Текст книги "Нас тревожат другие дали. Выпуск 3"

– Иду с самопалом. Если найду, открываю огонь на поражение!

Крадучись и осторожно прислушиваясь к каждому шороху, Никита обыскал всю поляну, осмотрел одну за другой все плиты, заглянул даже в заброшенный колодец шахты, но Вадика не обнаружил. Сергей искал Вадима в другой стороне, у верб, но также безуспешно. «Сепар» словно сквозь землю провалился.

– Вот куда его понесло? – недовольно бубнил Никита. – Охота лазить, ноги ломать. Эй, ты! – крикнул он. – Выходи! Мы знаем, где ты!

Вадик не отозвался, но не успел ещё Никита договорить, как внезапно раздался страшный треск, потом вырос столб серой пыли, и на глазах у мальчишек две поддерживающие друг друга плиты, как две руки, легли одна на другую и замерли. Когда мальчишки подбежали к рухнувшим плитам, первое, что они увидели, – откатившуюся в сторону бейсболку Вадика, красную с белой полосой на козырьке. Из-под завала не спеша, точно не решаясь показаться, выбегала тонкая красная струйка…

– Вадька, – прошептал Сергей, оглянулся на Никиту, с ужасом отступил назад, подальше от плит, а потом словно что-то рвануло его и бросило к обвалу. – Вадим! – кричал он. – Вадим!

Никита остался стоять, молчал, что-то обдумывая, на что-то решаясь. Он не плакал, не кричал, не приближался к страшному месту, он только произнёс одну фразу, которую Сергей даже не услышал, сказал едва слышно, как бы разговаривая сам с собой:

– Вот и ещё одним сепаром стало меньше…

Потом он подошёл к Сергею и тихо, но твёрдо произнёс:

– Ему уже не поможешь. Он умер. А вот что нам делать? Говорить, что мы тут были, нельзя. Его родители не знают, что он с нами. И ты молчи. Если спросят, не видели ли мы его, скажем: не видели. И всё. Никто ничего не узнает.

Сергей обернулся, глянул на Никиту как на сумасшедшего. Неужели он и вправду может так поступить? Но Никита всё говорил и говорил, слова его начинали доходить до сознания Сергея. Их могут посадить. Никто не станет разбираться, как он оказался под завалом, всё свалят на них. А у Никиты уже были проблемы с милицией, больше он не хочет. Да и ему, Сергею, они не нужны. Поэтому единственным выходом остаётся молчание.

Сергей не понимал, как Никите удалось убедить его уйти оттуда, из Теремы, оставив всё как есть.

Но одно дело – уйти, а другое – забыть. Забыть не получалось. Память то и дело подбрасывала то злополучную бейсболку на траве, то оставшийся там, на поляне, рюкзак с любовно сбережённым осколком…

Вот уже и мама пришла с работы, спросила, завтракал ли он, заторопилась в магазин. Сергей сидел, забившись в угол дивана, не отвечая на вопросы, глядя в одну точку, его нервно стиснутые руки дрожали. Мама почувствовала что-то неладное, присела рядом, коснулась рукой его плеча, заглянула в глаза… Ничего спросить не успела, слёзы словно прорвали невидимую преграду и потекли, потекли…

В окно кто-то постучал, бабушка вышла, но тут же вернулась и спросила у Сергея:

– Серёж, Вадик к нам не заходил? Там его мама спрашивает.

…К Тереме не шли, а бежали, ехали на велосипедах, машинами.

Оказалось, что Вадим умер не сразу, он ещё долго дышал.

Мама тогда, как ни старалась, так и не смогла убедить сына в том, что он не виноват, что просто так случилось, плиты упали, потому что Терема стала местом пристрелки, мишенью на учениях. Там всё уже было пристреляно и расстреляно. А на месте Вадика мог оказаться и он…

С тех пор прошло почти два года. История та, казалось, забылась. Сергей вырос и никогда о ней не вспоминал. И вдруг эта фраза: «Я не смогу пережить это второй раз»…

* * *

Письмо школьники отправили. Подписались под ним двадцать девять учеников и четыре учителя. Из девятого класса не захотел подписываться только Никита Евсеев. Неизвестно, дошло ли письмо и стало ли одной из причин последующих событий, но учительница химии вернулась домой. За несколько дней она поседела, постарела, потом ещё полгода лечилась у психиатра. На работу в школу учительница не вернулась. Мало с кем она делилась воспоминаниями, но один из говоривших с нею пересказал в учительской вот такой коротенький диалог:

– Что это было? Донос?

– Донос.

– И вы знаете, кто это сделал?

– Знаю. Мне сказали в первый же день.

– Почему они вам сказали?

– Наверное, думали, что я оттуда уже не выйду…

– Но вас отпустили.

– У них ничего не было против меня, кроме диктофонной записи урока в девятом классе, остальное – слухи и домыслы. Спасибо всем, кто от меня не отказался…

В тот момент, когда шёл разговор, в учительскую заглянул Сергей, ему надо было поставить классный журнал. Услышав начало рассказа, Сергей неожиданно для себя притормозил, не стал до конца открывать двери учительской, просто стоял и слушал. Упоминание о записи урока в их классе его ошеломило. Кто это мог сделать из его одноклассников? И тут ответ стал очевидным – Никита. Кто так радовался аресту? Он. Кто первым сообщил новость, о которой никто ещё не знал? Тоже он. Неужели это самая обычная месть за то, что двойки ему ставила? Остальные же тоже ставили, не одна она… А сколько раз он упоминал о том, что там, на той стороне, живёт дочка химички?! Множество раз!

Подошедший Дмитрий Петрович уже какое-то время наблюдал за Сергеем у двери, наконец решил его окликнуть:

– Хоченков, ты что, подслушиваешь? Тебя так интересуют разговоры учителей?

– Что вы, я просто принёс журнал и постеснялся заходить, стою вот, жду…

– Чего ждёшь? Что получишь в лоб дверью? Давай свой журнал, я поставлю.

Никиту Сергей отыскал на заднем дворе, где тот отбирал у малышей монетки. Подошёл и сразу, без вступления, спросил, глядя в глаза другу:

– Зачем ты это сделал?

– Не хватает у меня полтинника на хот-дог, вот со мной и делятся…

– Я не про это. Я про химичку. Чем она тебе мешала?

К его удивлению, Никита не стал отпираться, только нехорошо усмехнулся и ответил, словно выплюнул:

– Надоела она. Всем, не только мне. На пенсию ей пора. Вот я и помог.

– А если бы её посадили или она умерла?

Никита молчал, разглядывая ещё вчерашнего друга, и трудно было понять, о чём он думает. Говорят, глаза – зеркало души. Эти же глаза ничего не выражали: ни злобы, ни доброты, ни жалости, ни ненависти. Обычные пустые глаза. Даже красивые, но пустые…

Наконец Никита ответил, но совсем не то, чего ожидал от него Сергей:

– Да, не химичку надо было толкануть, а твою мамашу. Все вы тут сепаратисты!

Сергей не помнил, как ударил, вроде даже и не замахивался, но Никита отлетел назад, споткнулся и упал на четвереньки. Тут же рассыпался по всему заднему двору детский смех, малыши заливались и никак не могли остановиться.

На следующей перемене Сергей стоял уже в кабинете директора. Никита донёс или кто ещё, он не знал, но Евгений Иванович, теребя на носу свои очки, всё говорил и говорил, какой плохой Сергей, как он не умеет ладить с одноклассниками, как он позорит школу и прочее, и прочее.

Из школы его, конечно, не выгнали, он сам в последний учебный день пошёл к завучу и забрал документы. Маме заявил, что будет поступать в колледж. На её вопрос: «В какой?» – пожал плечами и ответил: «Не всё ли равно?»

* * *

Живёт сегодня Терема своей особой жизнью. Вроде бы всё по-прежнему: бродят большие жирные фазаны среди волнистых кустов; лиса-мама выводит на первую охоту огненно-рыжих детёнышей, отпугивая лаем любопытных; всё так же катится солнце, разрисовывая в алые тона скалы, и так же носятся стрекозы с одного берега реки на другой… Нет здесь только людей, забыли они сюда дорогу. Словно и вправду расстреляли её, Терему…

Так думал Сергей, впервые за два года пришедший сюда. С того майского дня он не мог даже представить, что здесь окажется. Каждая тропка, каждый камушек знакомы и дороги ему. И даже эти плиты, всё так же лежащие там, где они обрушились. Странно, но чувство тоскливой вины почемуто не приходило, была только грусть, светлая, тревожная. «Наверное, Вадим простил меня», – подумал он. Иначе не смог бы он вот так сидеть у этого места и говорить с тем, кого он здесь когда-то оставил.

Солнце было как раз в зените. Оно по-доброму застыло над головой Сергея, освободив его от пляшущих теней. Теперь всё будет зависеть только от него. А Терема… Терема его отпускает, не весь же век жить ему одной ею…

Шестой месяц войны, а кажется, что уже лет пять прошло.

Прежняя жизнь осталась там, в прошлом. Нынешняя же – как наваждение, фантом. Всё, что было обыденностью, привычкой, стало воспоминанием.

Я забыла, что такое горячий завтрак, полная воды ванна, маникюр, рейсовый автобус, обновка, долгожданный конец рабочего дня, получка, звонок любимого человека… А комфорт? Что такое сегодня комфорт? Разве могла я представить раньше, что комфортом для современной женщины станут тёплые носки в сапогах, большая восковая свеча с коробком спичек, град, бьющий по родной улице не в три ночи, а в девять утра? Но сегодня именно это мой комфорт, о котором я только мечтаю…

Я живу в селе с мамой, из хозяйства у нас только собака да мамины клумбы с цветами. Маме восемьдесят. Она плохо видит, давление скачет, не спит ночами, лежит на диване в прихожей (единственная жилая комната без окон), лежит всю ночь в тёплой куртке, шапке с ушами и ботинках, прислушиваясь к каждому звуку и спрашивая: «Стреляют?»

Раньше через село пролегало три автобусных маршрута, в любое время можно было добраться в Донецк, Мариуполь, куда угодно, тем более что железная дорога от нас недалеко. Сейчас же по области движения поездов нет, а из автобусов остался один рейс, в семь утра, в райцентр, да и то не каждый день. Скорая помощь вообще отказывается к нам выезжать: через блокпосты прорываться трудно. Врач амбулатории ушёл на пенсию, медсёстры тоже с семьями разъехались. И машину амбулаторную отобрала районная администрация, посчитав, что нам уже ничего не нужно. Болеть сейчас нельзя. Как и умирать. Очень дорого это и хлопотно. Вокруг кладбища армейцы устроили свой укрепрайон, или военный городок: нарыли окопов, настроили блиндажей, укрепили всё бетонными плитами, блокпост поставили как раз на дороге у кладбища, а поля вокруг заминировали.

Из нескольких сельских магазинов остался один. Остальные распродали последнее и уехали за границу. Хлеб привозят не каждый день, крупу, муку давно разобрали по домам. Все понимают, что грядущий год будет голодным.

Село наше обычно очень красивое, зелёное, с широкими улицами, опоясанными высокими тополями и акациями, с огромной плотиной в два рукава (озером, раскинувшимся между тремя сёлами), с неторопливой рекой и огромной каменистой кручей, где в давние времена жили скифы. Взберёшься на эту скалу – и видно окрест всю панораму на десятки километров. Обычно там ветер гуляет, шумят ковыль и чабрец, синеют полянки цветущего шалфея да взлетают в небо хищные птицы, вспугнутые редкими прохожими.

Сейчас же село совсем иное: мрачное, серое, неприветливо-враждебное. Улицы, как только солнышко проглянет из-за скалы, потекут грязевыми потоками. Грязь, натянутая на асфальт гусеницами, становится серо-чёрной, маслянистой, вызывающей… Магазин кто-то ночью ограбил, выбив стекло, вынесли всю водку и коньяк, что ещё оставались. Перед этим сшибли железобетонный столб напротив магазина, чтобы не светил и не мешал воровать, а столб скукожился, переломился, оскалившись металлическими прутьями, но не упал, а завалился на дерево, не желая гаснуть. Так и горит стойкий столб, развалившись на подставившем свои плечи дереве.

Школа пустует. Не слышно задорных детских голосов, не мелькают в липовой аллее пёстрые детские рюкзаки, не бегают раздетые ребята в соседний ларёк за свежими булочками. Нет ни ребят сейчас, ни булочек. Из полторы сотни учеников в селе осталось человек двадцать, в основном это те, кому некуда, не к кому и не на что ехать. Остальные же разлетелись по городам и странам. И соберутся ли опять, никто не знает.

Опустело село. Опустилось куда-то в серый, беспросветный мрак. Опостылело.

Утром, с восходом солнца, открываются дали, но всё вокруг как в дымке, нет ясных очертаний. Днём солнце взойдёт повыше, приветливо всё подбодрит, но всё равно не схлынет эта размытость, неопределённость, щадящая дымка времени. Но вот и вечер тут как тут. Солнце скатывается туда, где как раз стоят артиллерийские орудия. И заревом полыхают холмы на западе, с которых ежедневно стреляют по соседнему городку. И до них всего семь километров. Раньше мы ездили туда и ходили пешком, там живут дети, родители, друзья каждого из нас. Сегодня для нас туда дороги нет. Вся дорога заминирована. И поля вокруг неё – тоже. Разве что птица пролетит вдоль этой серой асфальтированной дороги или проскочит дикий зверь. На растяжках часто подрываются в полях зайцы, лисы: одинокие взрывы то и дело слышны каждую ночь. А мы… уже третий месяц не видели ни дороги, ни людей, ни транспорта. Мёртвая серая зона…

Но вот солнце село, успокоилось, как безымянный украинский солдат, и жизнь в селе остановилась. Остановилась потому, что с заходом солнца на улицу уже не выйдешь. Комендантского часа вроде бы нет, но по улицам ползают броневики, из макушки которых целятся в тебя пулемёты да блестят глаза в прорезях балаклавы. Попадётся тебе такой броневик – и не знаешь, куда прятаться. Мурашки по коже от равнодушно-пристального взора глаз и ствола. Так и ждёшь, что выстрелит сейчас – и нет тебя! Кому твоя жизнь ценна? Разве что тебе самому.

Снова перестрелка. С первыми залпами града люди подхватываются и лихорадочно мечутся по дому, одеваясь и собирая ценные для себя вещи. Кто-то спешит в подвал, кто-то забивается в глухие комнаты, прячется в туалет, ванную комнату. Есть и такие, кто остаётся лежать в кровати, натягивая по самую макушку одеяло и обречённо прислушиваясь к неритмичному буханью сердца. К этим махнувшим рукой на свою жизнь людям отношусь и я. «Будь что будет!» – думаю с горечью и надеждой. Но остаться в кровати удаётся всё же редко, потому что мама, собравшаяся в сорок пять армейских секунд, уже на пороге моей спальни с фонариком, сумкой и подъёмным сигналом зовёт:

– Вставай! Пойдём в подвал!

Если я не вскакиваю тут же и не выполняю её приказания, она в истерике начинает кричать и плакать, обвиняя меня в чёрствости и бездушии. Я сдаюсь и тоже начинаю собираться.

Спускаемся в подвал. Там уже соседи. Кто-то со страхом прислушивается к урчанию работающей установки «Град», кто-то пытается шутить и даже пить чай с печеньем. О мои ноги трётся кот Фунтик, тоже поднятый хозяйкой по тревоге и прибежавший в подвал вслед за своими. На столе горит свеча, вытягивая из мрака лик Спасителя, маминой иконы. Без веры и Бога это и не подвал вовсе!

И так каждый день, уже шестой месяц.

Дважды я попадала под мины. Звук летящей мины я теперь не спутаю ни с каким иным. Я как раз стояла во дворе, когда невдалеке за моей спиной раздался хлопок, потом – протяжный свист, что-то зловеще нависло надо мной. Мне показалось, что это летит птица: огромная, тяжёлая, с трудом машущая крыльями. Я подняла голову и увидела, как высокий старый клён справа от меня задрожал, встрепенувшись сучковатыми ветвями. Секунду спустя впереди меня вырос огненный столб в парке, огненное зарево тут же сменилось столбом чёрного дыма. Что-то пронзительно завизжало в воздухе. Это ожили осколки, рванувшиеся на поиски своих жертв. Мне повезло, что мина приземлилась в парке, а не на открытой спортивной площадке передо мной. Тогда бы я непременно получила свою порцию смертоносного металла. А так осколки достались забору директора школы, окнам врача и его машине, стоявшей у открытого гаража. Пострадали и деревья.

Смерть пролетела мимо меня, напомнив о бренности жизни. Я не набожна, но машинально перекрестилась.

Вторая посягнувшая на мою жизнь мина поймала меня в саду, когда я кормила пса. На этот раз она подобралась ко мне ещё ближе, её звук я узнала сразу и, бросив миску с собачьей едой, упала на снег. Пёс опешил. Он, наверное, подумал, что я умерла, потому что подскочил и хотел меня облизать, но тут раздался взрыв – и Чарлик сам оказался на снегу рядом со мной.

Самое удивительное – что мины эти прилетали не оттуда, откуда должны были вроде бы прилететь, а били в спину от так называемых «своих», украинских солдат, называющих себя нашими защитниками…

Наталья Альтаир

Настоящее имя – Наталья Власова. Проживает в Краснодаре. Много лет работала врачом – анестезиологом-реаниматологом, в том числе в течение семи лет – в качестве заведующего отделением реанимации в Больнице скорой медицинской помощи Краснодара.

Имеет странички https://stihi.ru/avtor/mismay и https:// proza.ru/avtor/mismay под псевдонимом Наталья Альтаир.

Публиковалась в альманахе «Золотая строфа» (2010). Автор аудиокниги «Альтаир» (издательство «Равновесие», Москва).

Номинант премии «Поэт года – 2021».

Член Российского союза писателей и Интернационального Союза писателей.

Сергей. Плохо… Очень плохо… Больно… Жарко… Душно… Нечем дышать… Темно. Какие-то силуэты. Полупрозрачные. Как тени. Очень много. Очень тесно. Тысячи? Миллионы? Близко друг к другу. Упакованы. Утрамбованы. Как шпроты в консервной банке. Повернуться невозможно. Всё время натыкаешься на чью-то тень. Прикосновение противно. Как будто касаешься мертвеца. И я такой же. Как они. Один среди них. Мертвец. Где Маша? Маша… Маша… Я так хотел тебя сберечь. Я так хотел тебя спасти. Здесь, на войне. В Аду. В огне. От пуль, от бед, закрыть собой. Любой ценой. Любой ценой… Тебя спасти и сохранить. Реальность как-то изменить. В других мирах. Чтобы ты осталась навсегда. На веки вечные. В веках. Я так хотел тебя сберечь. Любым способом. Придумать что-то. Отправить тебя в Моздок. Вертолётом. Вместе с ранеными. Я звонил. Договорился. Они согласились. Ты отказалась. «Я здесь нужна». Конечно, нужна. Ещё бы. Профессионал высочайшего уровня. Нужно было настоять. Уговорить. Упросить. Умолять. Упасть на колени. А я… Я в глубине души обрадовался. Что смогу и дальше видеть тебя. Слышать твой голос. Знать, что ты рядом, что ты есть. Я был даже рад, что ты осталась. Эгоист чёртов.