Текст книги "Армия глазами солдата"

Бунт

От одного приключения перешли к другому. На седьмое и восьмое марта вся наша рота находилась «в упоре лежа с чередованием по стойке «смирно». Учили наизусть строевую подготовку и ТТХ БМП-2 по уставу, так как никто до праздничного дня нужный материал не выучил и не смог ответить. И вот результат!

Недаром сказано, что в армии должно быть все однообразно. К примеру: восьмого марта опросили около ста пятидесяти солдат, и никто не смог ответить, как ни странно. В учебке или в обычной воинской части трудней учить, чем дома – в домашних условиях ведь одному в тишине заниматься приходилось, а здесь только в строю или в ленкомнате с ротой, где все отвлекают.

Днем у нас также не получилось рассказать строевую подготовку и ТТХ БМП-2. Когда наступил отбой, вся рота легла спать. Ответственный офицер прошелся, осмотрел всех, чтобы были на месте, и ушел домой.

Минут через пять сержанты дали команду: «Рота! Подъем! Форма одежды – раз».

Все повставали в «белугах» и построились в две шеренги.

– Рота! Слушайте мою команду!

– Каждый взял свою тетрадку!

Все побежали к тумбочкам, достали тетради – и в строй.

– А теперь за то, что не выучили устав, будем учить в удобной позе.

– Упор лежа принять! Тетради перед собой положить и учить. Кто выучит, будет подходить ко мне и рассказывать. Если кто-то ложился на пол, заставляли всю роту отжиматься или подниматься. Опять принимали упор лежа, и так несколько раз.

Сержант замучил окончательно. Я предложил:

– Парни, давайте не будем подчиняться!

– А как? – спросил один из лежащего строя.

– Очень просто! Все как один не будем подчиняться! Согласны?

– Согласны! Так и сделаем!

Сержант опять рявкнул:

– Что за разговорчики?

– Взвод! Встать!

Все с удовольствием вскочили.

– Упор лежа принять! – крикнул сержант.

Все попадали, не выдержав сержантского крика. Я, Мишка и Кузнец стояли, не шелохнувшись, только искоса посматривали на лежащих трусов.

– Вам что не понятно? Упор лежа принять! – более грозно повторил сержант.

Мы продолжали стоять без движения. Растерянно постояв несколько секунд, сержант направился в нашу сторону.

– Вы чего совсем «охренели»! Не слышали мою команду?

Мы стояли молча.

Другие сержанты находились в каптерке и не слышали происходящего.

Сержанту явно не понравилась наша выходка. Он налетел на меня, начал бить по всем частям тела. Мишка и Кузнец набросились на него и тоже начали «колотить».

На этот раз шум и крики услышали остальные сержанты:

– Так, что-то там случилось, пошли наводить порядок, – сказал один из них.

Завязалась схватка. Сержанты бросились в кучу, прямо как в мультфильме.

Сил у них оказалось больше, ведь за нас никто не заступился, «зассали» все.

Нам дали хорошую взбучку…

Спустя некоторое время, когда все отдышались, сержанты метались вдоль строя туда и обратно. Один из них сквозь зубы прохрипел:

– Так… Значит, на сержантов х… положили? Так что ли? А-а?!.. Хорошо, хорошо… Слегка улыбаясь, так как кто-то ему заехал в челюсть, он пристально вглядывался в лицо каждого из нас в отдельности.

– А может, кому что-то не нравится? Так и скажите!.. А может, кому служить расхотелось? А-а?!.. Или забыли, где вы находитесь?! Я понял, что здесь никому ничего не нравится. Тогда, солдатики, будем жить строго по уставу, вы сами напросились. Офицеры будут рады, а вам хреново!

Мы поняли, что зря так поступили, ведь по уставу жить – это очень трудно! Конечно, за нами большой «косяк»1111
  Косяк – нарушение, неверный ход.


[Закрыть], но сослуживцы из роты не обижались, так как в тот момент никто из них и не пытался за нас заступиться. В итоге мы остались в расчете.

Изолятор

Десятого марта я пошел в санчасть, так как меня по ночам беспокоили кашель и насморк. Измерил температуру, оказалось тридцать семь и три. Врач меня послушал и сказал, что хрипит внутри. Наверно, из-за того что, когда учил устав, я ложился на холодный пол. Меня сразу в этот же день положили в изолятор.

Сначала я испугался, думал, что буду ото всех изолирован, а оказалось наоборот. Всего было пятнадцать «каличей», которые «косили», будто больные, но они здесь долго не задержались, и на следующий день сразу больше половины выписали. Но были и такие, которые задерживались надолго, изображая из себя душевнобольных.

В изоляторе тихо и спокойно, целый день мы смотрели телевизор и валялись в постели. Можно было послушать музыку или радио; кормили до отвала, пока не наешься, как дома; никто не напрягал, как в роте; только после еды за собой убрал и – свободен.

Но не все так хорошо. Меня и другого солдата «дембель» силой заставил выстирать китель и штаны. У нас не оставалось другого выхода, как приняться за «большую стирку». Я успокаивал себя тем, что так положено, не я первый, не я последний, нужно узнать жизнь, придет и мой час.

На следующий день этот же «дембель» подошел ко мне и сказал:

– Пришей «подшиву» мне!

Но тут другой «дембель» вмешался в наш разговор и ответил:

– Ты чего, совсем ненормальный, тебе и постирать, и подшить, совсем расслабился, иди и сам подшивай, а парней отставь в покое.

– Пусть расслабляются, что они тебе плохого сделали?

Первый «дембель», расстроенный, ушел сам подшивать. Так меня избавили от подшивания.

– Ты что, вправду бы подшил? – спросил защитник.

– Нет, конечно! (А про себя подумал, если бы не подшил, я бы калекой вышел из этого изолятора.)

– Ну и все, иди, занимайся другими делами!

Больше ничего подобного не случалось, и жилось, как дома.

Ребята были нормальные, все друг друга по имени называли, даже сержанты и некоторые «деды».

В роте сегодня получили зарплату, а мне принесли в изолятор. Я сразу пошел в «чепок»1212
  Чепок – то есть чайная, а правильнее звучит это слово «чпок» – чрезвычайная помощь оголодавшим курсантам. Но в «чепке» было все от еды до одежды, как в супермаркете.


[Закрыть] и купил все, что было необходимо: пасту зубную, «подшиву», ручку, а на остальные деньги сладкую вкуснятину.

Приходили в изолятор даже представители избирательной комиссии и давали для заполнения бланки: проводились выборы президента России.

Откосить

В этом же изоляторе я сдружился с одни парнем, его звали Валера Марков. Постоянно рассказывали друг другу о жизни. Оказалось, что он был в той же роте, где и я. Он приехал в армию и, не пробыв трех дней в казарме, решил «косить на «дурку» (вести себя неадекватно). Длилось это где-то около четырех месяцев еще до меня.

Валера мне постоянно повторял:

– Лучше я буду работать и зарабатывать деньги на гражданке. А здесь мне делать нечего!

Валера до армии работал в компьютерном клубе, ремонтировал компьютеры и сотовые телефоны, хорошо зарабатывал.

С ним я пробыл неделю в изоляторе. В конце концов врач назвал несколько фамилий, в том числе мою и Валерину, и сказал:

– Сегодня выписываетесь!

После этих слов Валера чуть не расплакался.

Все-таки нас выписали. Я немного расслабился в изоляторе, а на следующий день опять в казарму, привыкать к строгим офицерам и сержантам.

Валера боялся идти в казарму. Ведь он прослужил в казарме всего три дня и спустя четыре месяца не знал, как вести себя, что подумают сослуживцы и как будут к нему относиться.

Когда мы пришли, в казарме никого не было. Все уехали на полигон. Для Валеры это было еще удобнее. «Хоть привыкнет», – подумал я.

Через неделю приехала вся рота с полигона. Сослуживцы увидели Валеру и начали расспрашивать:

– Почему ты так поступил? Мы все служим и терпим трудные моменты, по полям бегаем, мерзнем, а ты решил «закосить» и все это время «теряться». Мы тебе устроим сладкую жизнь..!

Я смотрел на Валеру – мне было его жалко. Стоял один около окна и что-то замышлял. Еще раз с ним поговорил, сказал, что все забудется, злость у сослуживцев пройдет. Но меня он не слушал, а думал совсем о другом.

Только я отошел от него в кубрик (помещение, где спим), услышал шум, кто-то кричал: «Бегите все сюда, вены себе порезал этот псих». Я выбежал, посмотрел на Валеру, у него в правой руке лезвие, а левая истекает кровью. Не знаю, где он нашел его и как додумался порезать себе вены.

Валера встал, как вкопанный, и не шевелился. Прибежал командир взвода, взял полотенце с ближайшей кровати, затянул жгут на руке Маркова. Кровь стала течь меньше. Потом его увели в санчасть.

Вот так он доказал всем что «больной». Не знаю, о чем он думал, ведь комиссоваться «по дурке» очень плохо для дальнейшей гражданской жизни. С такой записью в военном билете практически невозможно получить водительские права и нормальную работу.

Конечно, и у меня были трудные моменты, но я с ними справился, я понимал, что несерьезно таким способом уходить из армии. Это большая глупость.

Кстати, после нашего бунта через неделю сержанты уставную жизнь отменили. Теперь наступили обычные дни, как и раньше. Но, скорее всего, это из-за того что им самим таким образом трудно жить. Ведь по уставу нужно постоянно следить за солдатом, чуть ли не убирать за ним. Вот они и подумали, лучше пусть будет так, как и было.

День Пасхи

Праздник Пасхи прошел у нас как обычный день. Вот только в столовой нам дали по два крашеных яйца и по кусочку кулича.

Кроме того, в этот святой день нас заставили совершить грех: мы все убирались, мыли полы «полотерами» (на армейском жаргоне «дыкашками»): надевали их на ноги или накручивали на палки после того, как разводили в ведрах мыльную пену. Затем замыливали расположение, предварительно вынеся и передвинув все кровати. Пена поднималась чуть ли не по колено. Потом ее и оставшуюся мыльную воду стягивали тряпками и вытирали насухо. Я на гражданке никогда полы не мыл, а тем более в такой праздник. Для меня это было просто шоком.

Мы в казарме такую универсальную чистоту навели, что просто не верилось. Все сияло и отдавало запахом весны (кстати, специально подбирали туалетное мыло, содержащее много ароматических добавок).

Как раз в этот момент пришли родственники и увидели все это. Они были удивлены чистотой, но говорили сержантам, что нельзя на Пасху убирать. А всем «пофигу», и мы продолжали проводить ПХД – парко-хозяйственный день. По плану, такая генеральная уборка должна проходить только по субботам, а если выпадает на праздничный день, то переносится на понедельник). Ведь это – грех, ну, я надеюсь, в армии – это простительно.

Суточный наряд по ВАИ

На следующий день вся наша рота заступила в большой суточный наряд, т.е. все сто процентов личного состава. Я попросил старшину, чтобы отправил куда угодно, но только не в столовую. Как ни странно, мне разрешили и направили в ВАИ. Я не знал, что там делать, но оказалось намного интереснее, чем в столовой драить полы «полотерами», бегать как официант и получать затрещины от офицеров за то, что медленно работаешь. Ночью никто не ложится спать, пока не уберут все, даже поесть некогда.

Потом я узнал, что наряд по ВАИ – самый престижный в этом гарнизоне. Но все-таки патруль стоит на первом месте: ведь он выходит в город и наблюдает, чтобы не бродили военнослужащие-срочники без увольнительных записок. За такой наряд нужно было «подмазать» наших сержантов шоколадкой или хорошими сигаретами.

В ВАИ я находился на посту, останавливал машины жезлом для проверки пропуска, а также путевок выезжающих и въезжающих через центральный КПП-1. Спишь четыре часа, и еще есть вариант «пощемить» (подремать, заснуть в неположенное время) минут десять-пятнадцать, ну, конечно, чтобы не «спалил» начальник ВАИ, а то не поздоровится. Здесь был только один неприятный момент – это когда ночью ты стоишь один возле КПП еще и на морозе, вокруг тебя тишина. Возникало чувство полного одиночества на безмерном пространстве в длящемся бесконечно времени. Было очень тоскливо, рядом никого нет, все спят и только ты один топчешься на месте.

Зато здесь никто голодным не был, так как мы ходили к солдатам, которые находились в наряде по столовой. Они давали нам хлеба с маслом, сок или компот. Потом за гаражами все съедали. В ВАИ мы даже больше наедались, чем в наряде по столовой.

Как-то на пост зашел полковник и попросил начальника ВАИ, чтоб один из солдат помог перенести пару досок из гаража у дома на улицу. Просил на полчасика. В это время я сменился с поста и сидел грелся.

Начальник сказал:

– Ну, вот забирайте этого солдата, все равно без дела сидит!

Я сел в машину, и мы поехали. В дороге по душам поговорили о жизни.

Приехали к нему домой. Там лежало несколько досок, которые перетянули за пятнадцать минут. Потом полковник сказал: «Пошли, перекусим чего-нибудь». Я, стеснительный, отказался, но он настаивал на своем. Я в душе обрадовался, что хоть поем хорошей домашней еды, а не армейской.

Жена его подала мне супчика мясного, котлеты с гречкой, батон с паштетом. Наевшись, с полным желудком, поехали обратно в часть. Еще полковник дал в придачу семисотграммовую банку варенья из черники. Я приехал – сразу со своим нарядом ВАИ поделился, и одним махом на троих мы все «заточили».

Кража бушлата

Оказалось, что в армии распространено воровство. Крадут все кому не лень и все, начиная от головного убора и заканчивая портянками. Пока я служил в Москве, у меня украли бушлат. Вот как это было. Когда мы приходили в столовую, то в холле вешали бушлаты, а если не хватало вешалок, одежду кидали на пол и оставляли для охраны двух «слонов», так как они более «шаристые», ведь «деды» не будут сторожить. Один наблюдал за вешалками, другой сидел на горе одежды, чтоб не «сперли». Мы пошли на второй этаж в столовую. Поев, спустились всей ротой к раздевалке (в этот момент мог подойти солдат не из нашей роты и украсть незаметно). Все начали разбирать одежду; я приблизительно помнил, куда бросил свою. Начал тоже рыться в этой горе, но там бушлата не было. Когда все разобрали, я один остался неодетым.

Пришли в роту, я доложил прапорщику, который заведовал каптеркой, о случившимся.

Прапорщик говорит:

– Теперь будешь ходить временно в старом бушлате, а потом купишь или «зародишь» новый, выбор за тобой, а пока еще посмотри у своих сослуживцев, может быть, они по ошибке взяли или подшутили!

Я встал перед дверью и проверил каждого солдата, когда выходили из казармы. Каждому выворачивал воротник и искал свой номер, но все безуспешно.

В течение двух недель сержант меня мучил, требовал постоянно семьсот рублей или новый бушлат. Но я все это дело тянул и дотянул до того, что перевели меня в комендантскую роту; там я ничего не сказал о потере. Все сошло с рук, так как все ходили в старом. А когда меня забирали в учебку, нас должны были одеть во все новое и чистое, чтобы не опозорить честь Московской воинской части.

Потом все же спросили:

– Где твой новый бушлат?

– В комендантской роте остался! – тревожно говорю я.

– Ну ладно, потом я сам заберу, а пока мой новый надевай.

Так и уехал в нулéвом бушлате. А чтобы «зародить» в другой роте – у меня рука не поднималась, да и в своей жизни я ничего не крал и не собирался. Думал, в армии научусь, но никак не получалось и, наверно, уже не получится.

Я и Петька ходили в учебке в новом бушлате современного покроя, а все остальные в старых «песочках» (бушлат песочного цвета). Сержанты позавидовали и решили с нами поменяться. Но мы им ответили, что в этом бушлате должны приехать в часть.

Сержант сказал:

– Не переживайте, когда будете уезжать, мы отдадим вам.

Спорить с сержантом было бесполезно, и пришлось отдать.

Когда офицер увидел, что на нас нет новых бушлатов, сразу вызвал меня с Петькой к себе в канцелярию и начал допрашивать, кому мы отдали их. Нам пришлось сказать, ведь при построении роты офицер бы и так узнал.

Вот так к нам вернулись наши новенькие бушлаты. А офицер забеспокоился о себе: ведь мы прикомандированы, принимал он нас в новом обмундировании и отправлять надо тоже в новом тому же офицеру, который привез нас.

Теперь мы ходили, как офицеры (так как только у них новые бушлаты), и если мы быстро поднимались в свою роту, а она находилась на шестом этаже, то от нас все шарахались в сторону – думали, что это офицер идет, а офицеров всегда нужно «уважать»!

Подозрение на аппендицит

Как-то меня взяли помочь наряду перетаскать из подвала в машину грязные портянки, кальсоны, рубашки в мешках. После этого я почувствовал слабость во всем теле, особенно в руках. После обеда еще разболелся живот.

К тому же с одной работы меня на другую взяли – территорию подметать. А мне еще хуже. Сержант увидел, что я плохо работаю, и спросил;

– Что с тобой? Почему ты не работаешь?

Я ему все объяснил, он отправил меня в роту, записал в книгу записи больных и повел в санчасть. Это было около семнадцати часов, когда уже закончился прием.

Дежурная сестра осмотрела, пощупала желудок и не поняла, что со мной. Боль отдавала в правый бок вдоль мочевого пузыря. Сначала думали, что это аппендицит. Потом сестра вызвала врача. Померили температуру – тридцать семь и пять. Врач осмотрел меня и сказал:

– Срочно вызывайте машину и везите его в медсанбат (медицинский санитарный батальон) с подозрением на острый аппендицит.

Меня привезли, осмотрели и решили сделать клизму и два укола. Потом поставили капельницу на сорок пять минут и сказали, что завтра посмотрят, что будет.

Ночь прошла спокойно, сделали мне флюорографию, сдавал три раза кровь – и все не могли найти, сколько у меня лейкоцитов. Я два дня не ел, не пил, все думали операцию делать.

А ребята, которые со мной лежали в одной палате, рассказывали постоянно, чем кормили, ведь здесь не так плохо готовят, было о чем рассказать. Приходилось только слюнки глотать.

На третий день зашел врач и спросил меня:

– Как здоровье?

– Легче становится!

– Ну что, собирай тогда мыльно-рыльные принадлежности, сегодня выписываем!

Я, конечно, обрадовался, но потом спросил, что со мной было.

– Обострение кишечника, – неуверенно сказал врач.

Получается так, они сами не разобрались, что со мной произошло. Живот у меня все равно болел, а меня выписывали.

Пришел я в свою роту, меня сразу хотели поставить дневальным, но по болезни дали освобождение на неделю от нарядов и всяких «рабочек».

Путешествие по лесу

Через неделю, как назло, после моего освобождения по болезни, организовали субботник. Начали распределять, кто куда пойдет или поедет на уборку. Отобрали пятнадцать человек, в том числе и меня, в поселок Федулова в подсобное хозяйство – это около восьми километров от нашей воинской части. Оказывается, что не только в маленьких воинских частях не хватает народу для уборки в хозяйстве, но и в больших, как наша. Туда добирались на электричке, потом через лес около двух километров пешком – и мы на ферме.

Здесь моментально раскидали нас по местам работы, и все чем-то занялись: кто-то красил заборы, кто-то копал, а я попал с одним солдатиком на обслуживание свиней. Чего мы там только ни делали: и кормили, и убирали за ними, и готовили еду для них (то есть помои), которую привозили из столовой, даже помогали ловить свиней, чтобы зарезать. При мне проделывали эту всю процедуру – визг был невыносимый, пятнадцать минут свинья дергалась и никак не могла скончаться. Свиная кровь забрызгала всех, кто стоял рядом. Хорошо, что была сменная одежда.

Когда со всеми делами справились, нас отправили на ужин. Накормили нас больше чем в нашей части. Пошли на электричку: мы уже опаздывали, поэтому пришлось бежать, а она должна была прибыть в восемнадцать часов пятьдесят три минуты.

Оказавшись там на две минуты позже, мы увидели, что электропоезд отъезжает. А следующий только в двадцать два часа пятьдесят минут. В часть мы должны были вернуться до вечерней поверки; если не придем вовремя, поднимут тревогу. Сержант на нас наорал:

– Это все из-за вас опоздали. Нужно было меньше жрать в столовой.

Мы сели в лесу обсудить, что будем делать дальше…

Сержант сказал:

– Нужно идти пешком, ведь больше не на чем ехать, на следующей электричке будет поздно.

Мы рты пооткрывали от удивления – ведь воинская часть за восемь километров. Но другого выхода не оставалось. Мы собрались с духом – и в путь.

Шли через лес, вышли на дорогу, не было ни одной машины, как в пустыне. Сержант «добавил жару», сказав:

– Ну что, пробежимся, а то опоздаем на вечернюю поверку!

С ним не поспоришь, и пришлось бежать с переходом на пеший ход. В кирзачах трудно и сержантам, но в казарме быть нужно вовремя.

Потом мы решили сократить путь через поле. Там местами росли камыши, но не они нам мешали. Помехой было болото, находившееся в середине. Возвращаться – опоздали бы. Вот и пришлось бежать по выступам кочек. Если бы мы шли или останавливались, то нас засосало бы в это вязкое болото.

Наконец-то прошли это поле, а впереди опять неудача – река. Пришлось искать место, где можно ее преодолеть. Только потом вышли на трассу, все мокрые и грязные. В итоге путь через болото оказался длиннее. Появилась главная дорога, таблички, трамваи. Перешли большой автомобильный мост и через город вышли к воротам КПП-1. В двадцать один час двадцать минут мы были в казарме. Как раз собирались на построение вечерней поверки.

Никто не верил, что с нами такое приключилось, и как мы могли преодолеть этот сложный путь. Хотя с другой стороны, было очень интересно и как будто нереально.