Текст книги "За стеной сна"

Томас чувствовал, что здесь что-то не так, поэтому и продолжал приходить сюда. И вот в один из вечеров он подошёл к дому и посмотрел на свет, всё так же мерцающий в окне третьего этажа, словно маяк. Томас зачарованно наблюдал за ним, как вдруг ему показалось, что он видит в окне чей-то силуэт. Не веря своим глазам, парень закрыл их ладонями и, хорошенько протерев, посмотрел снова, однако никакого силуэта уже не было. Тогда он решил: будь что будет, но он обязан попасть в этот дом и своими глазами увидеть хозяйку и поговорить с ней. Он намеревался выломать дверь, зная, что его могут за это арестовать, но какая-то безрассудная смелость вытеснила все остальные чувства и притупила инстинкт самосохранения. Подойдя к входной двери, он приготовился выломать её, но одного пинка хватило, чтобы понять: дверь открыта. Томас застыл как вкопанный. Он не ожидал, что осуществить план будет так легко. Интересно, было ли здесь открыто всегда или только в этот вечер? Ответа у парня не оказалось, и он решил не зацикливаться на этом, ведь знание правды ничего хорошего для него не принесло бы.

Внутри дома стояла гробовая тишина. Томас, стараясь передвигаться настолько бесшумно, насколько это было возможно, обошёл весь первый этаж и, не найдя никого и ничего, стал осторожно, словно вор, подниматься на второй. Внезапный скрип одной из ступенек заставил парня вздрогнуть. Его мгновенно прошиб липкий холодный пот, а сердце так оглушительно бухало в груди, что Томасу казалось, будто его слышит весь мир. Он так и стоял, не в силах шелохнуться, стараясь вжаться в эту лестницу и уменьшиться до размера таракана. Но всё же спустя несколько минут нашёл в себе силы двинуться дальше, надеясь, что обойдётся без сюрпризов. Завершив наконец свой подъём, парень открыл первую же дверь на этаже и вошёл в неё, но он не был готов к тому, что хоть что-то там найдёт.

Словно в дымке, он увидел ослепительной красоты женщину, одетую в великолепное двенадцатислойное кимоно. Она сидела на краешке кровати, а её рука с длинными ногтями медленно и ласково поглаживала какое-то животное, лежащее у неё на коленях. Однако, присмотревшись повнимательней, Томас обнаружил, что это не что иное, как человеческая голова. Зрение моментально прояснилось, и его взору предстала жуткая картина. На этой же кровати, где восседала женщина, лицом вниз лежало тело, одетое в грязные лохмотья, очевидно, раньше служившие одеждой. С изголовья спускались длинные толстые цепи, плавно переходящие в стальные браслеты на щиколотках лежащего человека. Руки, также прикованные к кровати, свисали беспомощными плетьми. Увидев всё это, Томас понял, насколько отвратительный смрад стоял в помещении. Запах давно не мытого тела с примесью затхлости самой комнаты и чего-то ещё резко ударил в нос. Парню уже стало казаться, что он сходит с ума и этого не может быть на самом деле. Он пытался определить, жив ли лежащий человек, и наконец смог уловить еле заметное ритмичное движение спины при дыхании. Вдруг страшная догадка резко обрушилась на него, словно удар хлыстом.

– Эмма… – прошептал он.

Сидящая на кровати женщина улыбнулась, кивнула и, вцепившись в волосы, которые она только что так ласково гладила, подняла голову лежащего тела. Это действительно была Эмма. Её глаза были закрыты, рот при поднятии слегка приоткрылся, лицо было очень бледное и осунувшееся. Женщина разжала пальцы, и голова девушки снова рухнула ей на колени. Послышался слабый стон. У Томаса кровь застыла в жилах. Он и представить себе не мог, что найдёт свою возлюбленную в таком ужасном состоянии, пленённую столь прекрасной, сколь и жестокой хозяйкой дома.

– Кто вы? – только и смог проговорить парень.

– Сядь, – приказала женщина.

Томас не собирался её слушаться, но, к своему удивлению, словно наблюдал со стороны, как его тело взяло стул и село.

– Меня зовут госпожа Осакабэ, – сказала женщина. – Я живу в этом месте с незапамятных времён. Когда-то давно здесь возвышался прекрасный белый замок, в котором я жила в самой высокой башне. Он принадлежал мне полностью, но в него каждый год пытался заселиться кто-то из людей. Я всегда любила уединение, поэтому спускалась осмотреть свои владения лишь раз в год, но всё время видела, что мой прекрасный замок кишит людьми, как тараканами. Однако я нашла им достойное применение. Я насылала на них морок и болезни, питалась их жизненными силами, что давало мне огромное могущество. Некоторые люди и сами приходили ко мне в башню, и тогда, в зависимости от моего настроения, я либо забавлялась с ними, превращаясь в прекрасную женщину, либо убивала, показав своё истинное лицо.

Прошло множество столетий, пока с моим прекрасным замком не приключилась беда. Люди, заигравшись в свои войны, уничтожили его. Он сгорел в пожаре, а мне пришлось погостить у своей младшей сестрицы Камэ-химэ. Мы с ней очень похожи, поэтому у нас сложные отношения. Бедняжка так и не смогла адаптироваться к современному миру и живёт за пределами города.

Однажды я вернулась сюда, поскольку жизнь в лесу не для меня, и увидела, что на месте замка построили множество новых домов. Я выбрала этот. Он стоит именно на том месте, где когда-то стояла та самая башня, в которой я жила. С тех самых пор люди сами приходят в этот дом в поисках жилья. Я даю им то, что им нужно, но взамен питаюсь их жизненными силами. Они этого не чувствуют, пребывая в своих счастливых снах, заботливо построенных мной. Они даже и не догадываются, что больше не существуют в реальном мире. Для них жизнь продолжается. Я покажу тебе, если ты мне не веришь.

Госпожа Осакабэ взмахнула рукой, и Томас, словно на экране проектора, смотрел, как Эмма всё ещё ходит на работу и продолжает учиться. Затем он увидел себя, держащего её за руку во время неспешной прогулки, которые они так любили. Он бросил взгляд на то, во что превратилась его любимая жизнерадостная девушка, и на его глазах чуть было не выступили предательские слёзы. Он понял, что, если не сможет вырвать её из рук этого чудовищного ёкая¹, она попросту погибнет здесь.

– Почему Эмма? Что она вам сделала? – спросил Томас, пытаясь скрыть охватившее его волнение.

– Ничего, – просто ответила госпожа Осакабэ и вновь погладила девушку по голове. – Я не выбираю людей. Я встретила здесь Эмму ровно год назад, и пришла она по доброй воле. Ей нужно жильё, а мне пища. Как говорится, ничего личного.

– Госпожа Осакабэ, – набираясь смелости, снова заговорил Томас, – отпустите её.

– Отпустить?! – вскрикнула женщина. – Ну уж нет!

– Возьмите меня вместо Эммы.

Глаза госпожи Осакабэ хищно блеснули, а губы растянулись в зловещей усмешке.

– Заманчивое предложение, – произнесла она и ещё раз взмахнула рукой. Немое «счастливое» кино пропало, а кандалы с металлическим лязгом открылись. – Что ж, она может идти.

Ёкай – сверхъестественное существо в японской мифологии.

Стены комнаты сотряслись от хохота госпожи Осакабэ, оглушив Томаса. Он понял, что это его шанс, и стремглав рванулся к Эмме, быстро взял её на руки и бросился прочь из этого проклятого места. Он уже пересёк порог дома и, думая, что опасность миновала, мысленно поздравил себя с победой.

– Томас! – окрикнула его госпожа Осакабэ, и он, не задумываясь о том, что делает, обернулся.

Вместо прекрасной женщины он увидел жуткое змееподобное чудовище. Оно скалило хищную пасть с огромными острыми клыками. От этого зрелища Томас рванул было вперёд, в панике пытаясь убежать подальше, но чуть было не рухнул, запутавшись в собственных ногах. В этот момент его взгляд упал на Эмму, которую он держал на руках. Её тело в мгновение ока превратилось в зловонный полуразложившийся труп, пожираемый опарышами. За долю секунды это был уже скелет девушки, который, в свою очередь, рассыпался в прах. Томас только и мог, что, оцепенев от шока, смотреть расширившимися от ужаса глазами на свои дрожащие, облепленными человеческими останками руки.

За его спиной раздался раскатистый злорадный смех. Он осмелился медленно повернуться, но больше не увидел ни чудовища, ни самого дома, из которого вылетел пулей всего несколько минут назад. На его месте стояли лишь руины, обожжённые пожаром.

Теперь он понял, почему полицейские так уклончиво ответили ему про опрос хозяйки дома и почему, когда он приходил сюда и бродил, прохожие смотрели на него как на сумасшедшего. Госпожа Осакабэ ловко повелевала человеческим сознанием и позволяла видеть лишь то, что сама хотела показать. До него наконец дошло, как ловко она обвела его вокруг пальца. Парень чувствовал, как угасает его разум, а в его ушах по-прежнему стоял раскатистый смех госпожи Осакабэ.

Елена Лазарева

Образование высшее. Прошла обучение на курсах литературного мастерства под руководством поэта, писателя и литературного критика Е. Добровой (Москва, 2013–2018). Публикации в составе сборников: сказки, легенды, мистическая проза, поэтические переводы с немецкого и английского. Лауреат российских и международных литературных конкурсов в номинациях «Малая проза» (серебро, конкурс маринистики им. К. С. Бадигина, 2019), «Публицистика» (бронза, конкурс им. Ф. В. Каримова, 2020), «Античность» (серебро, конкурс «На крыльях грифона», 2020).

Дама выбирает Шута
По мотивам мюнхенской легенды

Больше всего люблю я смотреть на вас, друзья мои, когда вы бросаете золотой мяч!

Фридрих Ницше

– Тебя можно поздравить, Гюнтер Трассер[2]2
  Гюнтер Грассер – настоящее имя художника Эразм (Эразмус) Грассер (1450–1515). Немецкий скульптор, резчик по дереву, автор знаменитой группы «Танцоры мориски». Согласно документам гильдии, заказ для Танцевального зала мюнхенской Старой ратуши был получен и выполнен где-то в период с 1470 по 1474 год. Официальная дата завершения работ по оформлению зала – 1480 год. Получив заказ и приличный задаток, Грассер на время исчез, а затем представил готовые, весьма необычные фигуры. История этого заказа с самого начала обрастала тайнами и легендами; из шестнадцати фигур в наши дни сохранились десять, судьба остальных неизвестна; первыми бесследно исчезли фигуры дамы и шута.


[Закрыть], – Дитрих с порога вскинул руку в победном жесте, – первый настоящий заказ!

– Говорят, ты уже и задаток получил, – намекнул Вальтер, возникший в дверях следом за Дитрихом.

Друзья по обычаю ворвались к Гюнтеру без приглашения.

Вот уже несколько лет, как они держались вместе; вначале работали подмастерьями, обучаясь тайнам будущего ремесла у своих наставников, а теперь уже сами выполняли мелкие частные заказы по изготовлению фамильных гербов. Совсем скоро их должны были зачислить в ряды городских скульпторов – резчиков по дереву.

– Что ещё может поручить гильдия такому гуляке, как я – не алтарь же? – Гюнтер с досадой швырнул на стол сделанные наскоро наброски и встал.

Друзья умолкли.

– Вы знаете, что думают обо мне в гильдии, – резчик прекрасный, но в голове ветер. – Гюнтер с издёвкой передразнил своего наставника: – Мальчишка странный и лукавый[3]3
  «Мальчишка странный и лукавый» – действительная характеристика зачисленного в ряды скульпторов Эразмуса Грэссера, известная по документам мюнхенской гильдии скульпторов (гильдии Святого Луки).


[Закрыть]. Похоже, ничего серьёзного мы ему поручить не сможем, а с танцами, поди, справится… пока другие заняты делом.

– Что с тобой? – насторожился Дитрих. – Любой на твоём месте был бы счастлив – такой заказ.

– Зал Старой ратуши, – подхватил Вальтер, – шестнадцать фигур! А главное – имя! – Сделав пируэт, Вальтер замер перед другом в изящном танцевальном поклоне: – Только подумай, Гюнтер, – рассмеялся он, – вся городская знать будет веселиться, танцевать под твоими скульптурами.

– Сначала их нужно сделать.

В отличие от двадцатидвухлетних Гюнтера и Дитриха, одержимых мыслью оставить после себя непревзойдённой красоты алтарь, двадцатичетырёхлетний симпатяга и весельчак Вальтер был весьма посредственным резчиком, зато любимцем женщин. Он был рад всякой работе и мечтал со временем жениться на миленькой дочурке какого-нибудь удачливого купца.

– Да что ты злишься, – Дитрих попытался заглянуть в наброски Гюнтера, – сам на себя не похож.

– Задаток получил, – мрачно проговорил Гюнтер, вернувшись к листам с рисунками, – только что делать со всем этим, не знаю, ничего не получается.

– Брось, сходим на ярмарку, – глаза Вальтера загорелись, – пробежимся по кабакам.

– Купим бархатные котарди, – загадочно протянул Дитрих, – заглянем на балы… Ты теперь признанный художник.

– Богатый как чёрт.

– Не то.

– Да брось ты, – не унимался Вальтер, – через неделю карнавал, там всякий раз танцуют мориску[4]4
  Мориска — или «мавританский» танец, средневековый европейский танец с испанскими корнями. Его первоначальный испанский вариант отражал битву христиан и мавров; для мориски были характерны буйство танцоров, яркость действия. Участники делились на христиан и мавров, переодевались, пачкали сажей лица, выворачивали наизнанку или рвали на себе одежду. Позже символика танца неоднократно претерпевала изменения, сведения о том отрывочны и противоречивы; в Европе позднего Средневековья танец стал частью светских, карнавальных, ярмарочных представлений. Согласно строгому ритуалу, в мориске участвовали 16 человек: 12 кавалеров, одна дама, три музыканта. Дама не танцевала, а стояла на фоне музыкантов с кольцом или яблоком в руке; кавалеры танцевали перед ней полукругом, по одному выходя вперёд в сольной импровизации. В конце представления дама выбирала одного из танцоров, вручая ему кольцо или яблоко. Поначалу выбор падал на самого буйного и неистового из кавалеров, но со временем выбор дамы стал неизменным и приобрёл комичный оттенок: при любом раскладе дама выбирала шута.


[Закрыть]. Сделаешь наброски, всё будет как на ладони: двенадцать танцоров, дама с кольцом, три музыканта.

– Кому дама вручит кольцо – с того и начнёшь, а там работа пойдёт.

– Ты не понимаешь, Дитрих. Танцоров пруд пруди – лучше, хуже. Дело в другом… Я сам не танцую – не люблю, или не умею, лишь смотрю на других. Хорошие танцоры, плохие – я не чувствую танцующее тело, а потому не могу его выразить – ни на бумаге, ни в скульптуре.

– Рисуй с меня, – Вальтер снова встал в позу, но Гюнтер даже не посмотрел на него.

– Никаких идей? – серьёзно спросил Дитрих.

– Пока знаю только, что кисти рук и головы у фигур будут непропорционально крупными, иначе при взгляде снизу их не увидеть.

– Ну вот, дело пошло, остальное приложится.

– Главное, мастер, помни! – Вальтер с видом знатока поднял палец: – Как бы ни выворачивались наизнанку бедняги кавалеры, дама всё равно выберет шута.

– В моём случае ей придётся трудно, – усмехнулся Гюнтер. Дитрих с интересом прищурился.

– Все двенадцать будут – шуты.

– Ха, кого же она выберет? – расхохотался Дитрих.

– Как и положено, самого буйного и неистового из шутов.

На выполнение крупного заказа Гюнтеру дали больше года.

Архитектор Йорг фон Хальспах, возглавивший реконструкцию здания Старой ратуши, затеял масштабный проект, и Гюнтер понимал, что о нём вспомнят не скоро. Он не торопился: тратил полученные деньги и жил в своё удовольствие. Вечерами он ходил смотреть на танцующих, кутил с друзьями, а между делом вынашивал идеи, изредка делая наброски или заготовки фигур.

– Начинай работу, давно пора, – время от времени с беспокойством говорил другу Дитрих, перебирая его наброски. – Всё сложилось.

– На твоём месте, Гюнтер, я бы уже давно всё завершил, – с беспечностью подхватывал Вальтер, со своей стороны наблюдая бездействие друга.

Он раскладывал на столе перед Гюнтером его стартовую серию набросков, сделанную после посещения ярмарочного карнавала:

– Смотри, фигуры есть, каждая на своём месте: кавалеры, дама, музыканты. Нужно только вырезать.

Гюнтер отмалчивался – это было не то.

Время шло; деньги таяли; серьёзных подвижек в работе с фигурами не происходило, и это начинало беспокоить самого Гюнтера. Однако друзья были рядом, старались поддержать его, даже обещали помочь, если нужно.

В один из праздников они, как обычно, сидели втроём в ночном трактире в поисках нужной для Гюнтера натуры.

Недалеко от них за общим длинным столом гуляла изрядно подвыпившая мужская компания, судя по всему, мелких лавочников, отмечающих удачное окончание дела. Мужчины галдели, распевали песни, вскакивали и тут же пускались в пляс или хватали снующих мимо служанок, сажая их к себе на колени, – те с визгом вырывались и бежали дальше, на ходу поправляя потревоженные лифы.

Склонив голову, Вальтер присматривался к служанкам:

– А та бурёнка ничего, – кивнул он на одну из заливисто хохочущих служанок и по-свойски ткнул Гюнтера локтем в бок, – жаль, что тебе теперь интересны только танцоры.

Гюнтер даже не взглянул на друга, продолжая думать о своём.

– Не спорю, на даму эта мордашка не тянет.

Обеспокоенный молчанием друга, Дитрих попытался начать серьёзный разговор:

– Глянь, Гюнтер, удалец, что пляшет вокруг стола, чем не натура: отлично сложен и ловкий.

– Это танцует похоть; я хочу увидеть душу.

– А на балах? – спросил Дитрих.

– То же самое, пусть не так откровенно.

– Да я вижу, тебя устроят только виллисы[5]5
  Виллисы – согласно немецким преданиям, призраки умерших до свадьбы невест, при жизни любивших танцевать. Белоснежные призраки этих девушек одержимы танцем: они до рассвета танцуют сами и заставляют танцевать оказавшихся в их власти мужчин. Виллисы не знают пощады; они убивают танцем, заставляя мужчин танцевать перед ними до полного изнеможения. Одна из версий легенды о виллисах в пересказе немецкого поэта Г. Гейне была взята за основу французским поэтом Т. Готье – автором либретто балета «Жизель» (первоначальное название «Жизель, или Виллисы»), Героиня балета, став призраком, не убивает, а спасает от гнева виллис своего возлюбленного.


[Закрыть], – рассмеялся Вальтер.

– А ведь ты прав, – задумался Гюнтер, – так танцуют только перед смертью.

– Смотри, накличешь, – погрозил ему Вальтер, – это тебе не мориска с кавалерами и шутами; сатанинские девственницы кого угодно утанцуют до смерти, не станут слушать, что не умеешь. – Он подмигнул: – Выстроятся перед тобой, и будешь скакать как заведённый, пока не рухнешь замертво.

– Балагуры, вам ли понять мориску, – раздался позади них незнакомый голос, и кто-то ударил кулаком по столу.

За соседним с ними столом оказался странного вида старик – Гюнтер удивился, что не заметил его раньше. На незнакомце было изящное, неброское платье, а острый взгляд и бархатный берет выдавали в нём художника, скорее всего, приезжего. Орлиный профиль, чёрные глаза, вьющиеся тёмные волосы и длинная, ухоженная борода с благородной сединой подсказывали, что перед ними южанин – итальянец или испанец. Однако говорил он свободно и без акцента.

– Это сейчас мориску танцуют на ярмарках, – старик обвёл их круг презрительным взглядом, – в прежние времена бывало иначе, – помолчав, он продолжил: – Дама стояла под густым белым покрывалом, смотрела на кавалеров сквозь него, а те выходили в круг по одному – у каждого был для неё свой, неповторимый танец. Дама выбирала самого неистового из двенадцати – того, кто сумел заворожить её своим танцем.

Незнакомец остановил взгляд на Гюнтере:

– Она – тринадцатая в круге. Под белым покровом, бесстрастная. В мориске нужно суметь выразить себя – свою натуру, душу, судьбу; выложиться на этом пути до конца, до полного изнеможения. Только тогда Она тебя выберет.

– В наши дни она всегда выбирает шута, – рассмеялся Вальтер.

– Да, шут ей милее всего, – неожиданно благосклонно ответил ему старик, – он остаётся самим собой; говорит, что думает; ему нечего терять.

– Прошло время – никто так не танцует.

– Была в этом городе одна семья, – возразил старик, – они умели танцевать мориску.

– Где же они?

Незнакомец поднялся из-за стола:

– Сгорели на костре сто лет назад.

Склонившись к Гюнтеру, он вдруг усмехнулся:

– Догадался, как Её зовут?

Бросив на стол монету для трактирщика, старик, слегка прихрамывая, направился к двери.

– Этот заказ меня убьёт, – побледнел Гюнтер.

Прошёл год, а работа не трогалась с места.

Прокутив по трактирам, карнавалам и балам почти весь задаток, Гюнтер так ничего и не сделал; все до одного наброски его не устраивали, начиная вырезать фигуры, он тут же их бросал. Притихшие друзья теперь старались не вмешиваться, только с тревогой за ним наблюдали. Гюнтер худел, злился, изводил себя упрёками, но это ничего не меняло: он завис в одной точке.

На вопросы архитектора Хальспаха Гюнтер отмалчивался, а затем и вовсе перестал показываться тому на глаза. Заметив это, Хальспах потерял терпение и потребовал отчёта, но Гюнтер наотрез отказался показать ему готовую часть фигур. Тогда Хальспах объявил ему жёсткий срок сдачи работ.

Четыре месяца.

В этот миг Гюнтер понял, что не справился. Даже если он будет делать в неделю по одной фигуре, с трудом успеет к нужному дню, – но он никогда не работал так быстро. К тому же он по-прежнему не знал, что вырезать.

Сбежав от опеки друзей, Гюнтер отправился в город один и весь вечер бродил по улицам, не зная, что делать. Он останавливался под окнами трактиров и богатых домов, слушал музыку, наблюдал за танцующими людьми, а затем брёл дальше – в сторону пустынных окраин города.

«Придётся признать, что заказ не выполнен, – думал он, – где-то искать деньги, чтобы вернуть задаток».

А главное – ему предстояло навсегда расстаться с мыслью об успешном ведении дел: теперь Гюнтеру Грассеру никто не доверит даже мелкого самостоятельного заказа.

Ближе к полуночи Гюнтер оказался в незнакомом ему прежде месте.

В двухстах шагах впереди он увидел одиноко стоящий большой, красивый дом, окружённый кованой оградой с воротами; окна здания были освещены, внутри играла музыка, мелькали тени танцующих. Гюнтер направился в сторону дома – сначала медленно, а затем всё быстрее и быстрее. В первый момент его привлекли музыка и танцы, но по мере приближения он всё лучше различал силуэты танцующих. Гюнтер поразился: это было именно то, что он искал. Лёгкие и ловкие тела танцоров временами застывали на фоне горящих окон в необычных, выразительных позах, а затем снова неслись в пляс.

Дом выглядел богатым; Гюнтер замер у ворот и продолжал смотреть в окна, не решаясь переступить порог пустого двора и попроситься войти.

Спустя короткое время в дверях дома показалась нарядная высокая женщина в сопровождении мужчины – спутник дамы был одет в костюм шута. Они спустились с крыльца и почти сразу заметили стоящего у ворот Гюнтера; дама что-то шепнула шуту, и тот направился к воротам.

Молча отворив створки, он пригласил Гюнтера войти:

– Мы как раз танцуем, – сказал шут, – нам дорог каждый гость. Проходи, незнакомец.

В сопровождении шута Гюнтер подошёл к даме, та молча улыбнулась ему и направилась в дом. Следуя за ней, Гюнтер прошёл через две роскошно обставленные комнаты и оказался в освещённом свечами танцевальном зале. В одном углу играли музыканты, в другом стоял длинный накрытый стол с винами и яствами; кто-то из гостей угощался, но большая часть танцевали. Самих гостей было не так много – все как на ладони; кавалеры и дамы, разного возраста, они были одеты в великолепные карнавальные костюмы: бархат, узорчатые шелка, кружева, парча, невесомый газ, тонко выделанная кожа, перья, сияние драгоценностей, – Гюнтер не знал, на что смотреть.

Дама жестом предложила ему присоединиться к обществу и разделить угощение, а сама вместе с шутом встала около музыкантов, наблюдая за танцующими.

Гюнтер подошёл к столу. За долгое время, что он бродил по улицам, он изрядно устал и проголодался, но также ему не терпелось попробовать богатое угощение. Он пил вино, брал то одно, то другое блюдо, продолжая наблюдать за танцорами.

Таких стремительных, ловких, изящных кавалеров он прежде нигде не видел – Гюнтер старался запомнить их облик, характерные для каждого движения, поклоны и жесты, выражения лиц, детали костюмов. Жаль, что под рукой не оказалось бумаги и карандаша, чтобы зарисовать их.

К нему опять подошли дама и шут.

– Что же ты не танцуешь? – спросила хозяйка бала.

– Я не умею, – признался Гюнтер.

– Я тебя научу.

Подойдя ближе, дама коротко прикоснулась к его плечам плотно сжатыми, вытянутыми пальцами, словно посвящала его в рыцари, – в тот же миг Гюнтер почувствовал неодолимое желание танцевать и ринулся в круг. Забыв обо всём на свете, он веселился и плясал без устали до самого утра, а когда бал завершился, дама сама проводила его до дверей.

– Ровно через неделю приходи в это место, – сказала она, – я буду тебя ждать.

Опасаясь, что в другой раз он не сможет отыскать нужного пути, Гюнтер хотел уточнить название места, но дама предупредила его вопрос:

– Поверни направо и сразу увидишь дорогу.

Спустя час Гюнтер был у себя дома; он с порога бросился к столу, сделал набросок одной из возникших в его голове фигур и рухнул спать. А когда проснулся – поразился собственному рисунку: столько внутренней силы, грации и самобытности было в движениях и позе танцора.

Тут же принявшись за работу, Гюнтер за неделю вырезал из дерева фигуру первого из кавалеров – она показалась ему великолепной. Танцор был в половину человеческого роста и казался живым – вот-вот спрыгнет с рабочего стола на пол мастерской и пустится в неудержимый пляс.

На восторженные похвалы и вопросы своих друзей Гюнтер отмалчивался, решив никому не рассказывать, что с ним произошло. К тому же он никак не мог вспомнить, о чём разговаривал и смеялся во время танцев с гостями бала, как их зовут, танцевал ли с самой хозяйкой бала.

Через неделю Гюнтер стоял у ворот нужного дома.

Окна здания были освещены, играла музыка, мелькали тени танцоров. В дверях почти сразу показались нарядная дама и шут; они снова пригласили Гюнтера войти и молча провели его в танцевальный зал. Только на этот раз Гюнтер с порога отправился в пляс и без устали танцевал среди нарядных гостей до самого рассвета, а когда вернулся к себе – за неделю сделал вторую из фигур.

Возникающие из-под его резца фигуры не были похожи ни на кого из гостей богатого дома – он словно вбирал в себя все до одного впечатления ночи, пропуская их через собственное танцующее тело. Запечатлённые ракурсы, лица разного возраста, непохожие характеры, выразительные позы, говорящие жесты, взгляды, усмешки, роскошь тканей, детали костюмов – всё мелькало перед внутренним взором Гюнтера, воскресая в очередной из фигур.

На балу он всё чаще танцевал с одной из гостий – молодой и очень красивой дамой; кроме него она танцевала лишь со своим спутником-мавром. Возлюбленная мавра теперь с порога улыбалась Гюнтеру, а однажды во время танца даже поцеловала его – так, что у него пошла кругом голова.

– Ровно через неделю приходи в это место, – всякий раз говорила ему на прощание хозяйка бала, – я буду тебя ждать.

Друзья Гюнтера заметили, что в определённые дни он надевает праздничное платье, поздним вечером исчезает из дома и возвращается лишь под утро, а потом всю неделю работает как одержимый. К концу каждой недели из-под его резца выходила новая фигура – одна необычнее другой.

Он уже сделал фигуры двенадцати кавалеров, а затем трёх музыкантов.

Всё это время Гюнтер почти ничего не ел, день ото дня худел и становился всё слабее, но при этом его глаза горели лихорадочным огнём и он без устали говорил друзьям, что ещё никогда не чувствовал себя столь бодрым и полным сил.

До завершения заказа оставалась одна неделя и одна фигура.

Работая не покладая рук, Гюнтер вовсе перестал есть, почти не спал и уже еле таскал ноги, но в привычный для него день он опять заявил друзьям, чтобы те не вздумали его беспокоить. Дитрих и Вальтер догадались, что он снова направляется в неизвестное для них место, и на этот раз решили за ним проследить.

С наступлением темноты изящно одетый Гюнтер вышел из дома и непохожим на него резвым шагом направился в сторону окраины города, а Дитрих и Вальтер, крадучись на удалении, пошли следом.

Гюнтер пересёк город, достиг нужного места и вошёл в ворота дома с освещёнными окнами – в здании играла музыка, мелькали тени танцующих гостей. С некоторых пор дама и шут ждали Гюнтера в зале, с улыбкой приветствуя его появление; Гюнтер поклонился хозяйке бала и с порога понёсся в пляс.

Идущие за ним друзья в самом конце пути на короткое время потеряли его из виду: Гюнтер скрылся, резко повернув за угол одиноко стоящей часовни. Решив, что он заметил слежку, друзья замерли на месте, а затем услышали в ночной тишине отдалённый хлопок какой-то двери. Пустынная дорога и место были им незнакомы; добежав до часовни, они тоже свернули за угол, прошли по едва заметной в темноте тропинке полсотни шагов и остановились, не понимая, куда идти. Когда из-за туч снова выглянула луна, Дитрих и Вальтер увидели, что стоят посреди старого, заброшенного кладбища.

Их друга нигде не было, но шагах в тридцати они увидели старый, полуразрушенный склеп – дверь в него была приоткрыта.

Внутри склепа царила тишина.

– Что он там делает? – прошептал Вальтер.

– Понятия не имею.

– Заглянем?

Дитрих со страхом озирался по сторонам:

– Давай подождём здесь, пусть сам выйдет.

Притаившись в тени часовни, они стали ждать. Танцевать Гюнтер завершил на рассвете.

В эту ночь хозяйка бала снова провожала его до дверей:

– Ровно через неделю приходи в это место, я буду тебя ждать, – как обычно, проговорила она ему на прощание.

И вдруг – шагнула ближе, заглянула Гюнтеру в глубину глаз и прошептала:

– Через неделю мы будем вместе.

Только в этот миг Гюнтер понял, что прежде он не видел её лица, словно всё это время оно было скрыто от него незримой пеленой, а теперь – не мог оторвать глаз. Она была прекрасна – новой для него, отстранённой, холодной, неземной красотой; он никогда не смог бы выразить это в рисунке или скульптуре.

Приблизив к нему лицо, хозяйка бала поцеловала его – Гюнтер вскрикнул и без чувств упал на пол.

Услышав его крик, друзья бросились в склеп – они нашли Гюнтера смертельно-бледным, распростёртым на полу среди полуразрушенных надгробий.

Вытащив его на тусклый утренний свет, они с трудом привели друга в чувство.

– Где я? – увидев над собой Дитриха, едва слышно проговорил Гюнтер.

– На кладбище, – отрезал Вальтер.

– Мы нашли тебя там, – Дитрих махнул рукой в сторону склепа и вдруг увидел стёртую надпись, что с трудом читалась над входом в склеп.

«Фамильный склеп семьи Куттенау».

– Вальтер! – он в страхе показал на надпись.

– Чёрт побери, да это же та семейка, – колдуны! Папаша-алхимик и развесёлая дочурка с любовником-мавром.

Дитрих перекрестился, Вальтер тут же последовал его примеру.

– Последние трое закончили дни на костре, – Дитрих с сомнением посмотрел на часовню и склеп, – но те, что упокоились с миром, похоже, были не лучше.

– Как ты думаешь, зачем он им? – Вальтер кивнул на распростёртого на земле Гюнтера.

– Фигуры, – прошептал Дитрих, – нужно как можно быстрее окропить их святой водой.

– Точно, он сделал их изображения.

– У колдунов сжигают все портреты – чтобы они не ожили в этом мире.

– Теперь они смогут вернуться.

– Когда будет готова последняя фигура.

– Скорей, за святой водой!

– Постой, – осадил друга Дитрих, – время есть; последняя из фигур ещё не готова, он должен сделать её за эту неделю. Отнесём его домой, а там сами разберёмся.

Подхватив обессиленного друга, они направились в город.

– Дама, – стонал Гюнтер, приходя в себя, – я должен сделать последнюю фигуру… Она сказала, мы будем вместе, навсегда.

– Безумец, он едва жив.

На подходе к дому Гюнтера друзья разделились: Дитрих понёс его в комнату, а Вальтер побежал за святой водой.

Уложив друга в постель, Дитрих окинул взглядом мастерскую, перенёс в одно место и выставил в ряд изготовленные Гюнтером фигуры.

Озираясь по сторонам, Гюнтер, казалось, с трудом узнавал свою комнату:

– Дама. Где моя Дама? – с отчаянием повторял он. – Сегодня она меня поцеловала… впервые. Я не могу без неё, где она?!

Дитрих подошёл к нему:

– На костре сожгли твою Даму.

– Хочу танцевать – для неё!

– Проспись, Гюнтер, потом решишь, где и с кем танцевать.

– Где моя Дама, – мотал головой Гюнтер, – я хочу танцевать, для неё! Одна фигура… Я должен её сделать! Она сказала – через неделю мы будем вместе.

– Гюнтер Грассер, заткнись.

Прибежал Вальтер с кувшином святой воды. Не жалея сил, Дитрих с Вальтером щедро окропили стоящие в ряд фигуры танцоров и музыкантов.

Посмотрев на беснующегося в постели друга, Вальтер для надёжности сбрызнул святой водой и его.

Гюнтер наконец стих.

В себя он пришёл лишь через день, но продолжал лежать в постели, с трудом ел, подолгу спал и не мог приняться за последнюю из фигур – ни сделать набросок, ни начать вырезать.

– Мне нужно туда, – временами стонал он, – хочу танцевать… для неё. Она сказала, мы будем вместе.

Оставив друга в покое, Дитрих и Вальтер сами перебрали кучу его набросков в поисках образа, вдохновлённого походом на ярмарку. Вырезав недостающую фигуру, они поставили её в общий ряд – дама смотрелась благочестивой, но святой водой окропили и её.

С заказом было покончено.

В назначенный день, одетый в лучшее платье, Гюнтер Грассер стоял в указанном ему месте. Дома с освещёнными окнами не было – в полуночном свете луны перед ним простиралось заросшее травой кладбище с зияющим проломами полуразрушенным склепом.