Текст книги "Любовь и деньги"

II. ЖЕНЩИНА, У КОТОРОЙ НИЧЕГО НЕ БЫЛО

В конце XIX века и до сороковых годов XX Уилком в штате Массачусетс был вполне богатым и процветающим городом, благополучие которого обеспечивали ковроткацкие и обувные фабрики. Однако к середине пятидесятых годов одна за другой начали закрываться фабрики ковров, а за ними дошел черед и до обувных фабрик. В городе и округе они давали всем работу, обеспечивали пенсиями на старость, не скупились на благотворительность. Постепенно ковровая промышленность, покидая Новую Англию, переместилась в Южную и Северную Каролины или же в Джорджию, где еще был дешевым труд. К началу шестидесятых в Уилкоме резко сократилось производство обуви. Местные фабриканты не в силах были конкурировать с дешевой итальянской и бразильской обувью.

Короткий роман Рассела Далена и Милдред пришелся на начало депрессии, которая не только тяжело отразилась на экономическом состоянии граждан Уилкома, штат Массачусетс, но и больно ударила по их психике, лишив прежних ценностей и уверенности в будущем. Уилком стал районом бедствия. Кто мог, уезжал, а оставшиеся уныло влачили полуголодное существование, еле сводя концы с концами.

Лана за все эти годы не могла вспомнить ни одного радостного события как в семье, так и в их городке.

Уилл Бэнтри, человек, которого она считала отцом, был механиком, проработавшим пятнадцать лет на ковровой фабрике, любивший свое дело и отлично знавший его. Это был независимый, честный и работящий человек, чья жизнь в одночасье была перечеркнута по воле злых внешних сил. Он, как и многие в этом городке, перестал быть хозяином своей судьбы и кормильцем семьи.

После закрытия фабрики Уилл впервые оказался без работы. Вскоре обанкротился и его профсоюз. Единственное средство существования, пенсия, тоже растаяло в воздухе. Оставшись без денег и работы, он попытался что-то предпринять, но найти работу в Уилкоме, пораженном депрессией, оказалось невозможно. О постоянной работе по специальности пришлось забыть.

Уиллу Бэнтри было всего тридцать восемь, но он, молодой и здоровый мужчина, внезапно оказался в том унизительном и удручающем положении, когда вынужден был перейти на иждивение жены. Это постепенно надломило его и разрушило личность этого некогда гордого и сильного человека. Безобидная рюмка за обедом или во время дружеской встречи теперь стала необходимостью, средством забыться, а затем и тяжкой болезнью, грозившей бедой не только ему, но и всем его близким.

Иногда перепадали кое-какие заработки или подворачивался сезонный контракт на строительстве, но это уже не создавало у Уилла чувства независимости от жены Милдред, а лишь вызывало бессильный гнев. Теперь, заработав малую толику денег или выклянчив их у Милдред, а то и просто выкрав из ее кошелька, он тут же пропивал их в ближайшей пивной. Но даже напившись не мог избавиться от тягостного чувства безысходности и отчаяния. Поздно вечером с шумом и бранью он вваливался в дом, будил всю семью, а иногда и бил того, кто подвернется под руку. Когда денег не было, чтобы пойти в пивную, он часами просиживал в их обшарпанной гостиной, допивая остаток виски, и озлобленно ругал себя и других. Временами он поднимался в спальню, брал охотничье ружье и принимался пугать домашних, грозя перестрелять всех, начиная от президента до председателя обанкротившегося профсоюза, жены Милдред и ее любовника, подло укравшего у него право иметь верную жену.

В деревянных панелях гостиной были дыры от пуль, ибо, впадя в пьяную ярость, Уилл палил куда попало. Проспавшись утром, он мог каяться и просить прощения у домашних, обещая больше не пить, не подходить к пивной на пушечный выстрел, никогда в доме не держать ни капли виски. И так до следующего раза…

Лана ненавидела его за пьянство и дебоши, жалела и боялась его. Она понимала, как жестоко обошлась с ним жизнь, но он не принимал ни ее жалость, ни сострадания. Он лишь с еще большим остервенением принимался ругать ее и мать, виня их во всех своих бедах. Детство Ланы прошло в напрасных попытках защитить мать от пьяного гнева отца, и как-то само собой получилось, что мать стала для нее предметом почти материнской заботы.

У Ланы была одна мечта, заставлявшая ее терпеть все и держаться, – мечта спасти мать от Уилла. Когда-нибудь, в один прекрасный день, они с матерью уедут из Уилкома, уедут, чтобы никогда не возвращаться.

Когда Лане было восемь, она впервые убежала из дома. В одиннадцать она начала продавать подписку на журналы и мелкую косметику вразнос, ходя от дома к дому. Заработанные деньги она прятала в коробку из-под гигиенических салфеток, на тот случай, если Уиллу вздумается искать их. В тринадцать лет, прибавив себе возраст, за мизерную оплату она устроилась на работу в местный универмаг. Получив первое жалованье, она тут же открыла счет в городском банке, положив на свое имя все заработанные деньги – восемнадцать долларов тридцать шесть центов. Деньги, твердо решила Лана, это ее единственная возможность выбраться отсюда. Она будет работать и откладывать каждый заработанный цент, пока не сможет наконец навсегда покинуть Уилком.

– Когда я уеду, мама, я заберу тебя с собой, – обещала она матери, и глаза ее сияли, словно видели уже и свободу и прекрасное будущее. – Мы уедем вместе, и мы будем счастливы.

Мать Ланы Милдред работала косметичкой. Она, как и ее дочь, сколько помнила себя, всегда трудилась. Она не любила свою работу и не ждала от нее ничего, кроме денег, достаточных, чтобы заплатить за квартиру и накормить семью. Родившись в семье благочестивых и трудолюбивых католиков, она была воспитана в послушании и бережливости и никогда не требовала от жизни слишком многого. Так можно избежать разочарований, учила ее мать. Однако Лана рано восстала против канонов церкви, школы и семьи. Она хотела взять от жизни все.

Лана поняла, что может зарабатывать больше, чем за прилавком в магазине, если устроится туда, где есть чаевые. Она начала по субботам и в свободные от школы часы работать в парикмахерской, где работала ее мать. Слишком юная, чтобы получить право обслуживать клиенток за креслом, она не гнушалась любой работы, стараясь быть полезной и нужной всем и таким образом обратить на себя внимание. Она подметала пол вокруг кресел после каждой стрижки, разливала для мастеров шампунь по флаконам, подносила салфетки, готовила смесь для химической завивки, отвечала на телефонные звонки, вела запись клиентов и по их просьбе бегала за кофе и булочками в соседнее кафе. Хотя никакого жалованья ей не полагалось, чаевые за услуги или случайная монетка, сунутая хозяйкой в знак поощрения, вполне устраивали ее и были достаточными, чтобы еженедельно пополнять свой вклад в банке.

В свободное время она сама испробовала на себе все виды новых причесок, рекламируемых в журналах, которые выписывала хозяйка парикмахерской. Пользуясь двойным зеркалом, она стригла себя и укладывала волосы в самые замысловатые прически, которые находила на страницах журналов, не боясь экспериментировать и дерзать. Она методично и досконально изучала все новые способы химической завивки и свои собственные каштановые вьющиеся волосы красила во все возможные цвета. Она была поочередно то белокурой Дорис Дэй, то рыжей Ритой Хэйуорт, то черной, как смоль, Элизабет Тейлор.

У Ланы были ловкие пальцы, способные делать самые сложные и изысканные прически, например, характерную волну, падающую на щеку, как у Грэйс Келли, короткую курчавую челку Одри Хэпберн, вызывающе кокетливый локон Аннеты Финичело или короткую стрижку Джун Эллисон.[16]16
  Звезды Голливуда тех лет.


[Закрыть] Какую бы ни сделала себе прическу Лана, клиентки неизменно просили мастеров сделать им такую же. Все это льстило Лане, вдохновляло ее, но этого ей было мало.

Она была слишком умна и тщеславна и слишком рассержена, чтобы мириться с унылой и скучной жизнью в Уилкоме. Ее устремления шли дальше причесок в журнале для парикмахеров или открытия своего салона и брака с одним из местных парней. Она мечтала об уважении и независимости, материальном благополучии, власти и славе. Она видела себя победителем, а пока была случайным пленником в мире неудачников.

Лана выросла в холодном доме, где крики и брань сменялись тягостным молчанием. Она никак не могла понять мать, продолжавшую жить с Уиллом, терпеть его жестокие и обидные слова, побои, пьяные угрозы и вечные заботы о том, как свести концы с концами. Почему мать покорно сносит любые пьяные скандалы Уилла, так слепо предана ему и продолжает заботиться о нем?

– Почему ты все терпишь? – спрашивала она мать, с тех пор как ей исполнилось семь лет и она была уже достаточно взрослой, чтобы многое понимать. – Почему позволяешь так обращаться с собой?

– Он не всегда был таким. Он еще работал, когда ты была ребенком. У него была хорошая работа на фабрике. У нас был дом, мы были сыты. Он так хорошо ко мне отнесся, когда все отвернулись. – Милдред, защищая мужа, вспоминала ту благодарность, которую испытывала в те годы и испытывает даже сейчас. – В какой-то степени он спас меня. Я многим ему обязана.

– Но ты не обязана отдавать ему жизнь, – возражала Лана, думая о том, что никогда, ни на одну минуту, не согласилась бы мириться с таким обращением, с каким мирится мать. – Почему ты не уйдешь от него?

– Куда могу я уйти? – ответила Милдред, думая, что только молодость, не знающая жизни, может говорить так. – А как же дети? Тебе нужен отец.

– Но не такой, – резко говорила Лана. – Он мне не нужен! Он – чудовище.

– Замолчи! – сердилась Милдред. Резкие и злые слова дочери пугали ее. Милдред встревожило, что Лана, волевая и несдержанная, когда-нибудь тоже станет такой жестокой и недоброй, как Уилл. – Ты должна хоть немного уважать его.

– Почему? Разве он этого заслуживает? Нет! – От слов Ланы было больно, как от ударов хлыста. – Я ненавижу его! О, почему у меня такой отец?

– Не говори так, – однажды решительно остановила ее Милдред и, крепко сжав губы, отвела взгляд, чтобы не видеть горевшие ненавистью глаза дочери. – Не смей так говорить, слышишь? Никогда.

Бедность бывает разная. Бедность воображения и бедность ума, бедность мыслей и бедность духа. Но юная Лана ничего не знала об этом и едва ли могла страдать от такого незнания, зато она очень хорошо знала, что такое бедность, отсутствие ласки и внимания.

Для нее материальная бедность не нуждалась ни в каком определении, ибо результаты ее были налицо. Она видела, что сделала нищета с Уиллом и ее матерью. Бедность в ее семье означала зависимость и бессилие что-либо изменить, постепенно лишившие ее родителей человеческого достоинства и права выбора. Для себя Лана решила, что бедность будет для нее всего лишь еще одним препятствием, которое она должна преодолеть. А сделать это можно трудом, бережливостью и самоограничением. Открыв счет в банке, Лана еженедельно, как в церковь, ходила туда, чтобы положить на счет все, что заработала за неделю. Вклад был ее сокровищем, ее сокровенной тайной, которую она должна сохранить любой ценой. Эту тайну знала только ее мать. Милдред знала и о том, что придет день, когда ее дочь покинет Уилком навсегда. Сбереженные деньги были для Ланы ключом, которым она собиралась открыть дверь в новую счастливую жизнь для себя и для матери.

Однако детство Ланы было омрачено иного рода бедностью – бедностью души и эмоций. Кинофильмы, дешевые журнальчики, попадавшие ей в руки в парикмахерском салоне, не могли восполнить отсутствия нравственного воспитания. Лана не была научена понимать и прощать вольные или невольные обиды своего грубого отца и измученной заботами матери. Никакие надежды на сбережения в банке не могли залечить невидимые раны, нанесенные юной душе грубостью и несправедливостью взрослых. Не одно только полуголодное существование и бедность жизненного выбора повинны в том, что юная девушка попыталась поставить между собой и внешним миром некоторое подобие щита, с одной стороны – спасительного, с другой – губительного, помогавшего и в то же время мешавшего. Он помог ей получить то, к чему она стремилась, но неизбежно отдалил от людей.

– У тебя совсем нет друзей. Разве никто из твоих сверстников тебе не нравится? – как-то спросила ее миссис Фиори, ее учительница в старших классах. Учительницу беспокоила эта голубоглазая девочка, державшаяся особняком, завтракавшая всегда в одиночестве, не участвовавшая в играх на переменах, а сидевшая под деревом с книгой в руках.

– Мне некогда играть, меня не интересуют друзья, – холодно ответила Лана, не принимая участия учительницы.

Не могла же она ей сказать, что стыдится приглашать к себе подруг, ибо никогда не знает, как сильно пьян будет отец. Она также не могла пожаловаться миссис Фиори, какие злые насмешки вынуждена терпеть от своих одноклассников за то, что сидит уткнувшись в книгу или слишком много о себе понимает. Правда, она также не рассказала ей, что никто из них никогда не приглашал ее на пикник или же просто пройтись по улицам поглядеть на витрины. Лану не любили в школе, и, утешая себя, она говорила, что тоже никого не любит.

Вместо этого она, с завидным упорством, шла к своей цели. После уроков она тут же бежала в парикмахерский салон, где всем была нужна и всеми замечена. Здесь она научилась чувству товарищества и тому, как зарабатывать деньги. Здесь она находила то, что искала.

Как только у нее появлялись деньги, она шла в банк, чтобы пополнить свой вклад. Неделя за неделей она убеждалась в том, как растет сумма и набегают проценты. В старших классах она уже могла похвастаться солидной суммой в четыреста долларов, собранных буквально по центу. Все ее обиды, жертвы, самоограничения вознаграждались с лихвой, когда девяносто долларов превращались в сто, а сто восемьдесят становились двумя сотнями, а те – тремя.

Пятьсот долларов было той заветной целью, к которой шла Лана. Этого ей вполне хватит, решила она, чтобы бежать отсюда и навсегда покинуть Уилком. Вполне достаточно, чтобы спастись самой, а со временем спасти и свою мать.

III. НАЧАЛО

Выпускной бал в школе был первым счастливым днем для Ланы. Отличные отметки в аттестате и денежные премии, установленные для отличников местными торговыми фирмами, были заслуженной наградой.

Так же как она с интересом следила, как десятки долларов на ее счету медленно, но верно превращаются в сотни, теперь с удовлетворением она убедилась, что долгие часы корпения над учебниками английского, химии, алгебры превращали ее обычно хорошие отметки в отличные. Во время вручения аттестатов каждый раз, когда называлось ее имя, она радостно вскакивала с места и почти бежала к столу комиссии, чтобы под аплодисменты и поздравления принять конверт с наградой в двадцать пять долларов за каждую отметку «отлично».

– Мы гордимся тем, что ты училась в нашей школе, Лана. Ты была ее украшением, – перед всеми сказал ей директор школы, вручая четвертую и последнюю награду.

Взволнованная Лана краснела и лепетала слова благодарности. Полученные премии сразу же превращали ее четыре сотни долларов в желанные пятьсот. Все, о чем она мечтала, стало возможным. Она наконец покинет этот город и никогда более не возвратится сюда, не будет видеть Уилла и слышать его ругань. Она свободна!

Лана превратила свою работу в некое магическое действие, которое изменит теперь ее жизнь и осуществит все, что она задумала. Она не повторит ошибку матери, ее жизнь будет иной. Она спрятала в сумочку драгоценные сто долларов и крепко прижала ее к себе. Дороже этой награды у нее еще не было, никогда ее желания не сбывались так быстро, и никогда еще она не была так уверена, что ее судьба полностью в ее руках.

Родители и ученики заполнили лужайку, некоторые из них подходили к Лане, поздравляли и желали ей успеха. Мать стояла рядом, и ее глаза были полны слез радости и гордости за дочь. Лана вся сияла, переполненная счастливым сознанием победы и уверенности в себе. Она мысленно повторяла слова похвалы, сказанные ей директором школы. Они казались такими необычными, чересчур красивыми и были дороги ей тем, что до этого никто ее не хвалил и не оказывал ей столько внимания. В жизни Ланы мало было таких дней, как день окончания школы.

– Мы должны отпраздновать это, мама, – сказала она Милдред. – Я приглашаю тебя в ресторан. Угощаю я!

На машине Милдред они отправились в лучший ресторан города.

– Заедем сначала в банк, мама, – попросила Лана. – Я хочу закрыть счет.

Милдред уже знала, что дочь сегодня же вечером отправляется автобусом в Уорчестер, чтобы поступить в Высшую школу косметологии и парикмахерского дела. Дочь обещала ей, что в один прекрасный день заберет ее отсюда, чтобы избавить от издевательств Уилла. Вместе они смогут открыть парикмахерский салон, и он будет лучшим в Уорчестере. Это означало свободу от Уилла, нищеты и постоянных забот о хлебе насущном.

Ожидая Лану в машине, Милдред вспоминала себя в ее возрасте, когда мир казался рождественским подарком в яркой упаковке.

Зал ресторана «Пол Ревир» был в стиле раннего периода колонизации Америки, официантки были в длинных платьях и чепцах. На каждом столике стоял медный подсвечник с зажженной свечой и маленькая вазочка из дымчатого стекла с карликовыми хризантемами. Удобные кресла из мягкой красной кожи, меню на хрустящем пергаменте, отпечатанное староанглийским шрифтом, а выбор десерта столь разнообразен, что понадобилось отдельное меню. Ресторан считался лучшим в городе, и хотя Лана несколько оробела, она и виду не подала.

Предложив матери выбирать все, что захочет, она гордо заявила.

– На цены не смотри – Глаза ее сияли. С пятьюстами долларами в сумочке, в новом платье, подаренном матерью к выпускному балу, а не в каком-нибудь перешитом из старого, Лана чувствовала себя ровней Кристине Онасис или кому-нибудь из Рокфеллеров. Хотя это был всего лишь завтрак, можно было заказать все, что им вздумается. Все! Устрицы, суп из креветок, омары, бифштекс, шоколадный мусс и корзиночки с кремом.

У Ланы голова шла кругом от такого изобилия и сознания, что это все ей доступно.

– Как здесь все дорого, – волновалась Милдред, читая цены. Она совсем не хотела, чтобы Лана тратила деньги, доставшиеся ей так нелегко.

– Чепуха, я могу позволить себе это, – небрежно ответила Лана, не совсем понимая мать. – Попробуй только заказать что-то дешевое, я тут же отправлю это обратно на кухню.

Завтрак обошелся в пятнадцать долларов, сумму большую, чем ей когда-либо приходилось тратить. Но она не жалела об этом.

– Когда-нибудь, мама, мы будем есть вдоволь. У нас каждый день будет такой завтрак, – пообещала она, когда они садились в машину, и в полной мере ощутила, что означает быть богатой.

Она с нетерпением ждала начала занятий в школе косметологии, ибо была уверена, что учеба пойдет у нее успешно и вскоре у нее будет хорошая работа. В самое ближайшее время она заберет мать, а там в один прекрасный день осуществятся и остальные надежды.

Милдред, отвезя дочь домой, вернулась на работу. Лана еще долго стояла на тротуаре и смотрела ей вслед. В дом входить не хотелось. Он казался таким маленьким и убогим после роскоши «Пола Ревира». Наверху в спальне ее ждал упакованный чемодан. Сейчас она возьмет его и, спустившись вниз, попрощается с Уилдом, чтобы на четырехчасовом рейсовом уехать в Уорчестер.

– А, это ты. А ну-ка иди сюда, – услышала она окрик, едва поднялась по лестнице. Сердце ее упало, но она послушно спустилась в гостиную. По голосу она поняла, что Уилл пьян.

Уилл Бэнтри давно поджидал ее, перед ним на кофейном столике стояла полупустая бутылка виски. Как всегда в таком состоянии, грустные воспоминания одолевали его. Были они всегда одинаковы, как заигранная пластинка: нищета, невезение, потерянные возможности, измена жены, чужой ребенок. К тому времени, как Лана спустилась в гостиную, он был полностью готов к встрече.

– Подумать только, во сколько ты обошлась мне. Целых четыре тысячи долларов! – злобно выкрикнул он, вскочив со стула при ее появлении. В руках у него была потрепанная бухгалтерская книга в матерчатом переплете. Лана прежде не видела ее в доме.

– Вот посмотри. Я все записывал, – и прямо перед ее лицом он стал листать страницы.

Зимний комбинезончик, читала она, рубашечки, прививки у врача, ботинки, школьные принадлежности. Здесь была записана вся ее короткая жизнь. Записи так и мелькали перед ее глазами. Остолбенев, она смотрела на него, не зная, что сказать.

– Я потратил на тебя целых четыре тысячи! И все они – кому под хвост. Теперь я требую возмещения, и с процентами, – уже почти кричал он. – И немедленно, сейчас же!

– Ты потратил? Ты? – обрела наконец дар речи Лана. Все, что он говорил, было пьяным безумием. Она никогда не слышала, чтобы родители вели счет всему, что потратили на детей, да еще потом требовали от них возместить затраты. Никто еще так бессовестно не лгал ей. Ведь деньги были не только его, но и матери, и он это прекрасно знал.

– Ты не потратил на меня ни цента! – в свою очередь закричала она. – Это были мамины деньги.

Этого Уилл снести не мог и буквально остервенел. Глаза его налились кровью, лицо побагровело еще больше. Лана поняла, что совершила ошибку, напомнив о самом большом его унижении – что он живет за счет жены, что он жалкий, всеми презираемый неудачник. Хуже обиды для него не было.

Какое-то мгновение они замерли, затаив дыхание, с ненавистью глядя друг на друга. Каждый не отваживался первым нарушить это зловещее молчание. Наконец Уилл с силой швырнул книгу, и она с треском упала на пол, а затем так быстро, что Лана не успела увернуться, отвесил ей пощечину, от которой слезы навернулись на глаза и Лана еле удержалась на ногах. Она в страхе отпрянула от него, а Уилл, воспользовавшись ее испугом и растерянностью, с молниеносной быстротой выхватил у нее из рук сумочку.

– Ты получила сегодня премию, не так ли, мисс Эйнштейн. Целых сто долларов. Не правильнее ли будет отдать их тому, кто кормил и одевал тебя всю твою жизнь, а?

Уилл недобро осклабился. Неужели ему рассказали о премии ее братья Джим и Кевин, игравшие на выпускном балу в школьном оркестре.

Лана бросилась на него, пытаясь вырвать сумочку. В ней были не только сто долларов премии, но и все деньги, которые она начала копить, когда ей едва исполнилось одиннадцать. Она подпрыгнула, чтобы выхватить сумочку. Уилл был высок ростом, а теперь, дразня Лану, еще выше поднял руку с сумочкой и вынул из нее кошелек.

– Посмотрим, сколько здесь у тебя денег, – сказал он, открывая кошелек и пересчитывая купюры. – Сто, двести, ого, целых пятьсот! – воскликнул он довольный, продолжая с ухмылкой глядеть на нее. – Что ж, мисс Эйнштейн, кажется, мне повезло.

Мужчина и женщина, взрослый и подросток, стояли друг против друга, разделенные не только возрастом, но и нескрываемой ненавистью, светившейся в их глазах. Теперь все зависело от того, кто сделает первый шаг и каков он будет.

– Это мои деньги, я заработала их! – в отчаянии выкрикнула Лана и повторила попытку отнять их, но Уилл опять ударил ее по лицу. Он был большим и сильным мужчиной, однако Лана не собиралась уступать. Превозмогая боль в разбитой щеке, она снова бросилась на него. Он же, сознавая свое превосходство, откровенно издевался над ней и, несмотря на то что был пьян, ловко увертывался и так высоко держал кошелек в руке, что Лане при ее небольшом росте было не дотянуться.

– Попробуй, достань! – дразнил он ее, пьяно покачиваясь и кося глазами.

– Отдай деньги! – кричала Лана, прыгая вокруг него в напрасных попытках вырвать кошелек. Ее деньги, которые она столько лет копила, которые наконец давали ей свободу и возможность навсегда покинуть ненавистный ей Уилком, были потеряны. Таяла надежда спасти не только мать, но и себя. Пьяный Уилл с великим наслаждением продолжал издеваться над ней. Наконец, устав, он решительным жестом упрятал деньги в нагрудный карман рубашки, а для надежности даже застегнул его.

– Какой ты мне отец после этого? – в отчаянии выкрикнула Лана вне себя от такого предательства.

– Я отец Джиму и Кевину, но не тебе, – издевательски промолвил Уилл, удовлетворенно похлопывая по карману, и, взяв недопитый стакан с виски, неверным шагом приблизился к Лане. Он споткнулся и выплеснул часть содержимого на рукав ее платья. В нос ударил ненавистный запах спиртного. – Да, я их отец, но не твой, мисс Ублюдок, пардон, мисс Незаконнорожденная. – Ему казалось, что он, наконец, отомстил за все.

Ошеломленная Лана замерла. Она привыкла к пьяным угрозам отца и теперь не знала, верить ему или нет.

На лице ее застыл недоуменный вопрос.

– Ты слышала меня? – Уиллу было мало того, что он уже сказал. Он жаждал полной победы. – Ты не моя дочь, понятно? Не моя. В твоих жилах нет ни капли моей крови!

Смысл этих слов медленно доходил до сознания девушки. А потом она поняла, что, в сущности, услышала то, что давно хотела услышать, о чем так часто мечтала. Она хотела, чтобы он не был ее отцом, чтобы она не имела ничего общего с этим человеком и ее пребывание в его доме было всего лишь ужасной ошибкой.

Значит, у нее другой отец? Кому-то другому она обязана своим появлением на свет. Уилл для нее никто, чужой человек! У Ланы слегка кружилась голова от сумбура мыслей и чувств. Она благородных кровей, потерявшаяся дочь короля или какого-нибудь известного профессора, или знаменитого артиста, или, может быть, магната, В разгоряченном мозгу рождались поистине фантастические предположения.

– Отлично! – не выдержав, воскликнула она. – Я счастлива. Лучшей новости ты не мог бы мне сообщить. – Она чувствовала, что этим наносит ему ответный удар. Ей всегда казалось, что она сирота, что ее подменили в родильном доме. Ее жизнь среди брани и пьяных дебошей – трагическая ошибка. И Уилл наконец подтвердил это.

– Кому охота иметь отцом пьяницу, – заключила она.

Уилл уставился на нее, пьяно ворочая глазами и пытаясь сообразить, как еще побольнее ее оскорбить.

– Я женился на твоей матери, чтобы дать тебе имя, – наконец выпалил он, уверенный, что достигнет цели. На лице его блуждала пьяная ухмылка победителя.

– Подумаешь, какое знаменитое имя! – Гнев и обида делали ее тоже беспощадной. – Считаешь, что ты так же знаменит, как Рокфеллер?

– Мое имя куда лучше имени того хлыща, который стал любовником твоей матери! – не выдержав, заорал Уилл и снова поднял на Лану свою огромную заскорузлую руку. Перепуганная Лана отшатнулась и бросилась к двери, но вдруг обернулась и, прямо глядя в глаза Уиллу, выкрикнула:

– Имя, назови его имя! Кто этот хлыщ, как ты его назвал?

– Дален, – со злорадством произнес Уилл. – Можешь спросить у матери.