Текст книги "«Долгий XIX век» в истории Беларуси и Восточной Европы. Исследования по Новой и Новейшей истории"

В Российской империи за пределами белорусского региона действовало несколько университетов, институтов и иных высших

учебных заведений, статус которых мог меняться на протяжении рассматриваемого нами периода, и в которых уроженцы белорусских земель имели возможность как получить высшее образование, так и начать собственную научную карьеру. Необходимо отметить существенные различия, по которым некоторые соседние регионы (прежде всего украинский регион) отличались от белорусского. Так, на украинских землях (в границах Российской империи) действовало три университета – в Харькове, Киеве и Одессе, Духовная академия в Киеве и несколько технических институтов в разных городах. В Прибалтике действовал Дерптский (Юрьевский) университет и Рижский политехнический институт, в Царстве Польском действовало несколько институтов и университет в Варшаве. Даже с учетом имперского характера данных учреждений образования и их роли в процессах унификации и русификации регионов империи, они одновременно предоставляли широкие возможности для изучения, формулирования, развития региональной повестки, формирования всех видов региональных элит.

Если рассматривать роль университетов в украинском регионе, то стоит отметить, что данный факт самым благоприятным образом отразился на темпах формирования украинской национальной культурной и научной элиты, на повышении общего уровня грамотности, в том числе и среди украинских крестьян, и, как следствие, на больших успехах в продвижении украинского национального проекта. Известный литературовед М.И. Сухомлинов еще в 1860-х гг. отмечал, что из 240 получивших в то время известность и признание украинских писателей и просветителей, около половины получили образование в Харьковском университете[293]293
  Университет в Российской империи XVIII – первой половины XIX века / под общ. ред. А.Ю. Андреева, С.И. Посохова. М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2012. С. 573.


[Закрыть]. В начале XX в. в Харьковском университете, более открытом для украинской общественности по сравнению с Киевским университетом, действовали национально-образовательные общества, а некоторые профессоры читали лекции на украинском языке (филолог Н.Ф. Сумцов), в Новороссийском университете в Одессе на украинском языке читал лекции А.С. Грушевский, брат известного историка М.С. Грушевского[294]294
  Дмитриев А. По ту сторону «университетского вопроса»: правительственная политика и социальная жизнь российской высшей школы (1900–1917 годы) // Университет и город в России (начало XX века) / под ред. Т. Маурер, А. Дмириева. М.: Новое литературное обозрение, 2009. С. 123, 144.


[Закрыть].

Белорусский исследователь П.В. Терешкович приводит следующие данные «…Доля украинцев среди юристов вдвое превышала аналогичный показатель среди белорусов. Отсутствие университетских центров в Беларуси не только не позволило сформироваться национально-ориентированной профессуре, но значительно ограничило возможность социальной мобильности для коренного населения: численность крестьян с университетским образованием в Украине была в 20 раз больше, чем в Беларуси»[295]295
  Терешкович П.В. Этническая история Беларуси XIX – начала XX в.: В контексте Центрально-Восточной Европы. Минск: БГУ, 2004. С. 195.


[Закрыть]. При этом в начале XIX в. ситуация была несколько иной – Виленский университет до своей ликвидации был эффективным образовательным центром, в котором взращивалась обширная когорта региональных элит, и даже «польский» характер этого высшего ученого заведения не препятствовал мощно проявившейся тенденции к всесторонним региональным исследованиям. Этот университет потенциально мог стать не только серьезным центром региональной интеллектуальной жизни, но и важным фактором формирования белорусской национальной элиты (как это и произошло в университетских центрах на украинских землях).

Германский историк Р. Линднер, изучающий процессы формирования белорусской нации, также указывал на разный уровень развития научной инфраструктуры в соседних регионах – украинском и белорусском. Он отмечал, что университеты на украинских землях «…стали организационной средой национальных патриотов. Вместе с тем университет св. Владимира в Киеве можно считать местом столкновения прорусской образовательной политики и украинского научного национализма»[296]296
  Лінднэр Р. Гісторыкі і улада. С. 67.


[Закрыть]. То есть миф об «историчности» украинской нации создавался, совершенствовался и транслировался преимущественно украинским студентам в стенах университетов на украинской территории учеными – уроженцами украинского региона, в то время, как «…белорусская историография и само по себе историческое мышление <…> преимущественно возникали в крупных университетах европейской части империи – Санкт-Петербургском, Киевском, Варшавском, Дерптском – а также в Российской академии наук в Санкт-Петербурге»[297]297
  Лінднэр Р. Гісторыкі і улада. С. 69.


[Закрыть].

Возвращаясь к Виленскому императорскому университету в 1803–1832 гг. отметим, что в современной российской историографии практически отсутствуют исследования, посвященные этому вузу. На наш взгляд, это можно объяснить тем, что данный университет не считается в российской исторической традиции «своим», он рассматривается как «польский университет» и в связи с этим исключен из сферы интересов историков, изучающих историю высшего образования в Российской империи. Авторы одной из монографий, посвященной университетам в России в первой половине XIX в., характеризуют это учреждение высшего образования следующим образом: «…далекий (выделено нами – Ш.С.) Виленский университет, жизнь которого развивалась по собственным, отличным от остальной Российской империи законам»[298]298
  Университет в Российской империи. С. 306.


[Закрыть]. Географически город Вильно был намного ближе к Петербургу, чем Харьков и тем более Казань, но ментально Вильно и столицу Российской империи в XIX в. действительно разделяла пропасть.

Достаточно подробный и непредвзятый очерк истории деятельности Виленского университета и учебного округа подготовил историк, уроженец Витебска А. Л. Погодин[299]299
  Погодин А. Виленский учебный округ 1803–1831 гг. // Сборник материалов для истории просвещения в России, извлеченных из архива Министерства народного просвещения: в 4-х т. СПб.: Изд-во МНП, 1902. Т. 4, вып. 1. С. І-СXXХПІ.


[Закрыть]. Нас в первую очередь интересует профессорско-преподавательский состав, и на момент открытия университета штатное расписание четырех факультетов насчитывало 34 профессорские должности, а уже в 1818 г. в университете насчитывалось 47 профессоров[300]300
  Яноўскі А.А., Самусік А.Ф. Універсітэт Беларусі. С. 360–361.


[Закрыть]. Информацию о конкретных персоналиях можно почерпнуть в формулярных списках, которые велись на регулярной основе и в настоящее время находятся на хранении в Литовском государственном историческом архиве[301]301
  Литовский государственный исторический архив (ЛРИА). Ф. 567. Оп. 2. Д. 164, 340, 449.


[Закрыть]. Анализ биографической информации показывает, что как минимум 45 профессоров Виленского университета имели местное происхождение. Напомним, что всего в рамках имперского периода истории (XIX – начало XX в.) нами выявлено около 230 лиц, которые являлись профессорами во всех существовавших в этом периоде российских университетах. Виленский университет был самым «белорусским» исходя из географии своей профессуры. Даже в Петербургском университете за почти 100 лет его существования удалось выявить всего 41 уроженца белорусских земель. Число профессоров из белорусского региона в других университетах и вузах империи было еще меньшим (см. таблицу 1). При этом некоторые профессора могли в процессе построения своей карьеры несколько раз менять учебные заведения.

Таким образом, в Виленском университете большую часть преподавательского корпуса составляли местные уроженцы, и это отличало его от российских вузов, в которых долгое время преобладали иностранные преподавательские кадры, прежде всего из Германии. Не смотря на доминирование польскоязычной и польскоцентричной образовательной модели в учебном округе и университете (было обусловлено как культурным наследием Речи Посполитой, так и влиянием попечителя округа А. Чарторыйского, контроль за деятельность которого фактически отсутствовал), в университете активно развивался интерес к региональным исследованиям и формировался взгляд на белорусский регион, противоречащий польским претензиям на культурное и политическое доминирование. Отметим, что среди удаленных из университета в 1820-х гг. были профессоры, деятельность которых была связана с изучением истории белорусского региона, формирования его правовой традиции, кириллических славянских древностей, иных тем, связанных с белорусской проблематикой (И.Н. Данилович, М.К. Бобровский, И.С. Онацевич, И.А. Криницкий и др.). Так, идентичность известного правоведа И.Н. Даниловича, исследовавшего Статут ВКЛ, его биографы отмечают как «литвинскую», но не польскую, скорее наоборот, отмечается его сложное отношение к польскому доминированию в регионе[302]302
  Биографический словарь профессоров и преподавателей Императорского университета Св. Владимира (1834–1884) / сост. и изд. под ред. В.С. Иконникова. Киев: Тип. имп. ун-та Св. Владимира, 1884. С. 166–169.


[Закрыть].

Таблица 1

Распределение профессоров – уроженцев белорусского региона по вузам империи в XIX – начале XX в. [собственная разработка]

Интересно отметить, что в период деятельности Виленского университета в других вузах империи уроженцы белорусского региона были представлены крайне мало, удалось выявить десять человек, при этом четверо были выпускниками Виленского университета. Так, с Варшавским Королевским университетом до его закрытия в 1831 г. связана деятельность геолога М.А. Павловича, на кафедру философии этого вуза безуспешно претендовал уроженец Вильно Ю.В. Быховец, публичной библиотекой университета заведовал историк Л. Голембовский. С Московским университетом связана карьера математика П.Н. Погорельского, физиолога и врача И.С. Веселовского и Р.Г. Гельмана (последний был выпускником Виленского университета). С Петербургской и Московской духовными академиями связана карьера богослова В.И. Кутневича, который в 1832 г. стал главным священником российской армии и флота. В 1824 г. в Казанский университет принудительно были направлены (по решению суда по делу о тайных студенческих обществах) из Вильно О.М. Ковалевский и И.А. Берниковский. В числе талантливых выпускников их оставили при Виленском университете для подготовки к профессорскому званию и дальнейшей преподавательской деятельности. Разгром университета в Вильно привел к тому, что часть состоявшейся профессуры и потенциальные профессора либо отстранены от преподавания либо были переведены в другие вузы. В свою очередь, О.И. Сенковский, блестящий выпускник Виленского университета, которого после стажировки в арабских владениях Турции ожидала в alma mater кафедра восточных языков, осознанно выбрал в 1820 г. для построения своей карьеры столичный Петербургский университет.

После закрытия Виленского университета часть профессуры в течении еще десяти лет была задействована в обеспечении деятельности Виленской медико-хирургической академии. Без работы остался 21 профессор, которых предполагалось трудоустроить в других российских университетах, некоторые вышли в отставку по возрасту, перешли на гражданскую службу или занялись частной практикой. Среди перешедших в другие вузы империи можно отметить математика И.К. Абламовича, юриста А.Н. Мицкевича (брата знаменитого поэта), химика И.М. Фонберга – они продолжили преподавание в Киеве в университете Св. Владимира, в Московский университет перешли хирург Л.С. Севрук и юрист А.С. Коровицкий, Маримонтский сельскохозяйственный институт в Польше возглавил ветеринар М.Н. Очаповский. В Харьковский университет устроился молодой магистр астрономии А.Ф. Шагин.

Наибольшее число преподавателей из уроженцев белорусского региона в середине XIX – начале XX в. привлекли столичные вузы, три этом в Петербургском университете работало более сорока ученых, но представлены они были во всех университетах империи, даже самых отдаленных. Обычной практикой были перемещения профессоров между вузами, что было вызвано возможностями более быстрого продвижения по карьерной лестнице или иными аспектами профессиональной деятельности. Представление о распределения профессуры в «поствиленский период» по университетам империи дает таблица 1.

Необходимо отметить, что наиболее популярной отраслью специализации у уроженцев белорусских земель была медицина, а обучение на медицинских факультетах, в том числе и по ветеринарному направлению, было наиболее востребовано среди студентов из западных губерний, хотя в целом в российских университетах самыми востребованными были юридические факультеты, обучение на которых давало возможность выпускникам строить карьеры в органа государственного управления. Так, в сфере медицины и близкой к ней ветеринарии строили свои карьеры более полусотни профессоров – уроженцев белорусского региона. Некоторые из них стали знаковыми фигурами, получили общероссийскую известность как ученые и практики (офтальмолог Е.В. Адамюк, хирурги Е.И. Богдановский и С.М. Рубашов, физиологи Б.Ф. Вериго и Н.О. Ковалевский, гистолог А.С. Догель, фармакологи И.М. Догель, Е.В. Пеликан и И.В. Забелин, отоларингологи М.С. Жирмунский и Л.И. Свержевский, клиницист С.С. Зимницкий, акушер Э.Я. Крассовский, онколог М.И. Лифшиц, инфекционист Е.И. Марциновский, психиатры И.Р. Пастернацкий и А.А. Чечот и др.).

Как отмечает Майкл Манн, в XIX в. вырос статус медицинской науки и при этом государство, которое стремилось стать монопольным работодателем и таким образом контролировать профессионалов, не смогло навязать авторитетные виды власти медицинской профессии. Рост городского населения провоцировал рост болезней, которые угрожали всем классам, в связи с чем врачебная деятельность в форме частной практики была востребована широкими слоями общества и получила определенную независимость от государственных институтов[303]303
  Манн М. Источники социальной власти… Т. 2, кн. 2. С. 207–209.


[Закрыть]. Медицина в Российской империи была высокодоходным занятием что было важно для многих представителей обедневшей шляхты западных губерний. На наш взгляд, меньшую востребованность юридического образования (соответственно, и числа профессоров) среди уроженцев западных губерний можно объяснить невысоким уровнем лояльности империи среди шляхты (она часто носила вынужденный характер) и, как следствие, низкой мотивацией в построении карьеры в органах государственного управления. Более полное представление о специализации профессоров – уроженцев белорусского региона в XIX – начале XX в. дает таблица 2.

Таблица 2

Научная специализация профессоров – уроженцев белорусского региона в XIX – начале XX в. [собственная разработка]

Наиболее интересными для понимания возможных перспектив развития национального белорусского проекта представляют такие отрасли научного знания, как история, философия, лингвистика. Поскольку историки и филологи – уроженцы белорусского региона выстраивали свои карьеры далеко за пределами родного края, то чаще всего они выбирали проблематику, не связанную с историей Беларуси, а изучали древние цивилизации, историю Европы, специализировались в разных направлениях ориенталистики, в чем добивались значительных результатов и получали широкую известность (О.И. Сенковский, О.М. Ковалевский, М.С. Куторга, И.Ю. Крачковский, Д.А. Хвольсон, В.З. Завитневич, В.В. Макушев, М.Н. Петров, В.Н. Бенешевич, С.М. Дубнов, В.Л. Котвич, Б.А. Тураев, В.М. Михайловский и др.). У многих ученых сюжеты, связанные с историей белорусских земель, могли возникать на фоне российской или польской истории, рассматривались в рамках анализа истории российско-польских взаимоотношений, истории древнерусского периода, истории церкви и культуры восточных славян (А.Л. Погодин, П.Н. Жукович, Е.Е. Замысловский, А.О. Мухлинский, А.В. Прахов, Е.Ф. Шмурло, К.В. Харлампович, И.П. Филевич, В.В. Новодворский и др.). Единицы осознанно выбирали региональную белорусскую проблематику для индивидуальных исследовательских проектов и даже рассматривали регион в качестве субъекта истории (И.Н. Данилович, И.И. Лаппо, М.В. Довнар-Запольский, М.О. Коялович,

A. П. Сапунов, Е.Ф. Карский). В этой связи представляется закономерным тот факт, что первый очерк истории Беларуси, в котором она рассматривается как субъект истории, подготовил и издал в 1910 г. активный деятель белорусского национального движения B. У. Ластовский[304]304
  Власт [Ластоўскі В.У.] Кароткая гісторыя Беларуси з 40 рысункамі. Вільня: Друк. М. Кухты, 1910. 119 с.


[Закрыть], который не только не являлся профессиональным историком, но даже не имел высшего образования.

Среди историков особо стоит отметить А.Л. Погодина, который родился в Витебске в семье русского чиновника. Этот ученый в рамках исследований в области славистики и национальной политики обозначил в начале XX в. для научного мира существование белорусского вопроса. Его научная и общественная деятельность способствовала выводу белорусского национального дискурса из узко-региональных рамок на широкий общероссийский простор[305]305
  Шимукович С.Ф. Профессор А.Л. Погодин и белорусское национальное движение в начале XX века // Беларусь у гістарычнай рэтраспектыве XIX–XXІ стагоддзяў: этнакультурныя і нацыянальна-дзяржаўныя працэсы: матэрыялы Рэсп. навук. канф. (Гомель, 14 кастрыч. 2021 г.) / рэдкал.: А.Р. Яшчанка (гал. рэд.) [і інш.]; М-ва адукацыі Рэсп. Беларусь, Гомельскі дзярж. ун-т імя Ф. Скарыны. Гомель: ГДУ імя Ф. Скарыны, 2021. С. 223–227.


[Закрыть].

Таким образом, мы понимаем, что формирование, широкое распространение и укоренение национальной идентичности в социуме, характерной для модерных наций этно-культурного типа, есть результат целенаправленной деятельности, демонстрации социальной активности научной элиты на одном из высших уровней ее проявления.

В этой связи важно понимать, что успех либо затруднения в реализации тех либо иных национальных проектов зависели от того, носителями какой конкретной идентичности были представители этой крайне важной социальной группы, как научная или интеллектуальная элита, и как на их собственную идентичность влияли разные факторы, особенно в условиях «долгого XIX века», когда трансформация и подвижность идентичности наблюдалась не только среди широких социальных групп обывателей, но и в самых разных кругах элит. То есть идентичность обывателей может рассматриваться нами как результат конкретной деятельности, социальной активности элит и как мотивирующая данную социальную активность, научную деятельность установка конкретной личности, относящейся к социально активной группе. Это соответствует одному из направлений в понимании элит как группы лиц, обладающих высокой интенсивностью социальных и психологических качеств, которые приобретаются в процессе обучения и проявляются у разных представителей общества с разной интенсивностью, то есть доминирующим акцентом в понимании феномена элиты становится функциональная полезность представителя этой группы[306]306
  Бирюкова Н.С. Социально-философский анализ концепта «элита» в классических и постклассических теориях элитообразования // Современные исследования социальных проблем (электронный научный журнал) [Электронный ресурс]. 2012. № 4(12). URL: https://cyberleninka.ru/article/n/sotsialno-filosofskiy-analiz-kontsepta-elita-v-klassicheskih-i-postklassicheskih-teoriyah-elitoobrazovaniya (дата обращения: 20.01.2022).


[Закрыть].

Одним из определяющих факторов эффективности данной активности, на наш взгляд, является осознание своей территориальной принадлежности, если хотите, чувство «почвенности», что позволяет представителю научной элиты находиться в соответствующей культурной, ментальной среде, достаточно четко идентифицировать себя и, как следствие, проявлять определенную активность в «работе по конструированию и себя, и структуры, относительно которой происходит идентификация»[307]307
  Тельнова Н.А. Феномен идентичности: способы описания и социокультурные основания // Вестник Волгоградского государственного университета. Серия 7, Философия. 2011. № 1(13). С. 29.


[Закрыть]. И, как отмечает Н.А. Тельнова, выбор национальной идентичности может осуществляться исходя из экономических, политических и социокультурных предпочтений личности, а это придает выбору ситуативный характер[308]308
  Тельнова Н.А. Феномен идентичности. С. 30.


[Закрыть]. Удаленность от родного края, оторванность от «почвы» вполне может облегчить процесс смены приоритетов в идентификации личности, особенно если в системе личных потребностей на первое место выходит необходимость успешной самоактуализации в виде научной карьеры, что предполагает принятие иной идентичности, для уроженцев имперских окраин в период «долгого XIX века» ей могла быть идентичность профессора российского университета – т. е. «российского профессора». Как раз в случае с белорусской научной элитой ее отрыв от своего региона происходил достаточно рано – с поступлением в университет, как правило – за пределами своего региона. Возраст, в котором можно было стать студентами, был определен в «Правилах испытания для желающих поступить в университеты» и составлял 16 лет, хотя основной массе поступающих исполнялось, как правило, 18–19 лет, при этом на некоторые естественнонаучные специальности могли поступать юноши в 25–27 лет (после нескольких лет службы или учебы на другом факультете)[309]309
  Жуковская Т.С., Казакова К.С. Anima universitatis: студенчество Петербургского университета в первой половине XIX века. М.: Новый хронограф, 2018. С. 203–204.


[Закрыть].

При этом такие российские исследователи, как Т.Н. Жуковская и К.С. Казакова, изучавшие студенчество Петербургского университета, отмечали, что в нем присутствовало самое многочисленное «польское» национальное сообщество (до трети студентов университета). При этом под «поляками» исследователи понимают уроженцев как Царства Польского, так и западных губерний, в частности уроженцев белорусского региона. В данном случае российские историки достаточно некритично приняли версию польских исследователей, в частности Ф. Новинского и В. Слотвиньского, на труды которых они ссылаются в своей работе, согласно которой все студенты с территории бывшей Речи Посполитой имеют автоматически «польское» происхождение, а ключевым критерием определения «польской» идентичности при этом являлось католическое вероисповедание[310]310
  Жуковская Т.С., Казакова К.С. Anima universitatis. С. 265–266.


[Закрыть]. При этом сами авторы, понимая противоречивость многих приводимых в работе фактов, указывают на недостаточную проработку данной темы в прошлом и формулируют необходимость уточнить многие нераскрытые аспекты, в том числе происхождение «поляков» по регионам, так как отличия в поведении уроженцев разных частей бывшей Речи Посполитой наблюдались достаточно существенные [311]311
  Там же. С. 233, 238.


[Закрыть].

В этом плане более осторожную позицию занимает Е.А. Ростовцев в исследовании, посвященном Петербургскому университету в период второй половины XIX – начала XX в. Оценивая религиозный и социальный состав профессуры и студенчества университета он акцентирует внимание на конфессиональном критерии, не увязывая его напрямую с национальной идентичностью, более того, он отмечает сложность национальной идентификации студентов-католиков[312]312
  Ростовцев Е.А. Столичный университет Российской империи: ученое сословие, общество и власть (вторая половина XIX – начало XX в.). М.: Политическая энциклопедия, 2017. С. 169–171, 213.


[Закрыть].

По упрощенной схеме многими современными российскими исследователями рассматривается национальная принадлежность профессоров и студентов в иных императорских университетах, в частности, Казанского (А.В. Гатилова, В.В. Пичугина и др.), о чем нами уже давались пояснения в ранее опубликованных материалах[313]313
  Шимукович С.Ф. Свои среди чужих? Об уроженцах белорусского региона в Казанском университете в XIX веке // Гуманитарные науки в XXI веке [Электронный ресурс]. Казань, 2018. № 11. С. 52–53, 55. URL: https://humanist21.kgasu.ru/ (дата обращения: 20.01.2022).


[Закрыть]. Тем не менее, не все российские историки так индифферентны к тонким и запутанным проблемам существования множественности разноуровневых идентичностей у уроженцев имперских окраин. Так, в своей диссертации, посвященной польской политической ссылке в Казанской губернии во второй половине XIX в., В.А. Павлов демонстрирует достаточно ясное понимание того, что «поляки» были разные, более того, уроженцы Царства Польского и так называемые «поляки» из Западного края демонстрировали не только разные линии поведения, но и в принципе не всегда комфортно контактировали между собой, более того, уроженцы Западного края более легко адаптировались и включались в общественную активность на новом для себя месте[314]314
  Павлов В.А. Польская политическая ссылка в Казанской губернии во второй половине XIX века: автореферат дис. канд. ист. наук: 07.00.02 / Чуваш, гос. ун-т им. И.Н. Ульянова. Чебоксары, 2004. С. 20.


[Закрыть]. В качестве примера такой адаптации можно привести карьеру ученого-монголоведа О.М. Ковалевского и его семьи[315]315
  Шимукович С.Ф. От филомата до ректора императорского университета: О.М. Ковалевский на службе науке и образованию // История и историография: объективная реальность и научная интерпретация: сб. науч. ст. по материалам междунар. науч, конф., посвящ. 140-летию со дня рождения акад. В.И. Пичеты / редкол.: А.Д. Король [и др.]. Минск, БГУ, 2018. С. 123–131.


[Закрыть].

Напомним, почему важно понимание точной идентификации личности, особенно если это представитель определенной элитной группы – идентичности определяют формы и уровни социальной активности представителей элит, их конкретную деятельность в реализации проектов разного уровня и направленности. Мы видим достаточно много подтверждений тому, что если уроженцы белорусских земель не могли себя реализовать в родном регионе, они достаточно активно перестраивались на участие в решении региональных (зачастую общеимперских) проблем на новом месте жительства и относительно спокойно интегрировались в новую культурную среду. Одновременно те профессора российских императорских университетов, которые были носителями польской национальной идентичности, соответствовавшей нации модерного типа, как правило, демонстрировали иные линии поведения, что особо четко проявилось в период 1914–1919 гг. Достаточно подробно мы рассмотрели эти процессы на примере профессоров Казанского университета во второй половине XIX – начале XX в.[316]316
  Шымуковіч С.Ф. Інтэлектуальная эліта Заходняга краю ў Казанскім універсітэце ў 1860-1880-я гг. // Беларускі гістарычны часопіс. 2020. № 4. С. 21–27.; Шымуковіч С.Ф. Інтелектуальная эліта Заходняга края ў Казанскім універсітэце ў 1880-1910-я гг. // Научные труды Республиканского института высшей школы: Исторические и психолого-педагогические науки: сб. науч. ст. в 3 ч. / редкол. В.А. Гайсенок [и др.]. – Вып. 20, ч. 2. Минск: РИВШ, 2020. С. 314–324.


[Закрыть].

Ситуацию с интерпретацией идентичностей уроженцев Западного края можно было бы уточнить указанием того, что под «польскостью» как студентов, как и профессоров, исследователями понимается домодерная идентичность, которая строилась на наборе традиционных атрибутов (язык, религия, образ жизни, политический патриотизм в полиэтничной империи и т. д.) и не является национальной идентичностью в современном ее понимании, когда она представлена уже в форме политической манифестации отдельной модерной этничности – то есть «одна нация (поляки) – одно государство (Польша)»[317]317
  Малыгина И.В. Национализм как форма культурной идентичности и его российская специфика // Общественные науки и современность. 2004. № 1. С. 147.


[Закрыть].

С ускорением процессов трансформации польского этноса («короняжи» в период Речи Посполитой) в направлении формирования модерной польской нации усиливались и процессы размежевания среди носителей домодерной «польской» идентичности в белорусском регионе (среди так называемых «кресовых поляков»), начал осуществляться транзит некоторых ее представителей в число сторонников белорусского национального проекта, хотя значительная часть легко приняла новую модерную форму польской идентичности. Однако данные процессы имели несколько иное течение среди научных элит, концентрация которых наблюдалась в отдаленных от белорусского региона центрах, где не так очевидны были процессы трансформации региональных идентичностей, но действенны были унификационные имперские инструменты, а значит и степень участия уроженцев белорусских земель в разных белорусских региональных и национальном проектах было либо минимально, либо вовсе не отмечалось. Одновременно участие данных лиц в общеимперских процессах было достаточно активным и заметным.

Особо необходимо отметить успехи в продвижении и закреплении белорусской идентичности среди студентов российских университетов в конце XIX – начале XX в. Это наиболее очевидно проявилось в деятельности белорусских студенческих организаций, как нелегальных (например, «Гомон»), так и легальных научных кружков начала XX в., деятельность которых была разрешена циркуляром 1899 г.[318]318
  Дмитриев А. По ту сторону «университетского вопроса». С. 117.


[Закрыть]. Русский историк Д.А. Баринов выявил, что из 15 действовавших в Петербургском университете научных кружков 3 были «белорусские»: это Кружок изучения Гродненской губернии, Белорусское научно-литературное общество и Кружок изучения Витебской губернии [319]319
  Баринов Д.А. Этноконфессиональные и региональные организации студенчества Санкт-Петербургского университета: 1884–1917 гг.: дис… канд. ист. наук: 07.00.02 / С.-Петерб. гос. ун-т. СПб., 2015. С. 243–244.


[Закрыть]. Главой витебского кружка значился профессор кафедры зоологии, сравнительной анатомии и физиологии, известнейший ученый с мировым именем – А.С. Догель[320]320
  Там же. С. 185.


[Закрыть]. Отметим, что династия Догелей (уроженцев Витебщины) была широко представлена и в Казанском университете, откуда начинал карьеру и А.С. Догель. Как отмечает Д.А. Баринов: «…белорусские кружки были одними из наиболее представленных среди национально ориентированных научных обществ…»[321]321
  Там же. С. 180.


[Закрыть], в их работе активное участие принимали студенты университета, в дальнейшем известные деятели белорусского движения и белорусской национальной науки: И. Воронко, А. Смолич, П. Алексюк, Е. Хлебцевич, Б. Тарашкевич и др. Обобщая деятельность белорусских научных организаций столичного университета в начале XX в., Д.А. Баринов отметил, что «… они сыграли значительную роль в формировании национальной интеллигенции, становлении многих известных ученых и политических деятелей»[322]322
  Там же. С. 185.


[Закрыть].

Таким образом, научная элита по определению демонстрировала высокий уровень и интенсивность социальной активности. В рамках социологии, психологии, антропологии изучаются разные аспекты, связанные с анализом структуры социальной активности, побудительных механизмов или мотивов, уровней проявления и другими аспектами. Так, отмечается, что «чем выше уровень организации человека как личности, тем в большей мере его поведение приобретает не приспособительный характер, основанный на реактивности, а творческий – преобразующий в соответствии с целями, задачами, намерениями, требованиями общества…», а социальная активность понимается как «…действия и способы поведения, связанные с принятием, преобразованием или новым формулированием общественной задачи, обладающей просоциальной ценностью»[323]323
  Ситаров В.А., Маралов В.Г. Социальная активность личности (уровни, критерии, типы и пути ее развития) // Знание. Понимание. Умение. 2015. № 4. С. 165, 167.


[Закрыть].

Сами виды социальной активности дифференцируются по таким основаниям, как длительность, широта охвата, источник инициативы, просоциальность или «эффективность для общества» и другим критериям[324]324
  Шамионов Р.М. Социальная активность личности и группы: определение, структура и механизмы [Электронный ресурс] // Вестник РУДН. Серия: Психология и педагогика. 2018. Vol. 15(4). С. 382. URL: http://journals.rudn.ru/psychology-pedagogics (дата обращения: 20.01.2022).


[Закрыть], которые можно применять для оценки участия профессуры в общественной жизни помимо профессиональной и научной деятельности. Так, открытие медицинских и ветеринарных клиник для обывателей и многолетняя успешная работа в них, чтение публичных лекций вне университетской программы для широкой общественности с целью распространения практических знаний, участие в местных выборных органах самоуправления и в общественных организациях, участие в деятельности общеимперских политических партий или в официальных правительственных инициативах и т. д. – все это является обычным сюжетом биографий многих профессоров – уроженцев белорусских земель[325]325
  Шымуковіч С.Ф. Інтэлектуальная эліта Заходняга краю ў Казанскім універ-сітэце ў 1860-1880-я гг. // Беларускі гістарычны часопіс. 2020. № 4. С. 21–27.; Шымуковіч С.Ф. Інтелектуальная эліта Заходняга края ў Казанскім універсітэце ў 1880-1910-я гг. // Научные труды Республиканского института высшей школы: Исторические и психолого-педагогические науки: сб. науч. ст. в 3 ч. / редкол. В.А. Гайсенок [и др.]. Вып. 20. Ч. 2. Минск: РИВШ, 2020. С. 314–324.


[Закрыть]. На общеимперском уровне профессора – уроженцы белорусских земель участвовали как в политической, так и общественной активности. Они избирались депутатами Государственной Думы[326]326
  Шимукович С.Ф. Уроженцы белорусских земель Л.И. Петражицкий и Г.Г. Замысловский в Государственной Думе (1906–1917) // Личность. Общество. Государство: проблемы развития и взаимодействия. К 115-й годовщине рождения российского парламентаризма. 37 Адлерские чтения. Сб. ст. Всеросс. науч. – практ. конф, с междунар. участием. 22–26 окт. 2021 г. / отв. ред. А.А. Зайцев / Адм. Кр. кр., КРПОО «Знание», Куб ГУ. Краснодар: Традиция, 2021. С. 396–405.


[Закрыть], включались в обсуждение общественнозначимых проблем, например – в полемику вокруг сборника «Вехи»[327]327
  Шимукович С.Ф. Уроженцы западных губерний в полемике вокруг сборника «Вехи» в 1909–1911 годах // Беларуская думка. 2021. № 9. С. 64–70.


[Закрыть].

Для представителей научной элиты все эти формы проявления социальной активности необходимо воспринимать и оценивать не только в качестве факта «…вовлеченности в какие-либо события, но как деяния, разворачивающиеся во времени и пространстве, имеющие различные эффекты на уровне самой личности, группы или общества в целом, где различные характеристики имеют положительную и отрицательную динамику, в результате чего происходит согласование и рассогласование как на уровне системы (личности или группы), так и на уровне метасистемы (социума)[328]328
  Шамионов Р.М. Социальная активность личности и группы. С. 382.


[Закрыть].

Социальная активность профессоров – уроженцев белорусских земель в целом реализовывалась на уровнях системы и метасистемы вне территориальных границ родного региона. В пользу этого факта говорят их линии поведения в период российских революций, распада империи и создания научной и образовательной инфраструктуры в Советской Беларуси в 1920-х гг. Отметим, что основная часть профессуры осталась работать в российских и украинских (на тот момент уже советских) университетах и институтах, меньшая часть профессоров не приняли новую власть и эмигрировали либо были высланы из страны. Сознательно приехали в Минск участвовать в создании белорусской национальной системы высшего образования и науки менее десяти профессоров, которые на тот момент имели большую либо меньшую степень известности, среди которых можно отметить М.В. Довнар-Запольского, Е.Ф. Карского, Н.Н. Кравченко, Б.И. Эпимах-Шипило, С.М. Рубашова, но даже эти лица спустя некоторое время и по разным причинам были вынуждены покинуть Минск.

В итоге в создании белорусского высшего образования и академической науки приняли активное участие некоторые российские профессора, направленные в Минск советским правительством, но основу белорусской науки составили молодые белорусские ученые, вчерашние студенты императорских университетов, активные участники белорусских студенческих научных кружков. Эту ситуацию можно рассматривать сквозь призму классического «конфликта поколений», усиленного социальными, идеологическими, национальными аспектами, в ходе которого национально ориентированная молодежь воспользовалась уникальной возможностью взять под контроль вновь создаваемую в 1920-х гг. научную и образовательную инфраструктуру в Беларуси. При этом о непосредственной преемственности научных школ, о тесных связях с многочисленными авторитетными учеными-земляками, продолжавшими работать уже в советских высших учебных заведениях, за крайне редкими исключениями, говорить не приходится. Связи с учеными, эмигрировавшими из советских республик, были невозможны по идеологическим причинам.