Текст книги "Сквозь кальку. В ожидании главной героини"

(Да и сама мысль о том, что компьютер (!) можно НОСИТЬ С СОБОЙ, дика и нелепа. Всё равно что таскать в авоське слиток золота: до первого кидалы, а там…)

И вообще: «Не про нас оно!» – никто же не мечтает об адронном коллайдере в личном пользовании… Впрочем, тогда и слов этих в обиходе не водилось – ну, пускай о синхрофазотроне… всё равно не мечтают люди о подобных вещах. Они и не нужны никому, вещи-то подобные. Потребность не сформирована, блин.

Ну… а если бы в те времена ты вынул из кармана самый завалящий СМАРТФОНЧИК и показал бы интересующимся, как он работает, люди тебя инопланетянином сочли бы! или как минимум гостем из будущего… и – сдали бы куда следует. На всякий случай.

…Спорт? Инвентарь больно дорог. Клубы по интересам? Формализм и скучища. (И бабы, как уже было сказано, давать не хотят.) Делать нечего…

Можно, конечно, искусству себя посвятить (за неимением горничной-то) … Бывает… У кого-то вся жизнь сплошное произведение искусства. Чистый театр…

* * *

О сердце бедное, не трусь:

Всё переменится отныне!..

(Людвиг Уланд. «Вешняя Вера»)

Что творилось в десятых, во всех четырёх! Какие любовные треугольники треснули и разлетелись вдребезги… и как же возненавидели нежданную конкурентку девчонки – это что-то с чем-то! А как шипели при её появлении длинноногие учительницы начальных классов…

Малейшего повода было достаточно теперь математичке, чтобы сорваться и…  сорваться на визгливый крик! треснуть по столу указкой! выбежать из класса, хлопнув дверью… и немудрено: на предпоследней парте теперь ютилось невыносимо, провокационно прекрасное существо. Будто… не перечёркивающее, нет, но – полностью обесценивающее нежным взмахом ресниц каждый, с огромной натугой усвоенный, закон… каждую записанную на доске новую формулу… «И чьи нервы выдержат такое?!»

Педагогический коллектив роптал, ибо на девяносто процентов состоял из дам – а остальные десять никто не спрашивал: кто из этих евнухов ещё помнит, что когда-то был мужчиной?!

…Разве что директор: подвижный пузан с лысиной гладкой и нежной, как кожа младенца. Стоило Кальке появиться в поле его зрения, ноздри крупного директорского носа забавно раздувались, и… ещё с полчаса после он ходил по школе, приосанившись. Мурлыча под нос песни беспокойной юности – пока рутина не завладевала сознанием вновь, и…

И, конечно, преподаватель физкультуры: тот и вовсе обречён был.

Ведь должен же настать день очередного урока в десятом «В», правильно?

А раз урок, то и построение, так?

Ну… вот и она. Как раз напротив: в середине строя…

Во всём блеске юности, бьющей через край (и прямо в торец – всем руки распускающим!).

…О, смущаться в новой обстановке девушке не свойственно, не волнуйтесь, она вполне ГОТОВА… Сдавать нормативы, и в эстафетах участие принимать, и в «картошку» рубиться… действовать, в общем! демонстрировать себя в действии!

Но – тишина… И откуда же взяться тишине на уроке физкультуры?

…Почему затаили дыхание соседки по шеренге?

В ожидании хоть какой-то команды ты нетерпеливо поднимаешь голову… чтобы встретиться взглядом… с неким потёртым дяденькой. Некрасивым (пусть и очень идёт ему эта седина). Фигурой напоминающим юношу, но – лишь фигурой.

Тишина… Тридцать девять пар насмешливых глаз, тридцать девять затаённых дыханий: интересно же, как физрук отреагирует на… впервые увиденное. (Как это бывает с другими, ученики уже знали – и в первую очередь каждый из них помнил, как это было у него самого.)

Тридцать девятеро: десятый «В» в дополненном составе… Или нет: тридцать восемь – и она одна! – единственная… О-ох, с-сс-сердце… Проклятое, сжало-то как вдруг… «Ничего, Яшка, сейчас… сейчас тебе станет легче…»

Тем более – брови-то её… Словно коромысло весов, дрогнули… Едва заметно… и всё же.

«…Ждать? Чтобы… что? Дождаться в итоге человека, достойного жара души больше, чем кто-либо? И кого же, принца на белом коне?

Нет… Не тот самый достойный, кто наилучший из всех (ведь и нет никаких наилучших, пока не с кем сравнить), а тот, кто всех сильнее в том жаре нуждается!!»

О да. И… блаженны загребающие его чужими руками.

* * *

У меня сидят в гостях

А потом за дверь выводят,

Крепко за руки берут…

(В. Ропшин. «Гильотина»)

Здравствуй, Яша!

У нас была неделя хозработ, вместо учёбы – труд на благо альма-матери. Я, конечно, сделал себе освобождение по болезни и свалил домой.

Приехал с вокзала, в хату захожу, тут же звонит Дюша. (У него чутьё!) Конечно же рванули на бродвей, взяли в гастрономе пару «Вазисубани», посидели на травке, покалякали о гнилой жизни… Народ набежал: «Жигулёвское» выбросили – ну, мы тоже не могли пройти мимо этого факта… Хотели по одной. Не вышло… Скорефанились там с одним, из МГИМО якобы (денег до фигища), всё рассказывал, где был, что видел, а мы с Авдеем на его пиво налегали… Как дома очутился, не помню.

Проснулся оттого, что трезвонили, – оказалось, мать. С семи вечера ждала под дверью (а когда я проснулся, было около полуночи). Понятное дело, скандал…

Утром поехал за обратным билетом (потом ведь не достать ни за какие деньги!) … Надыбал, возвращаюсь, иду от метро, навстречу Дюша. Ну, туда-сюда… у него пятнадцать рублей. «Пойдём, – говорит, перехватим, Сеня». Пошли… По бутылочке, по второй, у меня пять рублей отыскалось, посуду сдали, ещё пива купили… Потом ещё…

Домой явился, мать чуть с ума не сошла: второй день сын пьяный! Опять разборки…

На третий день Авдей уже прямо ко мне заваливает. Я отходняком маюсь, он тоже. «Пойдём, – говорит, – дерябнем». – «Ну, пойдём…". Шли, шли, поравнялись с винным; там, в очереди, Дюша выцепил какого-то приятеля, который был чирик должен… Взяли пива и к Авдею (его мама встретила нас словами: «Тащит и тащит в квартеру всю районную шелупонь!» – а мы-то доселе и не задумывались, кто мы… но тайное всегда становится явным, всегда) … Ну, ты понял, день прошёл так же, как оба предыдущих. И с тем же результатом.

И вот, Яша, таким манером я… провёл всю неделю.

Лишь один раз виделся с Надюхой, мельком: ей нужно было отлучиться, по делам… и мы условились созвониться вечером. Но мне снова повстречался Авдей… Короче, позвонил я на два часа позже, чем договаривались, кирной, и Надежда трубку бросила. Логично, что ж…

Но самое стрёмное ждало меня в Таракани, в общежитии: когда я приехал назад, оказалось, что нашу комнату РАССЕЛЯЮТ.

Дело в том, что на ту неделю все остальные соседи по «номеру», вместо того чтобы вкалывать, тоже уехали кто куда… кроме одного тихого такого паренька, тоже иногороднего. А у него один местный (с нашего курса) попросил на время уступить жилплощадь, чтобы день рождения с друзьями справить; тот, делать нечего, согласился: ему ведь тут жить… ну, ты понимаешь… И был в нашей комнате полный ужор и многие другие излишества.

А потом вся эта шатия (человек десять) вывалилась в коридор и устроила там махач с соседями; те их как-то умудрились выставить на улицу, но мужики через час вернулись и привели с собой местную контору – и тогда уж мочилово пошло по полной программе…

Ну, и не стоит удивляться, что после этого нас всей комнатой вызывают на заседание студсовета и прямо перед фактом ставят: так и так, мол…

(И не отмажешься – типа, мы ни при чём: откосили-то все как больные, а значит – должны были не ездить, а по своим койкам сидеть! и любое безобразие контролировать!)

Плюс ко всему в нашу комнату – как в освободившуюся – собирается заселиться общажный бугор (зовут Генералом). Вот прямо здесь и сейчас! Только что передал (через комендантшу), чтобы мы из апартаментов съезжали, срочно. А нет, так он высадит дверь и самостоятельно выкинет наши вещи вон (причём он такой: сказал – сделает).

Сижу, жду… Или он меня порешит, или я его. Скорее первое. В общем… не удивляйся, если это письмо окажется последним.

Впрочем, как бы то ни было, ответ приветствуется – буду ждать… то есть, конечно, смотря по тому, как события развиваться будут… В любом случае постараюсь в состоянии боевой готовности пребывать.

А пока пока-покедова. Арсений.

* * *

И бодро рослые кретины

Несут бессмертие в штанах!..

(Семён Тихонов. «Лавочка бессмертья»)

Но как его ты ни зови,

Он всё пойдёт своей дорогой —

Сорвать с поруганной любви

Венец блестящий и убогий.

(Юрий Домбровский. «Я вновь на дне…»)

…Возможно? Почему нет! События порой развиваются непредсказуемо…

Долго ли, коротко ли, пришла пора отправляться в отпуск.

С формальностями покончено, и уже стоит курсант за воротами, норовит надышаться впрок вольным воздухом, но… это даже не полдела ещё!

Времена-то сложные… Приезжаешь на вокзал, военный билет в окошко суёшь: «В отпуск еду!» – а тебе в ответ: «Ну и едь». – «Ну так… билет бы!» – «А кончилися! Всё! И нечего шастать, щас наряд вызову…» – «У меня отпуск! предписание есть!» – «Твои проблемы».

Хорошо, что у Яши, которому родители продуктовые посылки собирали периодически, вследствие этого образовался в Архаровске полезный знакомый: проводник (который за умеренную плату доставлял ему гостинцы прямо на КПП), – пообещал утрясти все вопросы. Но… не раньше, чем завтра, ближе к вечеру!

Так что – не завтра, а здесь и сейчас – имело смысл составить программу действий: чем себя занять до того момента, когда всё должно будет утрястись.

Сколь-нибудь удовлетворительными познаниями в топографии здешних точек Яша похвастаться не мог, но, по счастью, встретил на вокзале одного срочника (из РВСН44
  ракетные войска стратегического назначения


[Закрыть]) – который тут в госпитале лежал (а потом комиссовали: спасительный артрит всплыл)…

В кассе шурупу55
  Так пограничники называли всех остальных солдат-срочников (от поговорки: «ПВ – щит родины, а СА – шурупы в этом щите»).


[Закрыть], естественно, сообщили то же, что и всем, тем не менее парнишка унывать не собирался! Такой заводной, компанейский… и по-хорошему наглый, да! (Хотя, вот честно, сегодня я не взялся бы объяснять, что значит «по-хорошему». ) До армии он был водилой, потом призвали – стал начштаба возить… поэтому Архаровск («по долгу службы, ё-моё!») знал как свои пять пальцев, и… неужели ж у такого проныры не найдутся в городе знакомые, которых можно раскрутить?!

…Было уже поздно, когда Яша и его новый друг поняли: расчёт на естественную порядочность двух молодых старлеев, приютивших «странничков» в убогой общежитской келье и с удовольствием уговоривших бóльшую часть принесённого визитёрами горючего, оказался неверным. Офицерикам захотелось продолжения, и они быстро выписали откуда-то двух женщин: сделавших своё дело мавров в данной ситуации нельзя было не выпроводить: «Кроватей-то всего две, чуваки!»…

На мороз, прямо скажем, не хотелось. Яша вознамерился учинить небольшую бучу, однако умудрённый жизнью спутник заметил: «Не стоит оно того – можем на „губу“ попасть запросто; по пьяни-то все корешá, но, чуть что не так, сразу о субординации вспоминают…».

Ладно. Но дальше-то как быть? Найти вписку в Архаровске (в городе с исключительно консервативными нравами) – в два часа ночи… это было Проблемой, с большой буквы «П».

Как быть? Ушлый шоферюга имел запасные варианты на все случаи жизни!

Еле видными тропами – которые протоптали «в стороне от придирчивых глаз» собаки; задами каких-то запущенных сооружений (больше всего напоминающих исполинские голубятни); закоулками полузаброшенных… доков? факторий? – и не различишь… наконец, заснеженными до полной неприметности огородами… Путь увлекал компаньонов в дебри городской окраины, а она, в свою очередь, плавно переходила в мрачное северное село, ощетинившееся на чужаков кренящимися изгородями. Яша, заражённый необъяснимой, но отчего-то радостной уверенностью спутника, еле за ним поспевал. Наконец провожатый отпер ничем не примечательную калитку, перевели дух.

…Нижние венцы утопали в сугробах, ластящихся к окнам огромными белыми котятами, верхние же скрывала чернильная тень от криво нахлобученной крыши. Дерево сруба безжизненно серебрилось в лунном свете.

Водила поднялся на крыльцо и постучал.

Послышалось шлёпанье ступней, звякнула щеколда, коротко скрипнула дверь, выпуская клуб настоявшейся в недрах атмосферы, и на крыльце оказалась девушка…

Собственно, почти девочка. Поверх ночной рубашки телогрейка накинута, плат пуховый… Одной ножкой другую растирает: знобко. Вселенский холод, космический…

Шофёр приник к маленькому ушку. Несколько томительных мгновений убеждал в чём-то… Мотнув головой и всем корпусом в Яшином направлении: вон, мол, – схватился рукой за перильце, равновесия не удержал… Трухлявая древесина ждала повода рассыпаться в прах давно – и сделала это, как только представился случай. Яша подумал, что сейчас их начнут крыть матом, в полную мощь юных лёгких (и на ор из дома вылезет, скажем, парочка братьев: с чугунными взглядами и плечами), но селянку эксцесс смутил не особо; она молча поманила, и в следующий момент Яша со спутником оказались в дышащих затхлым, но уютным теплом сенях (о размерах которых судить было затруднительно: мешала темнота – полная, хоть глаз выколи).

Водила вполголоса буркнул, что, мол, «бабку, главное, не разбудить, а прочее приложится»; спорить было не с чем, и Яша покорно канул в омут охваченного спячкой дома – вслед за не по годам милосердной ариадной (чувствующей себя в путанице притолок, порогов и разнокалиберной рухляди как рыба в воде).

Девчонка привела их в крохотный чулан (а может, и не крохотный, но как проверишь, когда ничегошеньки не видно! – только смутно белеет постель), где плавал дурманящий аромат, неожиданно вызвавший страх какой-то потери… и пускай: не в том состоянии был Яша, чтобы разбираться в своих ощущениях (ох не в том). А посему безвольно подчинился приказу: «Раздевайтесь и ныряйте!» – не совсем понятно к кому обращённому: к обоим или… но пускай, пускай уж… и поплывём – стоит лишь попробовать… Ну правда же, стоит?!

…Лёжа у стенки, закутавшись в причитающийся ему краешек огромного лоскутного (так казалось на ощупь) покрывала, начал погружаться в долгожданный сон, по-цивильному многоцветный и – глубо-окий…

Но погрузиться целиком не получилось: остальные легли к нему.

Несмотря на расслабленное состояние, он догадался: вдруг притиснутое к его боку горячее тело принадлежит отнюдь не шофёру. Послышалось невнятное бормотание, в ответ – испуганный шёпот… плавно перешедший в протяжный вздох. Взвизгнули пружины, ого! Да-аа…

Шквал страсти – налетевший столь же яростно, сколь и внезапно – теперь порыв за порывом, волна за волной бил пару об оцепеневшего третьего-лишнего, и толчки чужих бёдер сливались с ударами Яшиного сердца в единый, сложноструктурированный ритм. Сдерживаемые поначалу стоны постепенно становились откровеннее… и откровеннее… и, блин, совсем уж… пока минут через пять не оборвались.

Близко, над самым Яшиным ухом, жарко выдохнули: «Э… Ау… Слу-ушай… Если хошь, то присоединяйся, что ль!»

Застучало в висках… устремилось, ринулось не разбирая дороги в щёки (и без того жарко пылающие) … Изнемогая от парализующего ужаса, Яша запустил руку туда, где у девушки, предположительно, находилось «это»… но там – всё ещё был водила… пыхтение какового участилось, он часто-часто залопотал: «Ща-ща-ща…» – после чего ножки кровати (давно уже имитировавшие перестук вагонных колёс) выдали финальную барабанную дробь, герой-любовник охнул и, сползши с… ничего не поделаешь, назовём как есть: чем она хуже?! – героини-любовницы, освободил место.

Яшины пальцы коснулись её вновь (она даже не вздрогнула). Помедлив, Яша продолжил… и – будто провалился в сон! Будто нога соскользнула. Будто…

Некто проснулся оттого, что ботинок врезался в грудную клетку.

Захрипев, разул глаза – и тут же был вынужден прищурить их до полного минимума: уж очень много направлено в лицо карманных фонарей…

«Та-ак, – донеслось с той стороны световой завесы. – Опять… Что ж ты терпение-то испытываешь, пакость? Хочешь убедить меня, что ни с кем из вас нельзя по-человечески? Считай, удалось!»

Внутренне крича от боли, торопливо встал. Полурасшаркиваясь-полуускользая, попятился в сторону выхода… но четыре фигуры метнулись следом, окружая: «Ты куда это?!»…

Тени замелькали быстро и беспорядочно, как в немом кино, и бродяга снова… прилёг, м-да… но его тут же снова подняли…

Вторично он вырвался из забытья парой часов позже – обнаружив себя валяющимся на краю некоего газона (что было осознано благодаря лезущим в нос травинкам).

Попытавшись пошевелиться (с целью ощущения себя как данности, фиг ли!) – человек тут же уяснил, что рыпаться надо осторожнее: пронзившая внезапно боль свидетельствовала о наличии серьёзных повреждений грудной клетки (возможно, вплоть до переломов).

Поэтому пришлось поступить так. Осторожно перекатиться на живот (въехав при этом плечом в чью-то блевотину), далее – опирая туловище на локти и колени, равномерно приподнять его над поверхностью земли и… повисеть так немного, отдыхая. Для ободрения души и обретения внутреннего равновесия промурлыкать чýдное:

 
А чем здесь платят за постой,
За небосвода цвет густой,
За этот свет, за этот воздух
И за ночное небо в звёздах?..66
  – песня на стихи Ларисы Миллер


[Закрыть]
 

Встать.

(Ничего, проделал это как миленький…)

Ага, зал ожидания, откуда его недавно вытурили, располагается ближе, чем хотелось бы: метрах в пятидесяти. Так не пойдёт.

Стараясь не светиться, поспешил покинуть место пребывания… но прежде, чертыхаясь, отчистил пучком травы пиджак (с тщательностью, выдающей натуру утончённую и имеющую склонность к упорядочиванию материального мира). Не ограничившись этой мерой гигиены, он обрызгал участок материи одеколоном «Саша» (флакон которого всегда имел в кармане ради посильного поддержания чистоты в зонах риска: в промежности, за ушами и между пальцами ног, – а также для санитарной обработки царапин и ссадин). И – направился в сторону неуместно белоснежного микроавтобуса, с недавних пор постоянно запаркованного на углу Второй Первопанельной и Домокловского проспекта.

Здесь располагался круглосуточный пункт оказания неотложной помощи, переливания крови и пересадки внутренних органов (функционирующий на средства всемирно известной интернациональной корпорации «Врачи без ограничений»). Здесь чувака знали и ценили как регулярного донора – одного из немногих, на качество сырья которого можно было положиться. (К тому же кровь и прочее принимали волонтёры-соотечественники, что облегчало коммуникацию.)

– Что, как обычно? – Это ему вместо приветствия.

– Не получится, – замялся он. – Сегодня, боюсь, я нуждаюсь в вашей…

– Да ну-у? Печальненько… Лежал в неположенном месте?

– А в положенные меня не пускают, – бичара потёр горбатый нос… Хмуро оливковое от неухоженности костистое лицо, густые брови сведены на переносице. – Паспорт ещё когда отобрали! Сказали, мол, прописка твоя фиктивная, гуляй себе! – Он запустил руку в кудрявую шевелюру и принялся сосредоточенно искаться, а визави, весь в белом, всё глядел пристально и глядел… да, всё глядел и глядел, поигрывая использованным баяном, – и по всему было видно, что пора уже… конкретизировать, ну… – Ну, так как, посмóтрите?

– Раздевайтесь. – Усталым движением врач метнул машинку в мусоросборник (и попал). Обернулся. – Полностью, полностью раздевайтесь: я должен везде… убедиться… Раздевайтесь и – на кушетку ложитесь-ка.

…Тело представляло собой удручающее зрелище: множество гематом всех форм и размеров – плюс два-три довершающих картину штриха: роспись позавчерашнего… скажем так, ультрапатриота… Вздохнув, медик приступил к пальпации. Герой сна вполголоса развивал начатую тему:

– Говорят: «Что ты в столице делаешь?» – Да я здесь родился! и сорок шесть лет прожил как штык… По всем дисциплинам первым был – а где, где мой красный диплом?! Опять же, они отобрали: «Ты его купил!» – Я говорю: «Позвоните, я вам телефон деканата дам!» – а у них на всё один ответ: «Проваливай, пока жив»… Ыа-ау! – Это врач нащупал наконец нечто существенное.

– Так больно?

– Не-е…

– А так?

– Ыа-ай!

– Понятно. Два ребра с левой стороны. И ещё одно с трещиной… Но, сами понимаете, у нас не предусмотрено стационара… А направление тоже писать бессмысленно: никуда вас не примут, да ведь? Да. Вот видите, сами понимаете, что не примут… Повязку наложу сейчас, это пожалуйста! – Эскулап аккуратными движениями ножниц вскрыл пакет. – Выдохните и не дышите…

Минут пять – и готово.

– Ну вот, зафиксировали вас… Кофе?

– Спасибо… В смысле, не откажусь! – Старательная благодарность.

Цвёл закат. Длинные тени линовали асфальтовую плешь агоры. Никого не было.

Врач закрыл дверь. Подумав, запер. Прокомментировал свои действия: «Имею я право на отдых, чёрт подери?!"… Достал две кружки и термос.

Кофе зверски хотелось обоим, поэтому выпили торопливо, обжигаясь.

…Молчание трудное дело – неизбежный, потёк разговор… Тем более что на свет как бы сама собой извлеклась «чебурашка» спирта…

– Боже мой, – вскоре пьяно рыдал посетитель, – почему, почему я не вырос женщиной?! Отлично помню себя ребёнком, нейтральным в плане самовосприятия, табула раса… Ну что стоило девочкой воспитать?! Дарить кукол, обряжать в платьица… Держать на коротком поводке, в конце концов! и учить смирению… А теперь – гуляй, дорогуша… Да ещё жена с ребёнком по вагонам ходит невесть в каких краях! а мужская ответственность, будь она неладна, изнутри грызёт, совестит… Как будто в этой стране частному лицу – не менту, не спецназовцу, а просто ЧЕЛОВЕКУ – разрешается быть мужчиной!

– Тише, уважаемый, – успокаивал человека белый ангел (жёлтый от усталости).

– Вот вы скажите, – не унимался человек, – разве так можно? Ведь на каждом углу документы требуют… А разве их успокоили бы мои документы, если б они у меня были!

– Приезжих много расплодилось, меры предосторожности…

– Приезжих?! – Бич запнулся. – Вы меня простите… Нет, я вас безмерно уважаю, но скажите, «приезжие» – это, по-вашему, что, тараканы, чтобы «плодиться»?!

– Да причем тут тараканы-то, гос-спади! – Безмерно уважаемый поморщился. – Вы же сами среди этого всего… ну… вращаетесь… Не видите разве, как они себя ведут?!

– Вы… Извольте, я отвечу. [«Куда лезешь, чушпанище! Ты хоть раз в жизни пробовал реально отвечать? А, замарашка?!»] Э-э… Не будет ли у вас для меня сигаретки?

– Да ради бога! – В некоторых ситуациях частичное равнодушие лекаря к здоровью пациента даже полезно: вот ты уже «Приму» разминаешь… Прикуриваешь от предложенной зажигалки… Продолжаешь грузить – бедного, измученного (у которого, поди, за один только сегодняшний день тазепама домогались человек тридцать)…

– Первое: «так» ведут себя не только те, кого по сугубо внешним признакам идентифицируют как приезжих, «так» – ведут себя все… Но штука в том, что эти самые приезжие, они ЗАМЕТНЕЕ. Потому что – чужие! и всё у них отличается от того, к чему привыкли мы: мимика, жестикуляция… манера вести себя, двигаться, одеваться – кажущаяся нам (согласно критериям, которые мы условились считать объективными!) вызывающей… Создаётся впечатление, что…

– Критерии вам? – перебил врач. – Знаете… Есть у меня сынишка. Так себе сын: лоботряс семнадцати лет, наголо бритый… Армейские ботинки носит – а от армии, сказал, будет косить, противоречие… Ну, не важно… В своё время мы как-то постепенно стали отдаляться друг от друга: у меня работа, у него переходный возраст… А потом – просто лень душевная одолела: ну его, ещё копаться… в чужих потёмках-то… Да, но он-то вообще от рук отбился постепенно! Из института после первой же сессии отчислили, так курсы какие-то пошли… Какая-то непонятная литература, символика у него… Я ни во что не лезу. До поры до времени… Пока однажды вечером не раздается звонок в дверь и не входит сынуля в сопровождении милиционера, участкового.

Далее выясняется, что мой Павлик – активный член банды фашиствующих юнцов и сегодня его, а также ещё нескольких задержали в тот момент, когда они, затащив в подъезд двух «приезжих», пожилого дядю и его дочь, предварительно избив мужика до полусмерти, а девку раздев догола, писали маркером прямо по её коже! – лозунги всякие… Можете себе представить мои чувства?

…Мент на прощание говорит: «Бывают случаи, когда ничего лучше дедовских методов воспитания не придумаешь», – и уходит. А я остаюсь…

Сын от меня в угол – и вопит: «Ты меня хотя бы послушай сначала!».

Встал перед ним: «Ну, давай!»…

И вот что он мне выдал.

«Ты, – говорит, – всегда слушаешь одних и тех же пустозвонов: которые долдонят о правах человека и про то, что все равны… Но в том-то и дело, что не равны давно!

Куда ни плюнь, все начальники не отсюда, а – откуда-то… Будто бы засланы к нам с какими-то целями… Всё заполонили!

Я, – говорит, – знаю, ты скажешь, что так фишка легла, что это по заслугам, что, мол, значит, они энергичнее, предприимчивее, конструктивнее – и потому заслуживают большего, чем мы… Но ведь и сам понимаешь же, что это неправда: всем известно, какие они ограниченные. А хвалёная предприимчивость их – предприимчивость раковых клеток.

…Сначала в семейке капусты нарубят, потом кого-нибудь из своих «выучат» за те шуршики: скупая всех подряд по пути, все экзамены, все зачёты… потом – местечко хлебное, да не на малой родине, а поближе к Центру… а там – через земляков – выхлопатывает себе такой агент место начальника и… перетаскивает всех своих сюда!

Как гусеница ползает, видел? Сначала голову вперёд закидывает, потом подтягивается хвост…»

Ну, я ему: «С чужого голоса поёшь, сразу видать! Какие-то твари тебя подучили, хотят использовать, а ты… В каждой общности, в каждой социальной группе есть гении и святые, а есть идиоты и мерзавцы! Ты, например, мерзавец!

Если тебе кажется, что они, те, кто приехал сюда, какие-то особо хитрые и подлые, так это лишь потому… ну, потому что во все крупные города мира из провинции в первую очередь авантюристы стекаются, – да… Но это же не значит, что авантюристами являются поголовно все, кто приезжает!

И даже если они в массе своей действительно менее образованны, чем мы (подчеркиваю: если!) – так это объясняется не вашими мракобесными теориями, но объективными причинами, историческими! А именно: тем, что в России во все времена культурная жизнь и деловая активности были локализованы в двух-трёх крупных городах, а жителей необъятных просторов элементарно предоставляли и предоставляют сами себе… что и влечёт за собой все эти психологические комплексы, традиционно заставляющие провинциалов доказывать и другим, и, прежде всего себе, что… Да что зря распинаться! Ты ведь знаешь, что я и сам… и ты, в конце концов, тоже… как мой сын – не мог не унаследовать желания… самоутвердиться, ну! в собственных глазах, – нет разве?!»

Он выслушал. В глазах тоска и, знаете, самая настоящая жалость.

«Помнишь, пап, – устало так сквозь зубы цедит (а у меня от этого прямо руки чешутся), – ты сетовал, сколько, мол, беспричинной агрессии в наши дни? Так вот, беспричинной агрессии – как и вообще беспричинных поступков – не бывает. Просто… хрен растолкуешь большинству людей те причины.

Вот смотри: я тебе вроде бы по-русски объяснил, а ты тем не менее совершенно не догоняешь… Дело в тебе, в таких, как ты! Вы не в состоянии понять то, о чём люди, сохранившие здравый смысл, талдычат вам уже не первый год на каждом углу, вы… да просто не желаете этого принимать! Ну не укладывается у вас в головах, и хоть кол теши на головах этих…

Можешь, конечно, меня побить: ты сильнее… но это до поры до времени… А пока – я тебе всё-таки скажу, рта мне не заткнёшь.

Тебя, твоё поколение, как воспитали когда-то в духе чьих-то там завиральных идей – так вы и закоснели в этом! Очевидные вещи понимать не желаете…

Допустим, они, эти вечно обделённые, действительно не виноваты… так и что с того! Что ж нам-то делать, если они лезут самоутверждаться – и на поверку оказываются наглыми, тупыми скотами, а? Ответь, раз такой умный!»…

«Вы, – напоминаю, – молодые, здоровые, у каждого шея толще морды, напали на старика и на девочку беззащитную – они что, тоже наглые и подлые? Чушь! Просто подобные вам всегда выбирают себе жертв, которые дать отпор не смогут. А причины тут… Да желание утолить жажду крови! – вот и все причины… Но, чтобы не чувствовать при этом никаких угрызений, вы изобретаете себе оправдания…»

«Мы, – надменно так изрекает, – в оправданиях не нуждаемся. Хоть это старик и девка, но ведь и они тоже, хотят того или нет, принадлежат к какой-нибудь неместной семье! и существуют на деньги, которые семья выдаивает у местных. Потом, для того чтобы вредить нам, агрессивные замыслы и намерения не обязательны, достаточно просто жить здесь: всё грести под себя и плодиться как кролики, наводняя город потомством!

Мы, – говорит, – за то, чтобы поступать с ними по бразильской системе, в самом серьёзном смысле: отстреливать, как расплодившихся грызунов.

Ты пытаешься меня пристыдить тем, что только на слабых нападаем; вот не знаешь, а туда же, лечить… Ни фига не только! Просто сегодня попались эти – мы им шкурки попортили, а завтра могут встретиться и накачанные мужики, так, уверяю тебя, тоже не спасуем…

Конечно, с теми, кто явно не по зубам, не станем связываться: что мы, психи, что ли, на пулемёт лезть, как Матросов! Нет уж, нас пока слишком мало, нам беречь себя нужно! и – подождать, пока наши убеждения не начнёт разделять хотя бы каждый второй! – чтобы было кому доверить будущее Движения…»

Надулся, гусь, гордо этак… Тут я ему и врезал наконец. И долго бил его. Пока не устал…

Так вот, уважаемый. Принимая к сведению уйму критериев, в том числе и взаимоисключающих, скажу следующее: лично я – не знаю, который из них самый объективный. Не знаю… Возможно, таким критерием должен стать учёт интересов каждой отдельно взятой клетки – в эпоху распада всего организма-то! включая раковые… И вообще! О реальной цивилизованности общества свидетельствует вовсе не торжество мировоззрения, якобы наиболее гуманистического из всех имеющихся в наличии, а – способность носителей антагонистических мнений по общим вопросам, мирно сосуществовать, обходясь без попыток навязывания оппонентам собственных взглядов.

Не в силах доказать один другому свою правоту – просто разойдитесь и старайтесь не пересекаться впредь! Бросьте общаться и забудьте друг о друге, только признайте: нет правды на Земле, а есть… лишь версии! И чужую версию нужно уважать – как бы чудовищно ни отличалась она от вашей… Впрочем, банальности говорю, по-видимому… Или нет?

Собеседник, подперев голову рукой, сидел молча. Когда врач обеспокоенно потянулся через стол пощупать пульс, вскочил:

– Ох! Напугался…

– А я нет, думаете? Чёрт знает… Вы сюда что, дрыхнуть пришли?!

– Простите, день тяжёлый выдался, – бродяга беспомощно лупал глазами.

Врач (ну вылитый ангел во плоти, факт!) подошёл к двери, щёлкнул замком, и ворвавшийся ветер мигом выпихнул наружу прокисшее месиво из дыма и отработанного воздуха.

– Ишь ты… Не успели оглянуться, блин… Воистину, на закате подлинное царство теней.