Текст книги "Нас тревожат другие дали. Выпуск 3"

В это время, на самом интересном месте, раздался какойто неприятный звонок. Чёрт сразу вскочил:

– Я побежал работать. Поступила новая партия грешников. Надо их размещать.

– Беги, беги, работай. Пролетарий дьявольского труда.

Он заржал и исчез.

А мне не даёт покоя мысль. Как там мама? Как дети? Как им помочь? Неужели нет никакого способа? И есть ли связь между мирами? Как успокоить маму? Сообщить ей, что я не исчез бесследно. Что существую, думаю о них. Люблю их. Как прежде. Даже больше. Только бы она не узнала, что я попал в Ад. Она всегда мной гордилась. Хвасталась: «Мой сын – врач. Хирург. Он спасает человеческие жизни». Пусть думает, что я в Раю. Что мне хорошо. Лучше, чем на Земле. Ей нужны силы, чтобы вырастить внуков. Деньги от продажи квартиры в Грозном я ей передал. На первое время им хватит. Опять же, есть земля, они с отцом выращивают картошку, разводят курочек. Конечно, они старенькие. Сил у них уже мало. Мальчишки должны помочь. Сироты остались. Сироты. Ни отца, ни матери. Как больно за них. Вот это уже не просто страдание. Это пытка, страшнее которой ничего нет. Пашка, старший, мечтает стать хирургом. Как папа. У него есть способности. Он лечил кошку, когда у неё нагноилась лапка. Делал перевязки. Неплохо ориентировался в ране. Замечал детали: «Смотри, папа, отёк уменьшился. Больная лапка стала такого же размера, как здоровая». Первая спасённая жизнь. Я мог бы помочь ему передать свой опыт. Он бы мне ассистировал. А теперь…

Из ниоткуда появился Чёрт.

– Твои родители ещё не знают о твоей смерти, – заявил он. Мгновенно считывает мои мысли. – Связи нет. Аслан хочет приехать к ним и сообщить лично. Проследить за состоянием, уколоть седуксен. Заодно привезти деньги – твою зарплату за три месяца, плюс всякие переработки, ночные, скоропомощные, праздничные.

Впервые я обрадовался. Аслан будет помогать.

– Будет, будет, – продолжил Чёрт, – причём всю жизнь.

– Какой всё-таки у меня друг! А как Маша?

– Маша проходит трансмутацию.

– Это ещё что такое? Зачем менять то, что совершенно?

– У неё должны вырасти крылья. Это необходимый ангельский атрибут. У Ангелов должны быть крылья.

– Так они у неё были всегда! Я их сам видел. И она меня ими обнимала.

* * *

Сергей. Чёрт ворчит: «Последняя партия грешников – совсем бракованная, сплошные дырки. Не за что ухватиться, чтобы их утрамбовать. Человечество деградирует с невиданной скоростью. Как только Всевышний их терпит? Какой от них толк? И гавваха мало. Уже ни на что неспособны. Вот раньше были времена. Как вспомню Древний Рим. Например, Агриппину или её сынулю Нерона. Вот это злодеи так злодеи. Вот это размах. Вот это масштаб. Душа Нерона пролетела через все слои Ада как пушечное ядро. На самое дно. Вся Преисподняя дрожала. Были времена». Он вздохнул.

– А может ли душа разрушиться полностью? И что тогда от неё останется? – поинтересовался я.

– Может, – отвечает он. – Может разрушиться полностью. И тогда останется бессмертная монада.

– А как она выглядит, эта монада?

– Как куриное яйцо, только с маленьким хвостиком. Но у нас, в Чистилище, таких, полностью разрушенных, нет. Они находятся этажами ниже.

– Можно ли туда спуститься и посмотреть?

– Я тебе что, гид-экскурсовод? У меня своей работы хватает, – заворчал он. – А вообще-то ты туда попасть не сможешь.

– Там что, табличка «Посторонним вход воспрещён»?

– Нет. Просто ты слишком лёгкий. Грехов мало. Адская среда тебя просто вытолкнет.

– А как мальчишка-чеченец, которого я убил? Надеюсь, у него всё нормально? Он в Раю?

– Нет, он здесь. Тот ещё грешник. Весь в дырках.

– А ты можешь его найти?

– А чего его искать? У меня полный порядок. Я свою работу выполняю качественно. – Он открыл свой портативный компьютер, вошёл в базу данных. – Вот он. Полюбуйся.

На экране появилась тень. Какой ужасный вид! А ведь при жизни был обычный пацан. Да он ли это вообще?

– Он самый, – прокомментировал Чёрт. – У меня ошибок не бывает. Сам знаешь, кто у меня начальник. Итак, фоновая частота – пять герц, редкие всплески – до пятнадцати герц. Пять лет проведёт у нас, потом родится на Земле. В Рай вообще не попадёт, потому что фоновая частота низкая.

Я быстро его оценил. Дырок много, но они мелкие. Только одна большая, в районе грудной клетки. В голове дырки нет. Следа от удара кирпичом не видно. Клочья оболочки висят крупными лоскутами. Пластику выполнить реально. Я представил, как накладываю косметический шов.

– Я хочу сделать ему операцию. Устранить его дырки.

– Понимаю: руки чешутся. Но у тебя ничего не получится. Ты работал на физическом плане, а это – совсем другая субстанция, духовная. Я тебе уже говорил.

– А теперь я тебе скажу. Если думаешь, что я работал только на физическом плане, то ты глубоко ошибаешься. Чтобы хорошо выполнить операцию, надо вложить душу, потратить какие-то энергии. Не знаю, как они называются. Но я их точно тратил. После тяжёлой операции был как выжатый лимон. Ну просто падал без сил. Но зато мог изменить реальность, сделать больного здоровым, несчастного – счастливым, спасти жизнь. А это, согласись, категории уже совсем не физического плана. И не материального. И ещё хочу сказать. Любить Хирургию – мало. Нужно, чтобы Хирургия полюбила тебя. Потому что именно она даёт или не даёт эту способность – менять реальность. Если это есть, то это есть. Про таких хирургов говорят, что у них лёгкая рука. И это её дар. Дар богини. Может и отнять, если будешь плохо себя вести. У многих отняла. Классные хирурги были, мои друзья. Стали молиться другим богам, например, Золотому тельцу. И что с ними стало? Неудачи в профессии. Вроде работали как всегда. Всё-таки профессионалы. Но какие-то непонятные осложнения. То нагноение, то кровотечение, то анастомоз развалился, а то вообще пациент умер. И непонятно, почему. Вроде плановая операция. Очень переживали. Многие спились. Некоторых уже нет в живых.

– Знаю, знаю. Не без нашего участия. Это мы, тёмные, стараемся. Развращаем, совращаем, растлеваем. Именно талантливых. Благодарные пациенты приносят хирургу деньги: «Спасибо, доктор». Это нормально. Называется гонорар. Но мы стараемся, чтобы хирург попался на деньги, как рыба на наживку. Например, начал огорчаться: как же так, операцию сделал так удачно, а родственники даже не появились. Окружающие поначалу ничего не замечают. Говорить об этом не принято. Но мы замечаем всё. Как ты знаешь, мы умеем читать мысли. А дальше, как ты правильно выразился, наш подопечный хирург начинает молиться не тем богам, а именно Золотому тельцу. И ваша богиня Хирургия тут же лишает его своих даров. Начинаются неудачи со всеми вытекающими последствиями. Богиню эту я знаю очень хорошо. Из новых. Не древняя. Не античная. Зато очень прогрессивная. Трудоголик. Интересуется новинками науки и техники. Тут же внедряет. Всевышний её обожает. Ты был у неё в любимчиках.

– Я знаю. – Но ты-то чего хочешь? – Хочу сделать виртуальную операцию. Чёрт задумался: – У нас такого никто никогда не делал. Лично я не против.

Это даже интересно. Но ты же знаешь, у меня есть начальник.

Хотя он большой любитель экспериментов. Спрошу у него.

* * *

Сергей. Чёрт сказал, что его начальник хочет встретиться со мной.

– Как же я попаду к нему на приём? Ты же сам сказал, что я лёгкий и в нижние слои попасть не смогу.

– Он сам сюда поднимется. – Чёрт вздохнул. Он был недоволен. Это по-человечески понятно. Никто не любит, когда начальство приходит на производство.

– А я что должен делать? Надеть костюм и завязать галстук?

– Ничего не надо. Ты и так хорош.

Раздался какой-то шум, и возник ветер. Как будто гигантская летучая мышь махала крыльями. Появился Сатана. Он выглядел театрально. Чёрная бородка клинышком. Чёрный плащ на красной подкладке. Он уселся в кресло, услужливо пододвинутое Чёртом. Я сел напротив. Он заговорил:

– Представляться не будем. Полагаю, что я достаточно узнаваем. Уже пять тысяч лет не меняю своего имиджа. Итак, ты хочешь сделать операцию в условиях Чистилища, направленную на исправление кармы нашего подопечного… Как его там? – Он взглянул на Чёрта.

– Е12354552, – быстро и подобострастно отчеканил тот.

– Очень длинно. Назовём его Объект. Итак, какова твоя цель? – Голос у Сатаны был какой-то слащавый, но не приторный. Голос искусителя-соблазнителя.

– Я ударил мальчишку кирпичом по голове. Рассчитывал, что это будет сотрясение головного мозга первой-второй степени, кратковременная потеря сознания. К смерти это не приводит. Но тут начался пожар. Возможно, он задохнулся от угарного газа или сгорел. Я хочу ему помочь – зашить дырки в его грудной клетке.

– Надеюсь, ты отдаёшь себе отчёт в том, что дырки в грудной клетке являются следствием его дурных мыслей и поступков, совершённых им в предыдущих жизнях, причём многократно?

– Да, я это понимаю.

– То есть ты рассчитываешь, что после исправления этих дырок он родится хорошим, добрым человеком?

– Я этого не знаю, но хочу попробовать.

– Я тоже этого не знаю, – сказал Сатана и задумался: – Все эти дефекты на душах – не что иное, как результат порочной жизни в физическом теле в течение многих воплощений. Как говорится в Библии, семь смертных грехов. Не люблю цитировать этот источник, но иногда приходится. Дырки в области головы указывают на то, что человек многократно лгал, обманывал, подделывал документы. Дырки в грудной клетке – это агрессия, жестокость. Дырки в животе – жадность. Дырки в области малого таза у женщин – проституция, разврат. Присоски на руках – воровство. Хвост – трусость. Костные наросты вдоль позвоночника, как у динозавров, – это гордыня. Волосы как у Медузы Горгоны, сам понимаешь, – роковые женщины, сводят мужчин в могилу. Ну и так далее. Я всё это хорошо вижу и прекрасно оцениваю обстановку в земном плане.

Он махнул рукой – и мы увидели большой город, толпу людей: мужчин, женщин. Они спешили. Час пик. Сатана снова махнул рукой – люди на мгновение застыли, а затем превратились в монстров. Напоминали тех, какими напичкано всё Чистилище. Жуткое зрелище. Но монстрами были не все. Из толпы резко выделялись очень светлые фигуры, как мужчины, так и женщины. Они были выше ростом и очень красивые, ярко светились разными цветами спектра. Свет шёл как будто изнутри. В толпе они напоминали прозрачные драгоценные камни: аметисты, изумруды, сапфиры. Их было немного, около десяти процентов, не больше. Я залюбовался. Невозможно было глаза отвести, так они были хороши. Особенно меня удивила одна женщина. Она была на переднем плане, маленькая, неприметная, эдакая серая мышь. Такие обычно не пользуются успехом у мужчин. В руках у неё были две огромные сумки с надписью Frontman и изображением жокея верхом на лошади. Я и узнал-то её только по этим сумкам. И в кого она превратилась? Нежнейший бледный аметист. Кажется, такой цвет называется лавандовым. Она горела изнутри фиолетовым пламенем, а всполохи имели розоватый оттенок и распространялись минимум на метр в разные стороны. Эти всполохи касались других уродливых, деформированных душ, но никто из них этого даже не замечал. Оказывается, некоторые души могут не только светиться, но и гореть, испуская языки пламени на значительные расстояния. Ну и ну!

– Увидел расклад сил? – продолжил Сатана. – В земном плане души у моих людей маленькие, физическое тело их полностью закрывает, а сверху ещё и одежда. Души праведников – назовём их так – очень большие, выходят за пределы физического тела и ощущаются на расстоянии как обаяние, талант. Но мы отклонились от темы. Итак, все эти дырки и дефекты являются результатом неправедной жизни. Возможны ли изменения в обратную сторону? Да, возможны. Но очень редко. В отдельных случаях. Например, когда человек погиб во время пожара, спасая ребёнка. Или санитарка проработала в течение тридцати лет в отделении хирургии за жалкие копейки. По моим представлениям – бесплатно. Но всё это очень редко. И, заметь, исправить дырку может только сам человек. Иногда ценой собственной смерти. Иногда ценой собственной жизни. И неизвестно, что сложнее.

Я не припомню, чтобы кто-то другой исправлял чужие грехи таким интересным способом – путём хирургической операции. Если такой способ существует, то я хотел бы о нём знать и контролировать его.

– Конечно, существует, – возразил я ему. – Мы, врачи, чем занимаемся? Например, два мужика напились водки, поругались, и один другого пырнул ножом в живот. Ранение селезёнки. Я больного оперирую, селезёнку удаляю, кровотечение останавливаю. Если бы я этого не сделал, то раненый умер бы, а второй стал бы убийцей. А так не стал. Я исправил им карму или нет?

Сатана на секунду задумался:

– В физическом плане – однозначно да. Один будет жить дальше, другой не сядет в тюрьму. Твоя карма улучшится. А в тонком плане от агрессии у них на грудной клетке появятся дырки. Вот их как убрать? Это возможно сделать или нет?

– Я хочу попробовать.

– Что тебе для этого нужно?

– Инструменты, шовный материал.

– Составь список и передай Чёрту. Он всё подготовит.

– Я хотел задать ещё один вопрос. Вот эта энергия страдания – гаввах по-вашему – неужели она так необходима для вашей жизнедеятельности? Неужели нельзя перейти на другие источники питания?

Сатана засмеялся:

– Это какие, например?

– Альтернативные. Существуют же разные источники энергии. Например, у нас, на Земле, чтобы обогреть жилище, можно растопить печку дровами или углём либо провести центральное отопление – вариантов много.

– Ты советуешь мне сменить рацион питания? Тоже мне диетолог нашёлся. – Он расхохотался и исчез. Я услышал хлопанье крыльев.

А почему он, собственно, смеётся? Употребляет в пищу какой-то гаввах, энергию страданий. Ведь нормальному живому существу она не только не нужна, она для него мучительна. Это же просто ненормально! Патология, причём выраженная. Шизофрения. Я помню, ещё в студенческие времена нам показывали пациентку психбольницы, которая поедала фекалии. А я сам оперировал больного, который проглотил две ложки и одну вилку. Он страдал непреодолимым желанием поедать металлические предметы. Но это же болезнь.

Может, и у самого Сатаны в голове дырки или у него в головном мозге перепутаны центр удовольствия и центр страдания? Вот бы посмотреть и провести диагностику. А может, и исправить. У меня аж дух захватило. Это позволило бы искоренить зло на планете Земля. Я бы взялся сделать ему операцию. Я – нейрохирург – топографию мозга знаю великолепно.

– Ты что тут такое надумал? – Это Чёрт прочитал мои мысли. – Ничего ты не сможешь увидеть. Это он всё видит внутренним зрением. А его просмотреть невозможно. У него стоит защита.

– Какая ещё защита?

– Как – какая? Вы, люди, ставите всякие логины-пароли, а он – думаешь, нет? Он очень надёжно защищён.

– Он сказал, что уже пять тысяч лет не менял своего имиджа. Может, и пароли не менял, и они уже устарели?

– И не мечтай. Он идёт в ногу со временем. Он продвинутый. Составляй лучше список инструментов, – и Чёрт дал мне бумагу и карандаш.

Я стал думать о предстоящей операции. Я привык работать с живыми людьми, их тканями, видеть, как они кровят в разрезе, чувствовать тепло, ощущать, как пульсируют артерии. Умею удалять всё ненужное, больное, лишнее: опухоль, гной, некроз, – а затем зашивать, восстанавливать целостность. Ткани эластичны, их можно чуть-чуть натянуть, я всегда точно знал, сколько можно. Потом всё заживало, восстанавливалось, становилось целым. А сейчас… Вот эти дырки, которые я собираюсь зашить, как они потом, срастутся? А если нет? Тогда я буду не хирург, а закройщик-портной. А это уже совсем другая профессия. Работа несложная, и я, конечно, с ней справлюсь. И не такое штопал.

Но хотелось бы всё-таки узнать, какова эта субстанция на ощупь, провести предоперационный осмотр. Я обратился с этой просьбой к Чёрту.

Он охотно согласился мне помочь и быстро притащил мальчишку. Я набросился на пацана:

– Ты зачем, мерзавец, стрелял в женщину из автомата?

Чёрт меня остановил:

– Ты агрессию в себе убери. А то у тебя самого сейчас дырки в грудной клетке появятся. Так в Рай уже и не попадёшь. Они дырявых не берут. У них дресс-код.

Я сразу же успокоился. Чёрт прав. Он – мой пациент. Я – врач. А врач должен оставаться врачом всегда и везде, даже в Аду.

Мальчишка захныкал:

– Дяденька, я больше не буду стрелять. Простите меня!

Я рассказал, что собираюсь его оперировать, объяснил, в чём будет заключаться операция и что волноваться ему не нужно, так как угрозы его жизни нет.

Он хмыкнул:

– Конечно, угрозы жизни нет, если жизни нет, – однако согласие на операцию дал.

Я стал ощупывать мальчишку. Субстанция под названием «душа» оказалась неприятной, холодной, липкой, но эластичной. Может, в Раю у Ангелов она совсем другая, эта субстанция, но здесь, у грешников, очень напоминала труп. Зато здесь не будет ни кровотечений, ни нагноений. Здесь нет инфекции. Здесь нет жизни. И ещё отсутствует страх, что на операционном столе больной умрёт. Просто потому, что больной уже умер. Оказывается, в Аду тоже есть свои плюсы. Кто бы мог подумать?

Остался последний вопрос – анестезия. Есть ли у этих душ болевые рецепторы? Если да, то могу ли я провести местную анестезию, например, новокаином или потребуется общая анестезия? Тогда как её провести?

– Болевых рецепторов у них нет, – это Чёрт комментирует мои мысли. – Можешь спокойно оперировать. Ты не причинишь ему боли. Как будто волосы состригаешь или ногти.

– Тогда у меня возникает другой вопрос. Болевых рецепторов нет, я имею в виду периферические рецепторы. А как же тогда ваши обитатели мучаются? За счёт чего? Каков механизм их страданий?

– Механизм страданий совсем другой. Страдает сама душа.

– Сама душа? Это как?

– Ты мыслишь механистически. Это и понятно, ведь ты хирург. А страдания души – это область психиатрии. И, поверь, боль души может быть гораздо мучительнее, чем страдания физического тела. И её невозможно обезболить новокаином.

Ольга Романова

Ольга Тимофеевна Романова – художник, писатель, человек мира.

Родилась 4 апреля 1970 года в Пензе. В 1988 году с отличием окончила Пензенское художественное училище им. К. А. Савицкого.

В литературу, споткнувшись о жизнь, упала в 2011-м с романом «Странник: история моей жизни, или Пособие для начинающего художника». Автор антологии «Литературная Евразия».

Номинант премии «Писатель года» (2016, 2017). Номинант Литературной премии мира – 2019.

Член Творческого союза художников России, Интернационального Союза писателей, Клуба мастеров современной прозы «Литера К».

 
Я увожу к отверженным селеньям,
Я увожу сквозь вековечный стон,
Я увожу к погибшим поколеньям.
 

Данте Алигьери «Божественная комедия»

Сенатор открыл глаза. В глубине комнаты, во тьме, стоял человек.

– Вы кто?

– Перевозчик.

– Как вы попали сюда?

– Ты позвал.

Перевозчик вышел из тени в холодный, призрачный свет восходящей луны.

Высокий брюнет, коротко стриженный, чёрная футболка, небрежно заправленная в джинсы, здоровое, крепкое тело. Нет, его он не звал.

– Вы, видно, ошиблись адресом, мистер…

– Перевозчик.

«Чёрт, – мысленно выругался сенатор. – Этого мне только не хватало. – Он провёл дрожащей рукой по воспалённому лбу. – Как же болит голова…»

Тяжёлая чёрная кровь пульсирующей болью стучала в его голове. Боль была сильнее страха, которого он сейчас отчаянно ждал. Страх заставил бы боль уйти, заставил бы действовать. Но страха не было.

– Вы сказали, вас зовут Перевозчик. Это имя или?..

– Призвание.

Волна горячего гнева подкатила к горлу сенатора. Как смеет этот наглец так свободно вести себя с ним, с человеком, привыкшим видеть рядом с собой лишь услужливых шлюх обоего пола, прикормленных им и рабски послушных его воле. Не желая казаться слабым, сенатор снова спросил, вкладывая в каждое слово всю свою ненависть и презрение к этому человеку:

– И чем же, позволь спросить, занимается Перевозчик?

– Помогает таким гнидам, как ты, благополучно сдохнуть. – Перевозчик смачно сплюнул на чистые полы спальни.

– Как это – сдохнуть? – не понял сенатор. – Ты киллер? Кто тебя нанял?

– Как думаешь, где ты сейчас находишься?

– Дома, конечно.

Сенатор был в бешенстве. Вот сейчас он закроет глаза, потом откроет, и, если этот тип всё еще будет стоять возле его кровати, он… что-нибудь обязательно сделает. Только бы проснуться. Ведь это – всего лишь сон, один из его кошмаров, которые преследуют его с тех пор, как он стал сенатором. Конечно, он дома…

Слова Перевозчика ударили наотмашь, как в детстве – отец, холодно, больно, несправедливо:

– Здесь и сейчас кончается твоя поганая жизнь.

Сенатор вздрогнул. Спальня исчезла. Больничные стены, пахнущие смертью, окружили его подобно гончим, почувствовавшим запах крови. Его крови.

– Где это я?

Он увидел себя лежащим на операционном столе. Вокруг него суетились люди в больничной униформе.

– Мы теряем его, – услышал он чей-то взволнованный голос.

И страх пришёл. Но не тот животный страх всепобеждающей жизни – взрыв адреналина в крови, а липкий, зловонный страх смерти, страх слабости, боли и тьмы.

«Нет, это не я. Только не я, – мысли сенатора бились в голове испуганной птицей. – Это какая-то ошибка. Это сон. Я не могу умереть! Я не могу умереть!»

– Эй, вы!.. Там…

– Они не слышат тебя.

Душа сенатора затрепетала.

– Как это не слышат? Я что, уже умер?

– Ты застыл в полушаге от смерти…

– Какой смерти?! Я всего лишь выпил лишнего! Из-за этого не умирают! – Сенатор бросился к Перевозчику. – Скажи им, что я ещё жив!

Перевозчик сделал движение, будто смахивал с себя помойную муху:

– Не могу. Я всего лишь тень в мире без голоса. У меня нет ни силы, ни прав, ни… желания.

– Постой, Перевозчик, я заплачу тебе, сколько скажешь. Только, прошу тебя, скажи им, что я ещё жив! Я богат и влиятелен. Я сделаю всё, что ты захочешь, только не дай мне умереть!

Перевозчик нахмурился.

– Вот из-за таких мерзавцев, как ты, – сказал он холодножёстко, – мир и катится в пропасть. Ты думаешь, всё можно купить, но время – не вещь, оно неподвластно человеческому «хочу». Ты умрёшь…

Сенатор завыл. Его покрытое морщинами квадратное лицо с близко посаженными глазами, орлиным носом и тяжёлым подбородком исказила гримаса ужаса. Впервые в жизни он не контролировал ситуацию.

Он никогда не думал о смерти, потому что был здоров, как бык, и богат, как арабский шейх. Да, он был богат, потому что умел жить. «Деньги не пахнут», – часто цитировал он избитую фразу. И деньги любили его.

«Джонни-всё-схвачено» – прозвище, полученное им в старших классах Кинкейда, голодным паразитом проросло в его тёмной душе, год за годом отравляя сердце холодной завистью к тем, кто был выше его: богаче, успешнее, добрее.

Джон Биттер-младший не был праведником; Божьи и человеческие законы были бессильны против его любви к роскоши, женщинам и дорогому вину. Ни церковь, в которую он никогда не ходил, ни семья, которую он оставил ради карьеры, не смогли удержать его в лоне добродетели. «Выживает сильнейший», – любил повторять сенатор. И он был сильным. Поэтому мысли о смерти никогда не посещали его. Сколько раз он осуждал на смерть других, посмевших встать у него на пути, его пути… Сколько раз его враги подсылали к нему убийц, и он не боялся… Почему же сейчас он так напуган и растерян, как преступник, пойманный за руку на месте своего позора? Мысль о неизбежности приводила его в отчаяние.

– Я не хочу умирать!

– Поэтому я здесь.

Душа сенатора потемнела.

– Нравится смотреть на боль?

Перевозчик повёл плечами:

– Я здесь потому, что я проклят видеть таких, как ты, слышать таких, как ты. Моя обязанность – помогать всякого рода проблемным типам вроде тебя поскорее покинуть этот мир. Понимаешь, о чём я?

– Нет.

Перевозчик вздохнул:

– Ты не наелся жизни, Джонни. Здесь твой Эдем, и разум, прикованный к ненасытному телу, противится смерти. Ты цепляешься за жизнь, захламляя пространство привычными для себя образами. Твоя душа больна. Это её отчаянный крик слышал я ночью. Она смертельно устала. Я здесь, чтобы сказать тебе: «Джонни, смирись и позволь ей стать снова свободной».

– Я не готов!

– Никто не готов. В мире без Бога жить, конечно, удобно, но вредно. Каждую ночь я встречаюсь с «последствиями»

подобной жизни, и все не готовы. Благополучию Бог не нужен. Только нужда или святость мечтают о Нём.

– Бред какой-то. Должен же быть выход, со всяким можно договориться…

– Только не с Ним.

Сенатор вздрогнул:

– Я должен вернуться!

– Зачем?

– Я думал, что все эти разговоры о душе, карающем Боге – ложь, придуманная евнухами, чтобы пугать нормальных людей. Я буду проклят.

– Что верно, то верно, – согласно кивнул Перевозчик.

– Почему мне никто не сказал? Я должен был знать!

– Смешной ты, сенатор. Богу не нужен злой раб, таящий зло в надежде, что его не накажут.

Джон Биттер закрыл руками лицо:

– Так не бывает.

– Что тебе непонятно, Джонни? Ты жил как хотел, время получить по заслугам. Каждый день священники в храмах внушают эту простую истину редеющей пастве. Все знают, но мало кто верит, считая идею воздаяния отжившим своё предрассудком обманутых церковью масс. Люди теперь свободны. Грех – больше не грех, а образ жизни…

– Мне страшно.

– Я бы сказал, что раньше нужно было бояться, но что толку говорить тебе это сейчас, на пороге твоей заслуженной вечности.

– Это нечестно, – простонал сенатор.

Тишина застыла в полушаге от Смерти, со знанием дела расправляющей складки на приготовленном для Джонни саване.

– Исповедаться, – прохрипел своё последнее желание Джон Биттер. – Я хочу исповедаться.

Перевозчик пожал плечами:

– Я не священник…

– Ты Перевозчик, я понял, и… ты мне не нужен. Я буду исповедоваться Тому Единственному, Кто захочет услышать меня.

Впервые в жизни сенатор молился. Как это бывает, вдруг ему открылась вся правда о его жизни; обжигающий душу стыд накрыл его голову огненной епитрахилью. Как же виноват он был перед Богом и людьми! Впервые в жизни он сам судил себя, и по своему суду не было ему прощения. Ах, если бы Бог дал ему хотя бы год, он всё бы исправил. Он раздал бы всё своё богатство бедным и сам стал бы прислуживать им. Он попросил бы прощения у каждого, кого когда-то обидел. Ах, если бы Бог дал ему хотя бы год жизни!

Перевозчик стоял поодаль, наблюдая за тем, как толстый испуганный человек просит о чуде. Сколько он видел таких: богатых, бедных грешников – скользящих над пропастью слепых безумцев. Он приходил к ним потому, что они мешали ему. Потому что всякий раз ему приходилось умирать вместе с ними, пока он не научился сбрасывать их с себя, как сбрасывают грязную одежду после долгой работы. Он выпроваживал их из своей жизни, как выпроваживают незваного гостя, с облегчением и досадой за потраченное время. Кто они были для него? Чужие люди, без разрешения вошедшие в его пространство.

Нелепая авария, разделившая жизнь молодого кадета на «до» и «после», – путь, который выбрал его из многих случайных жизней. Он принял этот крест как данность, как врождённый недуг, от которого невозможно избавиться, но можно жить, подстраиваясь под страшную реальность не существующего для большинства мира. Он научился покидать своё тело, чтобы беспрепятственно перемещаться в пространстве. Он научился общаться с демонами без вреда для своей психики, ведь он – всего лишь посредник между миром людей и миром духов.

Ангела он видел лишь однажды, когда по ошибке пришёл в дом старого художника. В отличие от его клиентов, художник уходил с радостью и надеждой на лучшую жизнь. Вспышка света и неизъяснимый покой – всё, что осталось в памяти. Праведники не нуждались в его услугах. Его подопечные были далеки от творческого смирения и любви к ближнему и не желали покидать этот мир, предчувствуя во снах, что в ином мире ничего хорошего для них не уготовано.

– Господи! – сенатор издал вопль, от которого, казалось, содрогнулась сама преисподняя. – Помилуй меня, грешного!

В последнюю секунду Джон Биттер вспомнил картины безумца – странного художника, писавшего Свет. Художник нуждался, и он зачем-то помог ему: необъяснимый порыв, движение пленённой души, прикосновение детства – непозволительная слабость, о которой он тут же заставил себя забыть.

Художник давно умер, но за мгновение до смерти сенатор вдруг увидел его, стоящего со Христом, и слова о спасении сами вырвались из его уст.

Душа сенатора исчезла.

«Ещё один», – невесело отметил Перевозчик.

Он был не стар, но смерть не спрашивает о возрасте. Она приходит, подчиняясь тихому зову времени, шёпоту пепла в песочных часах. Как сам он поступит, когда безликий вестник постучится к нему? Кто проводит его? Где то место, куда отправится он – приговорённый собой судия?..

– Что за чёрт! – возглас одного из врачей вывел Перевозчика из мрачного оцепенения.

Серый больничный саван на теле покойника вздрогнул. Джон Биттер судорожно вздохнул и резко сел, дико таращась по сторонам. Тело его дрожало. Не замечая врачей, замерших в страхе возле воскресшего, сенатор крикнул в пространство:

– Он дал мне год!

Перевозчик по-доброму улыбнулся:

– Сукин сын, всё-таки выпросил себе отсрочку.

Это был первый случай в его работе, когда человек получал шанс исправить то, что он сделал, вольное или невольное, но всегда такое далёкое от любви.

– Что ж, встретимся через год, Джон Биттер-младший. Если только…

Мысль постепенно гасла в темноте спальни. Перевозчик спокойно заснул.

2014–2017