от Минусинска. С одной стороны, меня успокаивал тот факт, что за моей работой не будут следить пристальные взгляды наставников, как это было в интернатуре, но с другой – мне не у кого было учиться и перенимать опыт. Первые два или три месяца (точно я уже и не вспомню) все было спокойно: я удалял пациентам проблемные зубы, вскрывал абсцессы[1]1
  Абсцесс – гнойное воспаление тканей с их расплавлением и образованием гнойной полости, может развиваться в подкожной клетчатке, мышцах, костях.


[Закрыть], небольшие флегмоны[2]2
  Флегмона – острое разлитое гнойное воспаление клетчаточных пространств, не имеющее четких границ и склонное к распространению на окружающие мягкие ткани.


[Закрыть] лица, удалял маленькие новообразования – в общем, делал то, что умел тогда лучше всего. Я был рад тому, что работа хирурга оказалась столь простой и легкой, и не без насмешки вспоминал преподавателей медицинской академии, пугавших нас тяжелыми пациентами и сложными клиническими ситуациями, с которыми мы столкнемся, став врачами.

МНЕ ПОВЕЗЛО УЧИТЬСЯ У ПРЕПОДАВАТЕЛЕЙ СОВЕТСКОЙ ШКОЛЫ МЕДИЦИНЫ. ОНИ ОТЛИЧАЮТСЯ ОТ НЫНЕШНИХ ОТВЕТСТВЕННЫМ ОТНОШЕНИЕМ К ОБУЧЕНИЮ СТУДЕНТОВ И ЛЮБУЮ НЕУДАЧУ СВОЕГО УЧЕНИКА ВОСПРИНИМАЮТ КАК СОБСТВЕННУЮ НЕДОРАБОТКУ.

О получении зачетов и экзаменов за денежное вознаграждение и речи не могло идти. Сейчас, разговаривая с нынешними студентами, я удивляюсь качеству их подготовки: они ничего не знают. Большинство из них учатся в медицинском, потому что так решили их родители. Купить зачет или хорошую оценку за экзамен не составляет для них труда. Сегодня руководству вузов важны цифры, а не уровень подготовки обучающихся. Преподаватели вынуждены буквально тянуть двоечников «за уши», лишь бы показать стопроцентное выполнение плана. Отчисление студента за неуспеваемость стало мифом.

Итак, отработав очередной рабочий день в оториноларингологическом отделении, я уже стал собираться домой, как в ординаторской зазвонил телефон. Я предположил, что это звонят не мне, ведь моя смена окончена, и поэтому не стал брать трубку. В тот момент в ординаторской находился заведующий отделением Александр Викторович, и трубку пришлось снять ему. Ответив звонившему, заведующий повернулся в мою сторону и, сверля меня взглядом, продолжал слушать. По выражению его лица можно было понять, что домой мне уйти не получится. После того как Александр Викторович положил трубку телефона, спокойным и по-отцовски добрым голосом он сообщил мне: «Руслан Викторович, вас в приемном отделении ожидает бригада скорой медицинской помощи, они привезли избитую девушку». Я растерялся, ведь до этого, по странному стечению обстоятельств, избитых у меня еще не было. Мою недавнюю уверенность в себе сменили страх и паника, я стал предполагать самые страшные диагнозы, с которыми мне придется столкнуться при осмотре пациентки. Спускаясь с третьего этажа, где находилось оториноларингологическое отделение, на первый, где в приемном покое меня ожидала потерпевшая, в уме я успел обвинить всех преподавателей, которые меня учили, за свою плохую подготовку. В приемном покое первым я встретил врача скорой помощи, который сразу же сунул мне в руки отпечатанный на серой мятой бумаге талон, в котором я должен был расписаться за прием пациентки. По правилам такие талоны врач подписывает после осмотра, если решит госпитализировать пострадавшего. Однако врач скорой воспользовался моей неопытностью. Поскольку все мои мысли были лишь о том, с чем предстоит столкнуться, я не глядя поставил подпись в графе «осмотрен врачом», на которую указал коллега. Затем он кратко рассказал мне обстоятельства травмы: девушку забрали из ресторана, где та отмечала в кругу друзей какое-то важное событие. Также он сообщил, что у пациентки имеются колото-резаные раны на лице и есть подозрение на перелом челюсти, так как девушка не может сомкнуть зубы до конца. Меня бросило в жар, я тут же вспомнил, что уже расписался в талоне за прием пациента в больницу и уже не получится перенаправить ее на этой же машине скорой помощи в другое медицинское учреждение, находящееся в соседнем городе. Коллега из скорой тем временем, довольный, что так быстро удалось пристроить пациентку в больницу, попрощался и ушел, оставив меня в одиночестве.

ДОЛГОЕ ВРЕМЯ Я СТОЯЛ У ДВЕРИ СМОТРОВОГО КАБИНЕТА, ЗА КОТОРОЙ НАХОДИЛАСЬ ПАЦИЕНТКА, НЕ ЗНАЯ, ЧТО ДЕЛАТЬ ДАЛЬШЕ. ПРИЗНАТЬСЯ, ПЕРВАЯ МЫСЛЬ, КОТОРАЯ ТОГДА ПРИШЛА МНЕ В ГОЛОВУ, – НАПИСАТЬ ЗАЯВЛЕНИЕ ОБ УВОЛЬНЕНИИ.

Такие травмы в своей на тот момент еще недолгой карьере я не встречал и попросту не знал, какой подход выбрать, да и совета спросить было не у кого. В теории все было просто: для постановки диагноза необходимо опросить и осмотреть пациентку, затем имеющиеся на лице раны следует обработать растворами антисептиков, наложить швы и, наконец, выполнить рентгенографию костей черепа, что позволит подтвердить или исключить костно-травматические изменения лицевого скелета. При наличии перелома нижней челюсти следует создать иммобилизацию (неподвижность) путем связывания нижней и верхней челюстей между собой. Но это было в теории – на практике же я боялся, что перелом окажется со значительным смещением отломков, и тогда пациентке потребуется хирургическое вмешательство, которое я видел только на картинках в учебных пособиях.

По моим ощущениям, прошло уже минут десять, как врач скорой помощи ушел, а я все не мог справиться со страхом неизвестности перед тем, что меня ожидало за дверью смотрового кабинета. В конце коридора я увидел силуэт Александра Викторовича, который двигался в мою сторону, и боязнь выглядеть в его глазах трусом и некомпетентным врачом победила мою нерешительность – я все же вошел в смотровой. Стены небольшого кабинета от пола до потолка были покрыты старым обшарпанным советским кафелем. На такой же старой и кривой, не один раз ломанной, со следами сварки на ножках кушетке лежала девушка лет тридцати пяти. Увидев ее, я остолбенел. Половина лица была прикрыта развернутыми и скомканными между собой бинтами, которые она придерживала левой рукой. Бинты уже пропитались кровью, которая струйкой стекала на одежду и кушетку. Из правого глаза, который на тот момент был свободен от бинтов, ручьем текли слезы. Девушка не обращала на меня внимания, пока я рассматривал ее. Все же я решил перебить ее страдания приветствием:

– Здравствуйте, меня зовут Руслан Викторович, я стоматолог-хирург. Расскажите, что с вами случилось?

Пациентка перевела взгляд с потолка на меня и сквозь слезы ответила:

– Меня муж избил, – после чего разревелась еще сильнее.

В такие моменты я всегда чувствовал себя неловко, потому что не любил плачущих людей и не имел ни малейшего представления о том, как правильно нужно их успокаивать. Надев резиновые перчатки, я медленно и аккуратно удалил повязку, наложенную врачом скорой помощи на лицо бедной девушки. Я молился, чтобы раны были неглубокие и без дефектов мягких тканей, которые бы потребовали сложных операций с ротациями лоскутов. Но, как только я попытался убрать повязку, из множественных ран хлынули потоки крови. Мне пришлось тут же вернуть бинты на место, чтобы остановить их. Однако я успел разглядеть около семи ран небольшого размера и с неровными краями. Предположив по внешнему виду, что они были нанесены так называемой розочкой, я не стал задавать лишних вопросов и отправился за медицинской сестрой, которая находилась в операционном блоке на втором этаже.

Не все операции необходимо проводить в условиях операционного блока. В перевязочном кабинете я тоже иногда выполнял небольшие вмешательства, не требующие наркоза, как в данном случае. Под местной анестезией я ушил все имеющиеся раны и остановил кровотечение. Признаюсь, без должного опыта это заняло у меня огромное количество времени. Края таких ран имеют неровные контуры, что затрудняет их идеальное сопоставление «стык в стык», а именно к этому мы стремимся, чтобы в дальнейшем рубцы были минимально заметны.

Поскольку у меня были подозрения на перелом нижней челюсти (имелось нарушение прикуса и выраженные боли при попытке открыть или закрыть рот, а также во время осмотра), я отправил пациентку выполнить рентгенографию нижней челюсти.

Мои опасения подтвердились: на снимке был виден перелом нижней челюсти в пределах зубного ряда со смещением отломков. Правда, смещение было незначительное, что давало мне надежду на решение этой проблемы без операции. После того как обследованная пациентка вернулась в отделение, я принялся мастерить из алюминиевой проволоки индивидуальные шины, так называемые шины Тигерштедта.

В 1915–1916 годах, в период Первой мировой войны, малоизвестный на тот момент стоматолог-хирург Киевского военного госпиталя Северин Вандалин Тигерштедт предложил свою систему оказания помощи пациентам с переломами нижней челюсти и назвал ее «Военно-полевая система лечения и протезирования огнестрельных челюстных ранений». Он разработал большое количество конструкций индивидуальных шин для иммобилизации челюсти при переломах. И, как говорил сам автор методики, его система позволяла «…быстро, без слепков, без моделей, без колец, гаек и винтов, без пайки и штамповки, без вулканизации сделать все, что нужно». Он внес неоценимый вклад в развитие челюстно-лицевой хирургии и хирургической стоматологии. И, несмотря на то что впоследствии его методики лечения подвергались многократной критике, индивидуальные шины широко используются и по сей день во всем мире.

Вернемся к нашей пациентке. Изгибание алюминиевой проволоки до готовой шины Тигерштедта у меня заняло около часа, в то время как опытный стоматолог-хирург управится меньше чем за десять минут. Руки меня не слушались, проволока все время прокручивалась и выскальзывала, пару раз я даже чуть не уронил ее на пол. К счастью, этого не произошло, иначе пришлось бы начинать все сначала. Однако, несмотря на все трудности, первый этап был окончен. Далее было нужно поставить отломки кости в правильное положение и привязать изготовленные шины к зубам. Я переживал, что у меня не получится устранить смещение, ведь раньше я этого не делал. Но, к моему удивлению, отломки без особых усилий встали на место одним движением руки. Пациентка громко закричала, услышав щелчок и почувствовав резкую боль в челюсти. Я постарался ее успокоить, поскольку отломки были еще не зафиксированы и любое напряжение мышц могло вызвать их повторное смещение. Удерживая челюсть в правильном положении левой рукой, правой при помощи иглодержателя я просунул тонкую нержавеющую проволоку между зубами по обе стороны от щели перелома. Не меняя положения левой руки, я вывел концы проволоки вперед и принялся скручивать их между собой. Такая фиксация перелома была ненадежной, поскольку нержавеющая проволока очень тонкая и в любой момент может лопнуть. Однако это позволило на какое-то время освободить мою левую руку от удерживания отломков. Далее я аккуратно наложил изготовленную ранее алюминиевую шину Тигерштедта на зубной ряд и принялся привязывать ее к каждому зубу, как это написано в любом учебнике по хирургической стоматологии. В процессе я поймал себя на мысли, что очень горд собой, поскольку мне удалось достойно справиться с трудной ситуацией. Однако я понимал, что это было всего лишь везение. Смещение оказалось незначительным и достаточно простым. Тем не менее я столкнулся и с трудностями. Все дело в том, что щель перелома проходила через зуб и в данном случае он являлся «входными воротами» для инфекции. Чтобы предотвратить возможное нагноение костной раны и остеомиелит[3]3
  Остеомиелит – воспалительное поражение костного мозга гнойного характера, переходящее на зону кости и надкостницы. Вызывает расплавление и разрушение костей с формированием абсцессов и свищей.


[Закрыть] в будущем, зуб надо было удалить. Нас так учили. Представляете, что значит удалить молодой, красивой девушке здоровый постоянный зуб? Мне было жаль ее, ведь по состоянию полости рта было видно, что она тщательно следила за гигиеной. Такие пациенты в хирургическом кабинете – редкость.

БОЛЬШАЯ ЧАСТЬ МОИХ ПАЦИЕНТОВ, ОБРАТИВШИХСЯ С ЗУБНОЙ БОЛЬЮ ИЛИ УЖЕ РАЗВИВШИМСЯ ГНОЙНЫМ ПРОЦЕССОМ, ЗУБНУЮ ЩЕТКУ ВИДЕЛИ ЛИШЬ НА ПОЛКАХ МАГАЗИНА И В ТЕЛЕВИЗИОННОЙ РЕКЛАМЕ.

Позже, когда пациенты с переломами костей лица перестали быть для меня редкостью, я понял, что отвратительная гигиена полости рта является их отличительной чертой. Думаю, какие запахи извергают такие рты, вы можете догадаться: годами откладывающиеся камни на шейках зубов вызывают пародонтит, отчего и появляется этот гнилостно-зловонный запах, который я могу сравнить с ароматом разлагающегося трупа кошки. Все это вперемешку с запахом крови и зачастую парами сильнейшего перегара резко бьет по обонятельным рецепторам. Обычно после шинирования таких пациентов медицинская одежда, волосы, кожа и слизистая носа буквально пропитываются этим запахом и до конца смены не получается от него избавиться. Большое счастье, если человек обратился за помощью трезвый, поскольку, как показывает практика, травмы лица чаще возникают у мужчин, причем в процессе распития спиртных напитков. Проснувшись утром после веселой ночи и испытывая сильную боль в области перелома, будущий пациент решает не обратиться за помощью к врачу, а принять очередную порцию «обезболивающего». И так до тех пор, пока либо не кончится алкоголь, либо боль не станет невыносимой. Конечно, несправедливо говорить, что все травмы челюстно-лицевой области заканчиваются таким исходом, но большинство.

Я попытался объяснить своей пациентке необходимость удаления зуба, однако из-за этого у нее началась настоящая истерика, она стала реветь еще сильнее, постоянно всхлипывая и причитая что-то себе под нос. И, не придумав ничего умнее, я сказал ей: «А знаете, можно и оставить зуб там, в челюсти, только нужно будет депульпировать[4]4
  Депульпирование зубов – удаление пульпы – воспаленного сосудисто-нервного пучка зуба.


[Закрыть] его». Это было рискованно. Не было никаких гарантий, что впоследствии все же не начнется воспаление. Конечно же, пациентка ухватилась за шанс сохранить зуб. Все время, что я лечил эту девушку, у нее непрерывно текли слезы по щекам, отчего к концу всех манипуляций повязка на лице полностью промокла и ее пришлось менять.

Ближайшие четыре дня стационарного лечения пациентка была молчалива – замкнулась в себе. Во время осмотров мне не удавалось выйти с ней на контакт, на любой вопрос она отвечала односложно. Но я не мог не заметить, что она часто выходила из отделения на лестничную площадку поговорить по мобильному, вероятно, чтобы никто не слышал содержание разговора. Эти телефонные звонки ее очень расстраивали, после них она становилась подавленной, как мне показалось, покорной, напоминала маленькую девочку, которая в чем-то провинилась.

За пару дней до выписки она внезапно спросила меня:

– Руслан Викторович, а вы не могли бы написать в истории болезни, что я упала сама? Уберите запись, что меня избил муж. Я тогда плохо соображала, сама не понимала, что несла.

– Понимаете, история болезни – это официальный документ. Я записываю все с ваших слов и потом уже ничего исправить не могу.

Помолчав немного, я добавил:

– Это, конечно, не мое дело, но вам не кажется, что муж должен понести наказание за свой поступок? Почему вы его покрываете?

– Он отец моих детей. Как я напишу на него заявление? Да и я сама виновата, напросилась. Видела же, что тогда, на празднике, он выпил лишнего. Я сама виновата, не надо было его провоцировать.

Этот разговор мы завершили неловким молчанием, и я был даже рад, что по закону не могу исправить документы истории болезни, заполняемые при поступлении. Меня возмущало, что она считает виноватой себя в том, что ее муж не умеет контролировать свой гнев. Но, сложив воедино всю информацию, я понял, что это был далеко не первый подобный конфликт и, к сожалению, не последний, потому что уходить от мужа она не планировала.

Глава 4
Красная бумажка

Прошло уже два месяца, как я устроился на работу врачом в Центральную районную больницу Минусинска. Работа хирурга мне понравилась сразу, чего не могу сказать о зарплате. Платили очень мало, денег едва хватало, чтобы оплачивать аренду квартиры в восемнадцать квадратных метров. Заведующий подсказал обратиться в профсоюзный комитет, где меня должны были поставить в очередь на получение служебного жилья в пользование, чтобы сэкономить хоть немного денег. В очередь меня поставили, конечно, даже дали талон с порядковым номером 136, но еще дали совет искать другие варианты, поскольку эта самая очередь уже несколько лет не двигалась. Не понимая, как можно прожить на одиннадцать тысяч рублей в месяц, семь из которых нужно отдавать арендодателю за проживание в небольшой квартире, я стал искать подработку. В частные стоматологические клиники, которых в городе было не так уж много, принимать меня на работу не хотели. Им нужны были стоматологи с опытом, которого у меня едва набиралось три месяца.

В один из осенних вечеров, вернувшись домой с работы, я застал плачущей свою девушку. Она объяснила, что у нее задержка, а тест на беременность показал две полоски. Я обрадовался, ведь всегда мечтал о своей семье, мечтал иметь сына, которого буду воспитывать в любви и заботе. Но я не думал, что это произойдет так скоро, – вслед за радостью меня охватило волнение. Моей зарплаты едва хватало на содержание себя, а теперь в скором времени должен появиться ребенок. «Мне срочно нужны деньги» – эта мысль не уходила из моей головы. Поиски подработки окончились продажей себя на пятилетний срок в пользование местным жителям села Лугавское. В две тысячи двенадцатом году уже действовала программа «Земский врач», по которой доктор получал один миллион рублей на личные нужды в обмен на пятилетний срок работы в сельской местности. Из тех вакансий, что были свободны на тот момент в близлежащих мелких городах и селах, участвовавших в программе, мне повезло занять единственное свободное место стоматолога. Лугавское – небольшое село с населением чуть больше девятисот человек. Я должен был лечить и удалять зубы местным жителям в течение пяти лет, ничего интересного и сложного, рутинная работа. Полдня работы хирургом в районной больнице в городе и полдня в деревне стоматологом. Как ни странно, первыми посетителями сельского стоматологического кабинета оказались не пациенты.

УЗНАВ, ЧТО В СЕЛЬСКОЙ АМБУЛАТОРИИ ПОЯВИЛСЯ МОЛОДОЙ ДОКТОР, КОТОРЫЙ ПОЛУЧИЛ МИЛЛИОН РУБЛЕЙ ОТ МИНИСТЕРСТВА ЗДРАВООХРАНЕНИЯ, ТУТ ЖЕ ПРИБЕЖАЛА ЗНАКОМИТЬСЯ САМАЯ НАГЛАЯ ЧАСТЬ ЛУГАВСКОГО.

Они не скрывали того, что им известно об имеющихся у меня деньгах, и принялись предлагать потратить их «с умом». Одна женщина была такой настойчивой, что не планировала уходить, пока не получит от меня согласия купить у нее дом. Находящийся в аварийном состоянии, как поведал мне другой местный житель. К слову, этот «доброжелатель» тоже пришел попытать счастье в продаже своего дома. Я сообщил продавцам, что обязательно подумаю о покупке жилья, деликатно намекая, что их предложения меня не интересуют, но женщина все не успокаивалась. Уходить без денег она не хотела и уже даже пообещала вместе с домом в качестве бонуса отдать мне двух коров по той же сходной цене ровно в один миллион рублей. Выпроводил я ее с большим трудом.

Первые несколько месяцев жители деревни с опаской относились ко мне и на прием приходили единицы. Да и обращались только те, у кого была острая зубная боль и деваться уже было некуда. Но со временем ситуация поменялась, я зарекомендовал себя как хороший специалист, и ко мне уже стала ходить бо́льшая часть деревни лечить и удалять зубы.

Однажды на прием пришла интересная девушка, лет тридцати пяти, по телосложению больше похожая на юношу. Голову ее украшали коротко стриженные, засаленные и местами взъерошенные волосы, как будто она проснулась в стоге сена. Щеки были намазаны свекольными «румянами», брови криво подведены черным карандашом, и, наконец, венец ее мейкапа – ярко-красная дешевая помада, неуклюже выходящая за контуры губ. Одета девушка была в коричневую замшевую дубленку, какие носили лет двадцать-тридцать назад. На ногах красовались несуразные кожаные сапоги серого цвета со сбитыми носами и стоптанными пятками. В первый раз она пришла полечить зубы и познакомиться, как она же и сказала. По ее невнятной речи и манере растягивать слова можно было понять, что она страдает каким-то психическим заболеванием.

– Как тебя зовут? – спросил я.

– Лю-ю-ю-ю-юбка, – ответила она и улыбнулась во весь рот, в котором было только два зуба. Это были два желтых верхних клыка.

– Люба, с кем ты живешь?

– С Танькой, ду-у-урой, – ответила она.

К счастью, в разговор вмешалась медсестра:

– Лебедь крашеный, иди домой. У нашего доктора уже есть жена.

Позже от своей медсестры я узнал, что Люба – инвалид с детства и живет со старшей сестрой Таней, которая тоже имеет отклонения психического характера, но не такие выраженные, поэтому ей разрешено быть опекуном младшей сестры. Чем-то Люба привлекла мое внимание, и я стал спрашивать у коллег, которыми по большей части был средний медицинский персонал, – что за Люба такая и почему она ходит знакомиться к мужчинам? Любе было тридцать четыре года, жить с сестрой Таней она стала после смерти их матери. Люба очень мечтала иметь семью и поэтому часто занималась сексом с местными мужиками в надежде, что кто-то из них возьмет ее замуж. Мужики же, в свою очередь, обманывали Любу, обещали на ней жениться, если та будет послушно выполнять все их прихоти. В сезон летней рыбалки Люба особо пользовалась спросом. Местные мужики любили брать ее с собой к реке на несколько дней, где вдали от дома, в тишине и покое исполняли с Любой все свои самые заветные фантазии. Так, приехав из одной «командировки», Люба собрала вещи в чемодан и пошла к своему рыбаку, который жил через пару улиц. Но на пороге Любу встретил не ее новоиспеченный жених, а крупная женщина с фигурой, похожей на грушу. Это была жена того самого рыбака. С выражением тигрицы, готовящейся совершить прыжок на жертву, она стояла и ждала, как только та даст ей повод. Люба по своей наивности не могла даже подумать, что ее могут обманывать, и поэтому спросила у женщины:

– А г-г-где Володя? Он м-м-мне обещал жениться и жи-и-и-и-ить со м-м-мной.

После этих слов Люба получила резкий и неожиданный удар в лицо от обманутой жены. После этого вышел и сам жених, гордый собой, ведь за него, как за альфа-самца, дрались две женщины. Он взял Любкин чемодан и ударил им по голове бедную «невесту». Это была первая Любина травма, с которой она обратилась ко мне. Как оказалось, она уже не в первый раз приходила так свататься. И, поскольку село маленькое, большинство жителей знали, о чем говорит появление Любы на пороге их дома с чемоданом вещей. После ее ухода медсестры рассказали мне, что девушку часто избивают то мужики, то их жены. Но это было не самое подлое и страшное в ее жизни. Оказывается, сестра Таня забирает у нее всю пенсию, и Люба часто голодает, поскольку купить еду попросту не на что. А недавно одна грамотная учительница из местной школы помогла Любе оформить кредит. Только вот кредит был на норковую шубу, которую учительница решила подарить себе на начало нового учебного года. Люба и не поняла тогда, что за бумажки ей дала учительница, в которых она с важностью взрослого человека поставила свою подпись. Мне стало по-человечески жаль Любу, и я даже хотел разобраться и попытаться хоть как-то ей помочь. Но фельдшер нашей амбулатории сказала, что уже обращалась к местной администрации. И оказалось, что та самая учительница в дорогой норковой шубе была старшей дочерью председателя сельсовета. Председатель очень любила свою старшую дочь и в обиду давать не собиралась, пригрозив фельдшеру, что, если «та еще раз сунет нос не в свое дело, у нее будут проблемы».

Бедную Любу обманывали и в магазинах непорядочные продавцы. Каждый кассир в маленькой деревне ждал появления девушки в свою смену, потому что можно было заработать денег себе в карман.

Люба не умела считать и писать, и что означают цифры на банкнотах, она тоже не знала. Деньги она называла по их цвету: одну тысячу рублей – зелененькой бумажкой, сто рублей – коричневой, пять тысяч – красненькой.

Недавно Люба расплатилась за хлеб красненькой бумажкой, на сдачу ей добропорядочный кассир сдал четыре синенькие, это были четыре пятидесятирублевые купюры. Благо после продуктового магазина Люба зашла в аптеку, которая находилась в нашей амбулатории. Раньше девушке всегда хватало денег на лекарства, но в этот раз она подала четыре синенькие бумажки, и фельдшер объяснила: «Люба, этого не хватит». Девушка расплакалась и рассказала, что денег больше нет, все на хлеб ушли. Забегая вперед, скажу, что с непорядочным кассиром ходил разбираться я. Это был не человек, а скотина, надевшая на себя фартук продавца. Ох, сколько нелестного мне пришлось выслушать о себе, прежде чем она все же вернула украденные деньги. Весь оставшийся день я думал о том, как все-таки тяжело живется инвалидам. Без помощи и поддержки они пропадут.

Через несколько месяцев я познакомился и с Татьяной, сестрой Любы. Знакомство это врезалось в мою память на всю жизнь. В один из дней, в обед, пришла в амбулаторию Люба, как обычно улыбаясь. Она улыбалась и тогда, когда по теме разговора надо было плакать. Люба рассказала заведующей сельской амбулаторией, врачу-терапевту, что Танька, старшая сестра, «задружила» с таксистом, который ее изнасиловал и побил. Немного подумав, она добавила: «И теперь Танька ссыт кровью». Добавила и рассмеялась. Таксист в деревне имел статус, схожий со статусом депутата в городе. Это считалось одной из престижных «должностей» среди деревенских жителей. Заведующая отделением за помощью обратилась ко мне, так как побоялась идти к Тане одна. Но официальная причина, по которой я должен был ее сопровождать, звучала так: «У Тани побои на лице, ты, как стоматолог-хирург, тоже должен осмотреть ее».

Мы отправились пешком, потому что амбулаторный УАЗ стоял с пустым топливным баком. Талоны на бензин наш водитель давно уже не получал, так как их не было в наличии, и машина несколько месяцев простаивала под окнами амбулатории. У нас ушло около двадцати минут спокойным шагом, чтобы добраться до окраины села, где находился дом сестер. Хотя домом это вряд ли можно было назвать: перекошенное деревянное здание, сложенное из почерневших от сырости и времени бревен. Издалека видно было только верхнюю часть и крышу – такой высокой травой окружен был дом. Справа сквозь сорняк виднелся забор такого же черно-серого цвета, редкий, как зубы старика. К дому вели покосившиеся ворота, высокие и несимметричные, как в западных фильмах ужасов, и с дверью с металлическим кольцом. Посмотрев на этот дом снаружи, я понял, почему заведующая амбулаторией взяла меня в помощь. Его внешний вид кричал приходящим, что ничего хорошего за забором ожидать не стоит. Когда дернули дверь за кольцо, открыть ее не удалось, и заведующей пришлось навалиться всем своим весом и продолжать давить, пока дверь наконец не захрустела и верхние ее петли не вылетели с болтами. Я помог поставить дверь рядом с воротами, и мы вошли.

ЗАЙДЯ ЗА ОГРАДУ, Я ИСПЫТАЛ ЛЕГКОЕ ГОЛОВОКРУЖЕНИЕ, ПОЙМАВ СЕБЯ НА МЫСЛИ, ЧТО УЖЕ БЫЛ В ЭТОМ МЕСТЕ В СВОИХ СТРАШНЫХ СНАХ.

Во дворе творился полный хаос: на земле валялись какие-то осколки посуды, обрывки проволоки, множество пустых бутылок, разбитых стеклянных банок, справа от себя я заметил будку, возле которой на цепи лежала истощенная собака. На шее у нее висел потрепанный кожаный ошейник. Казалось, он вот-вот порвется от любого резкого движения, но сил у собаки для такого движения не было. У нее не было сил даже подать голос и предупредить хозяйку о гостях. Возле морды собаки стояла пустая алюминиевая тарелка, служившая миской. Она была вылизана до трещин. По грязи, скопившейся по краям миски, можно было подумать, что еду туда последний раз клали очень давно. Рядом лежала полуобглоданная кость, напоминающая заднюю лапу собаки (на ней было четыре пальца). Приглядевшись, я увидел, что от будки в сторону ворот, где рос высокий сорняк, отходила еще одна цепь. Там мне удалось разглядеть скелет собаки. Кости покрывала шерсть, местами были видны ребра. У скелета отсутствовала задняя лапа. От увиденного во дворе головокружение только усилилось и, признаюсь, желание зайти в дом у меня пропало.

Заведующая, которая уже была здесь раньше, чувствовала себя как дома. Происходящий бардак ее нисколько не смущал, она только отметила, что в последний ее визит собак было две штуки. Во двор вошла Люба, которая по дороге к дому отошла с кем-то поздороваться и отстала от нас. Заведующая отругала ее за то, что не убрала труп собаки к нашему приходу. Люба посмеялась и пригласила нас в дом. Я вошел чуть позже остальных: нужно было настроиться. Внутри я пытался идти аккуратно, ничего не задевая и не трогая руками. Я двигался как по минному полю, наступая на свободные от грязных вещей и бытового мусора участки пола. Наконец, ориентируясь на звуки голосов заведующей и Тани, я дошел до спальни и заглянул в комнату. Первым, что я увидел, был алюминиевый таз, наполненный чуть больше чем наполовину мочой с примесью крови. Запах мочи и грязи не давал мне сосредоточиться, голова опять начала кружиться. Переведя взгляд от таза к кровати, я увидел сидящую на ней бабушку, одетую в грязную и мятую ночнушку, из которой наружу вывалилась правая грудь. Ноги женщины были раздвинуты так широко, что я видел ее половые органы. Тане было сорок три года, но выглядела она как семидесятилетняя бабка. Я подошел тихо, так, чтобы она не слышала. Из-за сильных синяков ее глаза не открывались, поэтому видеть она меня не могла. Заведующая представила меня Тане как нового стоматолога деревенской амбулатории и сообщила, что сейчас я осмотрю ее лицо.