Текст книги "Кавказ. Выпуск XIII. В плену у горцев"

Разговор с абазином. – Князь Аслан-Садек. – Попытка к бегству.

Не знаю, скоро ли я очнулся… Но пробуждение мое было нерадостно: сумрачный свет сакли, закопченной снизу доверху, в которой я лежал на грязном войлоке, показывал, что уже наступил вечер. Дождь, просачиваясь через ветхую крышу, грязными потоками бежал по стене, наводняя глинистый пол и капая мне на лицо… Старая безобразная абазинка перевязывала мне рану, над которой только что окончил операцию горский хирург, употребив, быть может, при этом случае вместо всех инструментов свой неизменный кинжал (действительно, операция была сделана очень искусно, как говорили наши хирурги… Пуля, раздробившая чашку правой ноги и остававшаяся там шесть суток, была вынута с величайшей осторожностью). Жажда мучила меня ужасно… Я выразил знаками мое желание, и ветхая мумия тотчас подала мне в солдатской манерке воды отвратительного вкуса. Поблагодарив старуху и закашлявшись всей грудью, я потянул раненую ногу и, к великому моему изумлению, решительно не ощутил никакой боли. Это меня несколько обрадовало и ободрило. Успокоившись несколько и хорошо уяснив себе незавидное свое положение, я стал выдумывать средства к побегу… В ту минуту на пороге сакли показался рослый абазин… Стряхнув с бурки крупные капли дождя и отерев ею же ствол винтовки, горец закурил свою коротенькую трубку и сел против меня на мокрый пол…

– А, Иван… гладишь! (Вообще абазины, шапсуги, натухайцы и другие всех без исключения русских мужчин зовут Иван, женщин – Марушка (Марья).) – сказал он.

– Да, приятель, – отвечал я, стараясь казаться равнодушным, – гляжу, гляжу больше часу, а все-таки кроме дряхлой старухи ничего не вижу съестного… нет ли у тебя чего-нибудь посвежее… хоть проса или чурека… не откажусь, пожалуй, и от шашлыка… за что преславная дочь Магомета, Фатима, да подаст тебе конец своего пояса и проведет тебя через Эль-Сырат к достославным предкам…

В заключение моей витиеватой речи, чтоб абазин понял в ней главное, я указал на раскрытый рот и сильно щелкнул зубами.

Пока жевал я жесткий чурек, с опасностью изломать свои зубы, абазин рассказал мне, нещадно коверкая русский язык, о том, как я был захвачен в плен его приятелем, каким-то князем из соседнего аула; князь оставил меня здесь, пока я поправлюсь, и обещал побывать на днях у своего кунака. Замечание, что со мной обходятся миролюбиво и снисходительно, несколько порассеяло мои черные мысли, отчего чурек исчезал довольно быстро к немалому удовольствию моего хозяина, который по моему аппетиту заключил, что скоро от меня отделается. В этот день со мной ничего не случилось примечательного, а ночь я проспал как убитый.

Наутро с восходом солнца топот лошадей возвестил о приезде князя с его нукерами. Двое усатых молодцов вошли следом за моим владельцем в саклю; князь был рослым детиной со смуглым и загорелым, но довольно приятным лицом. Опрятность наряда и богатство вооружения резко отличали его от оборванных нукеров. Он молча осмотрел мою рану и потом начать ощупывать все мои члены, будто желая узнать мое достоинство по качеству мяса.

Долго пропировав у своего кунака, князь перед вечером выехал из аула со мной и нукерами. По всему было заметно, что мои спутники, не исключая и князя, на этот раз сильно преступили заповедь Магомета и порядочно подгуляли… особенно нукеры, ехавшие у стремян моих, кланялись каждому встречному кусту и пригорку. Мы подвигались вперед, не торопясь… Я молчал, задумавшись; князь, играя звонкой уздечкой, напевал какую-то заунывную татарскую мелодию; слуги, опустив поводья и повесив носы, время от времени повторяли сквозь зубы: «Якши бол!», предполагая, быть может, что они и теперь еще сидят на ковре пиршества, а не на хребте лошади. Солнце давно уже скрылось за горы, и сырой туман, поднявшийся с моря, пронял меня до костей. Прикрытый одним «кителем», я сильно продрог и громко стучал зубами. Спустившись с кремнистого косогора, мы пустились рысью вдоль узкой и мрачной балки, впрочем, довольно ровной. Тряска несколько развлекла моих спутников и прогнала их дремоту. Через час довольно быстрой езды князь остановился; сделав знак рукой, он соскочил с коня; мы последовали его примеру. Я и на этот раз не лишен был счастья отведать черствого чурека… Проклиная незатейливый вкус и жалкую кухню горцев, я ел так усердно, что не заметил даже, что князь давно уже храпел, растянувшись на бурке… Нукеры еще бодрствовали… Должно быть, им приказано было стеречь меня… Но пророк, вероятно в наказание за нарушение его заповеди, минут через десять сомкнул глаза пьяных нукеров.

Нукеры спали мертвецки, князь храпел, как разгоряченный конь; я один бодрствовал… Мысль о побеге молнией сверкнула в голове моей, сердце сильно забилось… Мешкать было нечего: случай, соблазнительный случай, так и протягивал руку. Но вот вопрос: куда бежать?.. Я не знаю ни одной тропинки!.. И что будет со мной, если проснутся враги мои в самую решительную минуту?.. Не перерезать ли их?

Рука моя уже невольно потянулась за кинжалом, висевшим на животе у одного из нукеров, но рассудок скоро остановил дикое побуждение… Я встал, осмотрелся на все четыре стороны и с величайшей осторожностью, едва переводя дыхание, начал распутывать лошадей. Абазины спали. Обозрев снова окрестность и заметив невдалеке узкое ущелье, которое, как трещина в скале, вилось пестрой змейкой между двух возвышенностей… Руки мои дрожали, сердце громко стучало в груди… Прыгнув на коня и сильно ударив его ногами в бока, я вихрем понесся в ущелье, застилая свой след пылью и дождем мелких кремней… Звук копыт скоро разбудил врагов моих… Я несся наудачу, рискуя сломать себе шею. За мной гнались по пятам.

Между тем ночь заволокла небо черными тучами, ветер свистнул в ущельях и завел свою обычную заунывную песню… Лошадь моя беспрестанно спотыкалась, но я неутомимо бил ее по крутым ребрам. Враги были близко… Я слышал ясно их неистовые крики и ругательства, эхо ущелья громко отвечало на их: «Гяур! Гяур!». Одно мгновение – и они меня настигнут… Вдруг усталый конь, фыркнув, быстро отскочил в сторону и стал, как вкопанный всей силой передних ног в гранит. Я взглянул вниз: почти под ногами моими бежал широкий ручей с неистовым шумом и завываньем; его мутные волны бешено прыгали через камень и обдавали берег белой пеной.

Думать было нечего, выбирать не из чего, я слышал, как враги мои взводили курки!

С воплем, в котором отозвались все страшные ощущения, раздиравшие мою душу, гикнул я на измученную лошадь. Она взвилась на дыбы, метнулась вправо, потом влево, вытянулась – и вода с ревом расступилась, возмущенная нашим нападением… Вслед за тем два выстрела зарокотали над моей головой. Пуля, свистнув мимо моего уха, перелетела в лес на противоположный берег; другая сорвала с головы моей фуражку. Храпя всей грудью и собирая последние силы, лошадь быстро выносила меня вперед и вперед, пробираясь между острых камней, мелькавших в кипящей воде. С минуты на минуту ждал я смерти… Смерть была кругом меня… Выстрелы не умолкали… Не понимаю, каким образом миновала меня меткая черкесская пуля… Но вот и берег: я спасен! Князь не решился последовать за мной… Спрыгнув с измученного коня, я с любовью и благодарностью потрепал его крутую шею…

Вторая беда. – История Нейфтали. – Месть горца.

…Но в ту минуту ствол винтовки уперся в грудь мою… Пораженный, я с силой ударил по стволу и метнулся в сторону.

– Не с места! – закричал кто-то дурным русским языком. В ту же минуту кинжал был у моего горла.

– Русский, ты мой пленник, – продолжал неизвестный голос. – Я мог бы убить тебя, но я поклялся щадить русских!

«Хорош гусь! – подумал я. – Держит клятву, а ночи проводит в лесу!»

Повинуясь в молчании своему року, измученный до последней крайности, я опустился в изнеможении на землю… Рана моя открылась, и кровь с силой обильно просачивалась через нижнее платье; при помощи моего нового владельца я перебинтовал раненую ногу, уняв течение крови.

Опершись на винтовку, горец стоял передо мной в каком-то раздумье. Это был человек среднего роста, лет тридцати пяти; широкие плечи его прикрывал поношенный кафтан, на котором только местами уцелели галуны, украшавшие его в старину; вообще наряд моего нового господина представлял довольно странную смесь лезгинского с абазинским. Но не успел я закончить мои наблюдения, как задумчивый горец обратился ко мне с вопросом:

– Ты пленник князя Аслан-Садека? – спросил он. – И, кажется, сейчас бежал от него?..

Я утвердительно кивнул головой.

– О князь! – продолжал горец вполголоса, обернувшись к ручью и устремив проницательный взор в темную даль. – Пришла пора поплатиться за кровную обиду… Стой, князь!.. Руками твоего же пленника я передушу твоих нукеров, а с тобой посчитаюсь сам… Вот твой гостинец! – Горец со злобной усмешкой потрепал рукоять дагестанского кинжала. – До рассвета еще неблизко, – продолжал он, – а раньше утренней зари не взойти и моей заре, которую жду я так долго… Я знаю, князь прежде рассвета не решится переправиться.

Горец замолчал. Через минуту он сел подле меня и заговорил так, обращаясь ко мне:

– Русский! Окажи мне одну услугу – и ты свободен; я укажу тебе дорогу к друзьям твоим… Даже сам пойду к ним с тобой.

«Что за странность? – думал я. – Какую могу я оказать ему услугу?»

Он продолжал:

– До рассвета еще далеко… Слушай, я расскажу тебе начало моей истории, конец ты, может быть, сам увидишь… – И новый повелитель мой начал свою повесть. Я передаю ее, разумеется, с некоторыми изменениями, потому что ни память моя, ни дурной выговор горца не позволяют сообщить ее слово в слово. – Я родился здесь, в горах Абазии. Отец мой был лихой наездник, его слава гремела из конца в конец Черноморского берега. Первый в схватке, первый за родину, он постоянно был в наездах. Более сорока нукеров служили ему, считая за честь и счастье быть слугой и товарищем в битве храброго Меджи-Али; целые сотни баранов паслись на лугах его. Дом его был как полная чаша – всего вдоволь. Каждый странник переступал через порог его с лицом веселым и довольным, благословляя имя Меджи-Али. Я был любимый и единственный сын его. Природа будто нарочно олицетворила во мне все черты, весь характер отца. Удалее, ловчее, красивее и счастливее Нейфтали (так зовусь я) не было, кажется, в Южной Абазии… О юность!.. Счастливая, блаженная юность! Где ты?.. Князь Аслан-Садек перерезал золотую нить моего счастья…

Рыдание слышалось в голосе горца, который, видимо, расчувствовался. Он склонил голову, и черные волосы, выбившись из-под бараньей шапки, закрыли его лицо. Понятно, что я слушал моего повелителя с глубочайшим вниманием.

После минутного молчания он продолжал:

– Бывало, как горели завистью глаза молодых горцев, когда я, молод, удал и красив, мчался на лихом скакуне, среди наездников и джигитов. Казалось, тогда сердца наших красавиц бились только для меня под чадрой. Отец мой умер. Я наследовал его славное имя и его богатство. Нас осталось двое: сестра и я. Зюльма слыла красавицей. Славные наездники Абазии искали сердца сестры моей… В числе их был и… будь он проклят, князь Аслан-Садек. Князь очень любил Зюльму, но она его ненавидела.

Раз ночью я слышу ужасный шум в моем доме, меня будят…

– Что за тревога? – спросил я.

– Князь Аслан-Садек похитил твою Зюльму! – сказал мне любимый мой слуга.

Как безумный, бросился я к окну. Точно: пыль вилась из-под копыт княжеского скакуна; бесчувственную сестру, перекинутую через седло, поддерживала рука вора.

– Коня! Винтовку! – крикнул я и кинулся в погоню за князем.

Лихой конь мой, казалось, на этот раз получил крылья. Князь был от меня на выстрел! Я обнажил кинжал. Злодей оглянулся.

– Если не мне, так никому! – крикнул он и швырнул с седла обезглавленный труп Зюльмы…

Долго рыдал я над прахом любимой сестры и тут же поклялся: не знать покоя и счастья, не вкушать радостей жизни, пока не источу кровь по капле из сердца убийцы, пока не смою позора и тоски моей его кровью. Князь пропал без вести. Потеряв надежду утолить месть мою, я стал не похож на прежнего Нейфтали, которым гордился аул наш… Я исхудал, нрав мой сделался уныл и суров. Я возненавидел долины и горы моей родины, видевшие славу отца моего и мой позор… Так прошел год. Наконец наскучила мне бесславная, праздная жизнь и я, созвав молодцов-джигитов, обещал им богатую добычу, пленников, разгул, свободу – и ринулся с ними в наезды на русских. В схватке под укреплением С. К., где я свирепо резался, окруженный телами погибших товарищей, русский казак полоснул меня шашкой и сбил с коня. Раненый, я взят был в плен и жил между русскими семь лет, присягнув на русское подданство. Видит Бог! Я верно исполнял мою присягу… Я не хотел изменять ей! Недавно случай привел меня в крепость А. Я взглянул на мои родные горы, вспомнил мою молодость, мой неотомщенный позор, и кровь заговорила во мне. Под рукой (то есть при случае. – Изд.) разведав о князе Аслан-Садеке, я узнал от мирных абазин, что враг мой уже более шести лет как опять явился в свой аул. Я не выдержал и бежал в горы. И вот уж целый месяц, как дикий зверь, скитаюсь я в окрестностях родного аула, выжидая минуту мщения. Наконец она настала. Сегодня я заарканю красного зверька; увидим, так ли храбр кровный враг мой с мужчинами, как с женщинами!

Нейфтали презрительно улыбнулся и пристально посмотрел на ручей.

– Догадываешься, – спросил он, – чего хочу я от тебя и какой требую услуги?

– Нет, – отвечал я.

– Не догадываешься? Хорошо, я научу тебя, что надо делать и как услужить мне. Слушай, теперь скоро князь покажется на противоположном берегу, чтобы переправиться сюда за ручей. Он будет не один: ты знаешь, с ним два нукера. Его я буду выжидать за кустами черешни, видишь? А ты… Вот тебе винтовка, ты должен во время переправы угомонить слуг его. Дело нетрудное! Ты качаешь головой? Но не забудь, что тебя ждет хорошая награда – свобода и родина! Да и что мешает тебе исполнить мое желание? Князь и его слуги разве не враги твоей родины и твои собственные? Разве они не хотели убить тебя несколько часов назад?

Я молчал.

– Раздумываешь!.. Полно… Это решено!.. Вот тебе винтовка… Я из нее не давал промаху.

В эту минуту князь и один из его нукеров показались на крутом обрыве противоположного берега. Нейфтали кинул мне винтовку и скрылся за черешню. Я оглянулся: он взводил курок пистолета, нацелив дуло его прямо мне в затылок. Убеждение было так красноречиво, что судьба нукера тотчас решилась: я прицелился в него. Лихой конь Аслан-Садека быстро нес его; за ним, отстав на несколько шагов, следовал слуга.

– Цель!.. – шептал Нейфтали. – Вернее… Бей!..

Курок брякнул, выстрел зарокотал над ручьем, и вслед за тем протяжный стон несчастного вместе с проклятием вырвался из простреленной груди его. Испуганный конь, сбросив с себя окровавленного всадника, фыркая, отпрянул в сторону и пронзительным ржанием предсказывал свою гибель в страшном водовороте.

Между тем князь приближался к нам, выправляя оружие… Свершив кровавое дело, я взглянул на Нейфтали, желая сказать ему: «Я сделал свое».

Потом я сел за куст черешни, приготовившись смотреть развязку начатой драмы. Нейфтали был весь ожидание: глаза его горели огнем дикого зверя; рука его дрожала, сжимая рукоять кинжала.

Наконец он пронзительно гикнул и в один прыжок очутился перед князем, вышедшим в ту минуту на берег… Князь отступил шаг назад и, обнажив шашку, бросился на своего врага; но ловкий Нейфтали удачно увернулся от удара; голыми руками вырвал он шашку из рук князя и швырнул ее далеко в сторону. Вслед за тем сверкнули кинжалы… Злобный хохот сопровождал каждый удачный удар Нейфтали; тяжелые стоны вырывались из груди князя, израненной меткими ударами противника. Аслан-Садек простонал и рухнул на землю; дорогой клинок его кинжала выпал из ослабленных рук и, звеня о кремни, покатился в воду… Обезображенное местью лицо Нейфтали было ужасно: наступив ногой на грудь, он скрестил руки и несколько минут в молчании с упоением любовался предсмертными его судорогами… Глаза торжествующего горца сверкали, как уголья, и, казалось, хотели сжечь посиневшее лицо мертвеца, на которое еще струилась горячая кровь с кинжала мстителя.

– Конец! – прошептал Нейфтали. Он отер полой княжеского кафтана свой кинжал и подошел ко мне. – Теперь я снова слуга русских, – сказал он, – идем к ним!

Через полчаса медленной ходьбы горец остановился.

– Отдохнем, – сказал он, – я измучен и чувствую большую усталость!

Выбрав овраг, поросший по краям густой травой, которая могла защищать даже от палящего солнца, мы позавтракали несколькими горстями проса и, утомленные, скоро заснули.

Третья беда

Солнце стояло довольно высоко над горизонтом, когда я проснулся. Товарищ мой еще крепко спал… Проклятия вместе с именем Аслан-Садека слышалась из уст его; он весь вздрагивал, и рука его судорожно искала кинжал… Желая прекратить тяжелый сон Нейфтали, я осторожно толкнул его.

– Уф!.. Какой страшный сон! – сказал горец, пробуждаясь. – Мне грезилось, будто Аслан-Садек режет сестру мою; кровь потоками льется из ее груди, она просит моей помощи, протягивает ко мне окровавленные руки, зовет меня по имени… А я не могу двинуться с места; какая-то невидимая сила меня удерживает… Я стал просить князя за сестру, он отвечал мне хохотом… Вдруг свобода ко мне возвратилась, с проклятием кинулся я на моего врага… Но тут ты разбудил меня… Ну а ты… Хорошо уснул?

– Хорошо. Только жажда мучит меня; кажется, вся грудь высохла… Если б хоть каплю воды, я воскрес бы и без устали шел бы вперед до завтра.

– Так сходи напейся, – сказал Нейфтали.

– Куда?

– Вот тропинка, – он указал налево, – иди прямо по ней, за полверсты отсюда течет ручей, через который ты вчера переправился… Иди скорей, я буду ждать тебя здесь.

Едва передвигая ноги, доплелся я до ручья и, спустившись по крутому берегу, жадно припал к холодной воде.

Вдруг громкий говор раздался над моей головой… Я оглянулся: человек пять абазин, между которыми можно было тотчас же узнать одного из нукеров убитого князя, быстро приближались ко мне; последний, указывая на меня, что-то с жаром рассказывал своим товарищам. Признаюсь, в первую минуту я совершенно растерялся. Но скоро оправившись и измерив расстояние, отделявшее меня от недругов, я стал карабкаться по крутизне с намерением перерезать им дорогу и укрыться в лесу. Абазины с криком и угрозами погнались за мной. Но вот и лес, собираю последний остаток сил и быстрым бегом кидаюсь в чащу… Но, верно, не пришел еще конец моим бедственным приключениям! Сделав несколько скачков вперед через рвы и пни, я запнулся, упал и покатился в крутой овраг. В ту же минуту подоспели горцы и крепко связали меня… Напрасно я призывал Нейфтали: только эхо да веселый смех горцев были ответом на мои вопли, а несколько ударов нагайкой по голове совершенно лишили меня чувств, и я уже не помню, как был привезен в аул.

Была глухая полночь, когда я открыл глаза… Я чувствовал невыносимую боль и шум в голове, дрожь пробегала по всем моим членам… Мало-помалу боль в голове утихла, а озноб перешел в сильный жар; желая отереть крупные горячие капли пота, выступившие на моем лбу, я с ужасом заметил, что руки мои связаны за спиной. Припомнив прошедшее и сообразив, что нукер убитого князя видел весь поединок своего господина с Нейфтали и мое участие в нем, я пришел в неописуемый ужас: нет сомнения, муки невыносимые ожидают меня за смерть нукера и Аслан-Садека!

Голая и сырая земля служила теперь мне постелью; я лежал, брошенный в какую-то яму или погреб. Надо мной чернел свод неба, усеянный звездами… Ночь была спокойна и тиха, изредка лай собак нарушал ее тишину… Но вот чьи-то осторожные шаги зазвучали надо мной, и скоро земля, надавленная ногой незнакомца, посыпалась мне на лицо с закраин ямы.

– Ваня, спишь? – послышалось сверху.

– Нейфтали, это ты?

– Тсс… Тише!.. Я.

И несколько кусков чурека полетели мне в голову.

– Подкрепись, приятель!.. Поколотить тебя не забыли, а поесть уж, верно, не дали!..

– Спасибо, добрый Нейфтали…

– Ну, приятель, дело очень плохое: убийство князя и своего товарища уцелевший нукер свалил на тебя; брат Аслан-Садека, Астан-Гари, приехал сюда вечером и завтра увезет тебя в свой аул. Если не спасешься от рук его, беды не миновать!.. Тебя хотят казнить в первый осенний праздник, который будет ровно через два месяца.

– Боже мой, Боже мой! – простонал я. – Неужели, Нейфтали, нет никаких средств к моему спасению?

– По крайней мере теперь, – отвечал горец, – я, право, не вижу никаких. Я в платье абазина еще могу бродить по аулу, да и то за мной примечают…

А тебе-то как?..

Зная, как жестоко мстят горцы своим пленникам, я решил, что гораздо выгоднее умереть теперь, чем дожидаться их мучительной казни.

– Послушай, Нейфтали! – сказал я. – Услуга за услугу!.. Возьми камень и швырни мне в голову… Ради Бога! Прошу тебя!..

– Вздор, приятель!.. Не забывай, что еще целых два месяца до твоей казни – время немалое: еще множество средств найдем к твоему побегу. Прощай… надейся на меня… Сторож близко, боюсь, заметит… Не унывай, Иван!

Нейфтали исчез… Я задумался. Долго я думал и наконец принялся подкреплять свои силы чуреком…