Текст книги "Сквозь кальку. В ожидании главной героини"

Бомж несколько секунд переваривал услышанное, после чего заметил бесцветным голосом:

– Так ведь это вроде рассвет уже…

Взглянув на часы, «ангел» поднес их к уху: «Стоят, надо же…» – и взглянул на человека. Ожидая сочувствия? О нет…

Человек взглянул на… всего лишь медика, чего уж там… А медик взглянул на человека, потом – на остановившиеся часы… Снова на человека.

– Пора? – спросил тот, снова встав с места и – да, взглянув на медика… словно на пустоту в дверном проёме.

– Погодите-ка… Баканализ надо бы провести, дайте забор быстренько сделаю, и всё… А то неизвестно где кушаете… и спите. – Медик взглянул на часы. Зачем-то снял.

Человек послушно повернулся.

Поскольку команды одеться после осмотра не поступало (во сне неминуемо упускаешь подобные мелочи), то, значит, всё это время он оставался… голым? Ага – только неуместно белый жилет повязки сидел на человеке, как влитой… Штанов же не было, поэтому и расстёгивать их не потребовалось.

Раздвинув руками ягодицы, человек наклонился и…

Утром – сконцентрировавшиеся каждый на своём собственном похмелье солдат (воин! Защитник Родины! даже с артритом) и курсант (будущий офицер, элита нации) сидели за столом, а девушка накладывала им яичницу, посыпанную мелко крошеным лучком. Зелёные стрелы торчали рядом, в выстроенных на подоконнике консервных банках. Посередь влажной от испарений вагонки стены красовалась почётная грамота: «Награждается ученица 10 класса „В“ Ибарская Любовь…» – и так далее. Тускло мерцали захватанные жирными пальцами рюмки. За стеной кряхтели (бабка! – чтоб ей… до ста лет жить).

А потом… потом – с течением времени – всё было тщательно, методично стёрто из памяти: за ненадобностью в предстоящей, иной жизни.

Всё… кроме разве что девушкиного лица: когда, невзначай обернувшись, он поймал на себе её взгляд… когда – вместе с пасмурным приятелем – шёл по занесённой вчерашней метелью стёжке прочь.

Чтобы никогда сюда не возвращаться.

* * *

Начнётся всё, чего хочу…

(Владислав Ходасевич. «Из окна»)

Здорово, Джейкоб!

Хочу поведать тебе про то, что вчера было. А вчера, как сказал потом языкатый Авдеюшка, мы с ним «выдали произвольную программу»…

Короче, собрались в парк. Взяли пару батлов вайна, колбасы по рупь-семьдесят за кило (знаешь, типа «Молодёжной», но ещё серее) и консервов. Ну, естественный процесс, и хлеба тоже взяли, не без этого. И пива.

Бродили очень долго: никак не могли подходящее место найти. (В дороге, как водится, крейзели, но – в меру.) Наконец прибыли… И первым делом Авдей метнул немного харчец: ни от чего, именно произвольно!

Я испугался: харчи были цвета бордо, вроде борща без сметаны, – так что подумалось: а не выметал ли Авдюша свои внутренности?! Оказалось, нет. Просто перед выходом из дому съел бутылочку «Алазанской долины» – натощак и с бодуна.

По окончании Дюшиного промёта мы нафигачили дровишек и развели костёр. Уселись. Стали жарить колбасу и вообще – всячески сибаритствовать на лоне природы (не забывая при этом запивать пищу вайном).

Но тут вдруг, что называется, началось…

Не помню, с чего конкретно. Может быть, с того, что я, по просьбе Авдея, кинул ему коробку «Герцеговины Флор», а она раскрылась и растеряла все папиросы; процесс же собирания их (при этом ломало сам понимаешь как!) неожиданно для нас перетёк в такую выматывающую крейзовую акцию, какой ни мне, ни Авдею ещё никогда в жизни переживать не доводилось.

Сначала мы как-то раком побежали куда глаза глядят… потом ходили кругами, оря на весь парк страшно… Кидались теми папиросами, а ещё фрагментами стволов поваленных деревьев и – одной на всех банкой «Завтрака туриста», вскрытой… Лили вино друг на друга: и тоненькими струйками, и целыми стаканами… Пели фальцетом – до срыва голоса! Обзывали проходящих по лесу людей селянами, паломниками и господами присяжными заседателями. Грызли пни, столбы ЛЭП, упавший информационный щит… Авдей откусывал куски от стакана… Короче, абзац!

Попытки выйти из этого состояния были тщетны, пришлось вернуться во свои, если позволительно так выразиться, свояси: по домам.

Что свежий воздух-то с людьми делает… Того и гляди, свезут куда-нибудь, в специальное заведение… и тогда уж не дай бог оказаться в одной палате: мы вдвоём – гремучая смесь. Прикрутят к кроватям? И в этом случае изыщем возможность закрейзеть по-чёрному.

А может быть, это и к лучшему, как считаешь? Наверно, к лучшему… Однако очень уж утомительно.

Стас.

* * *

Ты, как я, дитя природы

И прекрасен, как она…

(Александр Ривин.

«Вот придёт война большая…»)

Я пришёл к неизбежности допустить существование несотворённой свободы, что, в сущности, означает признание тайны, не допускающей рационализации…

(Николай Бердяев. "Самопознание")

Ещё раз здравствуй, Джейк!

Написал, запечатал, хотел идти на почту, в ящик ту писанину пихнуть77
  Об Интернете в те буколические деньки тоже слыхом не слыхивали. Тем более об SMS (и, соответственно, о мобильной связи).


[Закрыть], но не успел подойти к двери, как вспомнил, что забыл рассказать ещё кое-что… а потому вернулся, вскрыл конверт, вынул второй лист, который только почат был, и – вот, продолжаю…

(Так что, когда увидишь, что письмо вскрывали, не пеняй на перлюстраторов.)

Речь пойдёт об Арсении. Вернее, о том, что с ним на днях приключилось.

Дело было так. У меня дома собрались известные тебе лица: кроме меня, Авдей, Евсей и, конечно, Арсений, приехавший на «побывку». Я-то не пил (после вчерашнего «трудного дня» никак не мог оклематься), а они – только в путь… И Сенька выпил.

Сначала он, отрубившись, упал, разбил себе бровь и напрудил лужу (озеро во весь коридор! без преувеличения), потом – вытащили его из квартиры, чтобы без помех вымыть пол, так он облевал лестницу. И на моём, и на прилегающем (снизу) этажах. Полностью!

Делая всё это бессовестно и грандиозно, как водится. Страшно! – и в то же время… комично, ну… Правда Авдею вот было не до смеха: Сенька и его обметал. (Евку тоже задело, но малёк, чисто символически). Я же – парил над схваткой (плохо себя чувствовал и был не в состоянии помогать Авдею с Евой), поэтому остался чист… Вот оно, «искусство быть смирным88
  – выражение из одноимённой песни группы «Аквариум»


[Закрыть]», на практике! А наши бедняги в это время без толку возили по лестничной клетке такого кабана! – с места на место, волоком… Скорее от безысходности, чем с какой-то определённой целью.

Прямо намучились с ним: центнер с четвертью живого весу – не фунт изюму… К тому времени они вынуждены были стащить с него загаженные штаны вместе с трусами и бросить в ванну, а этот – знай себе возлежит гордо. С большим достоинством – торчащим на всеобщее обозрение. Неуправляемый… и бесподобный в своей неуправляемости! Короче, тасыч, который невозможно описать словами, надо было видеть…

Часа три нянчились с ним – в итоге Дюша не выдержал: тоже стал метать. Одновременно извиняясь перед моим соседом, вылезшим на шум, и объясняясь с ментами, которые к тому времени подъехали по чьему-то вызову. (Да, Джейк, там и милиция была. Там было ВСЁ.)

Главное, львиная доля голо-концерта шла перед кучей жильцов, жуть… Отныне я в их глазах моральный урод (ибо, являясь принимающей стороной, отвечаю за происходящее).

Так что, пожалуй, в следующий раз проявлять осмотрительность (в выборе напарников для посиделок) и подавно смысла нету. Бывай.

Стэнли.

* * *

Сегодня её я видел…

Она мне взглянула в глаза…

Сегодня я верю в Бога.

(Густаво Адольфо Бекер.

«Сегодня мне улыбаются земля и небеса…»)

Восьмиклассник Вася Вотанов (порой ему орали: «Ботанов!» – и он, как в игре «съедобное-несъедобное» пытался не отзываться, но… не всегда выходило) … так вот, В. Вотанов был не из тех, кто бросает слова на ветер. Тем более в ситуации, когда на карту поставлено самое дорогое: честь.

Обстоятельства Васиной жизни складывались так, что с раннего детства ему приходилось мириться с родительской установкой растить из него высокоорганизованного индивидуума. До недавнего времени он посещал: по понедельникам – кружок «умелые руки»; по вторникам – кружок изобразительного искусства; по средам – кружок компьютерной грамотности; по четвергам – кружок бального танца; по пятницам – факультативные занятия английским; по субботам – класс фортепиано; по воскресеньям… предполагался отдых. Надлежало всего лишь страниц по сто хотя бы добротной беллетристики прочитывать: для общего развития как бы… Да нет, чушь, не может такого быть! По шестьдесят максимум.

Обладая прекрасной от природы памятью и завидной восприимчивостью к новому, Вася дисциплинированно впитывал всё, что предлагалось. Правда, неоднократно умолял родителей, чтобы те, если уж так необходимо делать из него супермена, заместили какой-либо из кружков секцией бокса (или, на худой конец, водного поло): развиваться-то и физически неплохо бы… На что родители решительно возражали.

Во-первых: «Хочешь развиваться физически? Вставай пораньше и пробежки по кварталу совершай, потом гимнастику, водные процедуры… и т. п.» Во-вторых: «Знаем мы эти боксы: последние мозги повышибут!» И в-третьих: «А какой именно кружок ты хочешь отменить? Они ведь тебе все необходимы, каждый по-своему! Можем записать тебя на воскресенье куда-нибудь… В бадминтон, а?»

Мальчуган, помявшись, признавал: как ни крути, всё, чем он занимается, необходимо в равной степени. А терять единственный свой, пусть и отчасти, день – категорически не хотелось.

И – рос Вася, рос… анемичным хлюпиком. При том, что не будучи больным формально, на освобождение от физкультуры претендовать не мог.

На двойки по ней родители внимания не обращали: в их отрочестве верность тезису «спорт – удел примитивов» считалась неотъемлемым условием принадлежности к ЛЮБОМУ мало-мальски приличному кружку.

Потом родился брат, и забот у Василия прибавилось, но и теперь родители старались, чтоб ни английский, ни фортепиано внакладе не были! И вот восьмой класс…

Уже в сентябре, получив первую в учебном году парашу по «физ-ре» (и порцию чморения одноклассниками по данному поводу), Вася по приходе домой сразу прошмыгнул к себе в комнату (где заперся) и до вечера её не покидал… Просто сидел там – уперев отсутствующий взгляд в редкие капли, висевшие на оконном стекле после дождичка, да отделываясь от встревоженных родаков односложными репликами, вяло подаваемыми из-за двери. В тот день он – впервые за семь лет! – пропустил танцкласс.

На следующее утро – зафиксировав на лице (перед зеркалом) выражение насупленной мужественности – вышел на кухню, к озабоченно жующим предкам, и выпалил, что никуда больше не пойдёт. Мать, охнув, закрыла лицо руками – как от пощёчины; отец обозвал Васю «болваном» («О матери подумай, болван!») и принялся её, мать, успокаивать.

И тем не менее.

(Кстати, в то утро юный интеллектуал самостоятельно приготовил себе завтрак – впервые в жизни! Правда, с непривычки и возился долго, а потому – тоже впервые (о, ему многое предстояло сделать впервые!) – на первый урок опоздал-таки…)

Всё, начал по утрам бегать. Тягать бабушкин чугунный утюг… Карате изучать (по засаленной книжке, выменянной у одноклассника на карманный фонарик) … Четырежды успел уже ввязаться (в качестве разнимающего) в чужие стычки – каждый раз вываливаясь из образовывавшейся неразберихи то с разбитой губой, то с синяком под глазом, неизменно гордый, однако, и… изумлённый своей «отпетостью». (Впрочем, ни одного личного, с начала до конца чисто проведённого спарринга на его счету пока не было, ну да это дело наживное…)

Двойки по физкультуре между тем изжить никак не удавалось: ну не желали сволочные нормативы сдаваться – даже на слабенькую троечку! Например, руки вот… продолжали быть до обидного слабыми: ни гранату метнуть как следует, ни подтянуться раз, по крайней мере, двенадцать, ни…

Ни по канату взобраться.

С канатом особенно обидно: хотя б и при помощи ног – не удаётся Васе осилить те метры, которые отделяют пол от потолка… и которые успешно преодолеваются всеми остальными буквально за пару сек.

Вчера этот глист Веретенников так прямо и заявил после урока: «Ботанила наш до конца жизни будет пыжиться, а до верха не долезет!»

И тогда Вася (сгоряча, само собой, но слово не воробей) при всём честнóм народе ляпнул, что Веретенников судит о людях по себе, а что касается лично Васьки, то он может до самого конца в любое время и – «жалко, что физ-ра уже закончилась», а то б показал бы (и, может, даже без ног!)…

Да и как было не ляпнуть, если проходящая мимо Калька Бежина (из десятого, но всё равно…) ненароком взглянула на него своими карими: не колодцами какими-то там, а прямо настоящими шахтами… в которых он сразу же и исчез бесследно, как и не было… и лишь тоска на… не на выходе, а – на выдохе! Этакая непонятная маета… Плюс желание умереть… не напрасно.

(«…До чего ж она грациозна и – стремительна! Хочется Конькобежиной назвать, прямо в глаза, так ведь обидится же… По шее даст. Или…»)

– Ладно, Васёк, – едкий голос Веретенникова вернул обратно, в суровую действительность. – Физ-ра у нас не в последний раз, на следующем уроке ты нам всем и покажешь, да?»

Пришлось пискнуть, что, мол, разумеется…

А это засада: никаким «разумеется» и не пахнет.

Нет, конечно, Вася мог уже два раза подтянуться на турнике (страшным напряжением воли выжимая из мышц все соки – так, что до конца текущего дня не имел возможности двинуть рукой, не поморщившись), но канат…

Канат – снился ему… и не банально аллегорической лестницей на небеса, а насмешливым, почти дружелюбным удавом. Свисающим… Фамильярно треплющим по плечу… Словно скрученный жгутом шарф, небрежно оборачивающимся вокруг шеи, щегольским узлом на ней затягивающимся – чтобы затем неожиданно грубо выдернуть из забытья в… в очередное утро.

* * *

И мы ломаем руки, но опять

Осуждены идти всё мимо, мимо…

(Николай Гумилёв. «Шестое чувство»)

Джейк, привет!

Жизнь идёт, а крейза по-прежнему не иссякает.

Началась сессия. Уже позади экзамен по войне99
  то есть по учётной специальности на военной кафедре


[Закрыть] (купил), а ещё – сказал в деканате, что женюсь, и мне разрешили досрочно сдать философию, вот. А я их крутанул: не женился…

Половину мая жил один, феерия творилась нетухлейшая! На праздники приезжал Арсений, жарили шашлыки. Эпично пропили выданные предками на ведение хозяйства денежки (рублей сто где-то).

С Анастасией же – расстались мы… Рано или поздно это должно было произойти, оба понимали, так что… без сцен обошлось, к обоюдному удовлетворению.

А ещё стал донором, 200 г пожертвовал от щедрот. Обещали заплатить, между прочим!

Недавно втроём (я, Стэн и Ева) ходили в парк – так чуть не сожгли его в пень (всего-то на минуточку и бросив костёр без присмотра) … Хорошо, пламя какой-то алкаш ватником сбил (он спал в кустах, на которые оно перекинулось) … Выматерил нас потом, высокохудожественно, отдельные слова и выражения Станислав внёс потом в записную книжечку.

Были и у Василь-Юрьича. Из напитков была лишь принесённая нами «Кадарка» (у В. Ю. дома голяк, как всегда), её и употребляли. (А Евка, баран, заснул в туалете, предварительно в нём запершись.) Ночью приснилось, что мы с сапёром Водичкой пьём «Велкопоповицкое», бодяжа его «Смиховским», и на закусь пани Мюллер подносит нам кнедлики с подливой – ругаясь, что повар-оккультист Юрайда больше травит байки про голодных духов, чем готовит… А наутро – по телефону сообщили из моей бывшей спортшколы, что из-за ремонта ликвидируют запасник музея (ну, побед и достижений), и просили подъехать: мой кубок забрать. Иначе выкинут, представляешь?!

Надо же, кубок мой…

Сижу сейчас на кухне, пью гадкую рисовую водку (made in Viet Nam), жарю яичницу с ветчиной и… очень жалею, что ты не можешь очутиться у меня в гостях (Арсений, тот заскочит, он звонил только что). Замучился я ждать тебя, Джейки…

Всё, накрывает. Пока! Барон фон дер Дюсш1010
  ДЮСШ – детско-юношеская спортивная школа.


[Закрыть].

* * *

…Тут

Всё о девушке босоногой,

Я забыл, как её зовут…

(Борис Корнилов.

«Ящик моего письменного стола»)

Мыслимо ли?! Наконец-то на крючок попался и сам «железный Яков»… А наживкой – собственная помешанность на логике послужила, вот так.

Уже не первый год он время от времени сталкивался с одной особой, радующей глаз жизнерадостной повадкой и свежим личиком. Периодически она даже вызывала мимолётный интерес, но… всё как-то случая не было.

…Приключился какой-то всенародный праздник, День то ли Рыбака, то ли Взятия Бастилии, – и вроде бы сегодня улыбки должны расцветать на губах особенно ярко, да? – но тут Яша встречает на бульваре эту самую, вечновесёлую («Слушай, тебя Маришей зовут, точно?») – а она против обыкновения грустит почему-то. Оказалось, парень её… «тово». Поматросил и бросил, в общем.

Стал утешать: нельзя проходить мимо такого… вопиющего… э-э…

– Как же хорошо я тебя понимаю! – говорит.

– Что понимаешь, это хорошо, – перебивает она. – А как насчёт секса?

– В смысле… то есть… как я к нему отношусь?

– В смысле – как ты смотришь на то, чтобы заняться со мной сексом? Чтоб развеяться, ну! Праздник же. Да и квартира подруги простаивает.

– Погоди… Ты это серьёзно?

– Абсолютно.

– Да ведь нельзя же так…

– Как «так»?

– Ну… Секс без любви – это… я не знаю… Вообрази: допустим, больной… и ему – вместо лекарства, вместо подлинно спасительного средства! – дают плацебо. Что, разве это правильно?

– Смотря по тому, поможет оно или…

– Да что ты такое несёшь, а! Какая разница?!

– Огромная! Тоже мне, нашёлся моралист… Вот именно: я сейчас как больная! И мне…

– Тебе необходима помощь: ре-аль-на-я! Не обманка, а – истинная любовь, которая заставит забыть о…

– Ладно, послушай. Вот скажи честно, встречался тебе хоть один человек, которому в аналогичной ситуации не помог бы старый добрый перепих?!

– Ну… нет. Не встречался. И что?

– А то… Если плацебо помогает всем, значит, это и есть лекарство!

Открыл было Яша рот, чтобы возразить… а возражать-то и нечего.

Пришлось подчиниться… обстоятельствам.

…Не помню, кажется, она ещё училась где-то в то время: то ли в меде, то ли в педе… Впрочем, какая разница!

* * *

Нет ничего страшнее исполнения желаний. За ними – пустота.

(Дмитрий Соколов.

«Сказки и сказкотерапия»)

…Накануне Яков Александрович, приняв ванну, облачившись во всё новое, ненадёванное, и надушившись напоследок одеколоном – не «Сашей», нет, а козырным «Консулом»! – покинул комнату в общаге, чтобы отправиться на городской рынок, где по безумной цене приобрёл у белозубого незнакомца букет роскошных чайных роз. С этими розами он по прошествии незначительного времени стучался в массивную дверь, украшенную бронзовой табличкой «Роллан Ц. Бежин. Без предварительной договорённости не беспокоить!».

Минут пять не раздавалось ни звука, и Яков Александрович начал подумывать, что бешеные деньги на цветы истрачены впустую – и сделанного, как всегда, не воротишь, но…

Но вот зацокали приближающиеся каблучки, милый сердцу голос с кокетливой ленцой произнёс: «Кто это?» – щёлкнул замок и… Каля Бежина растерянно отступила в глубь холла: «Ой. Прелесть какая… Яков Александрович, здравствуйте! Вы к папе?» – «М-мм… Здравствуйте, Калерия… Я… к папе, да, но… некоторым образом и к вам… Как ваше самочувствие?»

Тотчас после этих слов на девушку напал кашель… Наконец, она справилась с ним: «Уф… Уже лучше… Вы меня уморите! „Калерия“… Знаете, я от моего имени не в восторге, так что, если можно, уменьшительным…»

С улыбкой указала подбородком на лестницу: «Проходите, папин кабинет наверху. Только у него мало времени, занят… Как всегда, увы».

В данный момент Роллан Центурионович был занят тем, что медитировал, развалившись в кресле-качалке. С появлением гостя резво вскочил и, запахнув на груди засаленное кимоно, сухо закаркал: «Приветствую, добро пожаловать! Мы с вами где-то встречались, а? Прошу прощения… Чем обязан?» – «Собственно, я из школы, но…» – начал Яков Александрович и был перебит: «О-оо, это интересно!» – широкий жест при этом явно означал приглашение располагаться без церемоний, и физрук счёл-таки возможным для себя примоститься на разлапистом кожаном диване. На самом краешке.

Хозяин, вытянув птичью шею по направлению к коридору, заголосил: «Кали! Что, чёрт возьми, ты опять натворила?!» – «Не кричи, папа! Вечно ты кричишь!» – Девушка (с пыльной бутылкой и двумя бокалами на подносе) возникла на пороге кабинета. «Яков Александрович, как вам у нас? Папа не успел замучить ещё? А то впечатление такое…»

Словно внезапно очнулся… Да нет, никакого транса, вы что! Просто… Режиссёру (тому, что участвует в собственном фильме и как один из актёров тоже) иногда необходимо прервать съёмку сцены. Спрятаться от изнуряющего жара софитов в укромный тенёк, чтобы – со стороны взглянуть на происходящее (и попытаться понять, откуда это зудящее ощущение: что-то не так, не так) … в результате чего становится очевидно, что сцена никуда не годится полностью.

Посудите сами: некто (далеко не первой молодости и, между нами, весьма заурядных качеств) вдруг берёт на себя смелость… строить планы, так? Связывать, понимаешь, своё малопривлекательное будущее – но с кем же?! С едва распустившимся бутоном… которая – вся устремление к свету, к солнцу… Напрашивается слово «любовь», не правда ли?

Так не пора ли определить, что в контексте данной ситуации этот термин обозначает?

Ясно, любовь, она всегда, в той или иной мере, сводится к желанию, но – к эгоистическому ли желанию обладания объектом, вот в чём вопрос…

Или ты желаешь счастья – объекту?

И, уж если на то пошло, не оптимальной ли формой любви потрёпанного неудачника к не ведающему, чего хочет, ребёнку будет сохранение дистанции?!

…«Роллан… А, простите, отчество?.. Вы не беспокойтесь, ничего такого с вашей дочкой… – Приходилось импровизировать. – Прошла информация, что дадут мне над ними, – он кивнул на Кальку, застывшую с подносом в дверях, – классное руководство осуществлять, ну, и… вроде как есть смысл познакомиться? Тем более, думаю, знаменитый литератор, из самой столицы… Надолго к нам? – Теперь учитель, стремясь побыстрее расхлебать заваренную им кашу, старательно играл провинциального интеллигента, да не шибко в том преуспевал. – Очень мы о вас в здешних краях наслышаны! А зовут меня…» – «Да-да, я понял. Что ж… К вашей школе претензий пока не имею. Нормальная вроде бы школа – посмотрим, как дальше пойдёт… Кстати, вот, если угодно…» – С верхушки стопы, опасно кренящейся тут же, Роллан Центурионович снял аккуратный том, сияющий неприлично глянцевым супером, вынул из-за уха тонкую длинную авторучку, черкнул на фронтисписе пару строк и подал книгу Якову Александровичу.

– Сердечно вас благодарю. – Рефлекторно встав, Яков неожиданно для себя выплюнул эти слипшиеся от невостребованности в подобие кома три слова. И прорвало: – Спасибо… Спасибо от имени всех нас… За ваш нелёгкий труд! За то, что каждый день, каждый час претворяете этот принцип, ну… насчёт того, что искусство принадлежит…

– Народу? Вы за это меня хвалите? Боже… Дорогой коллега! (Да, коллега: мы же как-никак оба сеятели, а?) Заявлять, мол, искусство принадлежит народу, – всё равно что на голубом глазу утверждать: бисер э-ээ… принадлежит свиньям… ну, или очки мартышкам, например.

– То есть… как?..

– Да никак! Искусство – как высшая степень мастерства – принадлежит тем, кто в состоянии по достоинству оценить уровень. То есть самим мастерам, и больше никому! Разве что подмастерьям ещё… ну, и добросовестным ученикам. Тем, кто как минимум знает, что почём, хотя сам до поры так не может. А народец ваш… М-да. Ладно… Сожалею, я очень занятой человек… Калька, проводишь товарища, захвати на обратном пути какую-нибудь вазочку! – Бежин-старший нарочито тяжело вздохнул и – демонстративно углубился в свои мысли, как бы отгородившись от незадачливого пришельца полупрозрачной завесой.

…На лестнице тронули за рукав: «Яков Александрович, так вы… за этим приходили?». Яков Александрович обернулся.

«Вы… – Её губы прыгали. – Я что-то не пойму никак: розы ведь…» – «Да к шуту их… Каля! Вы позволите… можно мне с вами… начистоту?» – «Только так и можно!» – Нетерпеливый жест: будто сомнения мимоходом отмела! И придвинулась. И… будь ты проклято, самокопание непрошеное!

(«Чего она хочет от меня? и – хочет ли? Потому что… с какой, собственно, стати?!»)

…Чувство? Откуда ему взяться, чувству, практически на пустом месте?!

(«Нет, кого ты обманываешь!») Себя, себя. В первую очередь, и во вторую, и… Нет, на пустыре ничего, кроме сорняков, не вырастет.

Тогда, выходит, с её стороны тоже игра? Или своего рода жажда – обнаружившая себя так рано, что…

Он резко отстранился. В жизни и так уже глупостей много сделано, хватит. Хорош.

Ах да, цветы… По всему полу рассыпаны – гнись опять… Ну вот. «Возьмите, Каля».

Несколько секунд она смотрела на него. Потом нарушила молчание: «Если что-то не устраивает, скажите». – «Меня? – переспросил он. – Кто я такой, чтобы меня что-то не устраивало?!» – «Не знаю. – Пожала плечами. – Мне показалось…» – «Скорее наоборот. – Усмехнулся. – Я просто счастлив… Как мало надо для этого, да?»

Каля топнула ножкой: «А ну, дайте-ка… Вы их измяли! – Букет был выхвачен. – Вот что. Я пошла искать подходящую вазочку, а вы… Завтра, после первого урока, у вас „окно“, так?.. Ну да, подслушала… Вот и давайте пересечёмся! На перемене в подвале, идёт?»

…Ночью Якову приснилось, что он опять молод.

Из одежды – плащ да шляпа какая-то… До невозможности забавно, тем более что окружают-то его существа, на которых и того нет. А ещё учить берутся…

«Подожми ноги!» – наперебой советуют. «Упаду! – смеясь возражает Яков Александрович. – На колени упаду, как пить дать! Лучше умереть стоя, чем жить на коленях!» – «Да ты попробуй!» – уговаривают.

Послушался, поджал рывком ноги под себя и – весь внутренне сжался, «предвкушая» болезненный удар о землю… Однако падения не последовало: тело вдруг как бы стало бесплотным, а потому невесомым, и в ушах стал нарастать непонятный звон, напоминающий чей-то голос, но вот чей, Яков Александрович так и не понял, потому что внезапно загомонили, зашумели его беспечные наставники.

«Летим! Летим!» – раздавались их голоса: всё глуше, ибо удалялись… а он никак не мог преодолеть какое-то странное сопротивление. Что-то цепко держало, вроде как ступни в сетях запутались: ногами дрыгаешь, и почти ничего не мешает, но – чувствуешь, поймали тебя! изловили! Вот и бьёшься, как рыба, выуживаемая из-подо льда.

Потому что дышится-то всё хуже… всё отстранённее звучат голоса, далёкие-далёкие… и чей-то прощальный зов томит невозможностью распознать… взывающего.

И – бах! Лишь утренний туман в голове.

…«Не ожидал от вас, уважаемый, такого свинства. – Это директор. Он разозлён. (А ведь обычно такой душка!) – Предупреждайте об опоздании заранее, а не явочным порядком урок срывайте! Подмену вам могли бы найти, если б знали… Напишете потом объяснительную. А сейчас бегите, успокаивайте бандитов своих: заглянул, вовсю по канату лазают! Ох, и доиграетесь же когда-нибудь… с либерализмом вашим…»

Речь Жипова не вывела Якова Александровича из того странного, тревожного равновесия, в котором он находился. Ничего не ответив, да и вообще никак не выразив своего отношения к услышанному, преподаватель физкультуры, словно всматриваясь во что-то, двинулся к спортзалу, и директор с неприятным удивлением отметил, что каждый шаг даётся физруку с некоторым… трудом?!

«Да, сдавать начинает… Теряет лицо мужик. Оргвыводы нужны, оргвыводы… Ещё и канат этот…»

И Евсей Иваныч продолжил обход своих владений, дожёвывая на ходу нехитрые мысли.