Текст книги "Блокада Ленинграда. Дневники 1941-1944 годов"
![](/books_files/covers/thumbs_240/blokada-leningrada-dnevniki-1941-1944-godov-256881.jpg)
Автор книги: Сборник
Жанр: Биографии и Мемуары, Публицистика
Возрастные ограничения: +12
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 15 (всего у книги 45 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]
3 декабря 1941 года
Днем ходил в столовую, где получил тарелку теплой воды с 15 крупинками пшена и без всякого присутствия жира. На второе – две столовые ложки пшенной каши.
В лавке ничего не дают – переключился на столовые, где извожу свои крупяные талоны, причем и на 10 дней никак не хватит.
День был обычный. Были тревоги, где-то падали бомбы, погибали люди. <…> Вечером отправился к Тусе. Доехал на трамвае до Невского – тревога. Пошел на Гороховую пешком. Над головой рокочут немецкие аэропланы, где-то ударили бомбы. В небе разрывы снарядов. Идти страшно. Того и гляди получишь осколком по голове. Однако дошел благополучно.
4 декабря 1941 года
<…> Мама здорово больна. Еле ходит. Вызвал врача. <…> Он нашел уйму болезней. Ей нужно питание. <…> Нужны белые булки – где их взять? Плохо дело. <…>
Попил чаю с карамелькой и жмыховыми лепешками и лег спать. Черт с ним совсем! [А. А.]
5 декабря 1941 года
Темно, копоть, обогреваемся времянкой. Дрова добывали с Люсей.
В цехе я осталась одна, разбирающаяся в технологических картах, переписывала несколько экземпляров, так как после бомбежки и пожара уцелел единственный.
Рабочие больше греются у буржуек, чем работают. Все худые и грязные, не обращают внимания на внешность и одежду.
Идет четвертый месяц осады. Бомбежки длятся более пяти часов.
Ночью не спится, лежишь и думаешь только о еде, больше о хлебе, ржаном золотистом.
Люди ходят в штанах и ватниках, платках. Продукты носят с собой в корзинке. Украдут, что-нибудь съедят.
Перебралась жить в холодную комнату к Маргарите. В семье Вали у меня за неделю обрезали крупу и хлеб.
В комнате на стенах иней, с работы не хочется уходить. Сижу до поздней ночи. Просыпаюсь, на одеяле – иней. Голодная смерть идет [Н. О-ва].
6 декабря 1941 года
В начале ноября наш завод в смысле питания был отнесен к 1 группе, т. е. мы в столовой отдавали за мясное блюдо только 50 г мясных талонов (то же и в октябре), крупяные и др. талоны оставались у нас и мы могли на них прикупить дополнительно продукты в магазинах.
С 10 ноября положение изменилось: за мясное блюдо вырезалось 100 г мяса плюс 25 г крупы. Вышло в месяц 15 обедов – первое плюс мясное, 7 – первое плюс каша, 8 или 9 – только первое. Все дни оставался без ужина.
В виде привилегии директор завода и я как главный инженер прикреплены к закрытой столовой, где дополнительно получали 1–2 блюда без карточек. Тогда оставалось и на ужин. С 1 декабря и это отпало. Все только по карточкам. Поддерживаю себя расходованием ничтожных запасов крупы и муки. <…>
Завод с 3 декабря стоит: нет электричества [М. К.][33]33
М… К. – главный инженер завода.
[Закрыть].
«Героями мы себя не считаем…»
Странички из заметок Г. К-вой
В середине сентября нас, как опытных окопников, отправили в Колтуши. Ехали сначала трамваем, потом автобусом.
Колтуши – место, связанное с именем И.П. Павлова. Издали поселок прекрасно выглядит: одинаковые коттеджи, каких-то серооранжевых расцветок, стоят за прудом, а от них к пруду спускается сад.
Мы прошли в Колтуши. Поблуждали, побранились. Нас направили в финскую деревню Хазельки. Мы никак сначала не могли запомнить это название и между собой именовали ее Гельсенки. Название финское. Все деревни, в округе, в которых довелось побывать, были преимущественно финские. Местные жители плохо говорили по-русски, а в деревне Койрово, например, мальчики до тех пор, пока не пойдут в школу, русскому языку не обучаются. По-моему, у финнов отношение к русским настороженное. <…>
Здесь мы прожили более месяца – с середины сентября до двадцатых чисел октября.
Днями рыли. Рыли старательно. Вот эти хорошенькие холмики, украшенные осенью, – золотисто-красные, местами еще зеленые, местами коричневые (особенно богатые желтыми оттенками), все изрыты нами. Устанавливали ДЗОТы, пулеметные гнезда, блиндажи. Брустверы траншей укладывали дерном. Копать приходилось иногда очень настойчиво. Грунт местами был сплошь каменистый. Камни кололи ломами буквально сантиметр за сантиметром. <…> «Рученьки устали, ноженьки болят <…>». Но работали весело. Иногда работали до упаду. Обычно стояли «на лопате» с Ж. и поочередно выдумывали всякие глупости, то старое вспоминали, то планы строили, но чаще хихикали над событиями. Смешного было много.
Бригадир был у нас некий Д. Он страшный врун и воображала. В Ленинграде он был начальником снабжения, но там его несколько сдерживал X., а здесь он, командуя нами (всего 30 человек), выглядел как командир дивизиона блох. Он шумел и скандалил, но сам не работал, а только распоряжался. Между прочим, сейчас он работает на Ладоге, на переправе, и говорят, даже представлен к ордену. Это конечно возмутит всех окопников. Так вот он бранился главным образом из-за картошки, которую в то время можно было покупать, но нельзя было увезти, но некоторые ухитрялись, и вот из-за этого он бранился со всеми, кто не уступал ему. Дошло до того, что он учительниц Н. и П. обругал шлюхами, а потом раньше других смылся с окопов. Потешались над ним изрядно, но он, конечно, не облегчал работы.
Светлую память о себе оставил К. И. Он всегда был с нами вместе в окопах. Неизменно аккуратен, чистенький, всегда ровный, выдержанный, вежливый. И часто так хорошо вспоминал что-нибудь из «культуры». Утром, когда все только и делают, что бранятся из-за еды или холода, вдруг раздается голос: «В тот год осенняя погода стояла долго на дворе <…>», и все прислушиваются. <…> Пушкин, стихи, школа <…> будет ли это когда-нибудь.
К.И. был большим мечтателем. Был у нас разговор о текущем моменте, и К.И. высказался, что хорошо бы сейчас оказаться на острове Таити, где плавают на досках и ласковые, хотя и опасные волны несут пловца на прибрежные рифы. Тогда там еще было спокойно. Вскоре на облюбованных нами островах, по сообщениям газет, вспыхнули тяжелые бои. Вот вам и мечты о Таити, неужели это мы накаркали.
Мы не раз при самом активном участии К. 1/1. вспоминали прочитанные в детских книжках рассказы о путешествиях в райские уголки земного шара. Все это хотя бы на мгновение отвлекало от тяжелой работы, обстрелов и бомбежек, постоянного недоедания и прочих особенностях повседневной жизни. В основном разговоры были невеселые. Запомнился один из последних, перед возвращением в город:
– Знаете, Глафира Николаевна, чего я боюсь, так это голода, – поделился К.И. сокровенным. <…>[34]34
Зимой видела его опухшего, исхудавшего, силы быстро покидали его, и в январе он скончался. Мне особенно жаль было этого в сущности молодого человека. Только прошлой весной он с отличием закончил исторический факультет университета.
[Закрыть]
Из Колтушей мы вернулись в конце октября. Пора было «за парту». В сентябре и думать нельзя было о начале занятий. Теперь начали подумывать. 3 ноября начали занятия. Потемкин прислал телеграмму, где назвал учителей и учащихся героями. Мы не думали так о себе. В первый раз это слово относились каким-то образом к нам, но заслуживаем ли мы его. Об этом приходилось думать, и не раз, в течение отчаянной зимы 1941–1942 года.
Меня назначили работать в школу № 16, так как наша перестала существовать. Школы подготовились к началу учебного года хорошо, все было чисто убрано, топилось паровое отопление, были цветы, хоть и немного. А главное, были полные классы учащихся. В первый день занятий был обстрел. Ухнет, некоторые вздрогнут, но учились, раза два спускались в бомбоубежище. Разрывы были где-то близко. Один из них попал в фабрику-кухню. Там в это время была И. Ее засыпало, но, в общем, она не пострадала. <…>
Ноябрь и часть декабря – комбинация обстрел плюс бомбежка. Можно проследить по записям в классный журнал. 8 ноября читали «Вишневый сад»; 9 ноября урок не закончен – воздушная тревога; урок отменили – воздушная тревога, часами высиживали в бомбоубежище. Терпели, пока был свет, но когда его не стало, сидение стало чрезвычайно утомительным. По ночам дежурили у телефона с выходом во время воздушной тревоги на чердак. Дежурили учителя и учащиеся. У нас разрушений не было, в других местах они оказались. Многие отличились в тушении зажигалок.
О зажигалках запомнился смешной случай. В какую-то ночь все нам не давали спать фашисты. Мы так намотались в конце концов, что уснули как убитые. И не услышали нового сигнала. Это было на
16-й линии, дома. Спим, и вдруг в дверь голос С.: «Что вы спите, кругом все горит». <…> Вскочили с мест, побежали на улицу. <…> Действительно, немецкие пилоты постарались и насыпали немало зажигалок. Наша ловкая команда довольны быстро их потушила. Однако пристроенный к дому деревянный сарай все же загорелся. С возгоранием быстро справились. Но клубы не рассеявшегося дыма от тлеющих остатков сарая и зажигалок производили немного устрашающее впечатление. <…>
Скоро к зажигалкам привыкли, и они уже не вызывали прежнего ужаса. Немцы все чаще прибегали к комбинированному методу применения боеприпасов. Вместе с зажигалками на наши головы стали падать осколочные и фугасные бомбы.
В ноябре сбавили хлебную норму. с… > Верилось, что это временно, ненадолго, скоро, скоро все изменится к лучшему. Часть людей сразу поддалась пессимистическому настроению, но кто держал себя в руках, те чувствовали себя еще хорошо. В конце декабря уже ничего нельзя было сделать. Ребята, учащиеся стали сохнуть на глазах. Льготный суп отменили, из школы сразу ушло больше половины учеников. 30 ноября в окнах школы выбило все стекла.
Вечером то же самое случилось в моей квартире. В этот вечер я была дома. Пришла Ленуша и принесла немного белой лапши. Мы поставили ее вариться. Сгруппировались втроем (я, Л. и К.) возле печурки, пытаемся согреться, наблюдаем за процессом варки лапши. Вдруг забахали орудия. «Это наши», – говорю я, и в этот самый момент дом вздрогнул от близкого разрыва и посыпались мои стекла. Спустились в бомбоубежище, но перед выходом лапшу я все-таки сняла. Это как же она без нас! Так я осталась без стекол в декабрьскую стужу.
«7 декабря в Большом зале Филармонии состоялся симфонический концерт, на котором после многолетнего перерыва исполнена увертюра Чайковского «1812», посвященная первой отечественной войне.
Глубоко патриотическое произведение великого композитора, насыщенное любовью к родине и гневом к иноземным захватчикам, вторгшимся на русскую землю, особенно сильно звучит сейчас, в дни Великой Отечественной войны, и было горячо принято слушателями. Увертюру мастерски исполнил симфонический оркестр Радиокомитета под управлением К. И. Элиазберга в сопровождении духового оркестра Ленинградского гарнизона».
«Ленинградская правда». 9 декабря 1941 года
9 декабря 1941 года
В Ленинграде второй день не ходят трамваи. Вечером шел на Гороховую пешком. Устал, как сто собак. Зверски зябнут руки. Утром тоже шел пешком. На улицах толпы народу. Идут прямо по мостовой, и милиционеры уже не свистят, так как не усматривают в этом нарушение порядка.
Кто-то из прохожих тащит полено, другой – «буржуйку», третий – ворох щепок. <…>
Я в портфеле тащил литр керосина (для освещения комнаты на Гороховой, так как ряд районов города уже много дней сидит без электричества), который мне дали в кладовой на службе, 15 жмыховых лепешек, горелку, стекло и резервуар для керосина от стрелочного фонаря [А. А.].
Разговор по прямому проводу
9 декабря 1941 года
«– У аппарата Маленков. Здравствуйте.
– Говорю по поручению тов. Сталина, нам очень нужны полковые пушки, 120 мм минометы и 82 мм минометы. Скажите, можно ли сейчас немедля отправить это вооружение по ладожской дороге обратным рейсом машинами и подводами… Хотелось бы все получить скорее и больше. Нам нужны, конечно, и 50 мм минометы, о них не говорю только по соображению трудностей перевозок, прежде всего поэтому говорю о полковых пушках, 120 мм минометах и 82 мм минометах…
– Здравствуйте тов. Маленков, у аппарата Кузнецов.
– Переброску полковых пушек, 120 мм минометов автотранспортом по ладожскому озеру и далее по фронтовой дороге мы решили начать немедленно. Для этого в ближайшие два дня будет организована колонна машин в количестве не менее 50, которые будут возить вооружение до станции Подборовье, а обратно повезут к нам боеприпасы.
Параллельно с этим не прекращаем отгрузку полковых пушек и минометов, правда, в последние дни в связи с плохой погодой к нам прибывает очень мало самолетов. Установленная для нас программа по пушкам и минометам будет обязательно выполнена…
– Сколько и в какие сроки вы нам дадите пушек и минометов?
– До 20 декабря отгрузим примерно 100 пушек и 120–150 минометов 120 и 82 мм.
– Шлите возможно больше, чем скорее и больше вышлете, тем быстрее сумеем помочь, у нас только за этим задержка…
– Мы ни одну из наших дивизий не даем, а все отгружаем вам, я должен сообщить, что первая декада декабря месяца по производству пушек и минометов у нас прошла неудовлетворительно из-за нехватки электроэнергии, так как мы подбираем все остатки угля и торфа, вынуждены были законсервировать работу почти всей текстильной промышленности и целого ряда других предприятий – только для того, чтобы обеспечить производства пушек и минометов.
– Есть ли что-нибудь существенное на фронте?
– Еще тов. Сталин просит вас наряду с полковыми пушками и минометами также посылать телефонное и телеграфное имущество для дивизии и армии, можно ли это также отправлять по ладожской дороге?
– На фронте особенно существенных изменений нет. Телефонное и телеграфное имущество ежедневно отправляем самолетами, а также кабель.
– Постараюсь – я буду посылать каждый день шифровками отчет, что мы отгружаем.
– Очень хорошо, у меня все. Все передаем вам горячий привет. До свидания.
– Вам всем также передаю горячий привет. До свидания».
10 декабря 1941 года
Сегодня впервые за длительный период выдали сливочное масло по 250 г. Какое это счастье!
Ряд моих сослуживцев съели своих собак. Говорят, вкусно. Да я и сам знаю, так как две недели назад ел собачью котлету.
Днем ходили обедать в столовую при станции Ленинград-Пассажирский-Финляндский. Большой, некогда нарядный зал. В кассу тянется очередь. В руках исхудалых людей карточки, в карманах – ломтики хлеба. На стене вывешено «меню»: 10 декабря 1941 года. Суп из серых капустных листьев – 250 грамм – 08 коп. Каша из дурандовой муки – 50 грамм – 12 коп. Вот и весь обед стоимостью в 20 копеек.
За столами люди – голодные, давно не умывавшиеся, замерзшие. Дежурный по станции, в красной фуражке, пришел сюда прямо с работы. Перед ним стоит жестяная кружка с темно-зеленой водой, в которой плавают куски капустного листа. Дежурный осторожно пьет из кружки и заедает кусочками хлеба. Затем он медленно съедает две-три столовые ложки каши. А на ужин – последний ломтик хлеба с солью и снова три-четыре кружки кипятку [А. А.].
Поменяла на хлеб платье и юбку с одной столовской официанткой. Надо же – кто умирает, а кто наживается. Мне посчастливилось.
Нездоровится. Неужели умру? Так хочется жить. Может быть, буду жить. Пойду на завод. Руки стынут – писать не могу [Н. О-ва].
11 декабря 1941 года
Миновал еще один день надежд и ожиданий. Многие, а точнее, все ленинградцы ждали этого дня, ибо был пущен слух, что прибавят хлеба, сколько и как это сделают, толком никто не знал, но все были уверены, что прибавка состоится. Всех охватило горькое разочарование, ожидаемая прибавка не свершилась. Как было, так и осталось.
Слухов в городе хоть отбавляй, все толкуют – и каждый по-своему. Даже несмотря на тяжелое состояние и обстановку, становится смешно и горько за людей, верующих и передающих такие кляузные слухи. Например: М. распространяется о хорошей жизни у немцев. Кило хлеба на наши деньги стоит 3 копейки, килограмм сахара 5 копеек. Он же рассказывал о том, что руководители союзников США и Англии потребовали от Сталина введения частной торговли и объявления Ленинграда открытым городом, но Сталин на это не согласился, что, по мнению М., очень плохо.
Другой «факт»: драка между Ворошиловым и Сталиным в Ленинграде. Когда Сталин приехал в Ленинград, то была соблюдена большая конспирация. Будто бы Сталина внесли в Смольный как раненого красноармейца на носилках. В это время в Смольном произошел скандал между Ворошиловым и Сталиным. Сталин стрелял в Ворошилова, ранил его и убил своего сына. По каким вопросам возник спор, М. не знает.
В отношении Тимошенко, что он вместе с армией сдался немцам и его расстреляют, М. каждый день плетет подобные небылицы, и интересно, зачем это ему нужно. Ежедневные события опрокидывают все это вранье и чушь, которые он несет. По-моему, он опасный человек, или, проще говоря, враг. Сделаны мною соответствующие выводы и приняты меры, ему его придет, а нам наше будет <…> [Л-ч][35]35
Л-ч – сотрудник радиоузла.
[Закрыть].
В городе нет электроэнергии. Сегодня остановился и наш завод. Остановилось трамвайное движение. Работают только бытовые и пищевые предприятия. Мобилизуем все резервы топлива. Зиму нужно продержаться [А. К-й].
Сегодня один из удачных дней. Днем приехала Тоня и привезла 3 кило хорошей конины, кусок легкого и несколько штук кишок. Легкое и часть кишок сварили, смололи и сделали паштет, а остальные кишки поджарим и съедим. Мяса хватит дней на пять. Молодчина жена!
<…> Трещит зверский мороз. Немцы уже который день не летают и не бьют нас бомбами, но зато стреляют по городу из орудий.
К вечеру поднялась сильная пурга, весь Ленинград занесло сугробами. Его кое-где сгребают, а вывозить некому и не на чем – нет автомобилей. К слову сказать, их ходит очень мало, так как нет бензина [А. А.].
12 декабря 1941 года
Утром шел с Гороховой на Финляндский пешком прямо по мостовой. Везде сугробы. Идти очень трудно, в лицо бьет пронизывающий до костей ветер. Ярко светит луна, освещая вереницы прохожих, бредущих во всех направлениях. Люди идут молча, только скрипит снег под ногами. <…>
Утром сильно повздорил с мамой и Макаром Григорьевичем. Им предоставляется возможность эвакуироваться. Они не хотят, ссылаясь на то, что надо оставить последние тряпки. Вот люди! Тряпки им дороже жизни! Летом, видите ли, жарко было, теперь холодно. Никогда не пойму этого дикого упрямства! [А. А.].
… Мою бедную Сильву украли и съели. О кошках говорят как о лакомстве (но, увы, их нет).
Александр Петрович оказался очень гадким человеком: несознательным, вымогающим у всех все, заботящимся только о себе, лодырем, лицемером, подлипалой и сплетником. В общем, обладателем всех возможных отрицательных качеств. Я его поняла, поняла и мама. Но как от него избавиться? Он очень злой и может убить ни за что ни про что. Мы готовы бежать из города не из боязни бомбежек и голода, а чтобы от него избавиться.
Мама болеет, стала, как тень. Она все старается для нас с отчимом, а сама недоедает. Я стараюсь ее поддержать. Неужели она не выживет? Я боюсь об этом думать.
Наша милая и дорогая соседка Пелагея Лукинична уехала. Я рада за нее и желаю от души счастья за ее доброту. Она обещала похлопотать и о нашем отъезде. Хочу бросить все! Уехать на юг и там зажить тихой мирной жизнью, как отшельник [В. П-н].
В Военном трибунале
«Заведующий кладовой одной из столовых Ленинграда P-ко В.Ф. и руководящий повар этой же столовой Ш-ев по договоренности со старшим бухгалтером районного треста столовых С-вым А.В. систематически в течение двух месяцев расхищали путем уменьшения порций выдаваемых обедов и запутывания отчетности продукты питания.
В результате разных воровских комбинаций ими было похищено большое количество мяса, хлеба, сахара и других продуктов питания.
За эти преступления С-ов, Ш-ев и P-ко приговорены трибуналом по закону от 7 августа 1932 года к расстрелу.
Приговор приведен к исполнению».
«Ленинградская правда» 13 декабря 1941 года
13 декабря 1941 года
Сегодня всеобщее ликование ленинградцев. Совинформбюро сообщило о поражении немцев под Москвой. Удар поистине сокрушительный. Вот это по-русски. Гитлеру уготована участь Наполеона [А. К-й].
Проснулся в шестом часу и больше уже не мог заснуть. Почти все не спали. Начали рассказывать свои сны. И оказалось, что все были схожие, так как все видели во сне хлеб или другую пищу. Вале приснилось, что будто бы 19-го числа ему написали на пропуске, что завтра эвакуируемся. Так в разговорах долежали до семи часов. Но света не было и вставать холодно. И мы, ворочаясь с боку на бок, лежали, хотя лежать было трудно из-за того, что мы почти круглые сутки лежали и отлежали все бока. У меня еще болит нога, и переворачиваться сущее мучение.
Мама с Костей собираются пойти в райсовет, чтобы хоть немного похлопотать об эвакуации. Без двадцати восемь зажгли свет и стали вставать. Хотели согреть кипятку, но вода не идет, а титан вот уже несколько дней не работает. У нас вода была запасена с вечера, и мама поставила чайник. Сейчас попьем чаю и в обед выкупим хоть какой-нибудь суп. В магазинах ничего нет, а народу полно, и мы ничего не выкупили. Теперь мы едва переставляем ноги. Поднимаясь на второй этаж, я чувствую, что уже устал. Все мы ходим как привидения. Будет ли, не будет прибавка хлеба, а при первой возможности постараемся покинуть Ленинград [Б. К-в].
Сегодня кушали хорошо. Удалось купить ведро картошки, наполовину мерзлой, цену еще не знаю. Наверное, рублей 70-100. Суп у нас был с кониной и картошкой. Обед был отменный!
На улице здоровый мороз. Немецкие самолеты пока не летают. Как хорошо, когда не слышно заунывного воя сирены, возвещающей воздушную тревогу. Этот вой щемит душу и вселяет страх. Правда, каждый день город зверски обстреливают из пушек. <…>
Вечером пришел пешком на Гороховую. Принес жене обед. Как она аппетитно кушала. Сама ведь стала скелет скелетом [А. А.].
<…> Страшно скучаю по своим родным: отцу, матери, братьям и сестрам. Наша малая родина под пятой фашистов. Война разметала вас по всей стране, кто на фронте, кто в тылу. Мать, отец, Стефан, Иван, Николай. Где вы, родные? Что с вами? Сердце кровью обливается при мысли о вашей возможной судьбе. Старшие Павел и Василий оба бойцы, да какие. Один кончил академию, учился, добивался жизни, но жить не дали. Другой удостоен за боевые заслуги ордена «Красного знамени» – мировой парень, что за душа и красавец собой, летает, бомбит проклятых гадов. Я призываю вас как брат, бейте их, пока есть силы и жизнь, за все и за всех, а я, испытывая гордость за вас, буду помогать вам всем, чем смогу. И может быть, я уверен, что так будет, мы встретимся, как в прежние былые мирные годы, и подведем свой семейный итог за столом в мирной братской беседе. Жду вас с нетерпением и только героями-победителями, а сейчас прошу вас – пишите чаще о своей жизни и боевых победах. Чаще всех пишет Катюша из Ферганы. Ей очень тяжело – одна и трое ребят в далекой стороне. Василий иногда пишет. Об остальных ничего не знаю, и встречусь ли когда-нибудь, хотя надежды не теряю. На сердце очень тяжело за всех [Л-ч].
«Выборгский районный совет депутатов трудящихся
Исполнительный комитет
Государственная санитарная инспекция Выборгского района г. Ленинграда 13 декабря 1941 года
Председателю Исполкома Ленинградского городского совета депутатов трудящих тов. Попкову
Секретарю горкома ВКП (б) тов. Кузнецову
Начальнику Горуправления по учету и выдаче продуктовых карточек тов. Стомилову
Зав. Горздравотдела доктору Никитинскому.
Согласно инструкции и разъяснению Горуправления по учету и выдаче продуктовых карточек на декабрь месяц 1941 года в отношении получения карточек по норме рабочих медицинским работникам, совершенно выпала из поля зрения группа санитарных медицинских работников, а именно вся госсанинспекция.
По условию же своей работы за последнее время функции и состав инспекции значительно обновились из научно-исследовательских институтов, считая более правильным использование себя на практической работе. С ноября месяца на всю инспекцию возложена значительная часть эпидемиологической работы, в особенности в разрезе борьбы с педикулезом. Санитарные инспектора и их помощники сами осматривают на педикулез казармы, общежития, домохозяйства, эвакопункты, ведут контроль за санитарным состоянием бомбо-и газоубежищ.
К этому следует отметить, что по условиям работы – работа госсанинспектора в основном ходячая и сопряжена с рядом неблагоприятных моментов, в особенности для промышленной группы, обследующей вредные цеха заводов.
Тем не менее эта группа совершенно не нашла отражения в списках лиц, получающих карточки по нормам рабочих, в то время как ряд медицинских профессий и квалификаций, находящихся в лучшем положении по условиям работы, приравнены к рабочим, научно-исследовательские институты, теоретические лаборатории и кафедры или диагностические лаборатории, врачи здравпунктов, которые согласно приказа № 164 НКЗ СССР должны в основном выполнять профилактическую работу, выполняемую инспекцией.
На основании вышеизложенного просим пересмотреть данный вопрос в сторону включения госсанинспекторов (врачей) и пом. госсанинспекторов (лиц со средним медицинским образованием) в список лиц, получающих карточки по норме рабочих, приравняв к эпидемиологам и врачам здравпунктов, учитывая в особенности незначительный) лиц госсанинспекторов отношению к медработникам, получающим карточки по норме рабочих, в госсанинспекцией Выборгского района всего имеется 8 госсанинспекторов – врачей и 13 помощников Госсанинспекторов медработников со средним образованием.
Старшие госсанинспектора (врачи)
Госсанинспектора (врачи) Помощники госсанинспектора[36]36
ЦГАИПД. Ф. 4000. Оп. 20. Д. 12. Л. 31–31 об.
[Закрыть] [Всего 14 подписей]».
Внимание! Это не конец книги.
Если начало книги вам понравилось, то полную версию можно приобрести у нашего партнёра - распространителя легального контента. Поддержите автора!Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?