Текст книги "Нас тревожат другие дали. Выпуск 3"

Дарина Никонова

Родилась в 1967 году в Майкопе, с 1973 года живёт в Москве.

Первую книгу «издала» в школе: листочки формата А6 скрепила проволокой, корявым почерком написала сказки для сестры. Сочиняла для неё бесконечное сказание про ангелов. С тех пор ангелы нет-нет да и просачиваются в писания, тесня кошек, собак и прочих братьев наших меньших.

По образованию учитель английского языка, но свернула с тропы учительства на стезю редактора.

Работает с издательствами «ЭКСМО», «Домино», «АзбукаАттикус», переводчик поэзии. С её участием издано свыше тридцати книг.

Автор стихотворения «Простейшее», известного по первой строке: «Я пишу: вот, пеку пирог и варю компот…».

Работает в жанре малой прозы и некрупных стихотворных форм.

О Козле и Капусте

Молодая, точнее молодящаяся, Капустка росла себе в огороде. Росла себе, росла, обвивала кочерыжку кудрявыми сочными листочками, наливалась зелёной хрусткой белизной и горя не знала. Когда надо – идёт дождик местного значения, когда надо – припекает щедрое солнышко… Склизняков с тебя удаляют, холят и лелеют… И, что самое главное, росла Капустка чистой, непорочной, любителями капустки ни разу всерьёз не поруганной.

И так бы она и дожила до супного дня, если бы не одно эротическое приключение, в корне и в кочане переменившее её жизнь.

В одно прекрасное утро Капустка проснулась оттого, что кто-то нежными губами перебирал её листочки. Она вздрогнула и осторожно приоткрыла глаз. И встретилась с прекрасным глазом, обрамлённым длинными ресницами.

– Мэ-э-э, – сказал ей глаз. Тихо и нежно.

– Ты кто? – спросила Капустка, содрогаясь от неизведанного доселе чувства.

– Мэ-э-э. Я Козёл, – скромно признался глаз и потупился.

– А я считала, что вы все козлы, – прошелестела листьями Капустка.

– Я особенный козёл. Я не такой, как все, – сказал он и начал бархатными губами перебирать Капусткины листья.

Капустка вздрогнула. Собственно, козлы в огород захаживали и раньше, и некоторые даже покушались на её капустную честь. Но были те козлы брутальны, глаза имели наглые, жёлтые и вели себя неподобающе.

Тут же дело принимало совсем другой оборот. Новый Козёл был нежен, обходителен (судя по тому, как он умело обошёл Капусткиных товарок), и глаза у него были странного зеленоватого оттенка. Решительно, он заставлял Капустку трепетать до самой кочерыжки.

– Ненаглядная, – вдруг прошептал Козёл и нежными губами снова пощекотал Капусткины листья, – зелёная моя. Ты такая аппетитная… сладенькая моя…

Капустку бросило в жар. Она даже испугалась, что вот-вот станет краснокочанной.

– Ах-х, – только и смогла прошелестеть она.

– Травинка моя, – продолжал нежно блеять Козёл. – У тебя, должно быть, очень стройная кочерыжка! Иначе просто не может быть! – Он захватил мягкими, бархатными губами верхнюю Капусткину одежду и решительно, но нежно потянул на себя.

– Ай! – обмирая, вымолвила Капустка. – Ай! Какой вы, право… не стоит… Мы совсем мало знакомы…

– Бе-е-ерунда! – проблеял искуситель и искусил ещё один листик. – Дай же, дай же мне насладиться твоей кочерыжкой! Дай испить её сок!

Капустка от смятения чуть было не растеряла все свои листочки, ведь такого ни один козёл не позволял себе с ней! Сказать по правде, и она не позволяла никому зайти так далеко… Какой позор! Ещё немного – и все увидят её оголённой, бледной, словно и не вставало над ней каждый день жаркое солнышко.

Но внезапно, когда животное её мечты откусило третий по счёту листик, Капустке вдруг стало всё равно. Ей захотелось оголить перед этим порнокопытным всю душу – а почему, она и сама не знала. Захотелось скинуть все условности, отбросить всё то, что сковывало её волю. В кочане её души всё булькало, бурлило и пенилось, словно перекипевшие щи.

А Козёл, ласково хлопая губами и прикрывая фантастические глаза длиннющими ресницами, с упоением помогал ей сбрасывать одежду.

– А-а-а! А-а-а! – вскричала Капустка, и в пароксизме страсти выбросила из остатков кочана длинное невзрачное соцветие. – Это всё для тебя, любимый!

– Бе-е-елагодарю, – ответствовал рыцарь её мечты и, ни минуты не колеблясь, сожрал и дивный дар любви.

– Гри-и-ишка! Ирод ока-я-я-янный! – вдруг раздался истошный вопль.

Тишину летнего утра рассёк свистящий звук, завершившийся смачным хляпом.

Капусткин любимый вздрогнул, присел на задние ноги и долбанулся со свиданки, спешно дожёвывая преподнесённые ему в порыве страсти цветы.

Капустка осталась торчать посреди грядки… полуголая, с бесстыдно раздвинутыми листьями и отодранным вчистую цветоносом, символизирующим поруганную любовь.

– Любимый, вернись! Возьми меня! Я твоя! – убивалась она по несостоявшемуся светлому чувству.

А в ответ ей неслось:

– Ирод окаянный! Пустила козла в огород! На минуту отвлечься нельзя! Проку от тебя – что от козла молока! Козёл и есть! Ишь, молодого тела ему захотелось! Иди вон сено жри, ирод!

И в жарком мареве летнего утра лебединой песнью разносилось тоскливое козлиное «мэ-э-э».

Мэ-э-э!

Так и кончилась эта любовь – избитым козлиным задом и щами из того, что удалось спасти доброй селянке.

А мораль проста: не в свой огород не суйся, коли ты козёл, будь ты хоть трижды романтик.

Мужская месть, или Ужасы эпиляции

Давным-давно, когда мужчины были кряжисты, волосаты и могучи, они охотились на не менее кряжистых, волосатых и могучих мамонтов. Женщины в то время были не менее кряжисты и волосаты и блюли дом. Глубоким вечером кряжистые, волосатые и могучие мужчины возвращались с охоты и, коли после противоборства с кряжистыми, волосатыми и могучими мамонтами у них оставались силы, овладевали кряжистыми и волосатыми женщинами. Овладевали они ими в наиболее природной позе, поэтому мужчину мало волновал растительный покров на женщине: выбриты ли у неё подмышки, ноги и, миль пардон, лобок. Сделал дело, продлил род – и спать. А завтра – снова мамонты. А у женщины была иная задача. Она исправно размножалась, добывала коренья, поддерживала огонь и, коли искры не попадали на её кряжистые волосатые ноги, не задумывалась об эпиляции. Напротив, чем волосатее, тем лучше, теплее и гормоничнее (от слова «гормоны»).

Шли века. Мужчины становились всё менее кряжистыми, волосатыми и могучими. От своих спутниц они также требовали всё большей утончённости, бледности и прозрачности. Когда же правила приличия изобрели бритву, дабы означенные мужчины могли изживать волосяной покров со своих лиц, наступил перелом. Менее кряжистые, волосатые и могучие мужчины обнаружили, что ежедневно скоблить морды лиц – занятие раздражающее. С какой стати они должны заниматься им ежедневно, когда их подруги избавлены от этого? Они начали присматриваться к женщинам, дабы обнаружить на них оволоселые поверхности. Наконец такие поверхности были обнаружены. Многие мужчины поначалу сопротивлялись, утверждая, что их подруги лишены волосяного покрова вовсе, кроме прекрасных волос на голове, но прогрессивные товарищи убедили их в обратном. Окончательно ситуацию усугубили дамы, которые боролись за своё право быть наравне с мужчинами. Свершилось – их час настал! Теперь женщина не просто может, но и обязана брить: ноги, подмышки, интимную зону, а в придачу избавляться от усиков.

Прав был А. С. Пушкин, написавший: «На кухне… кухарка брилась!» Конечно, на кухне! Где же ей ещё быть-то, женщине? И только женщина может совмещать два дела сразу!

А теперь давайте сложим поверхность обриваемых женщиной площадей ейного тела и сравним с площадью мужского лица. Дамы! Чего мы добились? Слава богу, не ежедневно, но с убийственной регулярностью мы очищаем от растительности площадь, равную примерно (подчёркиваю: примерно) двум мужским лицам! «А волосы растут», как пела когдато «Радионяня», и становятся всё толще, чернее и крепче… Но мы снова изживаем их в упорной борьбе, изводим жуткое количество денег, придумываем интимные причёски, ходим с ногами, как у щипаных куриц, и с кожей в паху, напоминающей об ужасах пубертатного периода. Мы не сдаёмся! Мы должны быть гладкими и сладкими, и пусть бритый лобок напоминает нам о курах времён дефицита, пусть! Зато мы соответствуем духу времени! «А волосы растут!»

…Давным-давно, когда женщины были стройны, высоки, но волосаты, а мужчины поголовно превратились в метросексуалов, перестали терзать себя бритвой и заимели гладкие тела без всяких усилий…

Свят-свят-свят! Что это колючее такое под рукой? Муж? Боже мой, какое счастье!

Что ж он небритый-то такой? Впрочем, какая разница? Пойду-ка вот лучше брови подщиплю…

Ангел Котерина

– Катя! Катя! Где, чёрт возьми, моя синяя рубашка?

Катя вздыхает. Считает про себя до десяти. Выдыхает ещё раз:

– В стирке, Антон, в стирке.

– Какого чёрта? В чём я должен идти сегодня? Ты что, не в состоянии…

Катя вздыхает ещё раз. Антон стоит у открытого шкафа, в котором значительную часть занимают мужские рубашки. Причём бо́льшая их часть – синие и голубые. Ну идут они ему. Под цвет глаз. Но Антону приспичило пойти именно в той синей, у которой по какой-то дизайнерской причуде пуговицы чередующиеся: жёлтые и зелёные. В своей любимой. Кате он о своём желании не сказал, она и не дёргалась. В стирке – и в стирке. Постирает в четверг или в пятницу вечером.

Катя неопределённо дёргает плечом:

– Мог бы и сказать. Как я могу угадать твои желания?

Катя лукавит. Она умеет слушать мысли. Просто в последнее время у неё очень много работы и она, по её собственному выражению, «включает дома режим standby и экономии батарейки, без подсветки».

Уловив Катино настроение, неведомо откуда материализуется тонконогая полосатая зеленоглазая кошка и начинает хвостом обнимать хозяйку за тонкие же ноги.

Кошку Кате на прошлый день рождения подарил Антон, подобрав на улице. Маленький тощий заморыш таращил бессмысленные глазёнки, топырил острые коготки и оглушительно тарахтел. В честь второго рождения котейки и дня рождения хозяйки зверя назвали Котей. Но буквально через три месяца кошка (а не кот, как думалось поначалу) расцвела, приобрела в неведомой лавке иных миров необычайное чувство собственного достоинства и стала именоваться Котериной. Иначе к ней просто было невозможно обращаться. Катина подруга Машка даже обращалась к ней, к кошке то есть, на «вы».

Катя и Котя, Катерина и Котерина, были необычайно похожи: тонкие, длинные, зеленоглазые, тенистые, какие-то прозрачные, потусторонние, умеющие в любой момент уходить в астрал. В чём-то они даже были полосаты.

– Катя! Катя! Где ключи от машины?! Да что ты как в ступоре? Ты что-то потеряла?

– Да, – Катя как будто выныривает из-под тёмной воды, – потеряла, – и дёргает плечом.

– Вот вечно ты в самый неподходящий момент! Уже выходить пора, а ты… Растяпа. Что такое ты потеряла?

– Крылья, – бесцветным голосом с лёгким оттенком зелени отвечает Катя. – Мои крылья.

– Чего-о-о? – поражается Антон. От удивления он даже забывает разозлиться. – Крылья? Ну ты даёшь… Ты чего, на работу не идёшь? Тебя ждать?

– Нет, – тем же голосом отвечает Катя, – не жди. Я отгул взяла. Мне надо… много куда. И крылья поискать.

Кошка Котерина сидит у Катиных ног и щурит немыслимые зелёные глаза. Если бы люди обратили на неё внимание, они бы заметили, что кошка ухмыляется в пёстрые усы. Потом она не выдерживает и прикрывается деликатной полосатой лапкой.

– Кать, опомнись, какие крылья? Ты что, ангел? Ещё скажи, что ты по ночам летаешь.

– Ангел. – Катино лицо болезненно дёргается. – Да, я – ангел. Твой ангел, просто ты воспринимаешь это как должное! А теперь мои крылья… Я без них…

Кошка Котерина опускает когтистый кулачок и внимательно смотрит вверх, потом бодает полосатой головой Катину ногу и начинает тихо урчать.

Антон не знает, как реагировать на такое необычное проявление чувств, поэтому находит истинно мужской выход.

– Ну, я пошёл, – говорит он с деланой принуждённостью. – Пока, ангел.

Он делает над собой усилие и чмокает Катю в лоб. Ему неловко, словно он украл эти самые крылья, которых и в глаза не видел. Котерина на прощание злобно распускает Антону шнурок на ботинке. Хозяин заметит это только в машине, и слава богу. Котерину он почему-то опасается.

За Антоном закрывается дверь.

Катя как потерянная идёт на кухню, наливает себе кофе и сидит, покачиваясь, глядя в никуда.

– Котя, где же мои крылья? Как же мне летать… Как же мне быть… Я везде искала, нету крыльев… Как же мне быть?.. – потерянно спрашивает она, не особенно ожидая ответа.

Котерина намывается когтистым кулачком и хитро щурит зелёные глаза. Кончик хвоста довольно подрагивает.

Она-то знает, где крылья. Она примеряет их которую ночь подряд и утром прячет под коврик, на котором стоят её мисочки. Ей нравится летать над ночным городом. Всего-то дождаться, когда Катя уснёт. Ну и успеть к пробуждению.

– Пр-р-р, пр-р-р, пр-р-р, – поёт Котерина, намывши усы и бодая Катин подбородок.

Катя плачет, не замечая этого.

– Пр-р-р, пр-р-р, – громче поёт Котерина. Она уже решила кое-что.

Кошка Котерина расскажет ангелу Катерине всё ночью. Они будут летать вместе.

– Ангел мой, – говорит Катя, утирая слёзы о полосатую кошачью спину. – Ангел шерстяной, бескрылый. Ангел Котерина… Солнце моё полосатое… – и разражается горьким детским плачем.

Ангел Котерина сидит и снова намывает хитрую мордочку когтистым кулачком.

После слёз Кате полегчает, а там и до ночи недалеко.

Утешение близко… под мисочками… рукой подать…

Всё пройдёт. Всё. Она знает. Кроме неё и хозяйки…

Ловец ангелов

Лапой – цоп!

Дверца клетки неприятно лязгает и закрывается.

Слышен топот лап.

Мир вокруг, полосатый и неустойчивый, сменяется со страшной скоростью.

Топ-топ-топ-топ…

Куда ты несёшь меня, куда? И, главное, зачем?

Я не птица, меня нельзя съесть.

Глупое существо, мои крылья нельзя приладить за чужую спину.

Тряска постепенно прекращается. Клетку ставят на траву.

К моему лицу придвигаются хищные люциферьи глаза с вертикальным зрачком.

Где-то работает мотор, ближе. Ближе. Я наконец начинаю понимать, что это урчит мой похититель.

Зачем ты украл меня? Сбил сачком, сгрёб лапой, посадил в клетку…

Что?

У тебя вопрос?

Почему некоторые люди считают вас ангелами, но некоторые предают своих ангелов?

Ох, ну ты и спросил!

Мы сами не можем жить с людьми. Слишком много злобы и зависти в их мире. Мы даже охраняем издали, мы им снимся, мы ведём их по жизни, а они в гордыне своей мнят, что справляются с бедами сами.

Вот поэтому мы, все ангелы без исключения, создания света и создания тьмы, придумали вас. Поэтому у вас такие глаза. Я ведь правильно понял, что именно тебя смущает больше всего? Именно Он, Несущий свет, подарил вам возможность видеть в темноте. Что-что? Зачем? Затем, чтобы вы могли видеть создания тьмы и вовремя прогонять их прочь. Вы же стражи. И когти вам даны затем же.

Ты доволен? Я открыл тебе все тайны? А, да, почему люди предают вас. Всё просто.

Их слабый ум отвергает вашу двойственность. Не всем, но многим ангелы кажутся чем-то прекрасным, вроде нас. В вашем же, земном, мире выживает умнейший, хитрейший. Людям это неприятно. Это напоминает им об их звериной сущности. Проще жить в неведении.

Ну что, всё? Ты не испугаешь меня, я знаю, что, выходя на «охоту», ты натрескался сметаны да ещё стащил со стола краюху хлеба. Довольно. Не увлекайся своей тёмной стороной.

Как по волшебству, прутья клетки вдруг стали тоньше и прозрачней и словно отступили на второй план.

Маленькая фигурка в клетке стала больше, призрачнее. Она словно протискивалась между прутьями. Да нет, не протискивалась, а легко просачивалась, как туман.

А потом серебристое облако окутало кота, словно погладило его, и растворилось утренним туманом.

Рыжий кот прижмурил ошалевшие зелёные глаза, намыл усы и подумал: «Всё это хорошо, но как, как Он узнал про сметану и хлеб? Я ведь всё тщательно замаскировал!»

…Дома его ждала хозяйка с тапочком наготове. Она не была ангелом, да и горбушки ей не было жалко, но покушение на сметану следовало отметить должным образом.

Метро

Войти в метро, сесть поудобнее, задремать сразу же. Вагон раскачивается, раскачивается всё сильнее, значит, едем, едем, колыбель качается, сказка начинается.

Вспоминать детство, братьев, сестёр, маму, зарываться носом в воротник, плотнее, плотнее, ночь нежна, но приносит холод, а утро, наоборот, каким бы ни было неласковым, всегда светлее ночи. Бежать, бежать во сне, в зыбком сне, чувствовать кожей солнце, радоваться минуте, запомнить ощущение счастья. Навсегда.

Остановка, короткая, как замирание сердца, снова качается колыбель: не плачь, не плачь, пора взрослеть, уходить от матери, братья и сёстры все разбрелись во взрослую жизнь, кто-то нашёл себе друга, кто-то – старшего, кто-то – божество, кто-то так ушёл, а кто-то не дожил вовсе. И тебе пора вслед за судьбой.

Остановка… Присесть, подобраться, прыгнуть. Успеть, убежать, запомнить, что смерть несёт, кого сторониться, кого, наоборот, слушать. Доверять никому нельзя, нельзя, нель-зя, нель-зя… Всё равно предадут, преда-дут, пре-да-дут…

Стукнет сердце, лязгнет дверь, вспомнится любовь. Недолгой была, но тёплой, как солнце. Запомнить, зарыться носом, всем существом, помнить всегда, всегда, положить подальше, задвинуть дверцей, похожей на ту, что за любимым задвинулась, увезла в страшное. Забыть, забыть, как рвался, почти смог, победил, одолел, поч-ти, поч-ти, поч-ти…

Остановка, качается колыбель, дети, дети, куда вас дети, зачем зимой, холодно же, голодно, ничего, все выживали, мы не пропадём, волка ноги кормят, чем мы хуже, бежать, бежать, нести еду, быстрее, быстрее…

Остановка. Сердце становится большим, во всю грудную клетку, но ему там пусто, пусто… пусто… Где дети? Дети мои где? Зачем? Кому мешали? Кто узнал? Откуда? Кто там? Один… один. Самый любимый, самый слабый. Как уцелел, почему, зачем? Мне на радость, вот зачем… Иди сюда, грейся, грейся, вот еда… Я здесь, не бойся, нет, не уйду, ря-дом, ря-дом, ря-дом…

Остановка. Вот и ушёл, вырос-то как, совсем взрослый. Повезло, на службу пристроился, а кто б подумать мог – такой доходяга родился. Ушёл, не обернулся даже. И не вспомнит мать, поди. Это нам, матерям, помнить, помнить, зарываться носом в воспоминания, как в воротник, вспоминать, вспоминать, без слёз, без слёз, без слёз. Зачем нам слёзы? Им и не верит никто.

Остановка. Остановка ли? До конца доехали – значит, встать, глаза открыть, выйти со всеми, не всё ли равно, куда идти? Дверь подержите, ага, спасибо, я всё дверей боюсь, да, спасибо ещё раз, и ещё раз, да, выход в город…

Выход в город, в город выход, живы будем – не помрём… Где я, господи? Что же я? Как же я? Как угораздило? Да, заснула в поезде, да куда ж это меня занесло?

Бежать, обратно бежать, бежать, последний поезд, час ночи… успеть бы, скорее, скорее… Войти в метро, сесть поудобнее, задремать сразу же. Вагон раскачивается, раскачивается всё сильнее, значит, едем, едем, едем в далёкие края… Колыбель качается, сказка не кончается.

Завтра будет день, будет пища, живы будем, не помрём…

Последний поезд, отходящий в час ночи со станции «Марьино», почти пуст.

В одном пустом вагоне, в углу, скрутившись клубком, спрятав нос в воротник, невидимая с платформы, дремлет рыжепегая дворняга… Рядом с ней катаются по полу вагона маленькими клубочками шерсти её воспоминания. Иногда собака вздыхает и подгребает беглецов когтистой лапой под свой мохнатый бок.

Мы едем-едем-едем… Колёса стучат… Живы будем – не помрём…

Вне политики

На днях Валентина Солнцева, обычная женщина лет тридцати, купила себе аквариум.

Обычной Валентина была только в глазах обывателей. Сама себя Валентина оценивала высоко, считала гениальной, чертовски привлекательной, едва ли не супермоделью, при этом нестандартно мыслящей. И что с того, что ей захотелось домашнее животное?

У всех её знакомых были собаки, кошки (у некоторых – даже не по одной)… Друг детства Петька разводил даже рыбок. Поговаривали, что Петька не зря родился под знаком Рыб и что у него рыбий глаз и рыбья кровь. Валентина с этим отчасти соглашалась. Холодного и аморфного Петьку она уже давно отлюбила и теперь воспринимала его как заливную рыбу: «…какая гадость, но на праздничном столе быть должна». Так, болтался где-то на краю её Солнечной системы, как Нептун… Видимо, и нестандартный, как считала Валя, аквариум был данью этой давно отгоревшей любви. Нет-нет, она не собиралась пускать туда рыбок. И черепаху не собиралась заводить: от своей подруги Юльки она знала, что черепахи ужасно вонючие. Вовремя воду не поменяешь – спи в противогазе. На такое Валентина «пойтить никак не могла». Она всё же женщина утончённая, солнечная.

В выходные Валентина поехала по зоомагазинам. Тоже, понимаете, нестандартный шопинг. Чего ей хотелось, она и сама не знала. Но понимала лишь, что в прикупленном аквариуме нестандартной формы – огромной сфере с наляпами из цветного стекла по краям – должно жить что-то экзотическое. И это экзотическое, по мнению Валентины, Скорпиона по гороскопу, должно было непременно жить в воде. Пауки и прочие страсти её как-то не прельщали, а вода Валюшу всегда успокаивала, настраивала на медитативный лад и усмиряла свойственные Скорпионам душевные угрызения.

Итак, рыбам – отлуп, черепахи пахнут отнюдь не «Кензами»… Валентина была сама не рада, что «отдалась шопингу в таком вот аксепте». И решила, что последняя точка её визита – Малая Бронная. А там – ресторанчик… Желательно японской кухни, чтобы вкусить рыбы… В знак отмщения… Кому она собиралась мстить, Валя и сама толком не знала. То ли Петьке – за поруганные чувства, то ли рыцарю на белом коне – за то, что не едет так долго.

Вот наконец и двери последнего пункта в путешествии. Войдя, Валентина огляделась с тоской. Птички, рыбки, черепахи… одноглазая магазинная кошка… Последняя подозрительно оглядела Валентину, тряхнула головой и пошла спать на кассу. И тут Валя увидела её. В самом нижнем аквариуме сидела… жаба, красивая нестандартной, по мнению Валюши, красотой. Огромная, строгая, как её босс, невозмутимая, как Петька, неземная и вечная, как любовь… Пока Валя в обалдении смотрела на неё, жаба достала откуда-то очки в роговой оправе, нацепила их на нос и уставилась на визави. Потом слегка подмигнула, сняла очки, положила их на декоративную корягу, дёрнула оранжевым горлом и замерла.

Валя почувствовала, что ей трудно дышать… Она забыла думать про суши, про то, что вместо дорогостоящей жабы ей нужно бы купить зимние сапоги, про то, что сегодня ей собирался звонить Витька, с которым она познакомилась позавчера в бассейне…

Про всё забыла. А жаба всё смотрела на неё со значением и подрагивала оранжевым горлом.

И Валя смотрела. И жаба пучила зенки. И цокали плафоны над головой.

– Девушка! Берёте кого-нибудь или нет?

«Странно, почему в этом магазине все продавцы – издёрганные, нервные, но довольно добродушные мужчины?» – подумалось ей некстати…

– Ква-Ква-Квалентина! – послышалось ей. И снова ей показалось, что земноводное подмигивает…

– Да, вот её! – Валя указала на аквариум.

– Это он! – со значением ответил продавец. – Красавец мужчина! А вы необычная женщина!

Валечка, всё ещё находясь словно в трансе, достала деньги, расплатилась и вышла на скользкую улицу, прижимая к груди банку с драгоценной амфибией…

Это было начало новой эры в Валиной жизни. Она потеряла покой, забыла про поклонников, про Петьку и рыцаря на белом коне. Суши и тренировки, даже разбитной Витька, тщетно её добивавшийся, – всё кануло в прошлое. Только начальник иногда ловил на себе задумчивые Валины взгляды и не догадывался, что Валя сравнивала его с Жаб Жабычем, сокращённо ЖЖ, причём не в его, боссью, пользу.

Однажды поздно вечером Валя, дав окончательную отставку Витьке, медитировала, перемигиваясь с Жаб Жабычем. И вдруг её словно… нет, не молния пронзила, а водяной обнял. Словно холодной водой окатили. ЖЖ дёргал оранжевым горлом… Валя смотрела… как тогда, в магазине… И вдруг, вытянув руки, достала его из воды и поцеловала в скользкую морду с наростами… Взасос, со страстью, ей ранее неведомой, до потери дыхания. А потом с осторожностью вернула своего милого домой. И легла спать, нимало не удивляясь своему странному поступку: она же экстравагантная особа!

Утром Валюша проснулась не в духе, даже забыла сказать «доброе утро» Жаб Жабычу, которого, по правде, толком и не различила за наплывами стекла. Вместо этого, повинуясь какому-то странному импульсу, включила Eurоnews по телевизору. Да так и застыла с туркой в руках. Кофе убежал и пригорел, квартира наполнилась чадом. А Валя всё стояла и смотрела на знакомое лицо в наростах, на оранжевый шарф и галстук, на титры на английском: Victor Yuschenko, Opposite Pаrty Leader – и не верила своим глазам… Было трудно дышать…

Валя поняла, что сейчас умрёт…

И проснулась…

На кухне квакала кофеварка, вялый Петька сидел в одних трениках и без аппетита жевал бутерброд, а по телевизору выступал оппозиционный Ющенко. Было душно: муж ненавидел проветривать…

Валя поняла, что сейчас умрёт… от духоты и рутины. Какникак она была женщиной экстравагантной.

– Уж лучше бы я вместо тебя жабу в коробочке завела, – в сердцах сказала Валя и пошла чистить зубы.

– Что, думаешь, она бы проветривала? – спросил Петька. – Тоже мне царевна-лягушка!

…Начинался новый обычный день экстравагантной женщины Вали Солнцевой.