Текст книги "Вечное возвращение. Книга 1: Повести"

– Вы что желаете?

– Я? – спросил я.

– Да, – ответил вахмистр.

– Что хотите, мне всё равно!

Вахмистр обратился к служителю:

– Для него, человек, дайте свиную котлету, а для меня приготовьте невинной девушки ухо.

Служитель всколыхнулся, вытянув из фрака тонкую шею, ещё ниже склонил голову и ещё более почтительно спросил:

– Будьте, ваша милость, любезны повторить?

– Болван! – бросил вахмистр и, желая заглушить это слово и рассеять впечатление, громко захохотал.

Служитель ещё ниже склонил голову.

Мы прошли за свободный столик. Сели. Мимо нас приторно шелестели шелками женщины, хищно заглядывали в наши глаза, но когда нам, вернее мне, подали свиную котлету, они, стыдясь за нашу скромность, проходили мимо нас с потупленными глазами…

– Вы, кажется, любите свиную котлету? – улыбаясь и играя небрежно белой перчаткой, спросил у меня вахмистр.

– О, да! – ответил я и стал жевать котлету, а он, вахмистр, откинулся на спинку кресла, закинул ногу на ногу и стал смотреть насмешливо на меня.

Так прошло несколько минут. А когда я съел котлету, вахмистр обратился ко мне:

– Прошу вас, товарищ, Завулонов, запомнить, что вы кушали свиную котлету и были в ресторане «Хоровод».

– Хорошо, – ответил я, – запомню.

Вахмистр вывернул из кармана френча новый советский денежный знак, поднял выше голову и крикнул:

– Человек!

Человек взметнулся с белой салфеткой. И мы вышли.

Сели в коляску, вахмистр толкнул палкой в репицу кучера.

Кучер выдавил:

– Га-а!

И мы понеслись по Москве, промахнули Воздвиженку, Грановскую.

– Вы, кажется, в этом доме жили когда-то? – показывая на 5-й Дом Советов, спросил меня вахмистр.

– Жил, и довольно порядочно, – ответил я и осмотрел на лету дом от фундамента до пятого этажа.

– Кажется, покрасили в розовый цвет?

– Да, в розовый цвет, – ответил вахмистр и закричал кучеру:

– Стой! Стой! Вези меня к Исааку Шапирштейну, на Кузнецкий Мост.

Кучер, не поворачивая головы, возразил:

– Магазин Исаака Шапирштейна закрыт.

– А мы на квартирку заедем, – сказал вахмистр и даванул палкой кучера.

Пересекли улицу Герцена, какой-то неизвестный мне переулок, Тверскую и очутились на Кузнецком.

– Тише! – бросил вахмистр кучеру и обратился ко мне:

– А вас прошу запомнить, как налились жители города Москвы жиром.

Я взглянул. И верно, жир женщин колыхался под шелками костюмов; жир мужчин колыхался под визитками, смокингами, костюмами.

– Вот и Исаак Шапирштейн, – сказал вахмистр, мы быстро вышли из коляски. Вахмистр нажал кнопку звонка, и через несколько минут перед нами распахнулась дверь парадного подъезда, и мы очутились в квартире Исаака Шапирштейна.

Квартира была заставлена мягкой голубой мебелью.

– Вы будете Исаак Шапирштейн? – спросил вахмистр и впился в него глазами.

– Нет, я не Исаак Шапирштейн, а я его законный зять, Яков Кроль.

– Та-ак, – процедил сквозь зубы вахмистр, – так вы говорите, что вы не Исаак Шапирштейн? – И вахмистр ощетинил усы, оскалил зубы. – Та-ак…

Яков Кроль стоял навытяжку. Яков Кроль бегал выкатившимися из орбит яблоками глаз, подёргивал крючковатым кончиком носа: нос у Якова Кроля был на кончике изогнут и походил на нос копчика, – птица такая имеется.

– А где же Исаак Шапирштейн? – спросил вахмистр.

Яков Кроль дернулся и показал рукой на комнату:

– Умер.

И верно, Исаак Шапирштейн лежал в гробу, а около гроба дежурила пожилая женщина и несколько молодых, все они, плача, шептали:

– Яков Кроль – законный наследник… Яков Кроль – законный наследник…

– Нам необходимо, нужно купить серебряные часы и обязательно у Исаака Шапирштейна, – резко и многозначительно сказал вахмистр.

Яков Кроль затанцевал.

– Я могу продать вам часы не только одни, а даже, если хотите, несколько штук. Я, Яков Кроль – законный наследник Исаака Шапирштейна, – и он показал на женщин и сказал:

– Они это самое тоже скажут: что я, Яков Кроль, – законный наследник Исаака Шапирштейна

– Да, да, он, Яков Кроль – законный наследник Исаака Шапирштейна, – всхлипнули в один голос женщины.

– Мне очень некогда, – сказал вахмистр. – У вас здесь, при квартире, имеются часы?

– Есть, – сказал Яков Кроль, и Яков Кроль обиженно пожал плечами. – Ну, как это может быть, чтобы у Якова Кроля, законного наследника Исаака Шапирштейна, для хороших господ не имелось бы часов на квартире! – и Яков Кроль подал коробку с серебряными часами.

– Вот эти, – сказал вахмистр.

– Слушаю, – ответил Яков Кроль и заметался по квартире.

– Только, пожалуйста, напишите счётик для памяти и обязательно с фирмой на счёте Исаака Шапирштейна.

Счёт был написан.

Счёт вахмистр передал мне и сказал:

– Храни на память… о Москве…

– А часы? – перебил Пётр.

– Ты… – прошипел хозяин.

Пётр испуганно закусил нижнюю губу и замер.

– Тише, – сказали гости.

Но Андрей не обратил никакого внимания, сверля глазами лицо Евгения и играя пальцами, он продолжал:

– Ну, всего хорошего, Яков Кроль, – бросил вахмистр, и мы направились к выходу.

– Так вы, гражданин, не забудьте, – крикнул Яков Кроль нам на лестницу, – что я, Яков Кроль, законный наследник Исаака Шапирштейна, умершего ныне ночью.

– Не забуду, – ответил вахмистр, и мы сели в коляску.

– Домой! – ощетинив усы, грянул вахмистр и даванул палкой кучера.

Кучер крякнул:

– Га-а! – и лошади влёт, и снова – жжжиии…

Скрылся Кузнецкий Мост, налитые жиром женщины, мужчины, Калужская застава, трубы фабрик и заводов. Снова замелькали деревни, сёла, небольшие города. Снова послышался над нашими головами шум и свист ведьм, а выше, за чёрными ведьмами, редкие звёзды.

– Вфью… Вфью…

– Радуются, – сказал вахмистр и повернул голову ко мне. – Вы хорошо знаете, что вы, бывший комиссар по борьбе с дезертирством, а ныне просто Андрей Завулонов, были со мной в Москве, обедали в первоклассном ресторане «Хоровод»?

– Помню, гражданин вахмистр, – ответил я и повернул голову к вахмистру. Усы в это время у вахмистра стояли торчком, ноздри, как у загнанной лошади, широко раздувались, а глаза то и дело сыпали искры.

– Вы, Андрей Завулонов, помните, что мы с вами были на квартире Исаака Шапирштейна?

– Так точно, гражданин вахмистр, – ответил я.

– А счёт с фирмой Исаака Шапирштейна у вас в кармане?

– В кармане.

Вахмистр поднял голову, подался от меня немного в сторону, взглянул мимо спины кучера на восток, где должен был в скором времени появиться рассвет, даванул палкой в спину кучера:

– Торопись, скотина!

Кучер дёрнул широкими плечами, выдохнул из груди «Га-а!», шевельнул вожжами, и лошади рванули, и пулями – жжжиии…

И только над нами свист рассекаемого воздуха, да далеко позади тревожный клёкот и шум ведьм.

Вахмистр снова спросил у меня:

– Так, говорите, что счёт на часы у вас в кармане?

Я слазил в карман, пощупал пальцами бумажку и утвердительно ответил, что счёт Исаака Шапирштейна на часы у меня в кармане.

– Хорошо, – сказал вахмистр и захохотал.

Хохотал долго и хрипло. Хохотал и захлёбывался в хохоте, словно гром в далёких облаках. Но где-то пропел жалобно петух, и вахмистр сразу затих, съёжился, только усы ощетинились больше и торчали, как иглы.

– Скотина! – даванул он кучера и, скаля редкие зубы, обратился ко мне:

– Я должен с вами, Андрей Завулонов, распрощаться.

Мне стало как-то сразу нехорошо, а к сердцу подползла какая-то густая жуть и обмазала всё сердце, так что оно чуть-чуть, с большими перебоями отбивало «тук-тук».

– Распрощаться? – переспросил я, – Это как же, не доехав до дома…

– Нет, – сказал вахмистр, – я вас довезу до горы Крутое, до ветел, возле которых ваши Птанские ведьмы по ночам устраивают пляски. Так вот мимо этих ветел поеду я очень быстро, поеду я под самыми ветлами, а вы в это время должны ухватиться за какую-нибудь ветлу и остаться.

– Это как же? – возмутился я. – Разве можно на всём скаку?

– Можно! – засмеялся вахмистр и добавил: – Если этого вы не сделаете, то погибнете.

– Это как?

– Стойте, стойте! – перебил меня вахмистр. – Вы знаете, кто я?

– Вы – вахмистр, которому я дал покурить.

– Нет, я не вахмистр, которому вы дали покурить, – ответил вахмистр, – я чёрт.

Я посмотрел на вахмистра.

– Вы чёрт?

А он мне спокойно:

– Чёрт.

Я ещё раз посмотрел на вахмистра: вахмистр трясся всем своим телом – хохотал. Мне стало жутко. Я почувствовал, как по моему телу побежали стада мелких холодных насекомых, а фуражка поднималась кверху – вот-вот улетит.

– Так вы не вахмистр? – спросил я ещё раз.

Вахмистр ткнул палкой в спину кучера:

– Вот вахмистр.

Кучер гавкнул и показал мне своё лицо.

В кучере я узнал настоящего вахмистра, которому я дал покурить.

– Узнали? – спросил чёрт.

– Узнал, – прошептал я.

Чёрт пододвинулся ко мне, наклонил голову и стал мне шептать в ухо:

– А вы знаете, на ком вы едете?

– Никак нет.

– Вы едете на председателе волисполкома, на секретаре волисполкома и на заместителе председателя волисполкома, – и чёрт показал на лошадей.

– Председатель у меня за коренную.

– Не может быть! – выкрикнул я. – Я вчера ещё только с ним разговаривал о местном бюджете.

– Это верно, – сказал чёрт, – вчера он с вами разговаривал о бюджете, а нынче ночью он удавился в риге на перемёте, а за ним и остальные двое…

Я даже привскочил, замахал руками, закричал:

– Этого не может быть… Что за причина?

Тут чёрт хихикнул, потёр от удовольствия руки и громко сказал:

– Бюджетик пропили.

– Пропили?! – выдавил я и взглянул на чёрта.

– Да, пропили, – ответил чёрт. – Теперь я вот с вахмистром на них и езжу…

Тут Андрей как-то странно прервал свою речь и стиснул зубы.

– Ну? – вздохнул Пётр и вытянулся вперёд к столу.

– Ну? – вздохнули слушатели.

– Тише, – сказал Евгений.

Андрей молчал и только жадно смотрел мутно-синими глазами в одну точку – в лицо Евгения. Возможно, он не видал лица Евгения, а видел мглу и звёзды, и щетинистые усы вахмистра, и его редкие оскаленные зубы, а возможно, он видел что-нибудь совершенно другое, неизвестное Евгению, играл, шелестел сухими пальцами, от которых на стене прыгала столбиками тень, бился тёмными жилками лица и изредка подёргивал острыми плечами.

Так прошло несколько минут.

Все находились в каком-то странно-жутком сне.

Даже канарейка притихла, села на жёрдочку, высунула в решётку головку и посмотрела на стол, за которым сидели два приятеля, и стала внимательно слушать.

Андрей шевельнул губами, облизал языком с губ сухость и накипь и вяло зашептал:

Чёрт заговорил гораздо тише, забеспокоился:

– Вы видите вон то белое пятно?

– Вижу, – ответил я.

– Это – гора Крутое.

– Крутое? – переспросил я и тоже забеспокоился.

– Да, Крутое, – сказал чёрт и, показав на кучера, добавил.

– Нужно вам, Андрей Завулонов, приготовиться… будьте готовы.

– Да, да… – пролепетал я и задвигался в коляске.

Вот и гора Крутое, и знакомые ветлы под горой. Чёрт, не доезжая до горы, даванул палкой кучера. Кучер гаркнул:

– Га-а! – и лошади вздыбились, так что огонь из-под копыт.

От такого бега у меня спёрло дыхание. Я вытянул руки и приготовился к прыжку. Первые ветлы влажными ветвями хлестнули меня по рукам и по лицу. Я как-то странно съёжился, сжался и приготовился.

– Скорее! Скорее! – заметив моё движение, торопил меня чёрт и похихикивал надо мной.

Я остановил сердце и кошкой рванулся к широким лапам ветлы, схватился одною рукою за лапу ветлы и повис было на ней, но воздухом коляски, вырвавшейся из-под меня с ураганной быстротой, подбросило заднюю часть моего тела в сторону, и я, под дикий хохот чёрта и крик кучера, со страшным треском повалился на землю.

– Ну? – спросил кто-то из слушателей. Андрей замолчал, обвёл мутными глазами слушателей, пожевал губами, а потом дико заорал:

– Это верно! Верно! Что вы на меня уставились? – И тут же затих, пожевал ещё раз сухими губами и скучно выплюнул:

– Все трое удавились.

– Удавились?

А Андрей всё так же спокойно и скучно:

– Чёрт на них разъезжает.

В это время дверь снова открылась, и в пивную вошли несколько новых посетителей. Хозяин пивной изменил положение тучного тела, переступил с ноги на ногу и прошелестел за буфет.

Пётр заметался от стола к столу.

Гости застучали бутылками и стаканами.

Андрей молчал. Он, как и во время рассказа, всё смотрел на Евгения, быстро работал пальцами, и его пальцы стучали друг о друга, как костяшки, и шелестели серой кожей.

На стене от пальца прыгала тень.

Евгений находился в каком-то тумане. Евгений вытер вспотевшее лицо, тревожно взглянул на замолкшего Андрея и устало попросил:

– Дайте парочку!

III

Густые сумерки вечера затянули пивную и гостей. В серой мгле вспыхивали глаза, возбуждённо встречались друг с другом. Хозяин пивной повернул выключатель, и серебряный свет наполнил помещение. Люди стали обыкновенными и скучными.

Кто-то из посетителей жаловался на свою судьбу и плакал:

– Эх, Ванько, разве это жисть? Не смотрел бы на неё!

А ему в утешение басил другой:

– Полно, Гришуха, ну, чем плоха наша жисть, а? Это, брат, того… А мне хорошо, можно сказать, само пиво в рот течёт… – и, тряхнув копной рыжих волос, посмотрел на товарища влажными от слёз глазами и сокрушенно добавил:

– Я, брат, жисть люблю, ей-богу, люблю… Она, брат жисть-то, один раз нам всего даётся, а потому пользуй её, сколь хошь…

– Оно конечно, – ответил Гришуха, – жисть – хорошая штука, но она иногда душит тебя, во! Даже прямо невмоготу…

– Оно так, – согласился Ванюха и обратился к хозяину…

– Хозяин, а хозяин?

– Что прикажете? – спросил хозяин и поднял бледно-зелёные глазки.

– Скучно. Заведи-ка музыку… Вяльцеву…

– Вяльцеву… Уж больно баба жалостливая, – сказал Гришуха.

Хозяин завёл граммофон. Граммофон зашипел, захрипел, а потом жалобно запел:

Очи карие, большие…

И медленно завертелись по залу кольцами звуки песни; опустились, поникли головы гостей; приятно затосковали сердца; а думы поплыли, помчались в далекое будущее, – это у молодых. А у пожилых, у которых впереди – ничего, думы поворачивали назад, в недавнее прошлое, и там бережно перебирали всё пережитое, внимательно осматривали его, перетряхивали, не пригодятся ли? А граммофон пел:

 
Куда вы скрылись, удалились,
На век заста-авили страдать…
 

И песнь была тосклива и длинна, а жизнь была ещё длинней и тоскливей. А в этой жизни, за стенами пивной, цвела на окнах серо-зелёная и терпкая на вкус герань; трепыхались на окнах дешевые кисейные занавески: сидя перед этими занавесками, жены занимались сплетнями, судили о соседях, а их взрослые дети под звуки роялей и пианино напевали романсы:

 
Ваши пальцы пахнут ладаном,
На ресницах спит печаль,
Ничего теперь не надо нам,
Никого теперь не жаль.
 

Так и сейчас в пивной, перед глазами гостей, с песней «Очи карие, большие» плавала, кружилась, куда-то текла современная обывательская жизнь, трудная и непонятная, оторвавшаяся от домашнего быта, развёртывалась, бросалась в глаза перед бутылками пива серо-зелёными цветами плесени. От этой жизни было жутко так, что падало и замирало сердце. И было чего-то жаль. Было жаль какую-то птицу, которая побыла в руках, пощебетала какие-то особенные песни, показала на один миг свои огненные перья и улетела. Да была ли в руках такая птица? Уверяют, что была. И вот об этой самой птице, под песню «жалостливой бабы» за бутылками пива тоскует уездная молодёжь. Под эту же самую песню за бутылками пива тоскуют и пожилые. Правда, пожилые тоскуют не о дивной птице, которая побыла и улетела, а о том, что у них ничего нет реального, ничего нет ощутительного под ногами; они тоскуют оттого, что старое ушло, а молодое не пришло, а если и пришло, то не для них…

– Да, – протянул тоскливо Евгений и поднял стакан с пивом.

– Выпьем.

Андрей вздрогнул, улыбнулся уголками тонких губ. Но из этого ничего не вышло – на губах Андрея была какая-то зелень вместо улыбки, и он тоскливо сказал:

– Выпьем.

– Противная музыка, – сказал Евгений, – всё нутро выворачивает и смазывает гнилью.

– Только смазывает, а у меня давно смазано, – сказал Андрей.

– Неужели ты веришь во всю эту чепуху, что ты рассказал? – спросил Евгений.

– Я?

– Да.

– Не знаю, – ответил Андрей и вытянул шею, задёргал плечами и заиграл пальцами. – Я только знаю одно, что и я держал в руках птицу…

– Птицу?

– Да. А кто держал в руках птицу и упустил её, тот не жилец…

– Это как?

Андрей ничего не ответил. Он только быстро шелестел над столом пальцами и неподвижно смотрел на Евгения. А граммофон всё пел и пел:

Очи карие, большие…

Гришуха с Ванькой плакали, целовались, жали друг другу руки.

– Наша жисть коротка-а… – тянул плаксиво Гришуха.

– Словно волны морские… – подтягивал ему Ванька.

– Словно волны морские… – повторил Андрей.

В это время со звоном упала со стола пивная бутылка. Андрей нервно вздрогнул, повернулся боком к столу, вскинул голову и влип мутными глазами в картину.

– Ааа! – промычал он и тут же затих.

Андрей отчётливо видел, как картина вылезла из тяжёлого старинного багета и легла на пол пивной, а через несколько минут ожила, раздвинула стены пивной, оттеснила слюнявые лица посетителей, а главное – хозяина, зазвенела, запела тёмно-зелёными волнами озера, зашумела лесом, окружавшим озеро. И он, Андрей, почувствовал на своём теле ласковые объятия волн, а на голове и на спине серебряную пыль месяца. Он нырял и плавал в тёмно-зелёных волнах озера, а деревья вершинами пели ему песни. Хорошие песни. А с самого большого дерева рассказывала ему о себе большая птица, та самая, что он, Андрей Завулонов, недавно держал в руках. Но вот кто-то свистнул, и большая птица взмахнула крыльями и взвилась высоко, под самый месяц, покружилась немного под месяцем – это она прощалась с ним и улетела, крикнув:

– Будь здоров!

Андрей вскинул руки, вытянулся и хотел было взвиться за птицей, взлететь, но он не взлетел, а быстро пошёл на дно озера и дико заорал:

– Оооо! Птица! Птица!

Столы, бутылки со звоном покатились на пол. Посетители повыскакивали из-за столов, шарахнулись в сторону, сбились в кучу и испуганно таращили глаза на Андрея. Хозяин тоже выскочил из-за буфета и тоже ошалел. Евгений от неожиданности так и остался сидеть на стуле. А Андрей метался по полу, валял столы, разбивал посуду и всё так же дико орал:

– Птица! Птица! Лови… Лови…

Хозяин пивной опомнился первым, рванулся к Андрею, хватил его за френч пониже ворота, приподнял кверху, тряхнул и поставил на ноги.

– Скотина!

Андрей хрипел:

– Леший… Леший… – и показывал на пол.

– Скотина! – рычал хозяин пивной. – Я покажу тебе лешего!..

Вмешался Евгений.

– Брось…

– А вы заплатите? – оскалив корешки зубов, прорычал на Евгения хозяин пивной.

– Вы разве не видите, что он больной человек…

– Вы все больные, – отпуская Андрея, прохрипел хозяин.

Андрей пробуждался, он возвращался из какого-то жуткого путешествия. Всё его тело тряслось, а зубы стучали. А когда возвратился, почувствовал, что у него под ногами не тёмно-зелёные волны озера, а самый обыкновенный пол, засыпанный осколками тёмного стекла, загромождённый перевернутыми столами и стульями; а над его головой не шум деревьев и не смех лешего, а хриплый скрежет хозяина пивной. От такого пробуждения Андрей вздрогнул и как-то болезненно съёжился, тупо обвёл глазами зал и, подёргивая острыми плечами и покачиваясь из стороны в сторону, медленно направился к двери и вышел из пивной.

Евгений бросился за ним.

– Не надо! – бросил Андрей и скрылся в мглу вечера. Евгений пожал плечами и вернулся обратно.

– Ну? – сверля глазками из-под тупо обрубленного лба, рычал хозяин пивной.

– Заплачу! Скажите, сколько это стоит?..

IV

Граммофон уже больше не орал, а спокойно смотрел трубой в открытую дверь. Хозяин был удовлетворён и приветливо смотрел из-за буфета на гостей.

Пётр, воображая себя взрослым человеком, важно прохаживался от одного стола к другому, перекидывался острыми шутками, анекдотами.

Кто-то из гостей громко рассказывал, как его чёрт катал в телеге, а слушатели громко ржали. К Евгению подошли два человека.

– Здравствуйте, – сказал один, что был помоложе, с едва только пробившимися усиками и с большими голубыми глазами.

– Мы, кажется, с вами знакомы, – сказал второй человек, на вид гораздо старше своего товарища, и, не дожидаясь ответа, бросил:

– Разрешите присесть за ваш столик?

Евгений вскинул глаза.

– Кажется, знакомы…

– Вы не были в штабе главнокомандующего фронтом, товарища Фрунзе? – спросил второй человек.

– Был во время Врангеля, – ответил Евгений.

– Вы помните один случай, когда главнокомандующий Фрунзе и несколько человек его штаба попали не в расположение своих войск, а в махновский полк?

– Да-а?..

И человек, присаживаясь на стул, рассказал, как они влетели в махновский полк и как махновцы забеспокоились и приготовились к встрече. На вопрос главнокомандующего: «Какой это полк?» они отвечали: «Свои», брались за оружие и бежали к лошадям.

– Стой! Стой, товарищ! – закричал тогда кто-то из нас. – Это главнокомандующий всеми вооружёнными силами Украины. – Тогда махновцы вскочили на коней. Главнокомандующий, видя, что дело плохо, в упор выпустил одну обойму пуль из маузера, а другую – из браунинга. В первом ряду махновцев были ранены несколько человек и лошадей. Раненые лошади и люди заградили собой узкую улицу и вызвали замешательство. Воспользовавшись этим, мы бросились в отступление и еле-еле удрали… Главнокомандующий, товарищ Фрунзе, получил несколько лёгких ран, а его адъютант был изрублен в куски. А мы с вами удирали в другую сторону, к лесу… Помните?

– Верно. Так позвольте, вы будете Иванов? – спросил Евгений.

– Он самый.

– Как вы резко изменились, обросли.

– Обрастёшь, брат, – ответил Иванов. – Я теперь хлеборобом заделался. Это мой брат Павел, тоже красноармеец, а теперь учится в Москве в Военной Академии, красным генералом хочет быть.

Евгений посмотрел на Павла.

– Это хорошо.

– Знамо, хорошо, – ответил Иванов и кивнул головой на брата. – Он у меня герой: два красных ордена имеет и три раза ранен… Ну-ка, Павел, перетащи-ка с нашего стола пиво.

– Сюда? – переспросил Павел.

– Да, да. Сюда. Дай-ка, я тобой немного покомандую, пока ты до генерала доползёшь, – пошутил над братом Иванов.

Павел перетащил пиво.

– Вы далеко? – спросил Евгений.

– Я вот его, Павла, провожаю… до Москвы…

– А вы? – спросил в свою очередь Иванов.

– В Москву.

Иванов обратился к брату, показал кивком головы на бутылки. Павел стал разливать пиво.

– Ну, стукнемся!

Стукнулись, выпили.

– Вы хорошо знаете Андрея Завулонова? – спросил неожиданно Иванов.

– Хорошо, – ответил Евгений.

– Где вы с ним познакомились?

– Где? Мы почти с ним на одной койке спали.

– Вот как, – протянул Иванов и переглянулся с братом. – Так, так… Значит, вы его хорошо знаете?

– Вы тоже его знаете? – спросил в свою очередь Евгений.

– Мы-то?.. – ответил Иванов.

– Да.

– Как вам сказать-то, – проговорил Иванов, а затем добавил: – мы с ним, ведь, из одного села.

– Из одного?

– Да, – кивнул головой Иванов и пояснил, – из села Птань.

– Это, что стоит на берегу Красивой Мечи?

– Из этого самого.

– Так это верно, что у вас волисполком удавился?

Иванов улыбнулся. Угреватое лицо с большим мясистым носом, похожим на грушу, стало совершенно красным, а небольшие глазки из берегов толстых, не имеющих растительности, век плескали бледной просинью в лицо Евгения.

– Да, это верно.

Евгений улыбнулся, спрятал коричневые глазки и забарабанил пальцами по столу, потом остановился, подумал, выпил стакан пива и снова забарабанил.

– Так вы говорите, на одной койке с ним спали?

Евгений взглянул на Иванова, спрятал под стол руки и сказал:

– Да.

– У нас имеется слушок, будто бы он пережил страшную историю там, на фронте. Верно ли это?

– Да, – ответил Евгений и вынул руки из-под стола.

– Так вы нам не расскажете ли, что с ним там случилось? – вмешался Павел.

– Да, да… – заговорили другие, в том числе и Иванов.

– Хорошо, – сказал Евгений, – расскажу. – И Евгений осмотрел слушателей, которые подсаживались к нему ближе, взял бутылку, налил один за другим два стакана, выпил, достал из кармана платок и, не торопясь, вытер лицо.

Все внимательно смотрели на Евгения и ждали.

– Я вам расскажу одну историю, которая была в его жизни и которая послужила, по моему мнению, началом его болезни… К этой истории я не прибавлю ни одного своего слова, а также не убавлю ни одного слова рассказчика этой истории. Эту историю рассказал мне и своим близким товарищам, что были в его штабе, сам Андрей Завулонов. Чтобы перейти прямо и непосредственно к этой истории, я должен раньше рассказать в нескольких словах о том, как я познакомился с Андреем Завулоновым. – Евгений умолк и посмотрел на слушателей. – Я думаю, что вы ничего против иметь не будете?

Слушатели ничего не ответили, а только завозились на стульях.

Евгений откинулся на спинку стула.

– Я познакомился с Андреем Завулоновым случайно, можно сказать, при самых неблагоприятных для меня обстоятельствах, при воспоминании о которых у меня и сейчас по телу пробегают ледяные капли. Советская власть перешла от добровольческой армии к мобилизационной. В первую мобилизацию я был взят на службу и был отправлен на один из фронтов. Мобилизованные со мной товарищи разбежались при первой же возможности. Последовать примеру товарищей, при всем моем желании, судьба мне не позволила, и я был отправлен на фронт. На фронте, как принято говорить, тогда было не разбери-бери. Наша дивизия, к которой был причислен и я, при первом столкновении с белыми бросила оружие и в паническом страхе бежала в тыл. Этой дивизией командовал Андрей Завулонов. Какие бы он меры ни принимал, дивизия катилась назад и не принимала никаких боёв, даже при встрече с небольшими разъездами. Андрей Завулонов дал приказ к отступлению. Шли мы четыре дня большой скоростью, так что враг остался довольно далеко позади. Пришли в небольшой городок. На окраине этого города остановились на ночлег, переночевали. Наутро был дан приказ выстроиться. Выстроились. Погода была отвратительная, вместо прекрасного украинского неба было просто, какое-то недоразумение: висели, трепались над головами грязные лохмотья, из которых на нас мелкими каплями сочился дождь. Дул резкий северный ветер, забирался под шинели, неприятно хлестал мокрыми полами по нашим ногам. Мы стояли выстроенные за городом на дожде и на ветру с раннего утра до самого обеда. Многие из нас стучали зубами от холода. Мы прыгали, скакали, вертелись, чтобы разогреться, и матерно ругались на чём свет стоит. Начальство собралось в кучу и было в стороне и тоже бегало, подпрыгивало. Но вот из города показалось несколько конных всадников. Командиры бросились к своим ротам. Фронт был растянут больше, чем на версту. Командиры еле-еле успели добежать к своим ротам. Рота, в которой находился я, была первой к городу. Наш командир выхватил шашку, вытянулся, скомандовал „смирно" и, звеня шпорами, побежал навстречу всадникам.

– Здорово, товарищи! – выкрикнул начальник дивизии.

Мы ответили. За нами прогремели и остальные роты. Нужно сказать правду, здороваться на этот раз мы умели гораздо лучше, чем драться. Крикнули, можно сказать, на славу, так что командиры наши даже веселее забегали:

– Молодцы, ребята! Молодцы!

И было трудно ожидать чего-нибудь плохого, кроме благодарности, но случилось совершенно неожиданное. Начальник дивизии, которого я теперь считаю своим хорошим товарищем и другом, был мрачен и чёрен, как вот этот пол. Он так же, как и непогода, навалился на нас и придавил своей тяжестью, стянул нас какими-то невиданными стальными прутьями так, что мы покорно стояли и следили за каждым его движением. Начальник дивизии, Андрей Завулонов, медленно проехал на левый фланг и, простояв там немного, галопом выехал на правый, где, круто повернув лошадь, заплясал на месте и громовым голосом разрезал тишину:

– Смирно! Первая рота, на первый-второй рассчитайся!

– Первый, второй. Первый, второй. Первый, второй…

– Десятый, – ревел глухо начальник дивизии, – десять шагов, шагом марш!

Десятый выходил и тут же под команду «кругом» поворачивался лицом к нам и замирал. Несмотря на резкий ветер и дождь, несмотря на хлюпанье грязи под нашими ногами, тишина была жуткая, так что я различал все тончайшие звуки ветра, слышал не только биение собственного сердца, но и соседа, стоящего рядом со мною. Ветер пел на разные голоса: свистел, аукал, гукал, ржал жеребёнком, отбившимся от матери, наигрывал на треснутой жалейке.

– Первая рота, по десятому пальба!

«Аррззг», – разрезая свист и шум ветра, хлюпанье дождя и шинелей о наши ноги, ответили лязгом затворы винтовок.

– Пли! – стегнул глухим ударом начальник дивизии.

Раздался залп. Всколыхнулось поле, на котором мы стояли. Дёрнулись мы и куда-то поплыли, а поле, на котором мы стояли, из своего нутра двинуло нам в глаза клубы серого дыма.

– Смирно! От десятого на первый-второй рассчитайся.

Опять на губах запрыгало: первый, второй. Первый, второй. Так дошло до меня. Я выкрикнул: «Второй».

– Смирно! Десять шагов вперёд, шагом марш!

Я закачался из стороны в сторону, но не помню, сколько времени я качался из стороны в сторону, только видел, как ко мне подбежал ротный командир, толкнул меня в спину, и я вылетел вперёд и, не помня никакой команды, повернулся лицом к фронту.

– Первая рота, по десятому пальба!

Лязг затворов отбросил меня в сторону, и я был около начальника дивизии.

– Ваше превосходительство…

Перепуганный командир отрывал меня от земли. А я всё кричал:

– Ваше превосходительство.

– Встать! – взревел начальник дивизии.

– Дааа, – протянул Иванов.

Евгений посмотрел на Иванова, а потом на остальных, вытер вспотевший лоб и налил пива.

– Ну?

– Больше ничего, – сказал шёпотом Евгений. – Разве не видите, что живым остался? – и опростал стакан.

Я быстро вытянулся и говорю:

– Простите, ваше превосходительство (я был старым солдатом царской армии и по привычке несколько раз сказал „ваше превосходительство"). Не дайте умереть позорной смертью.

Начальник дивизии впился в меня зелёными глазами, и я видел, как у него на лице прыгали синие жилки. Так смотрел он несколько минут на меня. Я учувствовал, как от его взгляда леденело моё тело.

– Мерзавец! – проскрипел зубами он. – Вы ещё не знаете, у кого служите и кому. – И, вытянувшись из седла, дал мне пощёчину. И тут же, повернув лошадь, галопом поскакал к городу, крикнув на скаку командирам: – Вольно!

Сколько я простоял, не помню. Я всё время смотрел мутными глазами на начальника дивизии, который, как мне представлялось, уезжая от меня, путался в красных кругах. Я только впоследствии узнал, что эти круги были у меня в глазах. Я только тогда опомнился, когда меня тронул за плечо командир роты.

– Поздравляю, товарищ.

Я посмотрел на командира и пожал его руку:

– Спасибо, товарищ командир.

Поздравляли меня и красноармейцы:

– Благодаря тебе, дальше первой роты не пошло.