Текст книги "Наследие чародея"

– Я только хотел внести ясность на этот счет, – произнес Калами, глядя на Медеан настолько пристально, насколько это дозволялось этикетом. Они не одни сейчас, и императрица не потерпит вольностей.

– Так что вы можете сказать в свое оправдание? – вопросил лорд Лучанин, смотритель дворца, с тощей шеи которого свисала массивная золотая цепь, а у костлявого бедра громыхала связка огромных, абсолютно бутафорских золотых ключей.

– Могу сказать одно: что бы я ни делал, я остаюсь верным слугой Ее Величества, – громко и отчетливо произнес Калами.

«Пусть теперь думают что хотят».

Медеан, которая до сих пор внимательно наблюдала за Калами, отвела бесцветные глаза.

«Ага, значит, по крайней мере вы меня услышали, Ваше Величество».

– Тех троих людей, которых капитан Чадек застал в спальне императора, в настоящий момент допрашивают, – многозначительно и с подчеркнутым спокойствием произнес лорд Мунтат. Калами давно ждал, когда же он заговорит. Этот человек предпочитал носить маску невозмутимости, полагая, что она добавляет ему шарма. Как будто за ней могло укрыться то, что ростом он был с десятилетнего ребенка, а руки его по изяществу ни в чем не уступали рукам служанки. – Все, что они скажут, ляжет на одну чашу весов, а на другую – ваше молчание.

Калами мысленно проклял всех, кто сидел сейчас перед ним. Бедный Финон, досточтимый отец… Понятно, что допросом дело не ограничится. Его будут пытать. Он ничего не скажет изавальтцам до последнего вздоха.

– Я уже ответил на ваш вопрос, – спокойно сказал Калами. – Если Ее Величество не верит в мою верность – пусть скажет это сама.

– Туукосская собака! – прошипел лорд Лучанин, зазвенев от негодования золотыми ключами. – Да как ты смеешь требовать чего-то от своей царственной госпожи!

– Я присягнул на верность империи и императрице, – отвечал Калами, впечатывая каждое слово в безмолвную Медеан. – Моя жизнь, мое тело и мое мастерство принадлежат Ее Величеству, и она может распоряжаться ими по своему усмотрению. Но я не раб, я свободный человек и имею право быть выслушанным и получить ответ на любом судилище – открытом или закрытом.

– Вам уже сказали: это не суд, – поправил его лорд Мунтат.

– Нет, это именно суд, – возразил Калами. – Ибо вы собрались здесь по особому распоряжению Ее Величества для того, чтобы задавать мне вопросы и наказать меня согласно моим ответам.

Императрица не шелохнулась. Глаза ее были прикованы к дверям в дальнем конце зала, словно Медеан надеялась, что створки вот-вот распахнутся и явится ее спасение.

– Ваше Величество, – подал голос жирный лорд Кондатье. – Соблаговолите ли вы ответить этому человеку?

Медеан закрыла глаза.

– Встаньте, лорд-чародей.

Калами медленно поднялся с колен.

Правая рука императрицы лежала на связке ключей. Не открывая глаз, она промолвила:

– Почему дочь Аваназия обвиняет вас в этом преступлении?

Калами развел руками и честно ответил:

– Не знаю, Ваше Величество.

От этих слов веки Медеан раскрылись: в них были боль и гнев. Чего она от него хочет? Неужели она и в самом деле думала, что он возьмет на себя ответственность за приказ, отданный ею самой!

– Но вы провели с ней достаточно много времени. Согласно вашему отчету, вы несколько недель прожили в ее доме. Должны же вы хоть немного понимать ее поведение?

«До тебя наконец-то стало доходить, что она не совсем то, чего ты ожидала? — Робкая надежда зародилась в душе Калами. – Ты увидела, что твоя драгоценная Бриджит способна на ложь и интриги?»

Калами медлил с ответом, старательно обдумывая слова. Обвинять Бриджит открыто пока нельзя.

– Мне известно, что, попав в Изавальту, она подверглась чуждому влиянию. Я обещал защитить ее, но не смог, и она была похищена. А затем этот похититель объявился здесь, во дворце, который я ошибочно полагал надежным убежищем.

– Вы хотите сказать, что дочь Аваназия слегка запуталась? – насмешливо произнес лорд Будило. Это был старейший советник, один из первых, назначенных Медеан. Из всех членов Совета только он действительно беспокоил Калами. За долгие годы Будило научился играть на чувствах императрицы почти так же хорошо, как и он сам.

– Я хочу сказать, что она в замешательстве. Вероятно, из-за чересчур резкого перехода от безвестности ко всеобщему вниманию она не слышит внутреннего голоса, говорящего ей о долге верности.

Лорд Будило прищурился:

– Так говорите, это чуждое влияние заставило дочь Аваназия предъявить вам ложные обвинения? И кто же, по-вашему, мог оказать на нее такое влияние?

«Э нет, никаких имен!»

– Да будет вам, сударь, – ответил Калами, твердо встретив взгляд советника. – Все мы знаем, что есть и такие, чья верность Ее Величеству – одна видимость..

От этих слов дыхание Медеан участилось. «Да-да, Ваше Величество, она спелась с Анандой. И вы это знаете, только не хотите поверить. Хотите отсидеться в своем иллюзорном мирке, да вот только он уже начинает рушиться. — Калами мысленно усмехнулся. – Возможно, я еще скажу Бриджит спасибо за эту ночь».

– Мы сейчас обсуждаем ваши действия, лорд-чародей, а не чьи-то другие. – Лорд Табутай указал на Калами крепким мозолистым пальцем, как будто без этого присутствующие не поняли бы, к кому он обращается.

Но тут Медеан подняла руку, и лорд Табутай вынужден был спрятать свой палец. Императрица поднялась с трона, медленно сошла по ступеням и встала прямо перед Калами.

– Мой лорд-чародей, – сказала она. – Вы служили мне верой и правдой много лет.

Калами опустил взгляд с должным почтением.

– Находились те, кто говорил мне, будто вам не стоит доверять. Однако я не послушала их совета, и мое доверие было щедро вознаграждено. Я всегда могла обратиться к вам, когда мне требовалась помощь.

– Надеюсь, это действительно так, Ваше Величество.

– Так помогите же мне теперь. – В этой просьбе Калами почудилось отчаяние. – Помогите мне понять, что здесь произошло! Почему дочь Аваназия сказала, что видит рядом с вами своего отца? И что он пытался ей сказать?

«Она солгала и тем спасла твою шкуру. А ведь могла бы обвинить во всем тебя! Что бы ты запела тогда? Но ты не можешь понять, почему она это сделала, вот что тебя беспокоит. Ты хочешь, чтобы я сказал это! Тогда, если что-то пойдет не так, во всем окажусь виноват я: это ведь были мои слова, а не твои. И когда на меня падет двойное обвинение, ты будешь смотреть на меня полными ужаса глазами и думать, как жестоко этот подлый туукосец, предал твое доверие.

Ну уж нет. Не на того напала!»

Калами снова развел руками:

– Ваше Величество, клянусь, я знаю обо всем этом не больше вашего.

Не успел отзвук этих слов растаять в воздухе, как Медеан с шумом втянула в себя воздух. Калами удивленно поднял глаза: лицо императрицы исказила невыносимая боль. Калами подумал было, что это его слова произвели на нее такое впечатление, но когда Медеан прижала руку к животу, он понял, что причина ее мучений кроется совсем в другом.

– Вон! – закричала Медеан и согнулась пополам от боли. – Вы все, оставьте меня!

Члены Совета уставились на нее, выпучив глаза, словно стая карпов.

– Вон! – завопила императрица. – Все, кроме лорда-чародея, вон отсюда!

Чадек, как всегда решительный и деловитый, посчитал, что настало время воздействовать на остальных личным примером. Он построил своих людей, подвел их к дверям и распахнул створки, чтобы лорды, до которых наконец-то дошло, что происходит, могли беспрепятственно выйти из зала. После чего капитан собственноручно закрыл эти самые двери. Медеан пошатываясь добрела до помоста и тяжело опустилась на трон.

– Оно разрушено, да? – тихо спросил Калами. Голос его показался тонким и еле слышным в Огромном пространстве пустого зала. – Заклятье Микеля. Оно разрушено?

– Нет. – Медеан тяжело вздохнула и вцепилась в подлокотники трона, закрыв глаза от боли. – Нет, это другое. Это… Нет, с Микелем все в порядке.

«Что же тогда с тобой происходит, бедная старушка? — язвительно подумал Калами, но ни на шаг не приблизился к трону. Раз не хочет открывать ему причину этой боли, пусть справляется с ней самостоятельно. – Какая из твоих сетей вспорота?»

Однако Калами знал Медеан слишком хорошо и понимал, что сейчас ответа от нее не добиться. Сперва следует отвлечь внимание императрицы, а уж потом приступать к главному.

– Ну ничего, это ненадолго, – «успокоил» он Медеан. – Этой ночью Бриджит видела императора. Без сомнения, видела она и его пояс и скоро расскажет об этом вашим врагам.

– Этому не бывать, – возразила Медеан, упорно не желая взглянуть правде в глаза. – Она дочь Аваназия. Она не может меня предать.

– Ваше Величество, – произнес Калами нежно и вкрадчиво, – я тоже не хотел бы в это верить. Но все, чем был для вас Аваназий, умерло вместе с ним. Его душа не воскресла в дочери. К тому же она выросла совсем в другом мире, среди чужих. Да, она сильна, но то, что происходит с Изавальтой и с вами, недоступно ее пониманию. Она не может прочувствовать этого сердцем.

– Ты ошибаешься, – сказала Медеан, и каждое слово царапало ему кожу. – Да-да, ты ошибаешься.

– Я прав, и Вашему Величеству это прекрасно известно. – Калами встал на колени у подножия ступеней. – Я понимаю, с иллюзиями расставаться тяжело, я, как и вы, сожалею о том, что должно было случиться, но не случилось. Однако Бриджит не спасет Изавальту, с этим нужно смириться.

Медеан уронила голову, сжала виски руками и надолго замолчала. В жаровнях потрескивали догорающие угольки, лампы и свечи горели уже неровно, истощив запасы топлива. Все вокруг догорало и таяло, а Калами чувствовал, как с каждой секундой тают его шансы. Или он заставит ее поверить сейчас, или никогда. Тогда ему останется только спасаться бегством – не отплатив и не отомстив. А это – проигрыш. Но он не имеет права проигрывать! Туукос по-прежнему в цепях рабства и ждет освобождения. Прах предков по-прежнему взывает к мести.

– Ваше Величество, прошу вас, – Калами сделал последнюю попытку, – позвольте мне разделить с вами ваше бремя. Позвольте мне помочь вам.

Медеан сделала глубокий вдох. Усилием воли, которой ей было не занимать – это признавал даже Калами, – она выпрямилась, превозмогая терзавшую ее боль.

– Ты уже много раз помогал мне, Вэлин. Ты хранил в тайне все мои секреты. Ты выполнял поручения, которые я не могла доверить никому, кроме тебя.

– Так позвольте мне сделать это снова! Еще не все потеряно. У нас еще есть время, чтобы составить новый план, только нужно делать это не медля. – Калами протянул руку – жест, который должен был подтолкнуть Медеан коснуться руки своего верного слуги, распростертого у ее ног. – Ваш разум затуманен болью и горем. Позвольте мне помочь вам, пока не поздно.

– Да. – Медеан смахнула слезы морщинистой рукой. – Ты поможешь мне, Калами.

– Всеми силами.

Медеан спустилась по ступеням, взяла его за руку и подняла с колен.

– Помоги мне вернуть Бриджит, – сказала она, крепко сжимая его руку. – Помоги мне заставить ее понять…

Дикая ярость взорвала его мозг.

– Вы только послушайте себя! – возмущенно воскликнул Калами, выдергивая руку из ее ладоней. – Великая императрица Изавальты готова ползать на коленях перед невежественной простолюдинкой лишь потому, что не может простить себе прошлых ошибок!

Императрица медленно выпрямилась, и взгляд ее стал холоднее льда. Несмотря ни на что, сознание своего титула и своей власти не покинуло Медеан.

– Ты не должен разговаривать со мной в таком тоне.

– А я буду, – упрямо ответил Калами. – Я буду говорить вам, что ваша империя висит на волоске и вы сами готовы разорвать его ! – Он недоуменно всплеснул руками: – Как вы можете все еще доверять ей? Что она вообще сделала для того, чтобы заслужить ваше доверие?!

– Ее кровь…

Калами больше не мог этого слышать. Ни за что! Ни слова больше!

– Да она просто ублюдок, незаконнорожденная дочь человека, которого вы убили тридцать лет назад!

– Я его не убивала! – взвизгнула Медеан попятившись. – Он добровольно отдал свою жизнь за Изавальту!

Злобное ликование охватило Калами.

– Это ты его убила! Ты позволила ему погибнуть, потому что сама была неспособна на самопожертвование Вышемиры! – Он шагнул к Медеан. Она была такой маленькой и бледной под всеми своими роскошными одеждами. Она дрожала от тяжести царского одеяния, от тяжести своего бремени, которое столько лет хотела с себя снять и в то же время цеплялась за него с упорством, которое по капле вытягивало из нее жизнь. – Ты доверяешь той крови, которая всю жизнь нашептывала Бриджит, что ее отец погиб из-за твоей трусости!

– Нет! – вскрикнула Медеан, взбегая по ступенькам, словно хотела возвыситься над жестокой правдой.

– Она была в Землях Смерти и Духов, – продолжал Калами, шаг за шагом поднимаясь на помост. Она не будет больше смотреть на него сверху вниз. Никогда! Он сказал правду, и ей придется с этим смириться. Она признается себе и ему в том, что совершила на самом деле и кем в действительности является Бриджит. – Она видела призраки своих родителей. Неужели ты настолько глупа, что можешь считать ее своим другом?

– Я не убивала Аваназия! – Этот вопль разнесся по залу с такой силой, словно Медеан хотела раздробить этим звуком каменные стены.

«Ну уж нет! Больше ты не будешь утешать себя этими сказочками. Теперь ты моя, глупая старуха! Все эти годы я лизал твои подошвы, а теперь я надену на тебя ошейник – на тебя и на твою любимую Бриджит. Я закую тебя в такие кандалы, что ты никогда уже не сможешь причинить вред моему народу».

– Ты сделала это. – Калами стоял лицом к лицу с императрицей, как будто она была простой служанкой, разряженной для маскарада. – И если ты не выгонишь дочь Аваназия из дворца, то поплатишься жизнью за свою трусость.

Медеан била дрожь. Она так тряслась, что позвякивали ключи у нее на поясе. Казалось, она вот-вот развалится на части.

– Ты знаешь, что я говорю правду, – жестко сказал Калами. – И знаешь, что другого выхода у тебя нет.

Медеан открыла рот, словно не решаясь что-то сказать, и он подошел ближе, предвкушая ее капитуляцию, готовясь насладиться местью.

Но вместо этого императрица закричала:

– Стража! Стража!

В ту же секунду двери с грохотом распахнулись, в зал ворвались солдаты Чадека, окружили Калами и взяли оружие наизготовку. Он не успел даже спуститься с помоста, чтобы соблюсти приличия, и теперь только дисциплинированность удерживала стражников у подножия ступеней.

– Уведите лорда-чародея, – приказала Медеан, отступая назад, пока не осела на трон. – И посадите под замок. Я пришлю за ним позже.

Глаза Калами застлала красная пелена. Его бросало то в жар, то в холод, и ему пришлось сжать зубы, чтобы не дать своей ярости выплеснуться в присутствии посторонних.

– Лорд-чародей, – окликнул его Чадек, – вы позволите?

«Позволю. Уже позволяю». Калами сделал шаг назад. Потом пустился по ступеням, обернулся и взглянул на императрицу. Она все еще дрожала. Пусть себе дрожит. Калами поклонился:

– Я, как всегда, буду ожидать ваших приказов, Ваше Величество.

Медеан не удостоила его взглядом.

Калами улыбнулся и позволил стражникам окружить и увести себя.

Но спокойствие его длилось недолго – до той минуты, когда двери Большого зала закрылись и солдаты Чадека повели его через вестибюль к двери слева, за которой находился Топазовый зал. Калами было прекрасно известно, что оттуда лестница спускалась вниз, в подземные камеры.

– Чадек! – жарко зашептал Калами капитану. – Чадек, заприте меня в моей комнате.

Капитан не только ничего не ответил, но даже не повернул головы. Да и с какой стати? Чадек симпатизировал Калами и его положению. Он тоже с большим трудом достиг своего чина и попал в дворцовую стражу, несмотря на то что имя деда выдавало его происхождение. Но он был верен своим клятвам, а Калами обвинялся в попытке отравления императора. Чадек с легкостью мог отрубить ему голову по первому же слову императрицы.

Слуги распахнули двери в Топазовый зал, без стеснения глазея на Калами, которого под конвоем провели внутрь.

– Чадек, это просто новая уловка Ананды. Она обманула дочь Аваназия.

Чадек в ответ и глазом не моргнул. Топот тяжелых сапог отдавался эхом от бледно-желтых оштукатуренных стен, отделанных камнями, которые и дали залу название.

– Чадек, пожалуйста! Вы же слышали: члены Совета не говорили, что я совершил какое-то преступление. Вам было приказано только держать меня взаперти. Ее Величество ведь не уточняла, где именно.

Судя по легкому румянцу, окрасившему щеки Чадека, он все же слушал Калами.

– Здесь нет больше чародеев, Чадек, а Ее Величество в серьезной опасности. Если ты запрешь меня в темнице, она погибнет.

«Поверь мне, ну поверь же!» – мысленно взмолился Калами. Двери в дальнем конце зала были открыты, и там, в тени, виднелась лестница. Вокруг стоял несмолкающий шепот слуг, которые явились полюбоваться бесплатным представлением. Калами слышал этот шепот даже сквозь грохот солдатских сапог.

Калами все же пришлось произнести слова, которых он надеялся избежать:

– Ради нашей дружбы, Чадек. Умоляю!

Конвой завернул за угол, вынуждая Калами повернуть тоже. Перед ними выросла лестница: вверх вели ступени с затейливыми мраморными перилами, вниз – с простыми деревянными.

«Чадек!»

Чадек повернул снова, и вся процессия направилась вверх – на императорский этаж, а оттуда – к апартаментам лорда-чародея.

Когда они наконец остановились перед дверью в комнаты Калами, Чадек протянул руку ладонью вверх. Калами знал, что это означает, и отдал ему ключ. Чадек отпер дверь и приказал одному из сержантов войти в комнату вместе с ним. Калами покорно ждал, пока они вернут к жизни потухший огонь в очаге и обыщут комнату.

– Впустите его, – наконец произнес Чадек.

Стражники расступились, позволив Калами войти в свою комнату. Сержант тут же удалился, а Чадек задержался еще на секунду и посмотрел Калами в глаза.

– Ради нашей дружбы, – тихо сказал он. – Если ты нарушишь слово, я отыщу тебя хоть на краю земли.

– Я понял, – ответил Калами.

Чадек ничего не сказал, просто вышел из комнаты и запер за собой дверь. Что же это он, подумал Калами с горькой усмешкой, не вернул ключ? Хотя на это он и не надеялся. Чадек и без того пошел на огромный риск. Любой из его солдат мог теперь донести на него и получить повышение.

«Прости меня, Чадек, — мысленно обратился Калами к капитану. – Прости».

Однако сейчас на сантименты нет времени. Сейчас самое главное – понять. Все планы рушатся самым ужасающим образом, и с этим надо срочно что-то делать. Он должен понять, в чем ошибся, чего не предусмотрел.

Калами вытащил из-под рубашки кожаный мешочек, с которым никогда не расставался. Из него он достал узкую ленту, связанную на медных и серебряных спицах из пряжи всех цветов радуги. Он поцеловал ленту и подышал на нее, перед тем как прижать к глазам – сначала к правому, затем к левому.

После этого на дальней стене комнаты он разглядел полку, которая была прибита так высоко, что даже самый долговязый человек мог пройти под ней, не догадавшись о ее существовании. По краю полки змеился орнамент – такой же, как на вязаной ленте, а сверху стояли четыре дубовых сундука, обитых серебром.

Калами забрался на кресло, потянулся за одним из сундуков, крайним слева, и водрузил его на письменный стол. Затем он отпер его с помощью ключа, извлеченного из того же мешочка. В сундуке хранились сотни пергаментных свитков: в основном заметки, карты и случайные наблюдения. Ничего такого, что можно было бы вменить ему в вину в том случае, если бы кто-нибудь обнаружил эти свитки. Здесь были только личные записи. Однако некоторые из них содержали весьма полезные наблюдения.

Калами порылся в сундуке, вытащил оттуда один из свитков и, развязав зеленую ленту, расправил пергамент на столе. На пожелтевшей коже был кропотливо выведен узор из различных символов, соединенных между собой прямыми линиями, которые, в свою очередь, соединялись кривыми, образовывавшими круги, полукружья и огромные овалы.

Каждый раз при виде этой схемы Калами вспоминал тот день, да он впервые увидел нечто подобное. Это случилось, когда он мальчишкой сидел в лачуге со стенами из осыпающегося камня и покрытой мхом крышей. В комнате было бы совсем темно, если бы не маленькое пятно света от горевшей бледно-оранжевым пламенем свечи. От старика, сидевшего рядом, несло рыбой и давно не мытым телом, и маленький Вэлин боялся его куда больше, чем темноты.

– Вот это, – прошамкал старик гнилыми зубами, – сделал твой пра-пра-пра-прадед.

На земляном полу он развернул пергаментный свиток – такой старый, что по нему невозможно было определить, какому животному принадлежала когда-то эта шкура. На обратной стороне поблекшими чернилами были нарисованы звезды, планеты и другие символы, соединенные пунктирными линиями.

– Он был ведун, ясно тебе? Уж он-то знал толк в древней волшбе… Бывало, побеседует со звездами, а опосля и запишет, чего они ему порассказали. – Старик провел жирным пальцем вдоль одной из линий – правда, осторожно, не касаясь ветхой кожи. – Видишь? Видишь?

Калами изо всех сил всмотрелся в рисунок. Он увидел какую-то красную планету, солнце, затем меч, огонь, что-то вроде дворца, переломленный надвое жезл и еще множество других знаков, которые он не мог разобрать.

– Эти знаки гласят, мол, не век Изавальте держать над нами верх. Придет, мол, то времечко, когда Туукос снова станет вольным островом.

– И как ты это видишь? – заинтригованно спросил юный Калами.

Старик сокрушенно покачал головой:

– Ничего я не вижу. Так мне рассказали. Не ведун я. И никто в нашем роду этой премудрости не разумеет.

– Учитель Убиш никогда не показывал мне такие штуки.

Старик прищурился:

– Откуда ж ему знать про древнюю-то волшбу? Он, знамо дело, изавальтский колдун, только по-ихнему и может учить.

– Но я хочу этому научиться! – заявил Вэлин и легкомысленно ткнул пальцем в свиток, за что и получил по рукам. – Хочу научиться записывать будущее! – продолжал он, не обращая внимания на шлепок.

И он действительно научился – от наполовину слепой и сумасшедшей старухи, которая вечно сидела в грязном углу на дворе у лорд-мастера и ощипывала мертвую птицу, собирая в мешки пух и перья Она учила Вэлина колдовству по ночам, в строжайшем секрете. Никто и не догадывался, что старуха была колдуньей. Ей удалось избежать кровавой бойни, в которой погиб прадед Калами, и выжить, превратившись в глухую, пускающую слюни идиотку. Во всяком случае, такой она старалась казаться.

Когда Калами очутился при дворе, он извлек из ее терпеливых уроков немалую пользу. По крайней мере так ему думалось прежде. Вот знак Бриджит – золотая пятиконечная звезда. Вот звезды и планеты ее мира, аккуратно нарисованные им согласно собственным наблюдениям. Вот он сам – простой кружок на карте, а вот ее звезда придвигается, становится все ближе, и наконец два знака сливаются воедино, чтобы завладеть крошечной красной птичкой и вместе разрушить корону и жезл.

Где он ошибся? Что недоделал? Калами напряженно вгляделся в пергамент, заставляя себя думать и борясь с желанием разорвать бесполезную карту на клочки. Что-то он упустил. Необходимо понять, что именно, и понять теперь же, а иначе можно просто выйти на улицу, на мороз, и умереть, потому что он проиграл – окончательно, абсолютно и бесповоротно.

К этому времени воздух в комнате согрелся. Калами нетерпеливо сбросил теплый бархатный плащ, парчовое одеяние и переоделся в более легкий будничный кафтан. Финон положил на это всю жизнь! Он не имеет права его подвести. Калами сунул руки в карманы кафтана и вновь до рези в глазах уставился на карту. И тут его пальцы коснулись чего-то мягкого. Калами вытащил руку из кармана: это был клочок рыжей шерсти. Лисьей шерсти.

– Лисица!

Калами сдавил в кулаке пучок рыжих волос. Он не учел Лисицу, когда рисовал свою карту. Ему вспомнилось, как она лизнула лицо Бриджит в своем логове. Наверняка она что-то такое сделала с ней… Возможно, усилила ее способность видеть. Но зачем? Неужели для того, чтобы навредить? А ее нежелание отдавать ему Бриджит – лишь уловка, чтобы рассеять его подозрения? Если так то это сработало лучше некуда.

– Итак, – пробормотал Калами, – твой подарок кусается А когда он сожрет нас всех, ты захочешь взять его назад. Так?

Ответа не последовало. И не последует, пока он здесь. Его время при дворе истекло, это ясно. Если потребуется, Медеан пошлет своего чародея на плаху. Но он расправится с ней раньше. Потому что завладеет ее драгоценной Бриджит. Раз та не хочет служить любя, будет служить, корчась от боли. Разные есть способы.

Но здесь этим заниматься нельзя. Эта комната больше не может служить ни убежищем, ни рабочим кабинетом. Не без сожаления Калами достал из другого сундука заплечный мешок и зимнюю одежду, сшитую из овечьих, тюленьих и оленьих шкур. Затем из-под кровати были извлечены лыжи и длинный шест. Настало время для последней перемены, и теперь ему предстоит обернуться тем, кто он есть на самом деле. После сегодняшней ночи все иллюзии исчезнут, останется одна только голая правда.

Часть этой правды заключалась в том, что жизни Медеан и Бриджит давно уже у него в руках. Просто они пока не знают об этом.

Калами принялся за сборы. Все, что он извлекал из сундуков и не мог взять с собой, отправлялось в огонь. Не задумываясь Калами избавился от дворцовой одежды. Действовать приходилось быстро и бесшумно: совершенно незачем привлекать внимание солдата, которого Чадек оставил на страже возле двери.

Наконец Калами туго завязал мешок и закинул его на спину. Придворная маска исчезла без следа. Если бы кто-нибудь увидел Калами сейчас, то наверняка принял бы за крестьянина. На нем была шуба из нестриженой овчины мехом внутрь, сапоги из тюленьей кожи защищали от холода ступни, а штаны из оленьей шкуры, перевязанные шнурками из сухожилий, закрывали ноги от лодыжки до бедра. Белый шелковый платок призван был защитить от ветра лицо.

Они обо всем забыли, эти ленивые праздные людишки за каменными стенами. Они разучились противостоять холоду и попросту от него прятались. Но он не забыл, не разучился. Он родился на настоящем Севере, и этот бесконечный снег не заставит его сидеть в четырех стенах.

Калами подхватил лыжи, шест, моток веревки и тихонько выбрался на заваленный снегом балкон. Тоненький серп восковой луны сиял кристально чистым светом, а холодный ветер уронил на ресницы Калами лишь несколько отдельных снежинок. Калами крепко привязал конец веревки к перилам, после чего метнул свой шест вниз, в сугроб: он почти на всю длину погрузился в снег. Так Калами выяснил то, что хотел. Если бы он вздумал выбраться на улицу в сапогах, то беспомощно барахтался бы в снегу. Калами ремешками пристегнул лыжи к сапогам, затем неуклюже перенес через перила сначала одну ногу, потом другую. Шерстяные рукавицы защищали пальцы как от трения о веревку, так и от холода, поэтому он мог спускаться на землю медленно, не спеша.

Мягко приземлившись в сугроб, Калами отвязал веревку от пояса. Никто не приказал ему остановиться. Никто не видел его побега. Они все сидели за своими портьерами, строя планы и плетя интриги. В такую ночь никто из них не высунет на улицу и носа.

Калами хотелось смеяться. Отталкиваясь от земли то одним, то другим концом шеста, он заскользил по снегу на деревянных лыжах с легкостью, немыслимой для движения по твердой земле.

О, конечно, даже в лунном свете любой, кто приглядится, увидит, в какую он ушел сторону. Но сколько времени потребуется для того, чтобы смастерить подобное приспособление и снарядить погоню? Снег слишком глубок для лошадей, а оленей здесь не держали: олени – это для крестьян или туукосцев. Крепостного вала вокруг дворца тоже не было. На этом настоял дед Медеан. Это ведь дворец, а не крепость, сказал он. И отстроил Выштавос как символ защищенности и спокойствия империи, которая не боится вторжения врагов. Если бы не кичливая самоуверенность этого правителя, путь Калами могла бы преградить сторожевая вышка с лучником. Но поскольку обстоятельства сложились иначе, путь его был чист, ветер свистел в ушах, а лыжи скрипели по снегу.

Калами улыбнулся под шелковой маской, и ночь поглотила его.