Текст книги "Сквозь кальку. В ожидании главной героини"

* * *

Мы пьём, как загнанные звери.

И каждый раз – последний раз…

(Виктор Топоров. «Общество трезвости»)

Здравствуй, Джейк!

Я был в Кракове: с экскурсионной группой. Но жил не в гостинице, а у хрона одного, дальнего родственника. Каждый день с ним выпивали! За ужином. (А иногда и за обедом.)

Единственное, что отравляло безоблачные отношения в доме, это то, что хозяин имел обыкновение промётываться постфактум: уже приземлившись в супружеской постели. Тогда супруга вбегала в комнату, где мы догонялись с его мамой, пани Ядвигой, и начинала орать, что Вальдеку плохо, что пить ему нельзя, что она последний раз терпела «бакканалью» и т. д. Что, однако, не мешало Вальдеку принимать и на следующий день… и впредь, я думаю.

Так что метают харчи повсюду, это и есть реальный интернационал. Видел там одно произведение данного искусства (в подземном переходе на вокзале), прямо такое же, как у нас тут!

А однажды поздно вечером, скорешившись с двумя ханыгами, отведал польской бормоты из горла. И, скажу тебе, вкуснее, чем «Алазаныч»! Правда, она у них там дороже (как и вообще любая хань, не только бормота, – всё по справедливости).

…Пока были трезвые, разговор кое-как шёл. Но, когда допили, тот, который знал наши слова, забыл, что я из Союза и поэтому со мной беседовать по-польски без мазы, – и с этого момента наше общение носило характер отменно трансцендентный…

А в первый день произошла и вовсе любопытная встреча. Околачиваюсь я на вокзале (стреляю сигареты), тут ко мне подходит какой-то фитиль лет тридцати, зовёт в гости… «Ага, голубой!» – предположил я… и оказался прав.

Плохо владея языком, почти не разобрал, что он говорил, понял одно: сулит бабки! – а ещё у него дома водка и пиво есть… Убеждал, что у меня вид «человека, нуждающегося в товарище», – и приглашал к себе, навеки поселиться.

Соблазн было велик, но всё же я послал его в дупу. А он… вот он-то поступил очень благородно и трогательно: вручив купюру довольно крупного достоинства, попросил купить сигарет – якобы для совместного перекура. Ну ладно, я купил, вернулся, а его и след простыл… И ведь нетухлая сдача с двадцати тысяч злотых осталась: это он обездоленному помог (за какового меня принял) – при том, заметь, что я отверг его!

Вот таким милым способом удалось срубить валюты. Дебютировал в роли любовника – к счастью, лишь номинально.

На сём прощаюсь, неизменно твой друг (интим не предлагать, а всё прочее – до гроба!)

Стас.

* * *

Спасение мира начинается со спасения одного-единственного человека;

всё остальное – претенциозный романтизм или политиканство.

(Чарльз Буковски.

«Впечатлительная натура»)

…С возрастом желание иметь собаку пропало, хотя ко всяким зверюшкам Яша по-прежнему относится с пиететом. Он их – понимает будто бы…

Одного не понимает: почему считается нормальным и естественным создавать для себя такие условия жизни, в которых приходится считаться с теми, кто… в принципе не способен считаться с кем бы то ни было!

«…Нет, существуют категории субъектов, смиренная забота о которых есть нравственная обязанность! (Несмотря на полное право упомянутых субъектов плевать на всех и вся с высокой колокольни.) Люди с тяжёлыми психическими отклонениями, например… Или вот те же дети! Чьё существование – в качестве одного из аспектов общего модуса вивенди – редко обусловлено осознанным выбором остальных членов семьи и, понятное дело, теперь-то уже никак не зависит от их желания…

В отличие от ситуации с «братом меньшим» (ну, или сестрой)! – обитание которого в квартире есть, без сомнения, результат некоего решения. Взвешенного ли? Допустим, что так.

Но является ли оно суммой предпочтений ВСЕХ заинтересованных сторон?.. Вы уверены?

Точку зрения самого питомца выяснили? Нет? Почему?

Вообще-то, он развлекать вас своим присутствием не нанимался.

…«У нас животному будет комфортнее, чем на улице!"… Это мнение животного или ваше, а?.. Ах, вы лучше знаете? А знаете ли вы, что они имеют обыкновение доставлять массу проблем одним фактом своего… скажем, сосуществования с вами?

Взять ни разу не почётный долг менять воду в аквариуме… Или вот выгуливать псину… Каково это – ощущать себя рабом осознанной необходимости и куковать в пределах, определяемых параметрами собачьего мочевого пузыря?

…Животным-то деваться некуда… А вам?

Во имя чего всё это? Чтобы было кого любить? о ком заботиться?

Но для этого существуют ЛЮДИ.

Люди! Которые, по меткому выражению Карлсона, «лучше собаки»! При этом не всегда удобнее и безопаснее, но тем не менее…

Если у вас избыток неизрасходованной нежности, заведите себе ЧЕЛОВЕКА.

…Где найти достойного? Не надо искать: не бывает никаких «недостойных».

Бывают неудобные и небезопасные, да. Но если, собираясь завести кого-то, вы претендуете на удобство, тогда имеет смысл ограничиться мягкой игрушкой. Плюшевым медведем, например… или надувной женщиной. Или – оставить всё как было.

А коль скоро душа ваша ноет, истомлённая желанием заботиться, тогда – всю волю в кулак! Отриньте сомнения, страхи и, главное, брезгливость, а затем… поезжайте на один из вокзалов! или – спуститесь в метро!

Там и сям вы обнаружите видимо-невидимо нуждающихся в вашем участии!

…Выберите бомжа себе по вкусу (быстро и не бросаясь в глаза: кому понравится, что тебя выбирают, следовательно оценивают и сравнивают! – незнамо по какому праву), а ещё лучше – хватайте первого попавшегося (единственная просьба, поделикатнее, а то… как кошка от испуга царапается, так и от человека не заржавеет спросонья ножом получить) и – убеждайте пойти с вами!

Поначалу-то, скорее всего, не захочет никуда: у бездомных тоже собственная гордость. Так что придётся повозиться, прежде чем бродяга рискнёт… впрочем, лихорадочно соображая, чего же вам в действительности от него надо, не ментовские ли тут фокусы, и – как ему побыстрее от вас отделаться (по возможности прихватив что-нибудь ценное).

И если ваша ЛЮБОВЬ к этому существу не окажется достаточно сильной, никогда не завоевать вам его сéрдца, оставьте надежду! – конечно, если вы искренне стремитесь к завоеванию… Ну, а к чему ж вам стремиться, а?

Ведь и в животном, которое вы сдуру чуть не завели, даже в нём – именно преданное сердце самое ценное! Не шкура же, в самом деле, не требуха…

Так завоюйте сердце человека! Увидите, как он преобразится от этого!

Но сначала… просто приведите к себе домой. И накормите.

Пусть ест, пока не устанет в себя запихивать… пока его не вывернет наизнанку, прямо на скатерть… Найдите в себе силы ободряюще улыбнуться, мол, да с кем не бывает… и – поймав его (метнувшегося со страху к двери) за полу липкого пиджака, тактично, но настойчиво препроводите в ванную: в ВАШУ ванную, выдраенную до блеска… Где, используя силу убеждения и – своего обаяния, хе-хе! – заставьте мыться до тех пор… э-э… ну, в общем, ясно.

…Пока оторопевший экземпляр (не от слова «экзема» ли?) будет растворять кору сверхъестественной грязи – его рваньё, наповал разящее ярым звериным духом, лучше бы спустить в мусоропровод, чтоб уж мосты сжечь! Взамен же подберите что-нибудь из имеющегося в наличии (а лучше – заранее заготовьте комплект всего)…

Когда это существо снова появится в кухне – розовое и более или менее чистое… с беззлобными ругательствами на разбитых где-то, в лабиринтах неведомой уличной жизни, губах, – происходящее покажется нереальным, исподтишка нахлынет вал нечаянного ужаса, захлестнув с головой, так что сил только и останется на то, чтоб удержаться и – не завизжать нестерпимо: «Вон отсюда сейчас же!» – а лишь слегка побледнеть, демонстрируя подлинную, глубинную беззащитность и слабость… до того явно, что оно – вдруг ухмыльнётся, лизнёт шершавым взглядом выгоревших под палящим солнцем (и окончательно обесцветившихся в ослепительном свете фар милицейских УАЗиков) собачьих, нет, волчьих глаз. И… останется.

Теперь главное – не форсировать отношения. Дайте ему… попить, не знаю… Чай! Вот что объединяет всех (обволакивая умиротворяющим чувством «утро вечера мудренее»), тут какой угодно лёд растопится!

У существа развяжется язык, и вы узнаете много нового, ох много… Для затравки – выложит всё, что думает лично про вас (о себе самом существо распространяться не готово, потерпúте) и… Да ну, не обижайтесь так! Не стоит подозревать его в неблагодарности.

Во-первых, скрытность легко объяснима, когда вехами на жизненном пути служат по большей части предательства, одно за другим… А во-вторых – ему пока особо и не за что быть благодарным (и в благодарность откровенничать): твёрдой уверенности в том, что всё проделанное вами не эксцентричная выходка, нет!

И… ну, между нами: сами-то вы… разве окончательно уверовали? Так-таки и… что, на полном серьёзе?

Или ещё не рассеялась в голове мутная дымка – с пробегающими время от времени внутри искорками: «Что я творю?!»…

Но не будем отвлекаться.

…Показали почти все ваши альбомы с фотографиями, а существо всё никак не делается своим: глазеет равнодушно, без интереса… и зевает (так, что свет бра выхватывает из тьмы мрачную дыру гортани) … Поначалу пытается (нет, честно) не ковырять в зубах – но такой подвиг воздержания не каждому по силам, и вот… принимается за дело: достаёт… волоконце мя-аса… Ведь оно, существо, благополучно успело забыть, где находится! Поэтому, осмотрев добычу, непринуждённо отправляет её туда откуда взял… но тут замечает ваш страдальческий вид и замирает.

…Боится проглотить… Боится выплюнуть… Не знает, не помнит, как принято… Наконец кадык прокатывается по жилистой шее – и вот оно с вызовом глядит на вас.

«Не нравлюсь?! А нечего было…!!»

И оно право: нечего.

Хотя… и неправо одновременно! Потому что сдаваться вы отнюдь не собираетесь!

…Это не домашний любимец какой-то там, это – ЛУЧШЕ любимца! И вы его – ну-ка, вспомните-ка… уже как минимум любите, да? Ну, хоть немножко? (Иначе почему оно до сих пор здесь?!)

Значит, любите?

Так доказывайте, доказывайте… Самое время: близится ночь…

Застелúте собственную кровать вкусно мнущейся простынёй – свежей, хрусткой… чтобы… что? Уложить его, разумеется.

Туда, где вы сами! (не кто другой!) бессчётное число раз укладывались, засыпали, просыпались… сколько себя помните, так было всегда…

И всё-таки не вы, а вот это чудище будет сегодня переживать здесь свои кошмары, и сучить ногами во сне, и порой страшно всхрапывать… И паутинка не вашей слюны впитается в ВАШУ подушку.

…Имейте в виду, во сне ему, скорее всего, сделается невыразимо страшно и одиноко.

И вы (тем более если пол его противоположен вашему) – так ясно, так остро воспримете это одиночество… взывающее к… ну-у… вы понимаете?

«Ах, вот вы о чём…»

Так точно. И не делайте вид, что вам та же мысль раньше, чем мне, не пришла в голову.

Да, этой ночью вы придёте к нему и – ляжете с ним.

Несмотря на то, что оно, неловко разбуженное вами, оторванное от одной из бесчисленных иллюзорных погонь, что с такой щедростью расточает по ночам сонный мозг… оно сперва не только не поймёт, чего вам от него надо, но и не сразу вспомнит, где находится… и кто это тут, рядом с ним… по волосам гладит…

Вот стадии осмысления последовательными волнами пробегают по чужому, страшному лицу – зыбью меняющихся выражений… После чего монстр, наконец унюхав, что к чему, включается в игру и, не исключено, берёт инициативу в свои руки…

Пусть дрожь отвращения не бегает по вашему телу взад-вперёд – это всего лишь человек, особь одного с вами вида! – не афганская борзая какая-нибудь… а именно то ходячее недоразумение, которое вы решили полюбить.

Несколько самонадеянно решили, не находите? Хотя… к чему теперь рефлексия! Дело-то сделано… вернее – делается: прямо сейчас вот…

И пускай, пускай заражает вас какой-нибудь гадостью! – не откладывая, вместе пройдёте обследование, ничего… Да, возможно, и курс лечения, если потребуется, – подумаешь, трагедия всей жизни! Зато поможете вновь, после долгого перерыва человеком себя почувствовать… человеком – каковым и вы желаете его (её) видеть, разве нет?

Конечно, желаете.

Поэтому вы – поможете человеку найти работу (предварительно прописав на СВОЕЙ жилплощади, а то как же!) … Поможете бросить пить и ширяться… ведь вы – любите его, да.

И поэтому никто не удивится, если когда-нибудь – когда уличные приключения навсегда перекочуют в редкие беспокойные сны, периодически посещающие бедолагу после тяжких трудовых будней… и когда ваши мироощущения незаметно соединят свои русла… тогда уж – куда деваться! – здоровые и желанные, у вас появятся… кто-оо?

Де-ети.

Почему нет! Вы ещё так молоды (а бог так милосерден)…

Стоп. Пора всё-таки вернуться к тому, с чего начали. Итак, о животных.

Для животного, пусть и одомашненного, жить в четырёх стенах и быть живой вещью, рабом человека – противоестественно.

Как и для человека – жить на улице, не имея крыши над головой и шансов что-либо улучшить в своей жизни…

Подарите же шанс человеку: хотя б одному беспризорному представителю вашего вида!»

Вот что сказал бы по данному поводу Яша (если б вы и ему дали шанс).

Что ж. Не мешки ворочать, как известно… Сам-то он не слишком торопится участвовать в подобных филантропических экспериментах – мотивируя тем, что, мол, не является сторонником «иррационального обустройства бытия».

А животных любит, угу… Только не у себя дома.

* * *

Когда-то тёмный и косматый зверь,

Сойдя с ума, очнулся человеком,

Опаснейшим и злейшим из зверей…

(Максимилиан Волошин.

«Путями Каина», «Мятеж»)

Хелло, Джейк!

Вот, пишу письмо… А мог бы и не писать: если бы произошло то, что могло произойти… что почти уже и произошло, но, слава богу, не произошло всё-таки… а могло! Ещё как могло…

Позавчера, в двенадцатом часу вечера, мне позвонил Авдей. Просто так, узнать, как я… Слово за слово, внезапно нам обоим СРАЗУ (ха, похоже на CRAZY! – не замечал) «захотелось праздника». (Это из нового фильма с Мамонычем.)

Короче, встретились мы. Втроём: Дюша, я и Арсений.

Сначала поехали в одно место (ты не знаешь), где барыжат разные старушки, оказавшиеся без гроша в результате недавних прогрессивных нововведений, и взяли себе с ночной наценкой вайна. Потом вернулись на бродвей, к открывшемуся на днях рядом с новыми домами круглосуточному ларьку (тоже ханными жидкостями спекулируют), купили одну обычную водовку и одну лимонную: 13.50 и 13.77 руб. соответственно – там неприличная дороговизна. Люди вообще теперь как-то, что ли, честнее… в своём скотстве! То есть раньше партия и правительство сдерживали их худо-бедно, а теперь-то вожжи отпущены, и – понеслась… Весь негласный социальный договор пошёл по женской линии. Особенно, на мой взгляд, «зверствуют» те, у кого маленькие дети.

«Мне надо кормить семью» – даже эта невинная фраза постепенно становится оправданием любой подлости! Но уж если у кого младенец завёлся, то… блин, лучше за километр обходить таких: они в случае чего наверняка позволят себе ВСЁ.

…Да, хоть и горьким смехом, а смеюсь, слыша призывы к борьбе за демократизацию и гуманизм: у той борьбы адресат отсутствует! – вокруг ни демоса, ни, так сказать, гумануса. Один гумус.

Короче, взяли мы, к Авдею приехали – ну, и… как обычно…

Я через некоторое время спать лёг (мётно себя почувствовал), а они продолжать остались.

Часу в шестом утра меня кто-то будит. Голову подымаю, смотрю, Арсений. Глаза – ну совершенно никакие. Мёртвые. «Пошли!» – заявляет.

Тут я понял, что он готов: до белки доквасился… и что идти с ним никуда нельзя: опасно.

Послал. Не помогло: с дивана меня начал стаскивать, ручищами пихает… Пришлось, короче, мне драться, всерьёз!

Он, гад, здоровый, как боров, да к тому же в уматину; раз-другой съездил ему со всей дури, по фигу: встаёт с пола – и опять атакует… И подмял-таки меня наконец.

Получилось так: моя башка прижата к дивану, как к плахе, в то время как сам я – на коленях на полу; он схватил за горло и ну душить (да ещё и навалился всей тушей, свинья недорезанная). Чувствую: конец подкрался. Хотел уже коньки у Сеньки попросить (ну, вроде как последнее желание: чтобы тут же их и отбросить), но вдруг хватка почему-то ослабла. Думаю, я, отбиваясь, попал ему по промежности, что-то вроде того.

Вырвался и на кухню, взять там что-нибудь острое: защищаться, если опять полезет. Нашёл вилку.

Смотрю, он из коридора выныривает… Увидел, что у меня в руке вилочка-то – а в другую я уже нож взял (такой большой, для мяса), глаза кровью налились; прёт на меня и орёт: «Режь, гнида! На, режь!»…

К счастью, Авдей от криков проснулся. Прибежал, от увиденного мгновенно протрезвел и – повязал нашего психа, бельевой верёвкой. Но… видимо, не очень надёжно. Потому что Сеня через некоторое время выскочил, развязавшись, на лестницу – куда мы с Авдюхой вышли перекурить и успокоиться; там он начал без предупреждения бить меня кулаками по лицу (кстати, называя меня при этом Яшей, sic) … и тогда Авдей его вырубил.

Одним ударом, античный герой! Сенька так мордой по ступенькам и съехал – мы аж испугались, не сломал ли он шею себе (тем более что соседи из дверей повысовывались: тоже стали проявлять живейший интерес)…

Короче, отдохнули весело.

…Вчера вечером звонил, извинялся… А мне так хреново было, целый день! Может, Сеня повредил во мне óрган какой-нибудь?.. Но не в поликлинику же идти… а?

Такие пироги вот… Остаюсь (пока),

Стэн.

* * *

Нынче счастье в мир приходит вором…

(Надежда Мальцева. «Перекрёсток»)

Господи, кто же поймёт это тело,

Дух заключившее в прах?!

(Росалиа де Кастро.

«Кто мне послал это жало…»)

Этой ночью она долго не могла уснуть. Ворочалась, пытаясь «нащупать» для тела наиболее удобное положение… Бесполезно, сон всё не шёл: тревожила недосказанность. О чём-то они недоговорили с… как его… Ну, с физкультурником!

…Хорошо, что у Кали под рукой безотказное средство: всего-то нужно легонько себя погладить. Тогда голова переполняется теплом, и оно струится… течёт, растекается…

Случайно обнаружила это пару лет назад. С тех пор – во всякое время дня и ночи! – ни с чем не сравнимое наслаждение, блин…

Звезда во лбу – так она привыкла называть его.

Бесплатный кайф, постоянно доступный!

…и, кажется, лишающий воли к достижению любых целей. Ибо всё меркнет перед этим Праздником, который – действительно всегда с тобой!

Видимо, стоит обращаться с этим поосторожнее, не злоупотреблять уж… А то и вовсе – оставить для исключительных случаев…

Для таких, как сейчас.

…Ах, ничего нет волшебнее этого момента для Кали! – когда на миг затаиваешь дыхание, затем дотрагиваешься до еле заметного бугорка над переносьем, и…

Будто пришёл долгожданный сон – но, странное дело: почти ничего не откладывается в памяти. Лишь ощущение… Будто нет живого, пульсирующего тела, а громоздится нечто плоское, холодное… тяжёлое…

Сверху ли, снизу, – куда ни глянь, везде пустота, и – ничего от прежней Кальки, кроме… некоего значащего… отсутствия, да.

И ещё: тянется, пронизывая насквозь, тонкое, напряжённое, подрагивающее нервно время от времени, словно потревоженная змея… или – струна, из рук вон плохо натянутая… И, стоит этой струне слегка задеть краешек, лишь коснуться его, как… а-ааа-аааа-аах… Ты зеваешь, солнышко? Слышишь меня?

Не слышит. Она задремала.

…Приснился – ну по-оолный идиотизм! До такой степени бредово, что… не умеешь выразить! и – так и подмывает что-то сделать… куда-то идти…

«А иди-ка ты – в баню!

Дрожа от предчувствия, ПРЕДВКУШЕНИЯ скорого ублажения плоти, молодой человек быстро собрал всё необходимое – да и что там особо необходимого-то… Жаль, берёзового веничка не достал, только дубовые были… И тэ дэ, и тэ пэ… Шлёпки резиновые…

День встретил солнцем, коварно бросающимся в глаза сквозь художественное стекло плавящихся сосулек, но в трамвае было темно и тесно… И – притягивала внимание, завораживала всех цветов радуги полоска на вязаной шапочке неприметного старика. Тот, осенённый тихим весельем, казался сдержанным гуру, полным внутреннего… всякого-разного…

Неподалёку от бани паренёк взял пива и, закутав потную бутылку в полотенце, сунул поглубже в пакет с принадлежностями: по привычке (которую превратил в подобие инстинкта многогранный опыт) лишних вопросов персонала старался избегать: ну их… в баню.

…Топили сегодня достаточно вяло, даже париться не хотелось, но ведь… на то он и парень, чтобы париться! Посему герой решил сделать что дóлжно побыстрее: пока напиток не нагрелся в казённом шкафчике (пришлось-таки сдать).

«Ошпарился» необдуманно студёной водой; стуча зубами, принялся остервенело себя намыливать, – чуя… ох чу-уя, как прочно засела грязюка в порах!

Вошёл давешний дедушка из трамвая. Тщедушная грудь – маленьким бочонком (с веером рёберных обручей), жёлтые от мозолей копыта… колени вон, до крови стёртые… Видать, всего повидал дедушка, ишь какой… заслуженный… Любо-дорого, дедок, а? Вот то-то…

Дедок между тем присоседился: «Извиняюсь!"… Поулыбался, потёр бока для виду… и вот, приступил к общению. Ох и хитрован… Неспроста ты по скользкому кафелю ходишь да с вопросами к электорату пристаёшь! Заигрываешь, ох заигрываешь…

– А что… простите, вашего имени-отчества не знаю… Правда же? – конец-то наш как на ладони весь… Вот да.

– Простите, что?.. Вода кончается?

– Говорю, мироздание на исходе! Не согласны, что ль?

– А, миллениум? – Прошёл под душ и встал там: как бутон раскрываясь… и – так и есть: дедуля увязался под соседний.

– Ась?.. Не-е, словам этим мудрёным не обучали нас… Я обо всём сущем речь веду! О том, что в душе не умещается…

– М-м… Ну, и как же понимать вас? – Мощными движениями парниша мёл с тела на пол остатки пены и следил за пургой вполслуха.

– Да вот так и понимать: всему наступает полное, как говорится, закругление. А вернее, уже и наступило… Вот вы, к примеру: внесите ясность, будьте добреньки, есть ли для вас что святое, в этой юдоли-то? – Дедушка суетливо ополаскивался, нелепым маятником раскачивались его причиндалы.

– Ну и задачки преподносите! – хмыкнул добрый молодец (на предплечье  – корявое синее «БМП» набито: не «боевая машина пехоты» какая-нибудь, а – «борзо малолетку прошёл», о как), но по сути-то, совсем зелёный мальчишечка… которого старикан понемногу начинал доставать. – Ну, понятное дело, есть! Родина, семья, не знаю… – Он дёрнул щекой. – Те же дети опять-таки…

– Оно, конечно, да, – не унимался дед, – только вот в чём загвоздка: способны ли вы пойти на жертву ради всего этого?

– Что за вопрос! – Герой приосанился. – Если завтра война, то мы, как говорится… – Он нервно хохотнул. Вышел из-под сени струй и сделал несколько энергичных движений, долженствующих означать боевую готовность. – Ну, а не повезёт, тогда…

– Э, дорогой мой! Оно не жертва вовсе, а плата: за то, что вы здеся выросли, а вам до срока помереть не привелось… Когда смерть общая и неизвестно, где засела, чего ж не погоношиться! А вдарит – так либо сразу в дамки, либо ранение: обратно, после госпиталя домой – гуляй, сактированный… Не-ет, жертва – это когда вот он, ты, а вот она, твоя персональная мýка: знаешь, и за что мучить будут, и как не допустить, а всё равно принимаешь её, родимую… Читали в Писании про Маккавеев-то, али как?

– Сравнили: древность, фанатизм – и сегодняшний день… Не, ну, к примеру, ради моих детей… – Поднял к самому своему носу костлявый кулак, сжал его. Пристально рассматривая, продолжил: – Ради них выдержу, убеждён… Что, не верите?

Старик помолчал. И вдруг – указав глазами вниз, будто через силу выдавил:

– Видите, какое у меня хозяйство… Тошно, небось, созерцать-то?

– Ну… Вы уже в возрасте… И не такое бывает…

– Тут иная причина – у меня с двадцати шести годов эта памятка.

Я в то время связным кантовался на оккупированной территории: работал в офицерской столовой, калекой прикинувшись, – так, «принеси-подай»… Между прочим, и женой к тому времени давно обзавёлся, и сынишка восьми лет у меня был, Витенька… И звание: старший сержант – про которое знали только те, кому надо… Да нашёлся гад, подсмотрел, как я в лес ночью наведывался, и в комендатуру стукнул.

…Разложили нас с Валентиной, это жена моя, и с Витюшей маленьким на трёх столах. Специалисты по этому делу размещалися в бывшей больнице: удобно, инструментов полнó, каких хошь… Интересно? – дедушка прищурился.

Парень только нервно сглотнул.

Вышли вместе в предбанник – там осторожно извлёк бутылку из полотенца, примостил возле и стал вытираться. Дед, чисто вымытый, казался теперь замечательно уютным и добродушным – так, возможно, одни святые угодники на канонических изображениях выглядят, да и то…

Натянув шерстяные носки крупной вязки, продолжил:

– Начали они с ногтей… Сейчас вот спокойно рассказывается, а тогда… Чуть криком не изошёл. Это я-то: здоровый парень, советский воин, – да куда там… Валя свиньёй верещит, – ну, а сыночка… С сыночки, сами понимаете, какой спрос… Посинел от рёва.

А ведь это цветочки… Потом-то мы узнали, каково по-настоящему быват… Сполна распробовали…

Надо отметить, что ни Валька, ни тем более Витя ничего не знали: ни о моём задании, ни о прочем… Палачи и сами скоро докумекали до этого, однако рассудили: когда жене суставы выворачивают или сыну подошвы прижигают, мужу и отцу колоться сподручнее.

А я так себе положил: кричать-то кричи, а о товарищах молчи. О деле – ни слова! Уж лучше набрехать чего кудрявого, для заминки следствия…

И всё бы ладно, кабы не тот паскудный тип, что меня выдал: перебежчиком оказался, из наших (причём идейным, как выяснилось), узнал я его… и он меня тоже.

Устроили нам очняк. Лаюсь на этого, слюной исхожу, а он – спокойненько свои ноготки пилочкой чистит (будто издевается!) и показания мои проверяет. «Так и так, – говорит, – брехня сплошная! Нет тебе веры, парень… но теперь, однако, всё выложишь», – и на ухо шепчет главному их; тот оскалился, подходит ко мне и – берёт меня, значит, за это самое…

Господи… Чего они только не вытворяли с йими, моими бедными! Да вы сами видели – смекаете, как тяжело пришлось? Но я молчу… хотя от натуги не орать и лицо вспухло, и зубы крошатся: челюсти сжал… А каты – все злые, потные: вестимо, распалишься, коли ничего не выходит.

Неожиданно входит их главный: при стеке, при сигаре трофейной… О чём-то с остальными побалакал, вижу, побагровел, глаза выпучил и к моему столу. Берёт самый завалящий ножик (мне им незадолго до того серп и молот на груди выписали), а в другую жменю сграбастатывает моё святое и говорит ломано: с тобой, дескать, тут шутки шутили, партизан, а я на это времени не имею… И подводит он, мил человек, орудиё медицинское мне под самое это… И чувствую, правду говорит, зверь: нету времени у него… А потом – хоть соловьём пой, сделанного не воротишь.

Что тут долго растабарывать! – выдал я им как миленький: и позиции, и явки, и много чего ещё… Они только языком цокали да записывать едва успевали – вот до чего ножик в умелой руке споро действует!

…Когда наши вернулись, ответил. Дали двадцать пять. Вышел раньше: за хорошее поведение… но ещё раньше – Валя ушла от меня. И Витеньку, кровиночку, забрала! – хоть и живы-то остались благодаря лишь моему позору… «Ты прости, – говорит, – не могу я… с предателем-то», – и… с концами.

А детей потом у меня ни разу не случилось, с кем ни пробовал: изувечили-таки прилично.

Но, знаете… Вроде вся жизнь псу под хвост: инвалид, арестант, доля сиротская… А всё едино: был бы сей миг на том столе, да если бы кто догадливый подвёл ножик под цацки – и не такое б нехристям рассказал!

Оно, конечно, дрянь малая, а… – Полностью одетый, старик явно чего-то ждал.

Молодой, стараясь не глядеть ему в глаза, уже рвал зубами пробку с бутылочного горла…

Выпили.

…По дороге домой забежал в гастроном, но ничего путного не купил в итоге (душно там), а лишь зачем-то майонеза две упаковки… и – на улицу!

Свежело. По небу быстро двигалась мозаика из сверкающих небесных прогалин и неряшливых, с огненной закатной каймой, облачных лоскутов. Опустив глаза, увидел, что пакет с двумя незначительными предметами в недрах, легонько хлопающий по ноге в такт шагам, напоминает нечто э-э… но додумывать беспокойную мысль не стал, а вместо этого взглянул вверх, туда, где разворачивалась облачная панорама, и как бы нехотя усмехнулся. Надо же…»

За окном блёкло алело. Разбудил озноб: с вечера окно открытым осталось, ужас! – так и до гайморита рукой подать… Вон синяя какая от холода… Девушка перекатилась на живот, прислушалась… Мёртвая тишина в спящей квартире.

Ничего, кроме пустоты внутри… И что это за странное слово – «миллениум»?

Одиночество, не иначе… Но на каком языке?

«Э-ээ-эй!» – громким шёпотом… С минуту подождала, потом позвала снова. И – услышала приближающийся топоток.

…Тихие шажки, осторожные… Сколь поразительно сходство всех на свете крадущихся походок! Люди ступают словно по стеклу: ломкому, полупрозрачному, – под тончайшим слоем которого несётся нечто… неразличимое… и стоит издать малейший шорох, как под ногой возникнет провал и нарушителя тишины немедленно поглотит тёмная бездна…

Сестрёнка! Она классная… «Приветик! Как ты? Что снилось-то?»… Бесполезно: сразу свернулась котёнком рядышком и – как не будили… Ладно, досыпай.

…О планах на сегодня лишь по пути в школу вспомнила, и замысленное показалось – ну до того глу-упым, что… что?

Нет уж… Отступать поздно: учителей не динамят! Если не прийти, то он… Просто невозможно представить себе, что он сделает. Так? Фу-ух, ну ты даёшь, подруга…

Насочиняла себе невесть чего – и теперь от каждого шороха вздрагиваешь, будто загнанная! А учитель… он тут никто, знаешь ведь. Но… тогда ЗАЧЕМ?

Шаги, шажочки… Иногда приходится делать вас и так: преодолевая неуверенность, страх, робость и – острое чувство абсурдности происходящего! Ну, вот приходится, да… И ты – делаешь. (Впрочем, соблюдая необходимую осторожность.)

Ерунда, один поцелуйчик ещё не конец света – пускай подавится! Пускай сам поймёт, до какой степени присутствие в её жизни… неуместно, скажем так. Всего один, товарищ физрук, – больше вряд ли… Ку де грас, да позволено будет выразиться столь убийственно.

…Растолкав шумную малышню, затеявшую игру в «сифака»1515
  Разновидность салок: с классной доски похищается мокрая грязная тряпка, завязывается четырьмя-пятью узлами – и готов «мяч»; кидая его руками или пиная ногами (по предварительной договорённости) водящий должен осалить кого-то из игроков; осаленный становится водящим… В итоге тот, кто остаётся в роли водящего к моменту звонка на урок, считается «сифаком».


[Закрыть] прямо на проходе, Калька заглянула в спортзал.

Её появление не прошло незамеченным.

Женская часть восьмого «Г», кучкуясь вокруг бурдовладелицы, с энтузиазмом предалась многозначительному шушуканью; смущённо ухмыляясь, пубертатные крепыши неосознанно приняли эффектные позы… Собственно, ничего особенного, стандартный набор реакций…

Что же до Кали, то её внимание привлёк худенький мальчик с узким треугольным лицом. Где-то она его видела… Или нет? Ага, ну конечно же: несколько дней назад, окружённый одноклассниками, он… давал им какую-то клятву вроде бы… или доказывал что-то.