Текст книги "Сквозь кальку. В ожидании главной героини"

Что?

Недолго думая (времени мало!) она подошла – парень даже попятился…

«Ну как, выполнил, что обещал на прошлой неделе?» – «Чё обещал-то?.. Ничего я не обещал…» – «Погоди! У меня отличная память, следовательно…» – «Вот и целуйся со своей памятью! И вообще, здесь нельзя без формы, поняла?»

Дурак. Испортил настроение… Нет, малой кровью не обойдёшься, пожалуй…

«Забудь», – провожаемая взглядами самой разной эмоциональной окраски, она побежала: через минуту звонок уже!

А если хочешь… хм, получить что хочешь – то лучше действовать, не дожидаясь перемен.

* * *

Я так боюсь, что за простую ласку

Ты всё отдашь. И вот

Запрячешься опять в живые рёбра,

В щенка мохнатый ком…

(Нина Бродская. «Быть вновь собой…»)

Здравствуй, Яша.

Не понимаю, ты меня своими предложениями до белого каления довести хочешь, а?! Это становится паранойей какой-то… Остынь! Попей водички холодненькой.

И – прошу как человека, не буди ты во мне жалость опять! Нет ничего позорнее для мужчины, чем жалость женщины, заруби на своём распрекрасном носу.

…Сколько раз в те минуты, когда мы оставались вдвоём, хотелось крикнуть: «Да сделай же что-нибудь САМ!» – но всё ждала и ждала хоть каких-нибудь проявлений мужественности… Иногда нет ничего более вожделенного, чем быть послушной: будто глина в нежных руках! – а ты… Ты спрашивал, можно ли меня поцеловать, – дубина стоеросовая… Кто ж про такие вещи спрашивает! Брал бы да целовал, я бы не сопротивлялась.

Ну да чего уж теперь… Попытайся извлечь урок. И – кто знает…

Если не судьба мне с тобой мыкаться, ничего не поделаешь… А если наоборот, то… покорюсь судьбе. Потому что судьба – это когда чувствуешь, что можешь поступить только так… как дóлжно. Как и поступаешь в итоге… А если не чувствуешь ничего такого, значит не судьба.

И, пока не почувствуешь чего-либо определённого, не дай бог… нет, так: Бог! – на что-то решиться. Боком выходит, как правило…

Потому что на всё – воля Божья. Решать не нам. Кое-кто, увы, не понимая этого, напрасно пыл растрачивает.

…Просишь «начать всё сначала»? И как же ты себе это представляешь, интересно знать? Ну, вот, к примеру, мои действия… Ась?

В один прекрасный день нарисуешься, и что, мне с криком радости на шею тебе броситься? Или лучше чинно: «Давайте знакомиться, меня Мариша зовут», – так, что ли?!

Но всё, что было, оно действительно БЫЛО. И, как поёт Боярский, никуда-никуда-никуда мне не деться от этого.

За истекший период ты изменился (пусть и незначительно), да и я… Мы оба, взрослея, непрерывно менялись и меняемся, – почему ж ты так убеждён в том, что годы сгладили пропасть между нами, а не углубили её и не расширили? Я – не убеждена.

Можешь возразить, мол, что гадать, если проверить можно…

А не хочется проверять.

…И почему ты именно ко мне прицепился! Загадка.

Что, любовь такая сильная? Хм… Мне почему-то кажется, что ты и не любишь-то меня по-настоящему. В противном случае не дал бы угаснуть огоньку интереса к тебе! что-нибудь СДЕЛАЛ бы!

Ты же… вот, замуж зовёшь. Но не будет нам с тобой жизни.

Мало того, что мы слишком разные, так ты ещё и условия, в которых мы жить могли бы, не в состоянии создать! даже такие, к которым я привыкла в «отчем доме», и то не сможешь! По крайней мере, в ближайшие пять-шесть лет. (Не говоря уж о решении проблем, связанных с возможным ребёнком.) А рай в шалаше я не признаю: в таком раю быстро в животных превращаются…

Как я поняла из последнего письма, подумываешь об увольнении в запас, да? Ясно, время такое… А, прости за бестактность, какая-нибудь гражданская специальность у тебя имеется?

…Конечно, я-то по окончании института отыщу себе сносную работу, рано или поздно… Но, если нам обоим придётся существовать лишь на мою зарплату, для тебя же первого такая жизнь будет унижением! А что унизительно для мужа, то и жене не подходит, считаю.

А может… может, твоя инертность – тоже примета времени (судя по положению дел в нашем разлюбезном социуме) … и, раз так, я зря тебя гноблю: ты ничуть не хуже большинства соотечественников!

Ведь… ну по-прежнему же всё: сплошное болото…

С «голубых экранов» знай подзуживают: ну-ка, смелее, мол, прогрессивнее, – а в быту своё: родители ноют о здоровом консерватизме, якобы присущем зрелой личности. От добра добра не ищут, и всё такое. Ох, не знаю… Смотреть, как телебесы из кожи вон лезут, чтоб обычных людей на слабó взять, мерзко, да, – но и сами люди, блин… с консерватизмом своим… По-моему, консерватизм – это вовсе не мудрое недоверие к поискам добра от добра, а просто… облагороженное нежелание ударять палец о палец!

В общем, амёбы… Да и я, если честно, недалеко ушла – ты совершенно напрасно вместо меня, реальной, какой-то идеал себе выдумал. Даже представить себе не можешь, сколько во мне всякой гадости, ну!

…Вот вернёшься, окунёшься в жизнь, где нет такого безрыбья (в плане женщин), и поймёшь, что объект устремлений-чаяний морально устарел! что его, объект этот, пора срочно менять на более свежий! Помяни моё слово…

Найдёшь сопереживающую, которая впоследствии станет чем-то бóльшим, и, уверяю тебя, успокоишься.

Да, и меня иногда вспоминать будешь… и, может быть, жалеть о несбывшемся…

Но – иногда. И всё реже, реже…

Поверь, я не героиня твоего романа, ну правда же! Чьего угодно, но не твоего. Это так же очевидно, как то, что днём светит солнце, а ночью… Уф. Запуталась…

Короче, всё. (И не будь ты таким занудой!)

Целую, М.

* * *

Голова моя —

тёмный фонарь с перебитыми стёклами,

С четырёх сторон

открытый враждебным ветрам…

(Саша Чёрный. «Стилизованный осёл»)

…Нет, он и сам замечает за собой… Занудлив бывает до чрезвычайности. Всё говорит, говорит… доказывает что-то… А что говорить, когда словами ничего не изменишь!

Был такой случай: задремал однажды перед телевизором (почему нет, сон нужен всем! кое-кому и вечный не помешал бы), а потом – словно вдруг толкнуло что-то изнутри! Глаза открывает, глядь, уже не у телека в мягком кресле сидит, а – по каменистому склону из какой-то ложбины на четвереньках выбирается (и как, зачем оказался там, Аллах ведает). Вылез, голову поднял, а в лицо стволы уставлены.

Ну, что ж… Выпрямился и – ме-едленно так руки в гору… что и требовалось.

Потому как стоят перед ним – во всей своей дикой, суровой красе – четверо махровых… приезжих. Приехали на конях: вон, копытами перебирают, на уздечках бляшки серебряные. И держит коней за поводья молоденький такой… Взглядом сверлит.

Под этим-то угольным взглядом, полным застывшего бешенства, Яшины руки самопроизвольно и поднялись. Потому что… ну, любой растеряется же!

Когда ты становишься объектом насилия, вивисекции или простого грабежа – главный урон для души не в материальном ущербе (хотя и это не ах какой подарочек), но в том, что рушится привычная картина мира… а ведь ты так любовно её выстраивал, ну! объективно же!

(Но… в мире подобное происходит ежедневно, и помногу… Так почему бы и не с тобой?)

…Как доставили к месту назначения, теперь и не вспомнить: сморило… Пришёл в себя – под головою свёрнутая небрежно кошма, в полумраке угадываются очи давешнего мальчика, на стволе АК-74 отсвет играет… И духота влажная! – как на том пивзаводе… Не он ли, а?

Под низким потолком фонарь «летучая мышь» подвешен. Стол – из снарядного ящика. Пол кое-где прикрыт вытертыми коврами. Запах еды… В животе требовательно заурчало.

Вокруг «стола» – «хозяева»; услыхали, засмеялись. Вроде бы беззлобно. Один Якову жест приглашающий сделал, подсаживайся, мол… Но лишь одно движение и успел сделать Яша в направлении честнóй компании, сразу удар прикладом получил – сзади, в шею. Несильный, да ослабевшему много ли надо… Упав на колени, услышал у самого уха яростное шипение, словно на раскалённые камни воды плеснули: «Ну ты! Только дёрнись…» – и ещё более громкий и дружный смех участников застолья.

И голос: «Ладно, отойди от него…»

Оглянулся, увидал, как мелко дрожит давешний паренёк (от ненависти! не от страха, не-ет), – опять помутилось всё, темнота окутала.

…Очнулся… Сидит он, оказывается, среди бородатых похитителей своих. В руке рог с драгоценной отделкой по краю. Все в лицо Яше смотрят, внимательно слушают, а Яша – гляньте-ка! – вовсю лепит, постепенно воодушевляясь:

«…И вот что хотелось бы сказать. Не нужно иметь семь пядей во лбу, чтобы догадаться, зачем Бог даёт человеку возможность дожить до старости, зачем отпускает ему столь долгий срок земного бытия: конечно же, для того чтобы человек успел подняться до самых вершин мудрости: до тех, которые по плечу конкретно этому человеку… Ибо мудрость не миф, она действительно существует, воплощённая в немногих, чьим уделом является!

К сожалению, наряду с мудростью, существует и некоторое традиционное заблуждение: почтенный возраст, мол, уже сам по себе является гарантией и свидетельством мудрости, достаточным основанием для того, чтобы человека считали достигшим интеллектуального и духовного совершенства. Именно поэтому некоторые с виду почтенные люди, не умея обрести подлинную мудрость, на склоне лет начинают в поте лица трудиться над… созданием её видимости. Иллюзия успешно достигается за счёт использования средств маскировки – кажущихся соискателям мудрости характерными её признаками.

Думаю, всем вам хорошо знакомы эти приёмы: благообразный и значительный вид; манера говорить медленно и туманно; безапелляционный тон и демонстрация непоколебимой уверенности в собственной правоте… Наконец, настойчивое принуждение окружающих к оказанию немотивированных знаков внимания (а порой и к возданию незаслуженных почестей) … Не пора ли вспомнить, что подлинный мудрец не нуждается в подтверждении своих достоинств, ибо мудрость его (если это мудрость) очевидна! – по крайней мере для тех, чей разум не замутнён предубеждением… Очевидна – как, например, тот факт, что днём светлее, чем ночью: не станете же вы требовать подтверждения этому?

…Счастье, что на Земле сохранились оазисы здравого смысла, населённые теми, кто пока не разучился воспринимать мир таким, каков он есть! Они понимают: если на дворе ночь, глупо, обманывая других и в первую очередь себя, убеждать всех вокруг, что солнце находится высоко над горизонтом, ибо поверить в это невозможно… Но – насколько глупее выглядят попытки доказывать то же самое, когда над землёй царит день и, ткнув в небо, любой ребёнок способен указать вам расположение светила без помощи аргументов!

Если мудр, будь прост и бесхитростен – в тех случаях, когда изощрённость неуместна. Простота же, я говорю об истинной простоте, подразумевает прежде всего скромность и равнодушие к мишуре – так мне кажется…

Так разрешите же мне поднять этот бокал за ваших старших! Храня ясность помыслов и душевную чистоту как величайшие из сокровищ, смиренно следуют они, простые в общении, однажды избранному пути, – словно невинные дети, пребывая с собою и миром в согласии! И в этом заключена их неброская… да-да, именно мудрость».

Залпом опорожнив экзотический сосуд, чуть не поперхнулся: не вино, а самый настоящий спиртяга обжёг горло расплавленным оловом!

Однако сдержал позыв, лишь вытер рукавом губы… Звенела ночь – вся, до краёв, наполненная песенкой кузнечика.

«Мы тебя поняли, дорогой, – пророкотал седовласый партизан, занимающий, судя по всему, в отряде особое место. – Благодарю тебя от имени всех!» – с этими словами он осторожно прикоснулся губами к своей пиале. Выпили и остальные, но взгляды их сразу же вновь обратились к иссечённому морщинами лицу старейшины – в ожидании продолжения.

Старик внимательно посмотрел на Яшу.

«Меня, парень, вот что интересует, – усмешка добавила „лучикам“ у глаз резкости. – Насчёт вас самих: не пора ли вашим патриархам доказать друг другу, что ночью солнца не бывает, а? Что скажешь? Вы ведь без доказательств даже само собой разумеющееся на веру не принимаете!»

Одобрительные возгласы запорхали в спёртом воздухе землянки. И – добродушный смех добродушных… людей?

Или пришельцев? Абсолютно и безнадёжно чужих нам гуманоидов – обладающих почти такой же внешностью, но внутри… внутри – не имеющих ничего общего с нами?! А что, чем не информация к размышлению: не интуитивным ли знанием, что перед тобой существо иного биологического вида, исчерпывающе объясняется прорывающаяся то и дело сквозь все нравственные заслоны поистине звериная жестокость одного человека по отношению к другому?

Впрочем… они не пришли, а приехали, так что…

«Ещё массандры?» – снизошёл старец, догадавшись, что ответа не последует. Яша помотал головой.

«Тогда веди его, Заурбек!» – раздалась негромкая команда.

«Ну, ты…» – подскочивший к Яше сын полка привычно взмахнул прикладом…

«А не надо обижаться, брат! – закричали в спину препровождаемому наружу Яше. – Твои его матери живот стреляли и сестру уводили… Так что прости его, как ваш Иса учил…»

Затухающий смех позади, ночная свежесть… Дворик, лунным светом залитый… и мысль: «Куда он меня ведёт?!»

Мучнистая дорожная пыль, потревоженная ветерком, завивается в миниатюрные смерчи… Вот слева от тропинки приветливо прошелестела листвой айва… Блёклую черноту периодически пронизывают пунктиры далёких трассеров.

…Чудом уцелевшая стена – бывшая некогда фасадом жилого дома, ныне до основания разрушенного… Ямки от пуль, словно оспины на бледном лице… «Пожалуй, грохнет», – осенило за миг до вспышки.

Блёклая чернота… Дым рассеивается…

Вот она, знакомая комната! Слава богу, отпустило… Правда, голова тяжёлая, и кожа на затылке саднит.

А по первой программе – «Кавказская пленница».

«Пусть это будут люди нэ из нашего района!» – переживает товарищ Саахов. «Нэ беспокойся, это будут са-авершенно посторонние люди!» – вторит ему товарищ Джабраил.

(Да-да, вечно вы, местные, грязную работу приезжим оставляете. Сделал дело такой и смело обратно уехал… и вроде как винить некого.)

…Журнальный столик, заставленный стаканами и полупустыми бутылками… Арсений, неловко заснувший где-то на полпути между диваном и полом… В правой руке у Сени зажат пустой фугас «ноль-семь» с отбитым донышком; стёкла повсюду, даже на подлокотниках…

Думать невмоготу – плеснул себе эквивалента1616
  – то же, что и массандра: спирт


[Закрыть]. Та-ак…

Иногда, обдумывая отснятую сцену, режиссёр приходит к неутешительному выводу, что… весь фильм никуда не годится.

* * *

Я свыкся с этим сном,

волнующим и странным,

В котором я люблю и знаю, что любим…

(Поль Верлен. «Мой давний сон»)

Но вот и звонок. Первым делом училка заняла стратегическую позицию у доски, затем, хлопая в ладоши, решительно потребовала внимания. Звонким голоском. Командным, во что ей самой слабо верилось… Тут всё дело в том, что Марина Владимировна находилась с первоклассниками примерно в одинаковом положении, то есть в качестве учительницы начальных классов дебютировала практически на днях.

…Сначала вчерашняя студентка, пунцовая от волнения, долго искала Жипова – а потом, когда нашла, этот колобок ограничился тем, что вручил заветный плакатик с «её» цифрой и буквой и… ушёл-таки от девушки. Слинял по своим делам – коих, известное дело, первого сентября у всех навалом.

Стала метаться в толпе детей и взрослых (причём последние производили впечатление существ, ещё более бестолковых, чем их оболтусы) … Порою пыталась выкрикивать невразумительные призывы, но голос никак не хотел слушаться, а на то, что жалкий писк привлечёт чьё-либо внимание в этом столпотворении, всерьёз надеяться не приходилось…

Вдруг сзади протянулась чья-то рука, и плакатик был деликатно отобран.

«Эх, молодёжь… Всему-то вас учить надо!» – перед ней стоял МУЩИНА. (Завуч, Любовь Ивановна, позднее отзывалась о нём так: «Едва увидала – сразу всё поняла: колкий, остроумный, язвительный… Ой, неспроста. Такие плохо кончают!»)

…Подтянутый мужчинка средних лет с обильной проседью в коротко стриженных волосах. Подождите-подождите, мы с вами где-то… Точно, встречались! Похож на одного… Да нет, быть не может.

Улыбнулся ободряюще. Зычно, легко перекрывая гам, объявил: «Родители первого „Б“, слушай мою команду: с детьми – в колонну пó два…»

При этом правую руку (жестом Петра, в очередной раз намеренного заложить) простёр не глядя в сторону, и… великовозрастные лбы, гыгыкнув, тем не менее расступились и освободили пространство.

«…Стáнови-ись!» – лицо его дышало безмятежной уверенностью в том, что команда будет выполнена: слаженно, чётко и – мигом. Действительно, в толпе образовалось несколько новых течений: первый «Б»… её, Маринкин, первый «Б»! – сползался к месту дислокации.

На Маринку… ой, нет, теперь она для всех – исключительно Марина Владимировна, не забыть бы… Так вот, на Марину Владимировну повеяло невыразимым… Ведь женщине это необходимо, что ни говори: чувствовать рядом с собой надёжное присутствие… Однако где ж они пересекаться-то могли? Теперь не вспомнить…

«Разрешите отрекомендоваться: Яков Александрович. Планирую у вас осесть в качестве… ну, скажем, одной из составляющих дружного, сплочённого педагогического коллектива!»

(Урра-аааа!!)

«Марина Владимировна: вот их учительница», – стыдясь охватившего её щенячьего восторга, она растерянно кивнула на подтягивающихся со всех сторон первоклашек. С которыми ещё предстояло познакомиться…

И познакомилась! Вообще, можно с полным на то основанием утверждать, что – начиная с вышеописанного утра – Марина Владимировна не истратила понапрасну ни минуты рабочего времени. Ещё в первой четверти она не только успела вызубрить имя и фамилию каждого ученика, но и научилась различать, кто есть кто: по характеру, по способностям и – по тому особому подходу, который в силу привычной добросовестности был подобран к каждому.

…Тон голоса, мимика – всё уже автоматически настраивалось у неё на нужную волну, в зависимости от того, к кому она в данный момент обращалась, – да и верные, единственно подходящие к случаю слова сами собой выскакивали!

Жаль, голос не желал становиться громким, а потому…

А потому – успело пройти минуты две, прежде чем в классе воцарилась тишина, да и то весьма относительная.

Вотанов-младший с тяжёлым вздохом оторвал взгляд от грохочущей за окном стройки и переключил внимание на доску.

Вообще-то, Грише Вотанову в школе нравилось. Сперва многое казалось утомительным: необходимость приветствовать учительницу вставая; необходимость поднимать руку перед тем, как что-либо сказать; необходимость просиживать сиднем долгие часы – лишь на короткое время перемены получая небольшую порцию свободы, да и то какой-то диетической, под присмотром Марины Вра… тьфу! – Владимировны… Необходимость запоминать кучу новых слов и прочей ерунды – среди которой, правда, попадалось порой и кое-что интересное, да гораздо реже, чем хотелось бы… В общем, масса осознанных необходимостей – поглотивших поначалу всё внимание и порядком заморочивших голову!

Однако постепенно он втянулся… А скоро выяснилось, что у школьной жизни есть и некоторые преимущества.

Преимуществом, к примеру, был такой факт: с тех пор как Гриша стал школьником, папа с мамой уже не пытались обращаться с ним как с ребёнком, многое доверяя теперь делать и решать самостоятельно. Преимуществом было и то, что старший брат наконец позволил копаться в своих книгах, а книги были – все как на подбор… Явным преимуществом была появившаяся возможность свысока, покровительственно смотреть на вчерашних дворовых друзей-детсадовцев, которым до школы оставалось – кому год, кому два…

Радостей же в чистом виде было немного, но одна была точно: соседка по парте ему попалась зыкинская!

Не строит из себя ничего. Если что – помогает… Сегодня вот дала откусить от своего яблока. В общем, девка что надо! Пусть себе хихикают Мишка Пометов (не зря его в классе Помётом прозвали) и Ренат Имранов (здоровый, гад, такого не заставишь молчать), много они понимают: иная девчонка – лучше, чем парень. (И – сами они жирные!)

…Настя, конечно, не могла прочесть Гришиных мыслей, но, словно что-то почувствовав, выглянула из-под чёлки и улыбнулась, бесхитростно обнаружив отсутствие верхнего левого резца, выбитого недавно самим Гришей, когда они нечаянно поссорились из-за обёртки от заграничной жевачки. Затем – в который раз за сегодняшнее утро начала протирать глаза замурзанными кулачками; белкú у неё сегодня были подозрительно розовыми.

«Ревела, что ли?» – шёпотом удивился он. «Да нет, это я не выспалась: сестра разбудила ни свет ни заря, непонятно зачем… Сначала хотела чего-то рассказать, а потом почему-то расхотела». – «Во дура…» – «Сам дурак! – моментально отреагировала Анастасия. – Она моя сестра, между прочим!» – «И что, если твоя сестра, так уж и дурой не может быть?» – «Щас получишь!» – «Ой, да ладно… Если не дура, так чего ж тогда людей будит!» – «Говорю же, она мне тайну какую-то открыть собиралась…» – «Что, до утра подождать с тайной – никак?» – «Не знаю… Может быть, в темноте тайны интереснее…»

Под укоризненным взглядом Марины Владирововны, то есть Вла… диМИровны, вот! – разговор пришлось прервать, и дети уставились на доску, демонстрируя беспредельное прилежание, но мысли… Мысли, увы, никак не были связаны с проблематикой проверки безударных гласных.

…К середине второго урока Гриша порядком соскучился. И  тут… вспомнил об ИГРЕ! о той игре, которую они с Настей вчера ПРИДУМАЛИ! САМИ!!

Первым делом, нужно завести себе (это уже сделано) специальные блокноты – а правила такие: каждый из двух игроков, заслоняясь от партнёра локтями и плечами, не подглядывая, рисует у себя сначала то, что приснилось ночью ему самому, а потом то, что – предположительно! – сопернику; после чего… нужно просто показать рисунки друг другу! Выигрывает тот, кто точнее угадал чужой сон.

Вчера новую забаву испытать не успели, сейчас обоим не терпелось попробовать… так за чем же дело стало! – достали блокнотики и принялись за дело…

Уже через пару минут Настя шепнула приятелю: «Ну, ты скоро? У меня всё!» – Тот, высунув от усердия язык, наспех провёл завершающую линию, они сдвинули свои художества… и замерли, поражённые.

Во вторых рисунках, как и следовало ожидать, ничего общего не оказалось. У Гриши – стандартный берёзовый лес, подпёртый снизу то ли опушкой, то ли полянкой, по которой гуляет нечто человекообразное, увенчанное геометрическим бантом; в нитяных ручках титаническое лукошко, ощетинившееся грибами; другие грибы во множестве натыканы возле… У Насти же – искусная, прямо скажем, имитация типичного мальчишеского стиля, войнушка: два танчика, палящих в центр композиции с противоположных сторон, дым от выстрелов сплетается в единый плотный каракуль; разлапистые самолёты, из-под хвостов которых козьим горохом сыплются бомбочки; близняшки-муравьишки в полукруглых касках вооружены зигзагообразными «ружьями»… Короче, понятно: принцип «каждый выбирает для себя» – но наоборот…

Зато оба первых оказались в высшей степени примечательными: прежде всего, тем, что походили друг на друга как две капли водки! – но и собственно то, что было запечатлено на них, также было достойно самого пристального внимания…

И Гриша, и Настя нарисовали вот что: три жирные, раскаляканные поперечные черты – вверху, внизу и посередине; отвесная вертикальная линия, исходящая из верхней черты, пересекающая центральную – и тут же завершённая растопыренным человечком, «привешенным» к линии за то место, где по логике вещей должна располагаться шея (ну не достигло ещё мастерство художников уровня, обеспечивающего возможность изображать человека в подробностях, и что?!)…

Дети переглянулись.

…Во сне – нелепо висящая фигурка, помнится, вызвала у обоих одну и ту же ассоциацию: деревянный герой, водворённый на гвоздик… но не растерявшийся! и – выпытывающий у Карабаса некую важную информацию, о-оо!

Естественно, они не могли знать, что совсем рядом (по крайней мере в одном здании с ними) персонаж вполне реальной истории как раз в это самое время получает ответ на вопрос, важнее которого нет на свете: что происходит по ту сторону Тайны с посвящённым в неё буратиной.