Текст книги "Полет саранчи"

Помимо Жабоева, общей координацией занимался Гафт. Он курировал создание новых предприятий, в его ведении было также сопровождение договоров – через него проходила практически вся документация компании, – но по внутренней иерархии ЛогоВАЗа он был ниже БАБа и Жабоева.

Наверное, в первое время в ЛогоВАЗе действительно царил дух единения, романтической дружбы, отношений без двойного дна. Суровые будни функционеров изрядно криминализированного российского бизнеса вносили корректировки во взгляды на жизнь неофитов коммерции, лишали выпавших из академического гнезда птенцов науки флера девственной сентиментальности. Когда Сергей появился в московском офисе, дух чуть совкового коллективизма еще ощущался в работе верхнего звена компании. Тем не менее к тому времени никому из руководителей уже нельзя было отказать в здоровой доле прагматизма и цинизма зрелых людей – в конце концов, они все пришли сюда, чтобы делать деньги. Это было то время, когда, по выражению Пелевина, совки превращались в пупки.

Михаил Гафт был в этом коллективе белой вороной. Не в том смысле, что он не жаждал, как все, обогащения. Жаждал, считал это высокой целью и даже, возможно, миссией. Но он единственный, кто сохранил чувство братства бывших офицеров науки, оставался последним романтиком – последним совком, можно и так сказать. Дубов в «Большой пайке», Лунгин в «Олигархе» педалировали эдакую ремарковско-дартаньяновскую трактовку персонажей Инфокара. Но в реальной жизни ничего особенно романтического не было. Добрая, чистая атмосфера, якобы царившая в логовазовском бизнесе, была явным художественным преувеличением.

Кто-то считает, что чистая атмосфера и бизнес несовместимы – впрочем, как и политика. Петр Авен опровергал этот тезис и приводил пример команды Гайдара, где, по его мнению, действительно были хорошие отношения, возможно, даже не всегда продуктивные. Иногда на работе надо ругаться и спорить.

Ремарковские лихость, гонки на автомобилях и снегоходах, пристрастие к крепкому алкоголю, к гусарскому покорению (а чаще приобретению) женщин, крутые схемы отъема собственности были, но самозабвенной дружбы, самопожертвования, долга и чести, просто любви… Устаревшими обременениями эпохи модернизма эти ребята давно не озабочивались – никто, кроме странноватого Миши Гафта, сотканного, как казалось Сергею Турчину, из одних противоречий. Миша продолжал жить иллюзиями, что они делают общее дело, что их работу следует выполнять по чести и совести и он, как и прежде, вместе с ребятами входит в замечательную тусовку типа «Тимур и его команда». Никто другой таких иллюзий не питал. Возможно, из постмодернистского стиля жизни центрального офиса, утратившего иллюзии шекспировской эпохи, еще выпадали несколько старомодные Ирина Пожидаева и Леонид Богуславский – куда как более цельные люди, они прожили часть собственной жизни рядом с логовазовским абсолютно беспринципным коллективным бессознательным, не поступившись ни принципами, ни идеалами, вынесенными, видимо, из интеллигентных московских семей семидесятых годов. Так, во всяком случае, казалось Турчину. Но это уже совсем другая история.

Империя ЛогоВАЗа – целая страна, центральный офис – ее столица. И, как в каждом крупном городе, у нее есть свои городские легенды. Миша принес первый заработок в ЛогоВАЗ, компания продержалась на этом больше года. После того как ЛогоВАЗ немного окреп и определил свою нишу во внешней торговле и автодилерстве, благодарная альма-матер первым попыталась выбросить из своей орбиты именно Гафта. Легенда гласит, что Гафт воспринял это как личную трагедию, плакал, стоял на коленях, умолял ребят оставить его, не выгонять, уверял, что без ЛогоВАЗа не мыслит дальнейшей жизни, – невероятное унижение. Что ж, ему сохранили должность замгенерального и поставили на контроль дочерних структур и документации. Но отношение к нему Самата и Бориса (да и остального персонала тоже) оставалось снисходительно-брезгливым: пусть дрючит дочерние фирмы и их договоры, хоть какая-то польза будет от этого нескладного человека.

Как охарактеризовать Михаила Гафта? Страстная натура, полная сильных порывов, с огромным самомнением, иногда небезосновательным. В чем-то они были похожи с Березовским: псевдонаучное прошлое, быстрый, поверхностный ум, неумение собраться и сосредоточиться на главном, непомерная самоуверенность, желание экспансии, стремление подмять под себя как можно больше бизнес-пространства. Но было и одно кардинальное отличие: БАБ ставил во главу угла только себя любимого, свои личные интересы и ничего больше, для Гафта же на первом месте были чьи-то интересы – семьи, друзей, фирмы. И каков результат? Идеальный приспособленец Березовский добивался успеха, за что бы он ни брался и какие бы грандиозные цели ни ставил перед собой; так продолжалось до самого последнего этапа его жизни, когда фортуна изменила ему. У романтика Гафта все было как раз наоборот – за что бы он ни брался, везде терпел неудачу. Делать ли из этого далекоидущие выводы и жизненные обобщения? Я бы не стал. Что касается Турчина – он об этом тоже не задумывался: дел много, времени мало – не до высоких размышлений о смыслах и первопричинах.

Тем не менее после первой же встречи с Гафтом Сергей предчувствовал будущую трагическую судьбу этого человека.

Гафт был очень импульсивным, небезразличным и даже пустяками занимался со всей страстью своей горячей еврейской души. Но, в отличие от БАБа, который работал каждый день по 12–14 часов, у Гафта быстро садились батарейки. Ему нужно было на какое-то время отвлечься, а так как выпасть из своего горячечного ритма он не мог, переключался на шахматный блиц, благо доска и часы всегда стояли рядом, – вызывал кого-то из коммерческого отдела или играл с Дубовым, который появился в ЛогоВАЗе в 92-м. К выигрышу или проигрышу оставался безразличен и, сыграв партию или две, снова брался за работу Разговор начинал с того, что «мы не занимаемся торговлей и купи-продай – это не про нас; мы занимаемся мыслительной деятельностью, конструируем схемы», или чего-то в этом роде. Когда запас высокопарных фраз иссякал, говорил очень решительно:

– Ну, Сергей, что у тебя там, показывай!

Сразу находил непорядок, цеплялся за какую-то ерунду или неточную, по его мнению, формулировку и, не разбираясь в деталях, начинал разнос некоего третьего лица, невидимого злоумышленника. Получив разъяснения, успокаивался, говорил: «Поправь все-таки – так будет лучше» – и двигался дальше. Интерес к документу он терял, не дойдя до существа дела. Останавливался, недолго размышлял и, спросив: «Ты по деньгам согласовал с Саматом?» – как правило, переходил к отвлеченным темам.

К Сергею Гафт относился неплохо. Однажды рассказал, как приезжал Коля Глушков из Тольятти – он заявил Борису, что питерские проекты с реконструкцией недвижимости теперь кажутся ему нерентабельными. Сергей удивился: «Непонятно, откуда это взялось: у меня есть расчеты, я работаю с банками, оценщиками, а Николай моих обоснований и в глаза не видел, мы вообще давно не встречались…» «Вот я и сказал Коле, – поддержал его Гафт. – „Почему ты считаешь, что Сергей глупее тебя?“» У Турчина был ответ на этот вопрос: потому что с легкой руки БАБа многие в руководстве ЛогоВАЗа считали всех без исключения глупее себя. Возможно, это просто московский снобизм, многократно усилившийся в период работы в высоких академических и неакадемических учреждениях. После смены руководящего состава ЛогоВАЗа, куда пришли люди совсем из другой социальной среды, стойкое самоощущение превосходства и презрения к окружающим (типа БАБовского «ты не понимаешь») продолжало культивироваться и расцветать пышным цветом.

У Гафта, видимо, всегда было стремление прислониться к чему-то большому и сильному. Есть легенда, что когда-то он осознанно пошел служить в рядах доблестной милиции – трудно представить себе более нелепое сочетание: Мишин расхлябанно-интеллигентский семитский имидж и коррумпированная советская милиция! О деталях этого периода в жизни Гафта народная молва умалчивает, но попытка прислониться, видимо, не удалась. Потом была высокая наука, иссякшая на излете восьмидесятых. Теперь их место занял ЛогоВАЗ, который несколько лет виделся Мише в розовом флере общего дела.

Миша жил в своем иллюзорном мире и постоянно стремился к ясности, забывая о том, что ясность – это одна из форм полного тумана[70]70
  Цитата из кинофильма «Семнадцать мгновений весны».


[Закрыть].

На корпоративах, выставках, в офисе Сергей познакомился и несколько раз встречался с Ириной, женой Гафта, и девушкой-подростком, их дочерью. Было понятно: Миша безумно любит дочь. Отношения с женой – стильной, довольно эффектной дамой с осанкой балерины – были менее очевидны. В поведении мадам Гафт особого уважения к мужу, явному неудачнику в ее глазах, не наблюдалось. Похоже, Гафт не просто побаивался супруги – был полным подкаблучником. Вряд ли стоит осуждать тех, кто передал жене бразды правления любовной лодкой: а если это Мишино призвание и настоящее счастье – быть подкаблучником в семье, в милиции, в НИИ, теперь – в ЛогоВАЗе?

Перефразируя крылатую цитату из «Семнадцати мгновений весны», о нем можно было сказать так: «Истинный логовазовец-ителлектуал. Характер непримиримый, выдержанный. Отличный семьянин; порочивших связей не имел. Беспощаден к врагам компании и всего прогрессивного человечества». Ключевая фраза – беспощаден к врагам. Не только беспощаден, но и отчаянно смел. Вот такое необычное сочетание – отчаянно смелый подкаблучник. БАБ вполне мог сделать его цепным псом своего Рейха, но выбрал другого – со временем мы узнаем, насколько успешным оказался его выбор.

Конец восьмидесятых и начало девяностых в России совпали с подъемом радикального национализма в России: общество Память, русские скинхеды, баркашовцы из РНЕ (Русского национального единства), Конгресс русских общин и менее радикальные лимоновские нацболы.

Распространению расизма и «арийской идентичности» в России способствовали широкая антикоммунистическая пропаганда, совмещенная с критикой интернационализма, и наступление эры дикого капитализма девяностых, когда стихийный социал-дарвинизм и «стремление к героическому» сделали вновь популярными образы сверхчеловека и высшей аристократической расы.

В 1990–1991-х сформировалась идеология, общая для всех националистических организаций (кроме НБН): «Кто виноват? Евреи» и «За США стоят масоны».

Сергей пару раз случайно оказывался на встречах РНЕ. Баркашовцы были в черных рубашках, беретах и с напоминающими свастику коловратами на рукавах. На их сходки приходили и люди со стороны – жаловались, что у них в районе засилье кавказцев, ведущих себя как завоеватели. Эрэнешники объясняли, что за этим стоит «жидомасонский заговор», но людей этот заговор не интересовал, а РНЕ ничего другого не могло предложить. Массовое настроение не поддерживало идеи традиционного антисемитизма.

РНЕ и НБН не были склонны к повседневному насилию. Но в девяностые уличного насилия было предостаточно, причем по самым разным поводам. Нападали и на людей неславянской внешности днем, на улицах, даже на Невском, у входа в метро – били кулаками, берцами, прутьями, трубами, заточками, по приколу: немотивированно и без предупреждения.

Главными организаторами уличных нападений в девяностые стали боевые отряды скинхедов. Они собирались, как стаи шакалов, и рыскали в поисках очередной жертвы. Сергей однажды видел, как двое скинхедов шли по пятам за худеньким студентом неарийской внешности в спортивной шапочке, какие носят многие кавказцы в холодную погоду, и перед входом в метро молча набросились на него. У одного из них, как показалось, был кастет. Турчин поразился наглости и вероломству нациков – на людях, среди бела дня… Но ему не пришлось вмешиваться: юноша получил первый удар, его голова дернулась, и все же он устоял и не стушевался – крепко отоварил одного обидчика локтем в челюсть, голову второго как следует приложил лицом о свое колено – незадачливые борцы за чистоту генов, подтирая юшку, предпочли ретироваться.

В двухтысячные в городах уже свирепствовала более серьезная группировка – БОРН (Боевая организация русских националистов), изначально ориентированная на планирование не избиений, а убийств. Но это будет в двухтысячные. Баркашовцы же, дети девяностых, в основном занимались муштрой, любили выпить, развлечься, баловались крышеванием мелких торговцев и ждали, что вот-вот власть сама упадет в их объятия из рук ослабевшего Ельцина. Случай показать себя подвернулся в 93-м – РНЕ активно участвовало в обороне Белого дома и в штурме здания мэрии: единственный боевой успех обороняющих здание Верховного Совета. У защитников Дома Советов не было ни хватки, ни решимости большевиков образца 1917-го: «Взять под контроль почту, телеграф, телефон». Руцкой осторожничал при захвате телецентра Останкино, опасался большой крови – правильно делал! Но в результате Останкино устояло, район противостояния был оцеплен правительственными войсками, и передача власти не состоялась. После освобождения Белого дома Баркашов был ранен и арестован, но вскоре выпущен в связи с амнистией всех участников конфликта. РНЕ активно действовало до 2000 года, когда Баркашова исключили из организации и движение перешло в подполье. Сам Баркашов в ноябре 2005-го принял монашеский постриг. Националистические движения в основном утратили силу с приходом в 2000-м президента Путина, возродившего, по мнению многих россиян, «идеи сильной руки и имперской миссии страны».

В работе Гафта со временем явно обозначился интерес и крен в сторону телевидения. Почему именно ТВ? Сказать трудно, но Турчин уже знал о серьезных подвижках, которые ожидались в офисе ЛогоВАЗа, – скорее всего, Миша готовил запасной аэродром.

Осенью 94-го он приехал в Петербург вместе с Эдуардом Сагалаевым, тогда президентом Московской независимой вещательной корпорации и совладельцем ТВ-6. Они остановились в гостинице Европа, Гафт предложил Турчину встретиться в отеле, после легкого ланча они втроем пошли в сауну. По делу им Сергей был не нужен – Турчин телевидением не занимался, – просто решили повидаться. Сагалаев оказался контактным человеком и на редкость приятным собеседником.

Из разговора Турчин узнал, что в полдень, гуляя по Невскому, у Казанского собора Гафт и Сагалаев обнаружили некую сходку, междусобойчик явно нацистского толка. Услышав расхожую формулу «виноваты жиды», Гафт вскипел и разъяренным бультерьером ринулся в центр толпы. Как ни удерживал его Эдуард, сам выходец из Самарканда и вовсе не образец арийской внешности, противостоять напору Гафта, вспыхнувшего праведным огнем борьбы «за все хорошее против всего плохого», никому не удавалось – через несколько секунд Миша уже был в кратере вулкана. «Ну-ка, ну-ка, объясните-ка мне про жидомасонов поподробнее». Внешность Гафта не оставляла сомнений относительно его семитского происхождения. Неизвестно, что это была за тусовка – Памяти, РНЕ или скинхедов, – но Гафт не только минут двадцать проговорил с активистами о национальных судьбах разных народов, но и сумел покинуть нацистскую массовку без эксцессов – цел и невредим. Наверное, Сагалаев за эти двадцать минут пережил больше, чем сам Гафт, ведь все могло пойти по другому сценарию. Сергей тоже понимал, что Миша рисковал если не жизнью, то уж разбитым носом или порванным пиджаком – точно, и отметил про себя: «Отважный и наивный правдолюб, шизанутый донкихот нашего времени – потому и не нашел себе места в милиции. Сколько силы и страсти может открыться в этом слабом, ранимом, подчас неуверенном в себе человеке! Браво, Гафт!»

События 1995-го года подтвердили его вывод.

В 92-м логовазовский филиал ИЛУ на Пречистенке пополнился доктором наук Юлием Дубовым – видимо, настоящим доктором, в отличие от доктора Березовского. Как это случилось – по старой дружбе с БАБом или в силу неких других обстоятельств, – сие нам неведомо, но Юлий Анатольевич стал советником Березовского и своего рода дублером зама по юридическому обеспечению, эдаким маленьким Мишей Гафтом. Во всяком случае, когда Гафта не было, Сергею приходилось решать организационные и юридические вопросы с Дубовым. Стили работы этих замечательных джентльменов были почти неразличимы: вначале напускная строгость, особая въедливость напоказ, в конце обсуждения оба отпускали вожжи и демонстрировали полный пофигизм. Впоследствии Дубов получил полную самостоятельность в некоторых вопросах. В частности, ему поручили заниматься изменением структуры собственности некоторых петербургских предприятий логовазовского куста, поэтому он стал часто наведываться в Петербург. Сергей, как положено, принимал его по стандартной процедуре – встреча, дружеская беседа, обсуждение текущих дел, ланч или обед, отправка на машине в аэропорт. У них сложились довольно теплые отношения. Дубов – веселый, ироничный, с ним было легко.

Однажды Юл позвонил Сергею: «Я в Питере. Остановился в гостинице Москва. Подъезжай, поболтаем». Почему в гостинице Москва? Далеко не лучший отель, засилье братвы… Сидели в лобби-баре: Юл – респектабельный, элегантно одетый, усы и бородка аккуратно подстрижены; Сергей к тому времени тоже неплохо одевался. Группа молоденьких особ сомнительной профессии с интересом поглядывала на двух ухоженных мужчин. Вскоре к ним подсела улыбчивая особа, сказала по-свойски: «Угостите девушку, ребята». Налили ей белого вина. Заметив, что дело сдвинулось с мертвой точки, к ним подсела вторая барышня. Ее тоже угостили, обменялись несколькими ничего не значащими фразами. Первая предложила: «Могу обоих обслужить. Если хотите, обслужим вдвоем». «Вы, девушки, не по адресу», – ответил Сергей. «Гомики, что ли? Не похоже», – сказала вторая. «Мы – ваши сестрички», – объяснил Сергей. «Как это? Не поняла». «Мы тоже на работе. Ждем богатых клиенток», – включился в игру Юл. Последовал вздох разочарования, и сконфуженные ночные бабочки вернулись к подругам. Шептались, оглядывали Сергея с Юлом, объясняли друг другу: «Сестрички!» – наверное, поверили.

Дубов, видимо, с самого начала работы в ЛогоВАЗе получил от БАБа немало полномочий и свободного времени. Он постоянно примеривался к новым проектам. Когда Сергей появлялся в Москве, Юл приглашал его на самые разные встречи, распускал перья – видимо, хотелось покрасоваться, показать толковому директору представительства, какой он ходовой, разворотливый парень. То пообедать с Ольгой Аросевой, знаменитой пани Моникой из «Кабачка „13 стульев“» – возможно, в голове у Юла роились какие-то совершенно замечательные театрально-культурные проекты. То выпить кофе с Элизабет Саскайнд, элегантной англичанкой, главой московского представительства парфюмерного бренда Estee Lauder. «Создавай фирменный парфюмерный магазин в Петербурге, – сказал Дубов Турчину. – Элизабет – свой человек, замужем за полковником с Лубянки, не подведет». То предлагал подписать дилерство с Audi и запустить фирменный автоцентр в городе на Неве.

А как-то Дубов решил отвезти Турчина в Российский фонд инвалидов войны в Афганистане (РФИВА) – гордился, видимо, дружбой с ними. В то время фонд афганцев возглавлял легендарный полковник Валерий Радчиков – у него во время Афганской войны (июнь 82-го) из-за подрыва на противопехотной мине были ампутированы обе ноги по верхнюю треть голени.

Признанный военно-врачебной комиссией инвалидом, он сумел вернуться на службу, и в 83-м его вновь направили в Афганистан командиром роты в звании капитана. Радчиков принимал участие в боевых действиях – старшие командиры называли его Маресьевым; был представлен к присвоению звания Героя Советского Союза, но Минобороны СССР отклонило представление – возможно, из-за подлога документов, совершенного полковником ради возвращения в Афганистан.

В 1991 году был создан РФИВА, основателями которого стали ветераны Афганской войны Валерий Радчиков, председатель, и его заместитель Ильяс Сафин. Фонд получил освобождение от таможенных пошлин при ввозе на территорию РФ товаров зарубежного производства. Коммерческие предприятия везли товар, оформляли его через Фонд, отчисляя РФИВА фиксированный процент, который должен идти на помощь в реабилитации ветеранов Афганской войны. Инвалидам покупались мотоколяски, автомобили, обеспечивались бесплатное лечение и протезирование.

Сергей посетил с Дубовым РФИВА в то время, когда там еще не было серьезных разногласий. Судя по бесконечным улыбкам, раздаваемым Дубовым направо и налево в офисе афганцев, и по возбужденному тону разговора, Юлу очень нравились эти бравые ребята с уже усвоенными повадками братков, ему льстило иметь общие дела с ветеранами войны. Сергей мог судить об афганцах по опыту их работы в Петербурге: местный филиал Фонда занимался обширной коммерческой деятельностью, крышеванием, рэкетом, подключаясь к уставной деятельности – помощи воинам-инвалидам – лишь по остаточному принципу, и превратился в опасную криминальную структуру. Турчин старался держаться подальше от афганцев. Зачем Юл хороводит с такими? Опасные игры. Ну, сэкономит на таможне что-то. Все равно надо делиться с Фондом. А таможня так и так не пропустит без отката. Профит смешной, а хлопот – море. Плюс постоянное ожидание криминальных последствий. В этой игре нет прямых договоров без подтекста, договоры оформляются на РФИВА, все делается на честном слове – откуда в наше время может взяться это честное слово? В Фонде работали подранки, искалеченные никому не нужной войной и преданные неблагодарным государством. Тогда в Москве Турчин не принял предложения по сотрудничеству с РФИВА. «Мы уж как-нибудь и так, – подумал он, – будем ввозить вбелую – по старинке. Нам и нормальной маржи хватит».

Опасения Сергея в будущем подтвердились. Если судить по книге «Большая пайка», у Юла были проблемы возврата истраченных денег по сделкам ЛогоВАЗа с афганцами, а уж о кровавых событиях, сопровождавших деятельность Фонда, созданного изначально в благих целях, вскоре стало известно далеко за пределами Москвы.

В августе 94-го в руководстве РФИВА возникли трения: Валерия Радчикова обвинили в финансовых злоупотреблениях и нецелевом использовании средств. На последовавшей конференции председателем был избран Михаил Лиходей, тоже инвалид Афганской войны, а его заместителем – Сергей Трахиров. Сторонники Радчикова отказались выполнять решение конференции, в результате чего возникла странная ситуация: одновременно существовали два фонда с одинаковым названием, но разными расчетными счетами (возглавляемые: одна – Радчиковым и Сафиным, другая – Лиходеем и Трахировым).

В ноябре 94-го Михаил Лиходей был убит – взорвалась мина, заложенная неизвестными в лифте его дома. Руководитель Комитета по делам воинов-интернационалистов при Совете глав СНГ генерал-майор Руслан Аушев в интервью агентству Интерфакс заявил, что убитому Лиходею угрожали лидеры РФИВА и непосредственно Радчиков. Аушев назвал РФИВА, возглавляемое Радчиковым, «полукриминальной организацией, претендующей на большие роли, в том числе и политические».

Фондом занялась налоговая полиция и выяснила, что только за 1994 год пресловутый Фонд Радчикова и Сафина заработал около 200 миллионов долларов США, но только 10 процентов этой суммы были использованы на нужды инвалидов. Общий оборот средств, прошедших через РФИВА, достиг 4 миллиардов долларов США. Фонд был урезан в правах, и, казалось, Радчиков утратил интерес к коммерческой деятельности. В начале 1995 года он отошел от РФИВА и зарегистрировал Российский общественный фонд инвалидов военной службы (РОФИВС). Казалось – вот-вот счастливый конец страшной сказки о подлинном герое, недооцененном родиной.

Героическая натура брала свое. Безногий Радчиков увлекался парашютным спортом, восемь раз прыгал в тандемной подвеске с инструктором, десять раз – самостоятельно. В 1995-м участвовал в международной парашютной экспедиции North Pole – в числе 300 парашютистов совершил приземление на Северный полюс. В сентябре 1996 года – повторный прыжок на Северный полюс. В январе 1997-го РФИВА и Российская оборонная спортивно-техническая организация (новый никнейм ДОСААФ) обратились в Администрацию Президента России с предложением о присвоении Радчикову звания Героя РФ, но их представление было отклонено, на сей раз – Министерством обороны РФ.

В октябре 1995 года на Радчикова было совершено покушение. Получив шесть пулевых ранений, он сам на машине добрался до знакомых, оказавших ему медицинскую помощь. По мнению Трахирова, убийство Радчикова планировалось ради устранения свидетеля, знавшего о хищении денежных средств со счетов РФИВА.

Запутанный клубок темных нитей распутывался бесконечно долго – страшная сказка тянулась и никак не могла завершиться. Десятого ноября 1996 года на Котляковском кладбище у могилы Лиходея собрались его семья и товарищи по оружию. Произошел взрыв огромной силы, погибли руководитель РФИВА Сергей Трахиров, вдова Михаила Лиходея Елена Краснолуцкая, ветераны-афганцы и члены их семей – всего четырнадцать человек. По мнению следствия, инцидент произошел в результате противостояния группировок Радчикова – Сафина и Лиходея – Трахирова. В мае 1997-го Радчикову предъявили обвинение в организации взрыва с целью убийства Сергея Трахирова и захвата всей полноты власти в движении инвалидов Афганской войны. Радчиков провел под следствием два года девять месяцев, гособвинение требовало сурового наказания – двенадцати лет лишения свободы. Но на суде не удалось доказать причастность Радчикова к организации взрыва, и 21 января 2000 года он был оправдан и освобожден из-под стражи.

Через год Валерий Радчиков погиб в автокатастрофе на 79-м километре Минского шоссе. Неоцененный родиной герой Афганской войны упокоился на Троекуровском кладбище Москвы.

Гульмира Орозалиева, бывший адвокат Валерия Радчикова, рассказала Ъ, что как раз накануне гибели полковник обратился в Генпрокуратуру с требованием возбудить уголовные дела в отношении членов оперативно-следственной бригады, подменивших вещдоки в уголовном деле о взрыве на Котляковском кладбище, а также в отношении главного военного прокурора Михаила Кислицына, угрожавшего ему новым арестом. «Вам не кажется странным, что авария совпала по времени с подачей заявлений?» – отметила Орозалиева в интервью Ъ.

Так трагически оборвалась жизнь одного из отторгнутых родиной сынов – непризнанных героев страны.

Книга Дубова «Большая пайка» была передана в печать, видимо, в 1999-м или в 2000-м, страшный взрыв на Котляковском кладбище уже прогремел на всю страну «Непонятно, почему Юл не разглядел подлинной трагедии героев Афганской войны, – подумал Сергей. – Все события – денежные аферы, взрывы, стрельба, засады, погони – написаны в жанре веселенького вестерна на российском материальчике, а безногий полковник Беленький, очень крутой, по мнению автора, но с неясными для читателя жизненными установками (странная помесь антагонистов – Радчикова с Лиходеем), напоминает скорее карикатурного Лимонадного Джо. Может, Юл не такой уж милашка-очаровашка, каким хотел бы представить себя окружающим? Перо-то бойкое, но душа, видно, корочкой покрылась – такая же мертвая, как у его кумиров: БАБа, Бадри, Коли Глушкова и многих других из их компании. А может, все проще? Да, он гусар, очень умный гусар. Циничный, веселый, легкий человек, хорошо видел человеческие слабости и пороки, потому ничего и не принимал всерьез, может, так?»

Какое-то объяснение этому феномену Дубова можно найти в его собственном откровении о мотивах создания книги: «Написал я ее потому, что потрясение от смены обстановки, по сравнению с тихой академической работой, было невероятно сильным и ни разу не испытанным мною ни до попадания в ЛогоВАЗ, ни после ухода оттуда. Это было настолько некомфортно, непривычно, временами просто жутко, что порой хотелось кричать в голос. Но это как-то не по-мужски, поэтому я и написал „Пайку“».

Анна Козлова высказалась о романе так: «Автор выступает на его страницах ребенком-ницшеанцем, лепечущим о том, что ему известно, и не понимающим, что лепет его способен внушить страх». Лепечущим о том, что ему стало известно, но при этом так и не было понято, – это вернее.

«Пайку» – то написал, а в том, что на самом деле случилось с героями книги, да и в себе самом тоже, так и не разобрался.

Растерялся человек. А кто не растерялся? Ельцин, Гайдар, Чубайс, Немцов? Мы все растерялись. Юлий Анатольевич Дубов пытался сохранить какие-то жизненные ориентиры: держался как мог, шутил, ловил кайф от новых житейских возможностей, цеплялся за привычные ценности. Что за ценности такие? Семья, дети, слово, преданность делу.

Сергей был знаком с его женой Ольгой, со взрослым сыном, работавшим в аппарате ЛогоВАЗа, когда Дубов стал гендиректором. Юлу в середине девяностых еще не было пятидесяти, они с женой производили впечатление моложавой, теплой и нежной, пусть и несколько старомодной пары. Да и сам он выглядел скорее юным профессором-консерватором, нежели тертым ловцом мирских удовольствий. Так что все эскапады «Большой пайки» с зашкаливающим количеством любовных побед ее героев мужеского пола – скорее всего, маска, стилизация под Милана Кундеру, Маргерит Дюрас, в крайнем случае – под позднего Василия Аксенова.

К работе Юл относился подчеркнуто ответственно, а своим непосредственным начальникам – БАБу и Бадри – был бесконечно предан, как говорится, душой и телом. Словно прапорщик в армии, Дубов просто ел глазами начальство; Сергей видел эту его детскую влюбленность в сочетании с раболепием при каждом посещении ЛогоВАЗа, ощущал в каждой беседе на служебные темы.

После выхода в свет книги П. Авена «Время Березовского» Турчин с удивлением прочел заявление Дубова о том, что, когда он стал генеральным директором ЛогоВАЗа, перестал воспринимать Березовского и Патаркацишвили в качестве своих начальников: «Ребята, если я генеральный директор – я генеральный директор. А вы кто? Акционеры? Ну и идите себе. Придете на собрание. До этого момента можем разойтись». «Какой ты, однако, теперь смелый петушок», – с улыбкой подумал Сергей. Ему вспомнился любимый герой Дубова – Лимонадный Джо: на сей раз Юл сам захотел побывать в этой замечательной роли. «Алмазный фазан распускает красивый хвост не обязательно перед курочкой – перед любым свидетелем». Сергею хорошо известно, что на самом деле думал Дубов о себе как о генеральном директоре – однажды он признался Богуславскому: «Я у них слуга» (имелись в виду БАБ и Бадри).

Другое дело, что ни БАБ, ни Бадри, скорее всего, не вмешивались в дела гендиректора, потому что оба с головой окунулись в новые, куда более крупные проекты: Аэрофлот, телевидение, Сибнефть, политика – и ЛогоВАЗ практически перестал их интересовать.