Текст книги "Блокада Ленинграда. Дневники 1941-1944 годов"

17 ноября 1941 года

Сегодня я зачислен студентом 1-го курса морского военно-политического училища. 21-го к 12 часам [я должен] прийти на Мойку, 59 в комнату 8, имея при себе зубной порошок и щетку, но я не возьму порошка, так как его у меня нет. Надо открепиться в райкоме и справить все свои личные дела.

11-го числа я узнал, что есть шансы поступить в училище, и пошел в райком ВЛКСМ вместе с товарищами Ш-мко и К-вым. Там мы заявили секретарю товарищу Б-ву о своем желании. Он записал год [рождения], образование, спросил, где мы находимся, и велел подождать. Всего собралось человек одиннадцать. Немного погодя он нас вызвал к себе в кабинет и снова составил список. Поговорили кое о чем. Одного не комсомольца сразу приняли в комсомол. Потом все пошли в райком ВКП (б) беседовать с представителем от училища. Там одного человека не приняли, так себе ни рыба ни мясо.

Вернулись в райком, у нас записали, кто кем был, какую несли общественную нагрузку, где работали. Потом на бюро разобрали наши дела и решили дать рекомендацию для зачисления кандидатами в училище. Сказали, чтобы 12-го пришли за ними, а потом, имея при себе рекомендацию от райкома комсомола, справку об образовании, три фотокарточки, характеристику и биографию, явиться на Мойку, 59, комната 8. Я сфотографировался в моментальной фотографии, но фотографии вышли плохие, пришлось отдать другие имевшиеся у меня ранее.

13-го числа мы явились в место назначения. В комнате за столом сидел человек в морской форме. Ему я отдал имеющиеся документы, кроме характеристики. Ее я не мог получить, но все обошлось и без характеристики, так как я был охарактеризован в рекомендации. Моряки люди хорошие. Обошлись с нами хорошо и велели прийти 14-го к половине девятого на медкомиссию.

В этот день, да и дни до этого, я очень волновался, что не примут. Дома ничего не говорил. Но вечером приехал папа и, придя сюда, узнал, где я. Пришлось дома все рассказать. Да, еще в первый раз, придя на Мойку, мы заполнили анкеты. Собравшись к половине девятого, мы стали ждать. Немного погодя пошли на комиссию в порт или на наб. Чернышевского, 69, точно не помню. Прошел семь или восемь врачей – комиссия признала годным. Придя с комиссии, мы ждали до четырех часов и сдали испытание по текущей политике. Теперь нужно было пройти мандатную комиссию 17-го в 10 часов.

Эти два дня я волновался еще больше. Боялся, что последняя вдруг забракует. Но опасения мои были напрасны. Меня приняли. Я очень рад. <…>

С 13-го числа [воздушные налеты] были очень ожесточенными, а особенно 13-го. Мы были на пожаре на улице Войнова дом 34. Я был ночью с трех до шести. Еще были на пожаре на улице Рылеева. Там засыпало несколько человек. Троих спасли, пробив стену. Под облаками все время поливали водой. Потом мы ушли, а работать остались пожарные и восстановительная бригада.

Когда шли на пожар, то по одной улице не могли пройти. Была бомба замедленного действия.

На другой улице тоже. И нам пришлось идти вкруговую. Бомб бросали очень много, и тревоги были очень часто. Почти весь район был засыпан бомбами. Дома представляли жалкое зрелище, так как в редких были стекла, а некоторые разрушены и повреждены осколками.

На улицах теперь полно [осколков] стекла. Теперь их собрали в кучи, их так много, как и снега. Выбило стекла в доме на улице Маяковского, где жил поэт с 1915 по 1918 год.

Сегодня у нас было хорошее питание. Так дали в первый раз. В завтрак давали макарон, хотя и мало, но лучше щей. Еще сто граммов хлеба, десять граммов сыра и стакан чая. В обед – щи неплохие. Второе состояло из капусты и куска мяса грамм 25. Стакан чая и 100 граммов хлеба. В ужин дали 100 г хлеба, суп из вермишели и стакан чая я не взял. Вместо сахара дали конфету. Потом дали 100 г брынзы. Это не знаю, как объяснить. Днем было несколько тревог, но не бомбили [Б. К-в].

Из документов Городского штаба МПВО: 17 ноября 1941 года самолеты противника сбросили фугасно-зажигательные бомбы на текстильную фабрику имени 1-го мая. Пожар распространился стремительно. Огнем были охвачены четвертый и пятый этажи здания. Несмотря на решительные действия пожарных, сбить пламя долго не удавалось. Локализовать пожар удалось лишь через четыре часа.

18 ноября 1941 года

Вчера было семь тревог. Ночью нас разбудили и приказали быть в боевой готовности, так как возможен вызов. Мы оделись и легли спать. Началась и кончилась тревога. Мне надоело лежать одетым и, раздевшись, я лег под одеяло. Уж, думаю, попадет так попадет. Но вызова не было.

Сегодня на завтрак нам дали щи из капусты, но такие плохие, что как я ни хотел есть, не мог съесть всего. Потом, как обычно, стакан сладкого чая и сто грамм хлеба. В обед на первое дали щи из капусты, на второе капусту и полсардельки, на третье – конфету и чай. Так что и обед не сытный. Капуста питательности мало имеет, и мы едим одну почти воду. Вообще нам дают много, но не так питательно. На ужин суп из вермишели, конфету, чай, сто грамм. Конфеты, кажется, сделаны из кофе. Они не сладкие. Сегодня в три часа ходили в кинотеатр «Спартак». Смотрели фильм «Маскарад».

Сегодня от нас ушел К-н. Приходил сюда в форме: ватник, ватные брюки, русские сапоги, теплая шапка. Он оставил некоторые вещи ребятам, Ерофееву отдал небольшой чемодан, а так как он мне был нужен, то я у него купил за 10 рублей.

Сейчас была небольшая тревога. В районе нашего наблюдения было спокойно. Я был на чердаке вместе с Кошкиным. Опять тревога. Воет сирена [Б. К-в].

19 ноября 1941 года

Сегодня на завтрак дали 20 г паюсной икры, 100 г хлеба и чай. Суп не стали есть, так как нельзя было в рот взять. На обед дали 100 г хлеба, суп из макарон, макароны с сарделькой, конфету и чай. На ужин щи из капусты, 100 г хлеба, конфету и чай. Теперь я уже не пожарный.

Сегодня я совсем покончил с работой в комсомольском полку противопожарной обороны Ленинграда. Вчера сдал форму, а сегодня получил карточку. Сегодня уже там не питался, утром мама купила щи и смешала их с гречневой кашей; получившимся, так сказать, супом позавтракали. Потом чай пили. Часов около 12 сварили и поели супу из рисовой каши и тем же поужинаем. Хлеба ели грамм по 70. Чтобы получить карточки, пришлось побегать. Но в конце концов я их получил – и теперь со взводом покончено.

Сейчас ходил в райком сниматься с учета. Отдал прикрепительный талон и получил справку о снятии с учета. Сейчас нужно приготовить кое-какие вещи, которые будут нужны в училище. У меня есть маленький чемоданчик и в него, думаю, все сложу, так как вещей буду брать немного. В баню ходил. Сначала с Валей пошли на ул. Чайковского, так как он говорил, что там баня; было закрыто, и мы пошли на улицу Некрасова, где и помылись. Теперь надо наголо остричься.

Сейчас я ехал на трамвае и слышал слова военного: «Смотрю я на мальчиков лет 15 – молчат или жалуются, а в 18 году ведь только по 100 г одного хлеба было». В 18-м было плохо, но и теперь нехорошо. Голодно, холодно и бомбят. Чем ты был, Ленинград? На улицах веселье и радость. Мало кто шел с печальным лицом. Все, что хочешь, можно было достать. Вывески «горячие котлеты», «пирожки», «квас», «фрукты», «кондитерские изделия» – заходи и бери, только и дело было в деньгах. Прямо не житье, а малина. И чем ты стал, Ленинград.

По улицам ходят люди печальные, раздраженные. Едва волочат ноги. Худые. Посмотришь на разрушенные дома, на выбитые стекла – и сердце разрывается. Прочтешь вывеску и думаешь: «Это было, а увидим ли опять такую жизнь?» Ленинград был городом веселья и радости, а стал городом печали и горя. Раньше каждый хотел в Ленинград – не прописывали. Теперь каждый хочет из города – не пускают. Разве будет хорошо, когда иждивенец получает только 125 г хлеба и каждый день ждет уменьшения нормы. К этому еще прибавь ночные бомбежки и артиллерийский обстрел. Но моральное состояние имеет большое значение, а оно подавленное [Б. К-в].

ГОЛОДНАЯ ЗИМА

«Постановление Военного Совета

Ленинградского фронта

О снижении норм хлеба 19 ноября 1941 г.

№ 00409

Совершенно секретно

1. Во избежание перебоев в обеспечении хлебом войск фронта и населения Ленинграда установить с 20 ноября 1941 г. следующие нормы отпуска хлеба:

рабочим и ИТР 250 г

служащим, иждивенцам и детям 125 г

частям первой линии и боевым кораблям 500 г летно-техническому составу ВВС 500 г всем остальным воинским частям 300 г

2. Выдать в третьей декаде ноября 100 г сухофруктов и 100 г картофельной муки по детским карточкам.

3. Во изменение постановления Военного совета Ленинградского фронта от 14 ноября 1941 г. установить с 20 ноября с.г. суточный лимит расхода муки и примесей – 510 т, из них населению Ленинграда – 310 т, Ленинградской области – 31 т, войскам Ленинградского фронта – 144 т и частям КБФ – 25 т.

4. Обязать начальника ОО фронта т. Куприна, прокурора фронта т. Грезова, начальника Управления НКВД по ЛО т. Кубаткина и прокурора г. Ленинграда т. Попова усилить борьбу с расхитителями продовольственных товаров, какими бы формами это воровство ни прикрывалось.

Командующий войсками Ленинградского фронта генерал-лейтенант (Хозин) Член Военного совета Ленинградского фронта, секретарь ЦК ВКП (б) (Жданов) Член Военного совета дивизионный комиссар (Кузнецов)».

«Несмотря на то, что у нас в Ленинграде большая смертность, вы знаете об этом, мы этого от вас не скрываем, несмотря на то, что город подвергался неоднократным бомбардировкам… (разрушено свыше 500 жилых домов), несмотря на голод и лишения, муки и страдания, дух трудящихся нашего города высок, мы его сохранили, и это главное. Мы сохранили народ, мы сохранили его революционный дух, и мы сохранили город! Мы не раскисли, мы знали, что будут лишения, мы знали, что 125 г хлеба не являются необходимым прожиточным минимумом – мы знали, что будут большие лишения и будет большой урон. Но ради города – города в целом, ради всего народа, ради Отечества, нашего Отечества, мы на это дело пошли и дух наших трудящихся сохранили – мы тем самым сохранили наш город».

Из выступления секретаря горкома партии

А. А. Кузнецова на заседании, посвященном награждению работников ленинградской промышленности.

23 февраля 1942 года

20 ноября 1941 года

Пишу, конечно, на работе. У Вали окна забиты фанерой, коптилка, темно. Боже мой, как мне тяжело одной, как мои там, где они, живы ли. Страшно не хочется думать, что хочешь есть. Меня вчера чуть не накормили вареными кошками. Люся наловила кошек и приготовила студень. Я не поверила, что это баранина, потому остереглась сесть за стол со всеми. Люся ругается за каждую съеденную крошку, а тут пригласила. Мне это показалось подозрительным.

Неприятно. Лучше оставаться голодным, чем есть такое.

Валя плачет, ее обижают, она единственная, кто получает служащую карточку, жаль мне ее. Она такая болезненная. Мне сколько ни съем, все мало, а ей приятно, что я с ней делюсь хлебцем и конфетами, все ей побольше [Н. О-ва].

Из документов Городского штаба МПВО: В шесть часов вечером 21 ноября авиабомба разрушила дом по адресу: Невский проспект, 30. Ранено 83, убито 98 человек.

24 ноября 1941 года

Сейчас вечер 24 ноября 1941 года. Пошел шестой месяц войны с Германией. <…> За окном, совсем близко, раздаются взрывы артиллерийских снарядов, гибнут люди. Позавчера около Финляндского вокзала видел несколько разорванных осколками снарядов трупов. На улицу выйти нельзя. Будешь убит, как уже убито много ленинградцев. У меня на службе ранены две женщины-сослуживицы. Кругом дома, разбитые бомбами и снарядами. Сколько погребено под их развалинами людей! Я недавно видел, как выкапывают <…> раздавленные трупы ни в чем не повинных людей. <…> А сколько таких разбитых бомбами домов в Ленинграде! Много, очень много!

Несколько дней назад немцы ожесточенно бомбили наш Красногвардейский район. Я сидел в подвале, подпорки ходили ходуном. Бомбы сыпались подряд по 3–5 штук. Кругом стоял грохот. <…> Я знал – сейчас от бомб разлетаются дома, разрываются на куски люди или остаются заживо погребенными под развалинами или в бомбоубежище. Я сейчас ждал такой же участи и вот благодаря случайности пока жив.

Я видел разорванных снарядами детей, убитых женщин, стариков и сколько еще увижу. Я не узнаю Ленинграда, не узнаю Красногвардейского района, где временно живу. Финляндский вокзал разбит. Ряд домов тоже. Вокруг почти нигде нет оконных стекол – они полопались от разрывов снарядов и бомб, нанося страшные раны тем, кто находился в комнатах. <…>

Не помогают смешные бумажки, наклеенные на стекла крест-накрест. <.. > От воздушной волны разорвавшейся рядом с домом бомбы разлетаются вдребезги не только стекла, но рамы и двери.

Ленинград имеет страшный вид. Витрины магазинов прикрыты громадными ящиками с песком или землей. Эти ящики должны предохранить стекла. <…>

Часто останавливаются трамваи. На улицах темень такая, что едва различаешь встречного, или если и заметишь, то не его, а светящийся фосфорный кружок, привязанный к пуговице. <…> Такие кружки носят почти все ленинградцы.

На улицах к началу темноты остается мало народу. Все спешат домой, в подвалы, в бомбоубежища! Скоро начнется бомбардировка! Неумолимая, точная по времени, как часы! Люди будут спасать свою жизнь, жизнь своих близких.

Многие ленинградцы становятся на свои посты, на крыши, чердаки, лестницы! Это герои! Многие из них уже награждены за бесстрашие и мужество. Они следят за местом падения зажигательных бомб и тушат их водой, песком, сталкивают на каменный пол двора. Такие бомбы валятся только на один какой-нибудь дом или двор – десятками, а по всему Ленинграду за один вечер тысячами.

Много из них тушат, а от многих возникают пожары. Уже сгорело много домов, складов. Сгорели американские горы в саду Госнардома. Тогда был громадный пожар. Я был на крыше пятиэтажного дома и видел громадное пламя, вздымающееся столбом к небу, и низвергавшиеся мириады блестящих искр. Был освещен весь Ленинград, а в воздухе летали немецкие самолеты и бросали фугасные бомбы большой разрушительной силы. Прошло много ночей, когда спать не удавалось совсем или спали одетыми, чутко прислушиваясь: вот-вот раздастся сигнал воздушной тревоги и опять посыпятся страшные фугасные бомбы, разрушающие дома до основания.

Было несколько вечеров, когда вокруг дома, где я живу, их выпало по несколько десятков, не считая многих сотен зажигательных бомб. Наступает утро, и видишь новые разбитые дома, порванные провода, вырванные рамы и бесконечные ряды окон с фанерными дощечками вместо стекол.

За истекшую ночь опять погибло много ленинградцев! Все это сейчас есть и неизвестно когда кончится!

Сейчас 20 часов 20 минут 24 ноября – артиллерийский обстрел временно прекратился. С улиц убрали убитых и раненых. Движение восстановлено, и можно выйти на улицу. Надолго ли? Вот-вот опять полетят снаряды, посыплются бомбы. Ленинград окружен плотным кольцом со всех сторон. Железные дороги не работают. Связи с внешним миром нет, если не считать радио и самолетов. <…>

Нормы выдачи продуктов по карточкам постепенно срезаются и сейчас дошли за декаду на рабочего 500 г крупы (это соя), 500 г что-нибудь вместо мяса (кровяная колбаса), 300 г растительного масла и 250 г в день хлеба, смешанного с жмыхом и рубленой соломой. На иждивенца [полагается] 150 г хлеба и продуктов наполовину меньше. Однако все это достается ценой огромных очередей.

В Ленинграде подвоза продуктов нет. Запасы иссякли, и мы считаем за счастье кусок жмыха. В Ленинграде голод! Неприятель рассчитывает взять нас голодом. Недавно получил письмо от сестры, где она жалуется, что живут плохо: едят только картошку и хлеб!

Я рад письмам. Они сюда попадают с большим трудом на самолетах. Но это письмо возмутительно! Мы рады жмыху, мы начинаем пухнуть от голода, а там им не нравится картошка и хлеб! О, если б они знали, как мы жаждем картошки и хлеба! Что ждет нас впереди?!

Ленинград изменился. Улицы в снегу. Его не убирают. На панелях толстый слой льда – его не скалывают и не посыпают песком. Нет дворников – почти все на фронте. Люди падают и расшибают лбы, ломают ноги.

Прохожу мимо Гостиного двора. Темно. Большинство магазинов закрыто, там нечем торговать. Открытые торгуют запонками, лентами, веревками, щетками, губной помадой, канцелярскими принадлежностями и прочим, не имеющим значение для поддержания жизни.

Много разбитых стекол. Выбиты громадные витрины – через них можно войти в пустой магазин. <…> Это на Перинной линии. Другая сторона по ул. 3-го июля [Садовой] кое-как работает и торгует вышеуказанными предметами [А. А.].

Из документов Городского штаба МПВО: 26 ноября 1941 года в 13 часов 55 минут фугасной авиабомбой разрушен флигель дома 66 на 5-й линии. Ранено 19, убито 18 человек. В ноябре общее число налетов – 38, в них участвовало 388 самолетов противника. На город обрушились 1256 фугасных бомб, более чем в полтора раза больше, чем в октябре. Объектами нападений стали заводы имени Сталина и Ленина, фабрика им. 1 Мая, военный госпиталь, жилые дома. Убиты 522 человека, ранено 2505 человек. Возникло 98 пожаров, ликвидировано жителями 249 возгораний.

26 ноября 1941 года

Целый день был на работе. Мука это, а не работа! Ноги такие тяжелые, будто в них по пуду веса прибавилось. <…>

Раздражает и служба! <…> От всей Октябрьской железной дороги осталось одно Финляндское отделение. И вот весь поток бумаг и заданий, который раньше предназначался всей дороге, пошел к нам.

И начальство разное ездит и сидит у нас, так как делать им больше нечего. Задания явно дурацкие и идущие во вред делу. Они бесят и вызывают отвращение.

Ленинград окружен тесным кольцом врагов. Ленинград блокирован. Надо помогать Ленинграду, делом помогать, а вместо этого нас заставляют писать бесконечные дурацкие доклады, <…> метровые отчеты. <…> И сказать некому, все этим заражены. Тонем в бумажном море по милости дураков из управления дороги. Одолевает сонливость. <…>

Днем на работе узнал, что у нашего заместителя старшего диспетчера П. убило в квартире жену осколком разорвавшегося на улице снаряда. Осколок пробил дощатую зашивку окна и ударил ей в грудь.

Заместитель начальника отделения К. получил известие, что его отец и мать, а также двухлетняя дочка убиты немцами в Брянске. Они – евреи.

Бедный Юрий Михайлович П.! Он остался одиноким. Жаль К. – тяжело переживает потерю [А. А.].

Старожилы-ленинградцы, наверное, хорошо помнят, что наш дом, дом-красавец по наб. р. Мойки после войны в течение ряда лет стоял полуразрушенным в результате вражеской бомбардировки. Но теперь, как я думаю, осталось мало людей, бывших очевидцами этого страшного события, произошедшего 26 ноября 1941 г.

<…> В тот день, как это нередко тогда случалось, воздушная тревога была объявлена с поздним рассветом морозного дня. Я в течение нескольких часов находилась на своем боевом посту на чердаке, сильно замерзла и, как всегда, была голодна. Со своей напарницей Татьяной Новиковой мы договорились по очереди сходить домой, погреться и что-нибудь перекусить. Не успела я, войдя в свою комнату, протянуть руки к теплой печке, как какая-то гигантская сила беззвучно приподняла дом, который сразу же грузно осел на свое место. Пол подо мной заколебался, и я едва устояла на ногах. Спустя мгновение послышался страшный грохот, после чего еще какое-то время доносился обвальный шум. Стекла окон были выбиты, двери распахнулись настежь. В состоянии страшного испуга и потрясения я выбежала во двор. Узкий замкнутый двор был заполнен густым непроницаемым столбом пыли, который, клубясь, уходил вверх. Что происходило вокруг, ничего не было видно. Лишь местами пробивались языки красного пламени, которые, как потом выяснилось, являлись клубами красной кирпичной пыли. От окружающих я узнала, что в наш дом попали две бомбы (в западную и восточную стороны). Из окон разбитых квартир неслись стоны и крики о помощи. Вскоре приехала группа бойцов МПВО, начались работы по спасению жителей, оказавшихся под обломками, в которых и я принимала участие.

О том, сколько человек погибло под развалинами, мне слышать не приходилось. Знаю, что немало жителей погибло в бомбоубежище, построенном под восточной стороной дома. Погибли бабушки с внучкой, спустившиеся с верхнего этажа в квартиру нижнего этажа, где, им казалось, будет безопасней. Находившаяся в этой квартире домработница Настя взрывной волной была выброшена на панель. При этом сильно пострадали ее ноги, и она длительное время находилась на излечении. В соседней квартире частью рухнувшего потолка придавило ноги сидевшему на стуле мужчине. Известные ленинградские музыканты брат и сестра Дуловы в этот день справляли сороковины по умершему брату-пианисту. Взрыв авиабомбы произошел в тот момент, когда Дулов готовил на кухне кофе. Гости в соседней комнате не пострадали. Сам Дулов получил легкие ушибы от обвалившейся штукатурки. Произошел также случай, который иначе как чудом не назовешь. В квартире верхнего этажа девочка вместе с осыпью разбитого стройматериала была сброшена взрывной волной вниз без всяких повреждений.

В первые послевоенные годы мы, часто вспоминая о постигшей наш дом катастрофе, приходили к выводу: человеческих жертв было бы значительно больше, если бы бомбы упали в нерабочее время и жители находились не на работе, а дома. Следует также учитывать, что многокомнатные квартиры, находившиеся в южном и восточном корпусах дома, были заселены малочисленными семьями русской интеллигенции, поселившимися здесь до Октябрьской революции. Если бы это был обычный густонаселенный дом, каких в Ленинграде было большинство, то жертв было бы несравнимо больше [Бирюкова].

«Приказ по тылу Ленинградского фронта

О наименовании ледяной дороги

через Ладожское озеро

№ 0188

26 ноября 1941 г.

Ледяную дорогу через Ладожское озеро, построенную согласно приказам № 0164 от 13.11.41 г. и № 00172 от 19.11.41 г. войскам Ленинградского фронта, при открытой переписке именовать «Военно-Автомобильная дорога № 101» (ВАД 101).

Начальнику дороги военинженеру 1-го ранга т. Монахову в соответствии с этим разрешается иметь печать и штамп.

Зам. командующего войсками Ленинградского фронта начальник тыла генерал-майор интендантской службы Лагунов. Военный комиссар тыла Ленинградского фронта бригадный комиссар Шмакин».

Так создавалась Ледовая трасса

Стенографическая запись рассказа первого начальника Ледовой дороги В. Г. Монахова 8 июля 1959 года

«В Ленинграде создалась такая обстановка к 10 сентября: противник перерезал все железные дороги, идущие к Ленинграду. Последней такой дорогой была Кировская железная дорога, которую он в районе Мги захватил примерно 7–8 сентября. Уже 9 сентября он вышел на берег Невы в районе Шлиссельбурга. Оставалась единственная связь с Большой землей – через Ладожское озеро. Это небольшой коридор. Ладожское озеро было еще под контролем Ленинградского фронта, если взять от Шлиссельбурга до Приозерска. По существу Ладожское озеро противником занято не было.

Единственная возможность была организовать связь, наладить материальное снабжение и вывозку ценного имущества из Ленинграда и эвакуировать население – это по Ладожскому озеру.

В этих числах, даже немного раньше, Военный Совет Ленинградского фронта принял целый ряд решений. В частности, одним из решений было решение об эвакуации населения Ленинграда, в первую очередь детей.

Для этой цели были выделены организаторы, представители Военного Совета, а также необходимые средства, то есть машины, пароходы, баржи, катера и др.

Ладожское озеро очень бурное, особенно в осенний период. Осенью обычно бывают такие сильные штормы, которые не дают возможности баржам пристать к пирсам. Баржи, которые производили перевозку из района Кобона – Шельдиха, с восточного берега на западный, в район Коккорево – Осиновец, разбивались волнами. <…>

Режим на Ладожском озере интересен в том отношении, что зимой лед на нем никогда полностью не покрывает всю водную поверхность.

По материалам начальника маяка тов. Захарова, который был начальником маяка 35 лет и наблюдал за режимом Ладожского озера, известно, что не замерзает средняя часть, ближе к северу. Не замерзает сравнительно большая площадь озера 600-1000 кв. м.

Вот эта незамерзающая часть льда и вносит разнообразие в режим Ладожского озера в зимнее время. По наблюдению Захарова, очень часто зимой, несмотря на толщину льда в 60–80 см, он при сильных северных ветрах весь вскрывается. И тот лед, который казался прочным, толщиной до 80-100 см, по которому можно было бы пускать машины и танки, легко взламывается.

В 1941 году, когда мы впервые стали создавать эту дорогу, произошел такой случай. Правда, не было сильного шторма, но около 8–9 км дороги унесло в эту незамерзающую часть.

Кроме того, Ладожское озеро имеет большие колебания уровня воды, иногда колебания доходят до 2-х с лишним метров. Это тоже своеобразная особенность. А в более позднюю осень вода начинает прибывать, и лед поднимается на

1-1,5 м.

В Ладожском озере глубина изменяется от 1 м и до 200 с лишним метров к северу.

В районе Шлиссельбурга, где проходила дорога, самая большая глубина была около 18 м.

Кроме того, имеются в озере отдельные течения, которые все время идут в определенных направлениях. В частности, если взять 18-й км и 9-й, особенно 18-й, там все время толщина льда была меньше, чем на остальном пространстве всей дороги. Эта неравномерность льда создалась, с одной стороны, течением, а также и температурными явлениями.

В Ладожском озере наблюдается неравномерность температуры. Даже летом появляется лед, так называемый донник, а когда образуется его большое количество, он летом поднимается на поверхность воды. В этих местах бьют ключи очень холодные, которые создают отрицательную температуру в июне, июле, августе, которые создают лед. Такая неравномерность температуры значительно влияла на режим.

Кроме того, на Ладожском озере бывают очень сильные штормы, ветры. Например, за время нашего существования наблюдались штормы или метели в 9-10, иногда 12 баллов. 12 баллов – это по существу очень сильное давление ветра, может свалить с ног человека, если он стоит во весь рост, давление доходит до 200 кг на 1 кв. м, может даже машину сдвинуть. Такие штормы бывают редко, а вот в 9-10 баллов метели и штормы были сравнительно часто. Это очень сильное волнение, которое влияет на режим льда.

На Ладожском озере часто бывают торосы и трещины. Трещины появляются потому, что есть незамерзающая часть воды в 600 кв. км, при сильном ветре лед поднимается на полтора-два метра, отсюда площадь становится шире и появляются трещины размером до полутора метров, а иногда и больше. А затем, когда ветер дует в обратную сторону, он выгоняет воду из-под льда, лед опускается на прежнее место и даже ниже, и на льду образуются замерзающие торосы, которые для езды совершенно непригодны, приходилось производить работы для того, чтобы их ликвидировать. Но иногда бывали такие торосы, что их приходилось объезжать. Они больше всего у берегов, ввиду того, что Ладожское озеро у берегов не глубокое, до полутора-двух метров воды, а иногда и 1 метр.

Железная дорога была построена длиной около 9 км по льду Ладожского озера. Лед при передвижке выдергивал в отдельных местах сваи или ломал их. Поэтому железная дорога по существу нормально работать не могла.

Хорошо, что в это время у нас шло наступление войск Ленинградского фронта в районе Шлиссельбурга, блокада была прорвана, и эта железная дорога не понадобилась, но на берегах Ладожского озера эта железная дорога сыграла очень большую роль.

В первый же год была построена железная дорога от Войбокало – Жихарево до Шельдихи – Кобоны и проходила на мыс Коса, и подвозка совершалась по железной дороге, грузы подавались к берегам прямо вагонами.

Дорога жизни имела протяжение по самому кратчайшему направлению 28–30 км.

Чем еще интересен режим Ладожского озера? Тем, что лед имеет устойчивость. В чем эта устойчивость выражается? Первоначально, когда лед имел недостаточную толщину – сантиметров 30–40, то создавались большие трещины, причем они тянулись до 8–9 км. Эти трещины были несколько меньше тех, которые получаются, когда вода разрушает лед. Они были сантиметров 15–20 на протяжении нескольких километров, и чем больше в районе такой трещины производится движение, тем больше она разрушается, поэтому трассу или дорогу переносили метров на 150–200 в сторону. Достаточно было

3-5 дней, как лед в этом месте выравнивался, создавая нормальное положение. Поэтому Ладожская трасса несколько раз переносилась с одного места на другое.

Вообще Дорога жизни представляла собой 5–6 отдельных дорог по Ладожскому озеру, причем, если взять угольную дорогу в районе Моро и мыса Коса, и затем до района Коккорева и Шельдихи, полоса составила около 30 км. Основное движение – на Коккорево, на Кобону 3–4 трассы, каждая около 10–12 м шириной. Движение шло в обе стороны.

Для того чтобы не было встречного освещения и ослепления фарами и во избежание столкновений, движение было в одну сторону.

Следующей особенностью льда являлось то, что лед имел в течение зимы три отдельных периода. Первый период – с момента образования льда или ледостава до момента, когда он покрывается снегом. Причем этот период тянется несколько месяцев. Если взять тот год, когда была организована Ладожская ледовая трасса, то такой период шел с конца октября до середины декабря, даже до конца декабря.

В середине декабря и до марта был период, когда лед весь покрывался снегом. Причем толщина этого снега на льду была в пределах от 20 до 60 см.

И, наконец, весенний период начинался с марта и до конца эксплуатации самой дороги, т. е. до 26 апреля, когда была закрыта дорога, на льду была вода. Причем первое время лед покрывался водой до 30 см, а в некоторых местах до 45 см, главным образом у берегов и в некоторых местах у середины озера.

В этот период приходилось ездить на легковых машинах, при 30 см воды еще машина проходила, а где было 40–45 см, приходилось вылезать из машины и проталкивать ее вперед по льду. А грузовые машины шли так, что брызги летели. Этот период продолжается около полутора-двух недель, в зависимости от температуры. После этого лед поднимается. Он становится легче воды, поднимается и как бы плавает, и по такому льду продолжается движение.

В зимний период, когда лед был 60–80 см, по льду могли проходить даже тяжелые танки. Правда, мы танки и тяжелые машины с грузом до 6–7 тонн переправляли на санях. А как только лед весной начинает образовывать кристаллики, то машины по весу приходилось сбавлять. У нас так и получилось, сначала убрали тяжелые машины, цистерны для перевозки горючего, затем постепенно начали убирать машины меньшей грузоподъемности, и к концу остались только полуторки. А в самый последний период машины, по существу, не доходили до берега, с берега на лошадях передавали груз на машины, и у берега машины перегружались на гужевой транспорт. Для гужевого транспорта были оборудованы деревянные подъезды, лошади по ним могли пройти, а машины нет. Эти съезды были длиной до 500–700 м.